Преданный друг (СИ)

ГЛАВА 28. НИКА

Я знала, что не смогу успокоиться, пока снова не обниму Олежку, и никакие самоуговоры мне не помогут. Я верила Лаврику — за остаток дня и последовавшую за ним почти бессонную ночь я повторила себе это еще раз сто, — но моей простой веры было слишком мало.

Мне нужно было больше.

Мне нужно было больше, а потому в понедельник вечером, вернувшись с работы, я позвонила единственному человеку, который мог превратить мою веру хотя бы в какое-то подобие уверенности. И уже во вторник, сидя большой светлой кухне, обставленной яблочного цвета мебелью, за чашкой чая с листом смородины, я рассказала, а Кира Черномаз внимательно выслушала мою историю с самого начала и до конца.

В первый раз в жизни я говорила с кем-то о своем браке так откровенно. И о своем страхе тоже — и, озвученный, он вдруг показался мне совсем глупым, как страх ребенка, боящегося, что из-за плохого поведения Оле Лукойе этой ночью раскроет над ним черный зонтик.

Но Кира только невесело рассмеялась, когда я сама себя перебила и стала извиняться. Юрист, заметила она, это тот же психолог. Особенно цивилист (прим. — специалист по гражданскому праву).

— Уж нам-то в таком грязном белье приходится порой копаться, — сказала она, помешивая ложечкой чай в глиняной желтой кружке со смешной рожицей на боку и глядя куда-то в пространство. — Люди способны на многое, Ник. Самые близкие друг другу люди…

У меня внутри все замерло.

— Значит, он сможет? Значит, если вдруг, если до этого дойдет, он сможет лишить меня ребенка?.. Лишить меня родительских прав?

Кира вздернула брови.

— Лишить родительских прав?.. — переспросила она, выделяя голосом каждое слово. — Ник, лишение прав — этосамаякрайняя мера, на которую может пойти суд, и для этого нужны такие веские основания, что э-ге-ге. В твоем случае под «отнять» может подразумеваться только «передать ребенка на воспитание другому родителю». Родительские права тут вообще никаким боком. Вот вообще.

Она, казалось, ждала какого-то подтверждения от меня, так что я кивнула.

— Хорошо.

— Теперь про воспитание. Та ваша договоренность, о которой ты мне рассказала: месяц Олег живет с Лавриком, месяц с тобой… Дело в том, что это так не работает. У ребенка должно бытьопределенноеместожительство. Его собственный дом, и в девяноста процентах случаев этот дом — там, где живет мама. — Кира чуть прищурилась, глядя на меня. — Что вы сказали в суде, когда вас спросили?.. Вас ведь спросили, ведь должны были спросить, когда вы разводились, с кем будет жить ребенок.

— Да, — сказала я.

— Так что написано в решении?

— Что ребенок будет жить со мной, — сказала я, и это была правда. Несмотря на то, что никто из нас в суде намеренно не поднимал тему, судья спросила, а Лаврик небрежно ответил за нас обоих, и в решении это было указано черным по белому.

Но я и при обсуждении раздела имущества не вмешивалась и позволяла Лаврику управлять процессом. Сидела молча, мечтая только о том, чтобы это позорное дело — развод, ты теперь разведенкашептало подсознание ехидно, — скорее закончилось, и я смогла бы поехать домой.

К маме.

В деревню.

Туда, куда тоскующей по хозяину собакой рвалось изо всех сил мое сердце все эти годы, к тем, о ком оно плакало журавлиным клином по осени и березовыми слезами по весне.

Кира согласно угукнула и ненадолго замолчала, бессознательно поглаживая пальцем край кружки; я же сцепила руки на коленях и с тревогой ждала продолжения.

— Ник, никто не может запросто отнять у матери ее ребенка, — сказала она наконец, и от облегчения у меня сердце сжалось, казалось, еще сильнее, чем от страха. — Нет, можно, конечно, похитить и увезти в другой город или страну насильно, но это уже преступление, а твой муж точно не преступник. Но если даже, положим, он решится и напишет иск о передаче сына ему на воспитание… Забрать ребенка у любящей матери просто потому, что у его отца больше денег? Потому что в его квартире больше комнат? Потому что во дворе стоит шикарная машина, а под окном — супермаркет, а не огородные грядки? Нонсенс. — Он дернула плечом. — Ну напишет он исковое заявление. Ну придут к тебе в дом органы опеки. Ну увидят, что у тебя чисто, что ребенок сыт, одет и обут, и что ему с тобой хорошо. И?

