Преображение мира

3

Хейзл встретила Дика Треверса в ночном клубе. Ей только что исполнилось семнадцать, и она никогда не бывала в таких заведениях.

Клубные вечеринки никогда ее не привлекали, но сегодня был день рождения одной из ближайших подруг, и та настояла, что хочет пригласить Хейзл и еще четырех в один из самых знаменитых клубов Лондона.

Клуб был шумным и забитым до предела, а от мерцающего света и сигаретного дыма у Хейзл очень быстро стала раскалываться голова. Стоило ей пробыть в этой атмосфере двадцать минут, как захотелось удрать домой.

Дик тоже страдал, оказавшись в этом клубе. Его водитель, который неотлучно находился при нем, с тех пор когда Дик зарабатывал свой первый миллион, в ближайший уик-энд праздновал свою свадьбу и пригласил Дика на мальчишник. Двадцатитрехлетнему Дику еще не доводилось проводить ночи на мальчишниках, но он чувствовал себя обязанным разделить компанию, и оставалось лишь надеяться, что никто не обратит внимания на тоскливое выражение его лица.

Ближе к полуночи, когда грохот музыки стал болезненно отдаваться в голове, он выскользнул из зала, чтобы хоть несколько минут передохнуть в тишине и покое, и на первом этаже здания обнаружил полутемный бар.

Хейзл же искала дамскую комнату, но, найдя, пожалела о своем открытии, ибо, представ перед высоким зеркалом, с ужасом убедилась, что тщательно наложенный макияж превратил ее в видавшую виды особу.

Платье она, конечно, одолжила, ибо ее собственный гардероб, к сожалению, не позволял показываться в свете. Пусть Хейзл и училась в престижной дорогой школе, ее отец не имел представления, что молодая девушка может хотеть от жизни.

Адам Маршалл был незаметным чиновником, который большую часть жизни проводил в маленьком пыльном кабинетике в Уайтхолле. Едва Хейзл минуло четырнадцать, ее мать стала жертвой наезда пьяного водителя, и с тех пор для мистера Маршалла померкло сияние жизни. Он даже старался как можно меньше времени проводить дома.

Заживо похоронив себя на работе, он оказался не в состоянии разделить с дочерью свою неизбывную печаль. Высоколобый интеллектуал, отрешенный от мирской суеты, мистер Маршалл не обращал внимания на моду, а то немногое, что знал о ней, привело его к убеждению, что мода представляет собой изощренное жульничество, дабы безнаказанно опустошать карманы юных и впечатлительных девушек. И пусть даже Хейзл получала деньги на расходы, она конечно же не могла позволить себе наряды, которые носили большинство ее сверстниц.

Позаимствованное у подружки вечернее платье не относилось к числу тех, которое она выбрала бы в нормальной обстановке, но, вне всякого сомнения, оно как-то изменило ее облик, ибо никогда раньше Хейзл не замечала, чтобы мужчины буквально пожирали ее глазами.

Короткое облегающее платье с узенькими лямками оставляло на виду матовую кожу обнаженных плеч Хейзл. Серебристо-серая материя обтягивала девичьи формы как вторая кожа, и большинство мужчин в зале откровенно разглядывали Хейзл.

Потягивая свой тоник, Дик краем глаза заметил девушку в коротком поблескивающем платье. Первым делом он невольно отметил, что у нее потрясающие ноги, но что-то в ее облике заставило его присмотреться к незнакомке, и Дик нахмурился.

Ибо при всем своем неподдельном обаянии она как-то не вписывалась в эту обстановку. Хотя бы тем, что чувствовала себя в клубе явно неуютно. Словно опасалась, что в любую минуту какой-нибудь перебравший ухажер, обдав ее перегаром, попытается завязать разговор. Или хуже того.

Дик встал, не обращая внимания, что все женщины, сидящие по соседству, похотливо раздевают его взглядами. Все, кроме одной.

Хейзл конечно же заметила его. Он был так обаятелен, что не заметить такого мужчину было просто невозможно! Но лишь предельно тщеславная или бесконечно уверенная в себе женщина могла предполагать, что великолепный красавец остановит свой выбор на ней.

