Приманка для денди

Глава 10

Каждый молодой джентльмен, интересующийся боксом, из клуба Даффи неизменно попадал в отель Лиммера на Кондит-стрит, следующую ступень в своем развитии. Там можно было встретить всех знаменитостей ринга, а также аристократов, которые им покровительствовали. Бертрама привел туда мистер Сканторп, движимый желанием отвлечь друга от более опасных развлечений. Тот уже успел завязать в Лондоне кое-какие знакомства и теперь с гордым видом раскланивался с некоторыми из присутствующих господ.

Мистер Сканторп взял на себя труд показать ему всех известных людей, включая весьма непримечательного на вид человечка, о котором сообщил шепотом, что от него можно узнать наверняка, на кого делать ставки. Затем он извинился, направился именно к этому знатоку и углубился с ним в беседу. В это время Бертрам увидел, как в зал входит мистер Бомарис в компании друзей, а так как он уже уразумел, какое высокое положение занимает Несравненный, то был несказанно счастлив, когда мистер Бомарис, поднеся к глазам лорнет, некоторое время внимательно рассматривал Бертрама, после чего перешел через посыпанный песком зал и сел за его стол, сказав с легкой улыбкой:

— Кажется, третьего дня мы встречались с вами в Гайд-Парке, мистер… э… Энсти, если не ошибаюсь?

Бертрам ответил утвердительно, от смущения покрывшись румянцем; но когда мистер Бомарис как бы невзначай обронил: — Вы родственник мисс Тэллант, как я понял? — то поспешил возразить, что никакие они не родственники и добавил, что мисс Тэллант стоит так высоко, что он ее недостоин. Мистер Бомарис по этому поводу ничего говорить не стал, а спросил только, где он остановился в городе. Бертрам посчитал, что не будет никакого вреда, если он назовет свой настоящий адрес и даже признается в том, что это его первый визит в столицу.

Мистер Джек Карнаби не скрывал того, что считал Несравненного высокомерным и неприятным человеком, однако Бертрам не видел в нем ни малейших признаков ни надменности, ни замкнутости. Те, кто хорошо знал мистера Бомариса, могли бы просветить новичка насчет того, что никто, как он, не умел грубо унизить человека и вместе с тем никто, как он, не умел расположить к себе, при желании, конечно. Бертрам сам не заметил, как, забыв о своей робости, начал посвящать своего нового блестящего знакомца в свои дела, чего сам от себя не ожидал. Когда мистер Бомарис похвалил его за то, как он держится в седле, это окончательно разрушило преграду, которую Бертрам мог еще воздвигнуть между собой и этим человеком, ставшим причиной затруднительного положения его сестры.

Бертрам подробно описал местность, где охотился, — точное местоположение Хейтрама, поделился своими честолюбивыми планами, не подозревая о том, что все эти сведения от него искусно выуживают. Он закончил рассказ грустными словами.

— Это, конечно, невозможно. Но как бы я хотел, чтобы меня приняли в кавалерийский полк!

— Не сомневаюсь, что службой в кавалерийском полку вы бы сделали себе карьеру, — согласился мистер Бомарис, вставая из-за стола при приближений мистера Сканторпа. — А пока что не слишком торопите события во время вашего пребывания в Лондоне. — Он кивнул мистеру Сканторпу и удалился, предоставив вышеупомянутому джентльмену с полной серьезностью объяснять Бертраму, какой чести тот только что удостоился.

Двумя часами позже мистер Бомарис, умеряя пылкие собачьи восторги по поводу возвращения хозяина, сказал:

— Если бы ты действительно уважал меня, Улисс, то выразил бы мне соболезнования, а не эту неуместную радость.

Улисс, значительно прибавивший в весе, с ухом, торчащим воинственнее обычного, и хвостом, еще туже закрученным кверху, с благоговением, растянулся подле своего божества и одобрительно гавкнул. После этого он кинулся к двери, ведущей в библиотеку, явно призывая мистера Бомариса войти туда и отдохнуть в кресле. Броу, заботливо освободивший хозяина от длинного плаща, шляпы и перчаток, заметил, что песик необыкновенно сообразителен.