Она приподняла уголок губ в ободряющей улыбке.

— Ты работаешь, у тебя есть свой дом, у ребенка есть место в этом доме. Тебе помогает мама. Вот если бы ты была алкоголичкой, проституткой или наркоманкой, тогда да. Или если бы ты избивала ребенка или издевалась над ним, скажем, унижала его достоинство, голодом морила, запугивала… — Она чуть прищурилась и посмотрела на меня внимательнее. — Не избиваешь, не издеваешься?

При мысли о том, чтобыизбитьОлежку илипоиздеваться над ниму меня потемнело в глазах. Кира рассмеялась, впрочем, по-прежнему невесело.

— Я повторяюсь, но порой самые близкие люди творят самые страшные вещи.

— Даже не хочу слушать, — содрогнувшись, сказала я.

— Ладно, — легко согласилась она, хотя ей наверняка было, что рассказать. Но мое материнское сердце очень тяжело бы восприняло рассказы о том, что творят другие матери со своими детьми. — Лично в моей практике всего раз было такое, что ребенка отдали на воспитание отцу при хорошей, работящей матери, и это была реально ситуация, в которой ребенку с матерью было бы хуже. Та женщина собралась замуж за чеченца, приняла ислам и решила уехать в Чечню… Муж ничего не имел против мусульман или чеченцев, кстати, но там был такой момент, что мама ударилась в любовь и религию, а мальчик был уже взрослый, двенадцать лет, и отношения с новым папой у него практически сразу сложились неприязненные. Вплоть до нежелания идти домой и угроз сбежать, если мама заберет его с собой. Мама таким образом избавилась от источника раздражения под боком. — Кира снова дернула плечом. — Так что как юрист, Ник, я советую тебе не слушать всякие глупости и не морочить голову ни себе, ни людям. Никто у тебя твоего ребенка не отнимет. А если Лаврик все же рискнет, приди, пожалуйста, ко мне. Вместе почитаем анекдот, с помощью которого адвокат твоего мужа попытается убедить суд в том, что ты — плохая мать, и посмеемся.

Я вышла из дома Черномазов не с легким сердцем, но все же намного спокойнее, чем была утром или вчера. Слова Киры были словами профессионала. Им я могла бы поверить. Так что я все же я постаралась сделать, как она мне посоветовала, и перестала морочить голову себе и другим, выдумывая то, чего нет. Помогли звонки Олежке — через день, как и в прошлый раз, — работа и ремонт, который я неожиданно затеяла с таким рвением, что удивила и маму, и себя.

Но Олежке на самом деле нужен был свой угол — свое место, как сказала Кира. Я хотела, чтобы мой сын вернулся сюда не в гости к бабушке, а уже по-настоящему домой.

— Сервант передвинем сюда, к выходу, — разглагольствовала я за ужином, представляя себе, как здорово будет смотреться на стенах цвет зеленого чая. Кирина яблочная кухня меня прямо-таки вдохновила. — Уголок уберем, а вместо него поставим стол и стулья, тоже зеленые. Куплю шторки яркие, оранжевые, например, чтобы контраст был… да я нам тут такую красоту наведу!

Мама, слушая меня, качала головой.

— Ну ты и деятельная стала у меня, поглядите-ка. Ладно, обои, но уголок еще хороший, куда ты его собралась.

— Мам, да я на этом диване с пятого класса сидела, — напомнила я. похлопав по продавленной обивке. — Он уже старый. Ремонт надо, не спорь. Давно ведь не делали.

— Да уж лет десять, — сказала мама, оглядев кухню и вздохнув. — Все собирались с отцом.

Мы помолчали, думая о папе и вспоминая его, каждая по-своему. Но мама знала, что я права. Ремонт действительно был нужен.

В их спальне, которая в последние месяцы стала только папиной спальней, до сих пор витал этот узнаваемый запах больного человека, и его впитали и палас на полу, и ковер на стене, и, казалось, даже шторы. Обои кое-где пожелтели от солнца, линолеум потерял цвет. У старого шкафчика в кухне не закрывалась дверца, а тяжелую темно-коричневую стенку давным-давно пора было выбросить или отдать малоимущим.

— Думаешь, успеем за месяц? — спросила мама.