Хейзл не была ни той, ни другой и поэтому только удивленно моргнула, увидев, что он целенаправленно пересекает бар, явно направляясь к ней. Она даже украдкой оглянулась — не стоит ли у нее за спиной некая блистательная светская дама, радостно улыбаясь этому высокому мужчине с прищуренными серыми глазами. Но за спиной никого не было. Хейзл покраснела.

От Дика не укрылось ее невинное детское смущение, и, подойдя поближе, он испытал более чем странное удовольствие.

— Здравствуйте, — сказал он волнующе низким голосом. — Похоже, вы заблудились.

— Чего я и хотела, — откровенно призналась Хейзл. — Тут хуже, чем на фабрике фейерверков во время взрыва.

— Да? Почему же? — Дик не скрывал, что она его развеселила; в последнее время ему не доводилось встречать девушек, способных на оригинальное высказывание: большинство покорно соглашались с каждым его словом.

— Ну, все эти вспышки мерцают, как сумасшедшие, а музыка грохочет так, что уши лопаются! — Хейзл неодобрительно покосилась на бармена. — И представить себе не могла столь диких цен за выпивку!

— Видно, что вам тут не нравится, — заметил Дик. — Напрашивается вопрос: почему вы тут оказались?

— Я пришла с подругами, — объяснила Хейзл, старательно избегая уточнения «по школе».

— И они?.. — Дик оглянулся.

— Танцуют.

— А вы не хотите потанцевать? — спросил Дик, подумав, какое это будет блаженство, обнимая ее, покачиваться в такт музыке.

Хейзл на секунду задумалась. Она ничего не имела против того, чтобы потанцевать с ним. Ровным счетом ничего. Но стоит ли рисковать? Перед ней стоял самый симпатичный мужчина из всех, что за этот вечер попались ей на глаза. А не повиснут ли на нем остальные девчонки, исходя слюной, как собаки над костью?

— Не очень. Там слишком тесно.

— Как насчет выпить? Может, кофе?

— О, кофе я люблю, — встрепенулась она. — А его тут подают?

Он состроил презрительную гримасу.

— Точнее, выдают за кофе какую-то мутную коричневую жидкость, но я знаю тут за углом маленький экспресс-бар, где варят лучший в Лондоне кофе. Если вас это интересует…

Хейзл замялась. Она отлично усвоила правила личной безопасности, но внутренний голос подсказывал, что этому человеку можно довериться.

— Прихватите с собой гувернантку, если так вам будет спокойнее, — вежливо предложил он, правильно истолковав ее замешательство.

Долой страхи! Хейзл замотала головой, и в полумраке бара ее волосы взметнулись золотистым ореолом.

— В этом нет необходимости: у меня черный пояс, так что в случае чего я смогу защитить себя.

— В самом деле? — восхитился он.

— Да нет! — засмеялась она. — Но, кажется, я вас смутила, не так ли?

Он тоже засмеялся и, пробормотав:

— Дик Треверс, — протянул ей руку.

— Хейзл Маршалл, — представилась она.

Забыв о всех и вся, целый час они провели в невинной болтовне за кофе, хотя потом Хейзл с трудом могла вспомнить, о чем шел разговор. Она была счастлива, что новый знакомый внимательно слушает ее. Слава Богу, отец приучил ее внимательно читать газеты, и она не ударила в грязь лицом, имея дело с отлично информированным Диком Треверсом.

Бок о бок они вышли на улицу, залитую неоновым светом, и, остановив такси, Дик доставил ее в Найтсбридж. Хейзл была благодарна темноте, потому что, когда водитель подъехал к дому, она залилась краской, отчаянно надеясь, что Дик попросит об еще одной встрече.

Дик же всю дорогу маялся угрызениями совести. Хейзл не походила на тех особ, с которыми он обычно встречался. В ней были такие чистота и непосредственность, что, как ни смешно, ему хотелось оберегать ее, а подобные чувства он испытывал только к своей младшей сестренке и подруге школьных лет Паоле. Но он никогда не представлял Паолу в такой ситуации…

Когда такси остановилось, совесть заставила его проявить благоразумие, и он осмелился спросить:

— Сколько вам лет, Хейзл?

— Двадцать, — легко солгала она и, увидев, как Дик облегченно улыбнулся, поняла, что подписала себе смертный приговор.