— Просто удивительно, как он настроил моих слуг в свою пользу, чтобы и дальше обременять меня своим присутствием в доме! — ядовито заметил мистер Бомарис.

Броу, за многие годы хорошо изучивший мистера Бомариса, изобразил на своем лице то, что менее достойный персонаж назвал бы усмешкой.

— Знаете, сэр, — сказал он, — если бы я знал, что вы желаете выгнать его, то сделал бы все возможное для этого. Но пес настолько предан вам, и я сомневаюсь, чтобы он ушел, не говоря уже о том, что у меня рука не поворачивается выгнать собаку, которая обращается с Альфонсом так, как этот пес.

— Если это презренное животное хоть чем-нибудь огорчит Альфонса, я сверну ему шею, — пригрозил мистер Бомарис.

— О, нет, сэр, дело совсем не в этом! Когда вас нет дома и Улисс заходит на кухню (а он все-таки заходит туда), то пес всем своим видом показывает Альфонсу, что если бы он не ел целую неделю, то ни за что на свете не позволил себе дотронуться даже до мясного обрезка, валяющегося на полу. Вот я и миссис Престон сказал, что если бы собаки умели говорить, то этот пес говорил бы лучше всех. Он дает понять, как любой христианин, что Альфонс — его единственный друг. Он совершенно покорил Альфонса, этот пес. Более того, когда обнаружилась пропажа двух прекрасных отбивных котлет, Альфонс сказал, что поваренок обвинил собаку только для того, чтобы скрыть свое собственное упущение, а Улисс сидел при этом с таким видом, будто и не знает, какова на вкус отбивная котлета. Он спрятал косточки под ковром в вашем кабинете, сэр, но я их оттуда уже убрал.

— Мало того, что ты уродлив, — сурово заявил, обращаясь к Улиссу, мистер Бомарис, — ты еще обладаешь всеми пороками беспородного пса: льстив, двуличен и нахален.

Улисс сел и как следует почесал заживающую рану. Получив выговор — он уже слышал эту интонацию в голосе мистера Бомариса раньше, когда громким лаем извещал о своем желании разделить с хозяином его спальню, — он прекратил чесаться и виновато развесил уши.

Вдовствующая герцогиня Виганская, гроза четырех сыновей, трех оставшихся в живых дочерей, многочисленных внуков, управляющего, юриста, доктора и уймы прихлебателей, приветствовала своего любимого внука весьма оригинально. Это случилось как раз в тот момент, когда она поглощала свой завтрак в виде тостов, размоченных в чае, и тиранила свою незамужнюю дочь, жившую вместе с ней. В свое время она слыла красавицей, и следы былой красоты все еще можно было найти в изящном складе ее лица. Она имела привычку разглядывать своих посетителей орлиный взором, никогда не расточала любезностей и относилась ко всему современному с уничтожающим презрением. Когда дворецкий ввел мистера Бомариса в ее комнату, она устремила на него пронзительный взгляд и сказала:

— А, так это вы, сэр? Я уже забыла, когда вы приходили навестить меня в последний раз!

Мистер Бомарис, низко склонившись над ее рукой, невозмутимо ответил:

— Во время моего предыдущего визита к вам, мэм, вы сказали, что не желаете видеть меня до тех пор, пока я не исправлюсь.

— Ну, так вы исправились? — спросила герцогиня, отправляя в рот следующий кусочек размоченного тоста.

— Конечно, мэм: очень скоро я стану настоящим филантропом, — ответил он и повернулся, чтобы поздороваться со своей теткой.

— Они мне и так надоели, — сказала ее светлость. — Меня уже тошнит сидеть и смотреть, как Каролина бесконечно вяжет что-то для бедных. В мое время мы давали им деньги — и все! Но не думай, что я тебе поверила. Ну-ка, убери отсюда эту кашу, Каролина, и позвони в звонок. Сухари с чаем никогда никому пользы не приносили и не принесут. Я велю Хэдли принести бутылочку мадеры — ту, что еще хранил твой дел, а не ерунду, которую прислал мне Виган.

Леди Каролина убрала поднос, но робко заметила, что доктор Садбери вряд ли это одобрит.