— Успеем, — сказала я уверенно. — Ты только с обоями в зале и прихожей мне помоги, а все остальное я сама.

— И мебель сама? — поразилась она.

— Конечно. Были бы деньги, а мебель сейчас доставляют и собирают, — махнула я рукой. — Это не проблема.

— Можно дядю Борю Туманова попросить, — предложила мама. — Он рукастый.

— Дядю Борю я уже попросила. В воскресенье мы с ним едем за обоями и краской в Бузулук, — сообщила я.

Мама хлопнула себя по коленям и засмеялась, глядя на меня с неподдельным изумлением.

— Когда успела?!

Я только улыбнулась и пожала плечами.

В воскресенье я и Тумановы отправились на Бузулукский рынок. Тетя Лена с дядей Борей ехали за рассадой, Юстина намеревалась приодеться, а я отправилась по своим делам, договорившись встретиться с ними через час. Но уже через полчаса, нагруженная обоями, подушкой для Олежки и новой скатертью, я плелась к стоянке и думала о том, как скоротать время.

Стол и стулья для кухни, красивые, новенькие, зелененькие, мне должны были привезти домой уже во вторник вечером. Две кровати — для меня и мамы — приедут в воскресенье. Олежкина — на следующей неделе, чтобы у нас было время разобрать и вынести стенку из зала и поклеить обои.

Мой сынок так обрадуется, когда увидит на стене обои с космическими ракетами! Я улыбалась уже при одной мысли о том, как радостно Олежка завопит.

— Смотри-ка, ты вся прямо светишься, — заметил неизвестно откуда взявшийся Никола Жерех, догоняя меня, и, как обычно, по интонации не было понятно, насмешка это или просто констатация факта. — Давно тебя такой не видел.

— Готовлю сыну сюрприз, — поделилась я, чуть приподняв пакет, когда Жерех зашагал рядом. — Хочу закончить весь ремонт к его приезду… вот, представляю, как он порадуется.

— Домой на чем? — осведомился он. — А то айда со мной, если все купила, я как раз еду.

— Ладно, — сказала я. — Спасибо, Никола. А то бы мне еще тут торчать неизвестно сколько, пока Тумановы вернутся.

— Ох, Зиновьева, тебя послушать — не иначе как от смерти спасаю, — отмахнулся Жерех. — Не на себе же повезу.

Я промолчала.

— Я в конце месяца на север уезжаю, прощаться придешь? — спросил он неожиданно, когда мы уже вышли с территории рынка и направлялись к стоянке. — На озере посидим, шашлыки пожарим, водочки попьем. Ковальчука пока не звал, но, слышал, вы с ним теперь типа друзья…

Слышал? Это кто же о нас такое сказал, не Наиля же?

Я скосила на Николу глаза, но это было все равно, что смотреть на аверс монеты в попытке угадать чувства изображенного там профиля.

— Надолго уезжаешь?

— Если дело выгорит, навсегда. Предложили работу. У брата отца открывается фирма, нужен юрист.

Вот и Жерех отсюда убегает. Была какая-то ирония в том, что люди рвались из деревни, а меня наоборот, тянуло сюда со все большей силой.

— Где-то в большом городе? — спросила я, пытаясь припомнить хоть что-то из северных городов кроме Новосибирска и Сургута.

— Нет, как раз таки в маленьком, — сказал Никола, на ходу доставая из кармана ключи от машины и крутя их в пальцах. — Двадцать с чем-то тысяч населения. Север ЯНАО. Город Зеленодольск.

— Я не слышала о таком, — призналась я.

— Я и сам не слышал, — отозвался он уже коротко, явно заканчивая лирическое отступление. — Так что, придешь? В следующую субботу. Ты по субботам, я знаю, не трудишься.

— Если будет Эмилия… — начала я, не намереваясь притворяться, что Жерех не был свидетелем моего позора, но тут он поднял руку, помахал кому-то и рявкнул так, что у меня заложило уши:

— Э, Ковальчук! Здорово!

Почти тут же я и сама увидела спрятавшуюся за пикапом Николы машину Егора — как будто наткнулась вдруг посреди лета на снежный сугроб, или на пляж с горячим песком посреди зимы.

Сам Егор стоял у открытого багажника и укладывал туда пакет с покупками… и, услышав рев Жереха, повернулся к нам.