В течение нескольких последующих недель Хейзл встречалась с Диком едва ли не каждый день, ухитрившись так и не познакомить его с отцом. Впрочем, сделать это оказалось нетрудно, потому что Дик не хотел ни с кем делить ее общество — как и она по отношению к нему.

В случае необходимости Хейзл увиливала от ответа, объясняя, что у нее пасхальные каникулы. Когда Дик предположил, что она учится в университете, Хейзл не стала разубеждать его, успокаивая себя тем, что скоро действительно станет студенткой. Она, привыкшая к безупречной честности слов и поступков, быстро выяснила, как потрясающе просто прибегать к обману, когда страстно хочешь кого-то.

А Хейзл хотела Дика.

Ее не волновало, что она водит его за нос. Хейзл была влюблена, но понимала, что возлюбленный отбросит ее, как горячую картофелину, если только она признается, сколько лет ей на самом деле. А любовь оставалась любовью. Потеря матери заставила ее слишком рано повзрослеть. И Хейзл лучше, чем кто-либо, понимала эфемерную природу счастья: она не могла отделаться от мысли, что, если только представляется такая возможность, его надо хватать и держать обеими руками. И она решила, что пойдет на что угодно, лишь бы Дик Треверс не исчез из ее жизни…

Да и сам Дик увлекся ею куда серьезнее, чем предполагал: никогда раньше любовь не посещала его, — он был откровенно растерян. И впервые осознал, что значит оказаться в тенётах сил, куда более властных и сладостных, чем доводы здравого смысла.

В определенном смысле жизнь его складывалась так же непросто, как и у Хейзл. К своему восемнадцатилетию он унаследовал полуразрушенную фабрику пластмассовых изделий, что сыграло большую роль в его решении не поступать в Оксфорд. Его отец проиграл те небольшие средства, которыми обладала семья, после чего скрылся в Австралии, где через год, обнищав, скончался от белой горячки.

Дику пришлось содержать мать и маленькую сестру, и гнев, который вызвало в нем предательство отца, он направил на создание стремительно и успешно развивающегося производства великолепных сортов мороженого из лучших натуральных продуктов. Его стратегический замысел пришелся как нельзя кстати: люди были готовы переплачивать за качество. Тогда Дик еще не догадывался, что уловил тенденцию, но потом всегда на шаг опережал время.

За первым предприятием последовали другие, Дик проявлял интерес к самым разным областям. Бизнесмены, дела которых дышали на ладан, видя, как он преуспевает, обращались к нему за советом, и он помогал им обрести преуспеяние. Короче, Дик Треверс научился чеканить деньги.

Дик всегда пользовался консультациями самых лучших специалистов и довольно рано обзавелся внушительным портфелем акций и инвестиций, которого вполне хватило бы, чтобы больше ни о чем не беспокоиться.

Да, Дик работал много — и даже чрезмерно много — и сейчас ему захотелось расслабиться…

Заниматься с Хейзл любовью стало для него не только радостью, но и необходимостью. Страсть, которую он питал к ней, буквально ошеломляла его, ибо он никогда не верил, что может испытывать к женщине нечто подобное. Но увлечение поглотило его с головой. Он должен обладать этим прекрасным нежным созданием — и на первых порах в нем говорил скорее инстинкт собственника, чем жажда наслаждения. Дик испытывал примитивное желание называть ее своей: чтобы все видели его тавро. И не будь ему всего двадцать три года и не относись он к браку с циничной подозрительностью, зиждущейся на предательстве отца, он бы незамедлительно женился на Хейзл…

В конце концов настал момент, которого Хейзл страшилась, но и оттягивать который больше не могла: ей пришлось признаться Дику не только в том, что ей всего семнадцать лет, но и в том, что она беременна…

— Дорогая?

Растерявшись от столь стремительного возвращения в настоящее, Хейзл подняла взгляд и увидела, что Дик протягивает ей чашку чая, исходящую паром.

— У тебя был такой вид, словно ты за много миль отсюда, — заметил он, передав ей чашку и усаживаясь на подоконник.

Дик вытянул длинные ноги, обтянутые джинсами. Штанины так выцвели, что казались почти белыми. В проеме окна, не затянутого шторами, уже сгустилась темнота. Сквозь голые ветви деревьев, окаймлявших площадь, ослепительно сияли уличные фонари. В молочной пелене облаков едва просвечивал серебристый диск Луны.