— Садбери — старая баба, а ты, Каролина, дура, — ответила ее светлость. — А теперь иди, дай мне поговорить с Робертом. Ненавижу, когда вокруг меня суетятся одни женщины, — добавила она в то время, как леди Каролина собирала свое вязанье. — Да, скажи Хэдли, чтобы принес хорошую мадеру. Он знает. Ну, сэр, говорите, что вы мне хотели сказать, раз уж набрались наглости снова показаться здесь.

Мистер Бомарис, прикрыв дверь за своей теткой, вернулся в комнату и с притворной кротостью сказал, что счастлив видеть свою бабушку в добром здравии и отличном настроении.

— Бессовестный нахал! — ответила довольная герцогиня. Она внимательно оглядела его великолепную фигуру. — Ты выглядишь неплохо — лучше сказать, выглядел бы неплохо, если бы не вырядился бог знает во что. Когда я была молодая, ни один джентльмен не посмел бы явиться ко мне с визитом вежливости, не напудрив волосы. Ваш дедушка, наверное, перевернулся бы в своем гробу при виде того, до чего вы все докатились с вашими кургузыми сюртуками, крахмальными воротничками, шейными платками и манжетами без малейшего намека на кружева. Если ты можешь сесть в своих обтягивающих бриджах или, как вы это называете, панталонах, тогда садись.

— О, да, я вполне могу сесть, — сказал мистер Бомарис, устроившись в кресле напротив нее. — Мои панталоны так же, как и дары бедным тетушки Каролины, вязанные, поэтому прекрасно приспосабливаются ко всем моим желаниям.

— Ха! Тогда я попрошу Каролину связать тебе пару штанов к рождеству. Она закатит истерику, потому что большей ханжи я в жизни не встречала.

— Очень может быть, мэм, а так как я уверен, что тетушка не посмеет вам перечить, как бы ни была оскорблена ее скромность, то попрошу вас воздержаться от этого намерения. Я и так был достаточно наказан парой вышитых домашних туфель, присланных мне в прошлое рождество. Ума не приложу, что я с ними буду делать?

— Господи, да она не в состоянии об этом думать. — Герцогиня скрипуче хихикнула. — Тебе не следует посылать ей богатые подарки.

— Вам я тоже посылаю богатые подарки, — пробормотал мистер Бомарис, — но вы никогда не отвечаете взаимностью.

— Не отвечаю и впредь не собираюсь! У тебя и так всего гораздо больше, чем ты заслуживаешь. А что ты привез мне на этот раз?

— Ничего, если только вы не пожелаете иметь у себя дворняжку.

— Не выношу собак так же, как и кошек. Пятьдесят тысяч в год как одна копеечка, а ты не принес мне даже букетика цветов! Выкладывай, Роберт! Зачем ты приехал?

— Спросить вас, мэм, как вы думаете, выйдет ли из меня покладистый супруг?

— Что? — воскликнула ее светлость, резко выпрямившись в кресле и сцепив костлявые пальцы, унизанные кольцами. — Не собираешься ли ты сделать предложение девице Дьюсбери?

— Боже мой, конечно, нет!

— Еще одной дурочкой, оплакивающей свою неразделенную любовь к тебе, больше? — сказала ее светлость, у которой имелись свои средства узнавать, что происходит в мире, из которого она удалилась. — Так кто же это? Когда-нибудь ты сделаешь неверный шаг, помяни мое слово!

— Мне кажется, это уже случилось, — сказал мистер Бомарис.

Она в изумлении уставилась на него, но не успела произнести ни слова, так как в комнату вошел дворецкий, шатаясь под тяжестью герцогского подноса, который ее светлость категорически отказалась отдать нынешнему герцогу сразу по двум причинам: во-первых, это ее личная собственность, а во-вторых, он не должен был жениться на квелой дурочке, которая заняла место его матери и от которой герцогиню тошнит. Этот внушительный предмет Хэдли водрузил на стол, бросив при этом на мистера Бомариса выразительный взгляд. Внук герцогини понимающе кивнул, встал и наполнил бокалы вином. Он подал бабушке бокал, скромно наполненный до половины, чем немедленно вызвал ее возражения и требования ответить на вопрос, не думает ли Роберт, что она уже не в состоянии пить вино.