В воскресенье в Бузулук на рынок съезжалась, казалось, вся наша деревня, и было крайне трудно не столкнуться с солнечногорцами в людской толчее или на стоянке, как я только что не столкнулась с Николой, но Егор наверняка был здесь с матерью и Наилей. Я не знала, выдержу ли я зрелище их счастливой троицы, пройду ли невозмутимо мимо — а может, набравшись храбрости, все-таки найду в себе силы заступить Ульяне Алексеевне дорогу и все-таки вынудить ее поздороваться со мной.

Или даже спросить открыто, почему всю неделю, проходя мимо, она делала вид, что меня не знает, — и пусть мама Егора придумывает вежливые оправдания, пока ее хорошо воспитанный сын стоит рядом.

Я почти понадеялась, что обойдется, но вот, Никола шел прямо туда, куда так не хотела идти я. Но ему ведь кто-то сказал, что с Егором мы теперь друзья. Да и глупо будет встать в стороне и ждать, пока они наговорятся.

Мы остановились возле Егора одновременно. Я не видела его целую неделю, и сердце мое заныло, пожаловалось мне, что скучает по нему каждый день. Сам Егор выглядел так, как будто не спал несколько ночей подряд. Я ворочалась в постели каждый вечер, думая о нем и об Олежке, но ведь его причина была не в этом?

— Привет, — сказал Егор.

— Привет, — сказала я.

— Кажется, кому-то нравится космос. — Он повел подбородком в направлении пакета, который я держала в руках. — Интересные обои.

— Это для Олежкиной комнаты, — сказала я, чуть потянув рулон, чтобы было видно рисунок. — Хочу сделать ремонт к его приезду, обои поклеить, кровать поставить, стол приглядела, чтобы он мог рисовать или лепить, а потом и писать. Да и по дому нужно кое-что подправить. Папа болел, а маме когда одной его было делать? Этой стенке в зале сто лет в обед, никто уже такие не держит. Вынести — столько пространства освободится, можно проставить журнальный столик…

Я поймала себя на том, что говорю слишком быстро и нервно, и много, рассказывая о том, о чем Егор меня вовсе не спрашивал. Но наполненные теплым солнцем карие глаза, растрепанные волосы, которыми играл ветер — это все пробуждало внутри ту болтливую Нику, которой я была только рядом с ними.

— Она и мне все уши прожужжала про этот ремонт, пока мы шли, — нагло соврал Жерех, бессознательно или намеренно спасая положение. — Так, Ковальчук. В следующую субботу я проставляюсь за отъезд, придешь? Только я тебя одного зову, без твоей матур кыз (прим. «красавица» — татарск.).

— Ее зовут Наиля, и она — не моя матур кыз, — сказал Егор прохладно, но Николу было не пробить. Он чуть приподнял бровь в выражении, которое не знакомый с ним человек принял бы за скучающее любопытство. На самом же деле эта почти незаметная мимика означала у него живейший интерес.

— От оно чо, — проговорил он медленно. — Разбежались, значит. Ладно, тогда приглашаю без условий. Придешь? Ника придет.

Выражение лица Егора неуловимо изменилось.

— Ника? С каких это пор ты называешь ее Никой?

Жерех ухмыльнулся, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

— С тех самых. Ну, тогда до субботы. Я позвоню в пятницу, скажу, что и как. Бывай.

Мы с Николой подошли к его машине, и спиной я буквально чувствовала взгляд Егора. Жерех явно отыгрывался за ту субботу, когда вынужден был вести меня домой после безобразной сцены у кафе и, может быть, если бы я была зла, я бы его шпильки оценила.

Но я только в очередной раз осознала, что отыгрываться не хочу. И заставлять Егора ревновать тоже, хотя Жерех почти благодушно предоставил мне такую возможность своим «Ника идет».

Я по-прежнему хотела только одного: вернуть его. Может, та суббота даст мне возможность снова поговорить? Может, теперь, когда Егор расстался с Наилей, я смогу…

— Слушай, не в службу, а в дружбу, — заговорил Никола, и я не додумала мысль, — тебе кот не нужен? Рыжий, пушистый, от кошки-мышеловки, сам тоже ловит мышей только так. Моя Апельсин Мандариновна в этот раз окотилась где-то в соседях. Привела котенка, когда уже глаза открылись. Утопить, сама понимаешь, не смогли… Возьмешь? Три месяца, ласковый, ест все…