При всем старании Хейзл не могла себе представить иной вид из окна, чем этот, который она знала и любила с детства. И она попыталась подавить охватившую ее дрожь.

— Где девочки? — спросила она.

— Наслаждаются соком с печеньем и смотрят детскую передачу. Я объяснил им, что нам надо поговорить, и попросил какое-то время не беспокоить нас.

— Понимаю. — У нее был на удивление бесцветный голос, напрочь лишенный привычной живости.

Дик посмотрел на жену из-под опущенных ресниц и заботливо посоветовал:

— Выпей чаю.

Она попыталась выдавить улыбку, но губы не слушались и сложились в гримасу.

— Ты же знаешь, что не стоит обращаться со мной как с инвалидом.

У Дика еле заметно сузились зрачки.

— Неужели? То есть если дело касается инвалида, надо вести себя с предельной осмотрительностью? И старательно избегать в разговоре тем, которые могут огорчить его?

Хейзл аккуратно поставила чашку, опасаясь, что рука может дрогнуть и она прольет чай.

— Не потому ли ты налетел на меня коршуном? — осторожно осведомилась она.

Она попала в самую точку. Но в течение нескольких недель Дик постоянно ронял намеки, что дела у них идут далеко не лучшим образом, — намеки, которые Хейзл не воспринимала или предпочитала пропускать мимо ушей. Впрочем, неважно. Куда важнее то, что происходит сейчас.

Как смягчить то потрясение, которое бедняжка испытает от неожиданности его предложения? Как объяснить Хейзл свою точку зрения, чтобы она с восторгом приняла ее, а не смотрела так, словно ей предлагают билет на Марс в один конец?

— Моя идея — все продать и переехать. Американцы называют это «сняться с места», — задумчиво сказал Дик. — Решительно изменить ритм жизни, чтобы улучшить ее. Чтобы не носиться все время по кругу, пытаясь ухватить себя за хвост. Неужели ты этого не понимаешь?

Хейзл почувствовала себя так, словно ей на голову вылили ведро ледяной воды. Неужели он именно так воспринимает наше существование? Как постоянную гонку? Может, как ловушку, из которой нет выхода? И мы безостановочно крутимся как белки в колесе. А может, просто существуем рядом, каждый сам по себе, и мне, укрывшейся в своем уютном и безопасном маленьком мирке, не приходит в голову, как Дик отчаянно несчастлив?

— Сомневаюсь, что могу представить тебя, ведущего такой образ жизни, — медленно ответила она.

— То есть?

— Да ты полностью поглощен стремительным темпом городской жизни. Деланием денег. Подъемом на самый верх. Ты бизнесмен с головы до пят.

— Может, я действительно привык к этому облику, — кисло признал он, — но ситуация не может все время оставаться статичной. Я хочу проводить куда больше времени с тобой и с девочками.

От изумления она вытаращила глаза.

— В самом деле?

— Да, в самом деле. Потому что, если мы не будем меняться и развиваться, значит, мы стоим на месте. Не растем.

— Предполагаю, ты имеешь в виду свой личный рост? — выпалила Хейзл, подумав, что, наверное, им стоит заняться написанием учебника по самосовершенствованию.

Дик грустно посмотрел на нее, и Хейзл вдруг обратила внимание, до чего он вымотан, какие тени лежат под глазами, как ввалились щеки. Ее снова захлестнула волна желания. Ей страстно захотелось отбросить со лба мужа упрямые пряди темных волос, легкими прикосновениями кончиков пальцев снять груз, что лежит на его плечах.

— Наверное, и его тоже, — пробормотал Дик.

— А если мы не изменимся? Что тогда?

В молчании, которое последовало в ответ на ее настойчивые вопросы, было напряжение скрипичной струны, готовой вот-вот лопнуть.

— Просто я знаю, что больше не хочу вести такой образ жизни, — наконец сказал Дик. — Участвовать в этих сумасшедших крысиных гонках большого города.

— А девочки?

— Думаю, что и они готовы к переменам. Почему бы тебе не спросить у них?

— Что я и сделаю, Дик, не волнуйся. О, я это сделаю.

Чтобы поговорить с детьми на эту тему, Хейзл дождалась времени вечернего купания, когда и сама успела в какой-то мере восстановить привычное спокойствие.