— Осмелюсь предположить, что вы и меня перепьете, — ответил мистер Бомарис, — но вам прекрасно известно, что это чрезвычайно вредно для вашего здоровья, а также и то, что вы не сможете заставить меня выполнять ваши самые вздорные приказания. — Он поднес ее руку к губам и сказал нежно. — Вы старая, скверная грубиянка, мэм, но я надеюсь, что вы доживете до ста лет, потому что люблю вас гораздо больше, чем любого из моих родственников.

— Боюсь, ты мне сказал не так много, — отметила она, весьма польщенная этой смелой речью. — Садись сюда и не пытайся водить меня за нос! Я вижу, что ты собираешься валять дурака, поэтому ничего не приукрашивай. Не собираешься ли ты сообщить мне, что хочешь жениться на той бесстыжей вертихвостке, с которой я видела тебя последний раз?

— Нет, конечно, — сказал мистер Бомарис.

— И правильно, потому что я не потерплю в нашей семье шлюх, хоть и в кружевах. Но и ты не такой дурак для таких дурацких поступков.

— Откуда вы набрались подобных выражений, мэм? — поинтересовался мистер Бомарис.

— Слава богу, я не принадлежу к вашему сладкоречивому поколению. Кто она?

— Если бы я не знал по своему горькому опыту, мэм, что от вашего внимания не ускользает ничего, что бы ни происходило в Лондоне, я бы сказал, что вам о ней ничего не известно. В свете утверждают, что она является богатой наследницей.

— Ты говоришь о девчонке, которую приютила эта глупышка Бридлингтон? Мне говорили, что она красавица.

— Она действительно красива, — признался мистер Бомарис. — Но дело не в этом.

— Так в чем же?

Он задумался.

— Я в своей жизни не встречал более очаровательного существа, — сказал он. — Когда она пытается убедить меня в том, что обожает светскую жизнь, то ничем не отличается от других женщин, но когда, слишком часто, на мой взгляд, возбуждается ее сострадание, она готова на все, чтобы прийти на помощь тому, кто в ней нуждается. Если я женюсь на ней, то и оглянуться не успею, как она заставит меня начать компанию по облегчению страданий юношей, делающих себе карьеру, и превратит мой дом в приют для уличных дворняг, что весьма вероятно.

— Да? Неужели? — сказала ее светлость, сдвинув брови. — Но почему?

— Она уже успела навязать один экземпляр, — пояснил он. — Нет, наверное, я несправедлив к ней. Улисса она действительно мне всучила, но затем я сам предложил ему свое покровительство.

Герцогиня положила руку на подлокотник кресла.

— Прекрати свою дурацкую болтовню! — скомандовала она. — Кто такой Улисс?

— Вы уже забыли, что я хотел преподнести Улисса вам в подарок, — напомнил ей мистер Бомарис. — Я сам видел, как, спасая его, она разогнала толпу хамов.

— То, что ты рассказываешь о ней, звучит очень странно, — заметила ее светлость. — Она леди?

— Безусловно.

— Кто ее отец?

— Вот это, мэм, представляет собой тайну, которую, я надеюсь, вы сможете приоткрыть.

— Я? — удивилась она. — Не знаю, что могу тебе рассказать.

— У меня есть все причины полагать, что ее семья живет поблизости от Хэрроугейта, а я вспомнил, что не так давно вы посещали этот курорт. Вы могли бы встретить ее во время благородных собраний — бывают же благородные собрания в Хэрроугейте? Или же слышали что-нибудь о ее семье.

— Не слышала, — резко ответила ее светлость. — Более того, вообще не желаю ничего знать о Хэрроугейте! Отвратительное, холодное место, населенное обедневшим дворянством, с самой противной водой, которую я когда-либо пробовала в своей жизни! К тому же эти воды не принесли мне никакой пользы. Об этом каждый догадался бы с первого взгляда на эту дыру, только не мой размазня лекарь. Благородные собрания, в самом деле! Разве мне приятно смотреть на толпу провинциалов, безнадежно отставших от моды, танцующих этот ваш бесстыжий вальс! Танцы! Я бы это назвала по-другому.