Тройняшкам уже минуло по десять лет, но, когда наступало время купаться, они вели себя как пятилетние! В большей из трех ванных комнат располагалась обширная угловая ванна, и порой, как, например, сегодня вечером, Хейзл разрешала залезать в нее всей троице разом.

— Но только не брызгаться! — предупредила она, понимая, что ее слова тут же будут забыты. Набравшись терпения, она дала девочкам вволю натешиться воплями и пусканием пузырей. — Папа говорит, что ты очень хочешь завести лошадь, Лили, — осторожно начала она, поливая водой кудряшки старшей из тройни.

Хейзл заметила, что синеглазая, как и она сама, троица обменялась взглядами, и с беспокойством подумала, что девчонки общаются чуть ли не на телепатическом уровне.

И действительно, будучи матерью троих детей, Хейзл не могла отделаться от однажды осенившего ее подозрения, что троица может прекрасно существовать и сама себе, в своем маленьком тесном кругу, совершенно не нуждаясь ни в ней, ни в Дике. Более того, Хейзл постоянно снедало беспокойство, что она может стать лишней, чем и объяснялась ее непреклонная решимость постоянно участвовать в жизни дочек. Дик даже пенял ей на несколько чрезмерную вовлеченность в их дела.

— Ох, мамочка… я так люблю лошадок! Но я не просила ни тебя, ни папу покупать лошадь. Я скопила деньги и сама куплю ее! — гордо сказала Лили, выложив давно вынашиваемую идею.

— Да, я знаю, — спокойно согласилась Хейзл. Она пустила струйку воды из резиновой игрушки в самую младшую и шаловливую из троицы — Валери, которая, захихикав, зажмурилась.

— И мне, мама! — попросила Летти, которая обычно была самой серьезной. — И мне!

Хейзл безжалостно стала поливать их водой, пока девчонки не взмолились о пощаде, и лишь когда они насухо вытерлись пушистыми банными полотенцами лимонного цвета, а Хейзл вымыла ванну, она сочла возможным снова вернуться к разговору о карьере дочерей.

— И еще папа сказал мне, что вы уже сыты по горло работой на «Триумф».

Тройняшки снова обменялись многозначительными взглядами, и Хейзл невольно подумала, что оказалась единственным членом семьи, не посвященным в тайну.

— Я — да, — очень осторожно сказала Лили. — Мне не позволяют ездить верхом, так как это опасно!

— И я тоже, — поддержала сестру Летти. — Потому что мне нужно время заниматься латынью.

— Латынью?

— Учительница считает, что меня ждет большое будущее, — важно сказала Летти, не обращая внимания на издевательские смешки сестер.

— Ну, а ты что скажешь, Валери? — мягко спросила Хейзл.

Валери лишь пожала плечами и простосердечно призналась:

— А мне просто надоело мелькать в телевизоре.

— Надоело? — недоверчиво переспросила Хейзл.

Валери кивнула.

— Долго приходится стоять и ждать, а потом снова и снова повторяешь одно и то же. А в школе завидуют и говорят разные гадости.

— Понимаю, — медленно сказала Хейзл, раздумывая, сколько еще червоточин выявит сегодняшний день. — И как давно тебе надоело, Валери?

— Не помню, — уклончиво ответила та.

— И все же ответь, — мягко надавила Хейзл.

— Наверное, после смерти дедушки, — прошептала девочка.

Хейзл тут же все стало ясно.

Отец, продав ей и Дику квартиру, перебрался в квартирку поменьше, расположенную поблизости, в доме за углом. Рождение внучек возродило его к жизни, и он снова стал тем энергичным человеком, которого Хейзл помнила с детства. Адам Маршалл отказался от дополнительных часов работы в Уайтхолле и все свободное время проводил с внучками.

Он провел немало счастливых часов, играя с ними и смеша малышек, с гордостью и легкой печалью наблюдая, как они растут, потому что Лили разительно напоминала ему покойную жену. Позже он с нескрываемым удовольствием любовался их мордашками на рекламных плакатах и по телевизору.

Год назад Адам Маршалл скоропостижно скончался. И скорбя вместе с девочками, Хейзл тем не менее остро осознавала, что определенный этап ее жизни подошел к концу. Интересно, чувствовал ли Дик то же самое? Не стала ли для него смерть тестя катализатором размышлений о суетности своей собственной жизни?

— Дедушка любил смотреть, как вы выступаете, — тихо сказала Хейзл. — И очень гордился вами.

Посерьезнев, Летти кивнула.

— Я знаю, мама. Но он говорил, что мы должны заниматься этим, пока нам нравится.

— А вам больше не нравится?

— Нет! — дружно заорали тройняшки.

Хейзл улыбнулась. Спорить с таким единодушным протестом невозможно.

— А говорил ли папа, что он хотел бы перебраться куда-нибудь из Лондона? И жить там, где у нас будет куда больше места? Где Лили могла бы держать свою лошадь?

У Лили побелели костяшки маленьких кулачков, прижатых к груди, а смотреть на страдальческое выражение ее овального личика было почти невыносимо.

— А мы могли бы, мама? — с надеждой спросила она. — Правда, могли бы?

Хейзл посмотрела на Летти и Валери.

— И вы тоже хотели бы этого? — Она заметила, как девочки замялись в нерешительности, и, подумав, что они боятся обидеть ее, предупредила: — Только честно. Вы должны мне сказать, а то я совершенно не в курсе дела. Так вы хотите уехать из Лондона?

— В общем-то, да, мама. Да! Конечно, хотим!

Когда дети улеглись, Хейзл почитала им вслух. Кое-кто из школьных подружек подтрунивал над детскими привычками сестер, но троица твердо стояла на своем: мамочка читает так хорошо и с таким выражением, что герои книг словно оживают.

Вернувшись в гостиную, Хейзл увидела, что Дик растянулся на диване и с закрытыми глазами слушает нежные аккорды музыки Шопена.

Стоит ему не побриться, как он обретает еще более мужественный вид, с внезапным замиранием сердца подумала Хейзл. Будто рыцарь только что спрыгнул с коня, сбросил тяжелый плащ и доспехи и решил отдохнуть.

Когда Хейзл приблизилась, Дик открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее.

— Все в порядке?

Хейзл твердо решила, что будет вести себя как взрослый серьезный человек, хотя ей хотелось по-детски кататься по полу, колотить пятками по ковру и вопить что есть мочи. Она набрала в грудь воздуха и спокойно сказала:

— Может быть, ты и прав, Дик. Я тщательно обдумала все сказанное тобой и думаю, что перемены в самом деле пойдут всем нам на пользу.

Дик от удивления даже привстал. Он ждал возражений, слез, но уж конечно не столь быстрой капитуляции.

— Ты действительно так считаешь?

Хейзл из последних сил держала себя в руках. И, если сейчас Дик скажет, что она истая миссис Непредсказуемость, все ее благие намерения вести себя по-взрослому испарятся в мгновение ока.

— А чего еще ты ждал? — язвительно поддела она мужа. — Что я гордо сложу на груди руки и наотрез откажусь следовать за тобой?

— Кое-кто так бы и поступил, — кисло заметил он.

Может быть, подумала Хейзл. Но, забеременев, я и без того кардинально изменила жизнь Дика. И есть ли у меня теперь право диктовать?

— И ты, естественно, посчитал, что я отношусь к подобным особам? — испытующе спросила она. — Неужели ты в самом деле так мало знаешь меня как женщину, Дик?

После того, как он, вежливо склонив темноволосую голову, признал справедливость упрека в свой адрес, воцарилось минутное молчание.

— Я знал тебя еще школьницей, — сказал он ровным спокойным голосом, от которого тем не менее Хейзл охватило какое-то странное беспокойство. — А затем цветущей женщиной, которая носила наших детей. — Дик улыбнулся, но в его улыбке скользнула тень печали. — После чего ты стала матерью. Так что, может быть, ты и права. В буквальном смысле слова я не успел узнать тебя как женщину, ибо наша семья слишком быстро появилась на свет. Я не успел узнать тебя вне груза материнских обязанностей, хотя ты только что сняла школьную форму…

— Пожалуйста, перестань говорить банальности, Дик! — взмолилась она.

— Но это же правда, не так ли? — возразил он. — Разве нет?

— И ты хочешь обвинить меня в том, что мы оказались в постели, да? В том, что я заставила тебя жениться на себе, хотя оба мы были слишком молоды для брака. Да?