— Не сомневаюсь в этом, мэм, но умоляю вас, пощадите мои уши. Но для вас, кто всю жизнь осуждал чопорность современных девушек, такое отношение к вальсу мне кажется нелогичным.

— Логично это или нет, я не знаю, поскольку ничего в логике не смыслю, — парировала ее светлость совершенно искренне, — но если это неприлично, то я так и говорю.

— Мы отвлеклись от темы, — твердо сказал мистер Бомарис.

— Так вот, я никогда не встречала никаких Тэллантов ни в Хэрроугейте, ни где-нибудь еще. Если я не пыталась проглотить то, что было выжато из отбросов, в чем меня никто не может разубедить, я сидела в самой невообразимой дыре вместо жилища и смотрела, как твоя тетка вяжет бахрому. Знаешь, я была вынуждена взять с собой свое собственное постельное белье!

— Вы всегда так поступали, мэм, — сказал мистер Бомарис, которому несколько раз посчастливилось быть свидетелем отъездов герцогини в какое-нибудь из ее знаменитых путешествий. — А также свою тарелку, свое любимое кресло, своего лакея, свою…

— Свои дерзости оставь при себе, Роберт! — перебила внука ее светлость. — Я не всегда бываю вынуждена брать все это с собой. — Она подергала концы своей шали. — Мне все равно, на ком ты женишься, — сказала она. — Но зачем ты околачиваешься около богатой наследницы, выше моего понимания.

— О, я вообще-то уверен в том, что у нее нет приданого, — спокойно ответил мистер Бомарис. — Я думаю, она хочет поставить меня на место.

На него упал орлиный взгляд.

— Поставить тебя на место? Не хотите ли вы сказать, сэр, что она не потеряла от тебя голову?

— Более того, она держит меня на расстоянии. Я даже не знаю, питает ли она ко мне вообще какие-нибудь чувства.

— Ее часто видят в твоем обществе, не так ли? — резко сказала ее светлость.

— Да, она утверждает, что мое общество полезно для укрепления ее положения в свете, — меланхолично сказал мистер Бомарис.

— Или она дьявольская пройдоха, — сказала герцогиня, и глаза ее заблестели, — или хорошая девушка! Боже, я думала, что уже не осталось девчонок, у которых хватило бы характера не млеть перед тобой. Мне она понравится?

— Да, я уверен, что вам она понравится, но, по правде говоря, мне наплевать, понравится она вам или нет.

К его удивлению, бабушка не рассердилась на него, а кивнула головой и сказала:

— Тогда тебе лучше жениться на ней. Хотя она явно не благородного происхождения. Ты тоже не Кэлдикот и не Виган, но происходишь из хорошей семьи. Я разрешила твоей матери войти в нашу семью только потому, что твой отец был самым лучшим женихом, а вовсе не потому, что он распорядился своим имуществом в ее пользу.

Она добавила под влиянием воспоминаний:

— Чудо-девочка, Мария: я любила ее больше всех из своего выводка.

— Я тоже, — согласился мистер Бомарис, поднимаясь с кресла. — Сделать ли мне предложение Арабелле с риском получить отказ, или же посвятить себя задаче убедить ее в том, что я не такой неисправимый волокита, как она обо мне думает?

— Что ты меня об этом спрашиваешь? — сказала ее светлость. — Если тебе дадут по носу, тебе это только пойдет на пользу, но я не возражаю против того, чтобы когда-нибудь ты привез девушку познакомиться со мной.

Герцогиня Виган протянула ему руку, но когда он склонился в почтительном поцелуе и уже собрался отпустить ее, как пальцами, похожими на когти, она обхватила его руку и сказала:

— Признавайтесь, сэр, что огорчает вас? Ну?

Он улыбнулся ей.

— Не то, чтобы огорчает, мэм, — но мне ужасно хочется, чтобы она рассказала мне правду. Глупое желание.

— Зачем это ей, вот еще!

— Я думаю, что на это есть одна-единственная причина. И меня это смущает! — сказал мистер Бомарис.