— Ох, Хейзл, — прошептал Дик, и было видно, насколько он душевно измотан. — Если и можно винить кого-то, то только меня. Я старше тебя, и опыта у меня куда больше. Я попал в… Черт возьми, я должен был предвидеть, чем все может закончиться, но высокомерно предпочел не обращать на это внимания. Я был слишком ослеплен…

— Похотью? — колко подсказала она.

Дик собирался произнести слово «любовь», но циничная реплика Хейзл убила его намерение, и слово осталось непроизнесенным. Он бросил на жену холодный взгляд и невозмутимо согласился:

— Если ты так считаешь.

У Хейзл тряслись руки, когда она без особой на то нужды стала старательно перевязывать бархатную ленточку, придерживающую на затылке копну светлых волос. Так или иначе, но страстей и неприятностей, свалившихся в этот день, было не избежать.

Дик скользнул взглядом по фигуре жены. Большинство женщин успели бы и переодеться к вечеру, но на ней были те же самые старые брюки, что и днем, а на майке красовались подсохшие пятна мыльной пены. У Хейзл раскраснелись щеки, поскольку пар превращал ванную в подобие миниатюрной бани. На лице ее не было и следа косметики, так что Хейзл выглядела куда моложе своих двадцати восьми лет. Словом, в ней не было ровно ничего от той искушенной женственности коллег по работе, с которыми, используя свое положение, Дик Треверс мог бы заниматься сексом хоть каждый день, появись у него такое желание.

Но он до сих пор до боли хотел Хейзл.

— Почему бы тебе не присесть рядом? — мягко предложил он и, когда жаркие языки желания лизнули его тело, все обидные слова, которыми они обменялись, улетучились как дым. — И сними с себя что-нибудь… как днем.

Но Хейзл была не в настроении снова исполнить столь несвойственную ей роль соблазнительницы. И пусть Дик смотрел на нее с нескрываемым вожделением, она терзалась неопределенностью. Неужели их внезапная ссора говорит о первых признаках разлада? Неужели сказываются десять лет с жизни с одной женщиной? Тем более с той, на которой он явно не собирался жениться…

Она смотрела на мужа, словно в первый раз за все эти годы пытаясь объективно оценить его.

— Не сейчас, Дик. — В голосе ее было куда больше холода, чем ей хотелось. — Не думаю, что наши разногласия можно разрешить лишь постелью, куда ты будешь тащить меня каждый раз, столкнувшись с ними. Не так ли? Или, заставляя меня испытывать оргазм, ты таким образом будешь затыкать мне рот?

Хейзл говорила с той откровенностью, с которой Дик никогда не сталкивался и которая ему не понравилась. Он сжал губы, и рот его обрел чужие незнакомые черты. Хейзл сознательно исказила его слова, придав им тот смысл, которого не было в помине.

— Значит, теперь ты так относишься к сексу, Хейзл? — холодно спросил он. — Как к оружию? Как к средству получить то, что тебе надо?

— Как я получила тебя — ты на это намекаешь?

Дик гневно стиснул кулаки. Она продолжает искажать его слова, которые в конечном счете обретают совершенно иной смысл!

— Я не это имел в виду, и ты это знаешь! — рявкнул он.

— Правда? Похоже, как я сейчас выяснила, я вообще знаю очень мало. И еще меньше о тебе, Дик, — добавила она ледяным тоном. — Например, я не имела представления, насколько ты несчастлив…

— Хейзл…

— Я не мешала тебе говорить, так что, будь любезен, дай мне закончить! — фыркнула она. — Ибо, кто знает, какие еще твои тайны порадуют меня, прежде чем мы покончим с нашими делами?

Наступило зловещее молчание.

Выражение глаз мужа заставило Хейзл сжаться от страха.

— Покончим? — выразительно переспросил он.

Хейзл имела в виду проблему с переездом, но сейчас поняла, что Дик истолковал ее слова превратно. Господи, да он решил, что она говорит о браке!

— Дик, я вовсе не имела в виду наши отношения!

Но Дик был полон гнева, горечи и разочарования. Он боялся, что сгоряча один из них брякнет непоправимое.

— Давай оставим это, Хейзл, — с легкой усталостью предложил он. — Прежде, чем кто-то из нас скажет нечто, о чем искренне пожалеет.

Он снова улегся на диван и решительно закрыл глаза.