Приманка для денди

Глава 16

Арабелла несколько дней не видела своего избранника, пока не встретилась с ним в Воксхолл-Гарденс. Он не присутствовал на балу предыдущим вечером, и она не знала, радоваться этому обстоятельству или огорчаться.

Скорее всего, это было удачей, что планы леди Бридлингтон на развлечения не оставили ей много времени на раздумья. У Арабеллы отсутствовала возможность побыть в своей спальне хотя бы один-два часа, чтобы прийти в себя.

Как ни пыталась, Арабелла не смогла оставаться в бодрствовании после бала и проснулась только на следующее утро, когда Мария подняла шторы. День был до краев забит приглашениями; и она уже одевалась к приему мистера Бомариса в Воксхолл-Гарденс, когда, как ей показалось, она вдруг поняла, на что отважилась.

Мистер Бомарис встречал гостей у входа и провожал их в ротонду, где, так как уже пробило восемь часов, начался концерт. Арабелла едва сумела заставить себя бросить мимолетный взгляд на его лицо и встретиться с ним глазами. Он улыбнулся, но между ними не было сказано ни слова.

Когда занавес снова опустился, мистер Бомарис предположил, что его гостям хотелось бы участвовать в ужине вместо того, чтобы дожидаться второй части концерта. Согласившись с этим, они вышли из ряда, где сидели, и пошли вниз по аллее к специальному залу, предназначенному для них. Даже Арабелла, у которой пропал аппетит несколько дней назад, могла насладиться цыпленком, приготовленным на ее глазах в жаровне. Мистер Бомарис своими собственными руками передал ей персик, и поскольку надвигающийся побег не мог служить оправданием для нарушения правил хорошего тона, она съела его тоже, улыбаясь мистеру Бомарису застенчиво и благодарно. Ей нечего было сказать, кроме общих фраз, в течение всего ужина, но ее молчаливость осталась незамеченной из-за разглагольствований лорда Бридлингтона.

Он любезно объяснял дамам механизм, управляющий чудесами каскада, прошелся по истории садов, тщательно разобрал их претензии на то, чтобы быть развитием старых садов Спринг-Гарденс, и одним махом избавился от традиции, которая связывала район с именем Гая Фокса. Его прервали только однажды, когда возникла необходимость обменяться приветствиями с какими-то знакомыми, которые случайно проходили мимо. Леди Бридлингтон то и дело шептала поощрительные замечания, и мистер Бомарис с величайшим самообладанием воздержался от своих обычных резких пренебрежительных замечаний. В этот момент гостям предложили посмотреть фейерверк.

Арабелла моментально забыла свои неприятности, завороженная бесподобным зрелищем, и хлопала в ладоши, когда ракеты взмыли в небо и разлетелись на маленькие звездочки. Мистер Бомарис, привыкший к фейерверкам, получал больше удовольствия от наблюдения за ее восторгом, имевшим такие восхитительно круглые глаза. После того, как погасли первые ракеты, он сверился с часами и кротко сказал:

— Пойдемте, мисс Тэллант?

Эти слова повергли ее в состояние шока. Ей пришлось сурово подавить невольный порыв сказать ему, что она передумала, вспомнив все мучения, которые пришлось перенести Бертраму. Она вцепилась в накидку из тафты на своих плечах и нервно сказала:

— Ах, да! Уже пора? Да, пойдемте без промедления!

Не было ни малейшей трудности в том, чтобы незамеченными пробраться сквозь толпу людей, напряженно наблюдающих за изменениями в гигантском огненном колесе. Арабелла положила холодную ладонь на руку мистера Бомариса и пошла вместе с ним вниз по аллее, мимо фонтана Нептуна, освещенного с большим вкусом, вдоль одной из колоннад, направляясь к выходу.

Несколько экипажей ожидали там своих владельцев, и среди них стоял дорожный фаэтон мистера Бомариса с парой запряженных лошадей, главным кучером и форейтором. Ни один из них не выказал никакого удивления при виде дамы, опирающейся на руку их хозяина, и хотя Арабелла была слишком смущена, чтобы поднять глаза, она знала, что слуги вели себя так, будто похищения были для них обычным делом. Они деловито принялись за работу, как только увидели своего хозяина; попоны были сняты со спин породистых лошадей мистера Бомариса; ступеньки кареты откинуты вниз, дверцы открыты, и мистер Бомарис заботливо помог своей невесте подняться в роскошный экипаж. Арабелла так мало времени провела в ожидании, что даже не посмотрела, был ли какой-то багаж прикреплен к фаэтону.

Мистер Бомарис задержался только на несколько секунд, чтобы обменяться парой слов с кучером, и потом впрыгнул в карету, занял свое место рядом с Арабеллой на сиденье с удобными подушками; дверцы закрылись за ними; форейтор вскочил в седло, и экипаж двинулся вперед.

Мистер Бомарис обернул ноги Арабеллы мягким пледом и сказал:

— У меня есть теплый плащ: могу я накинуть вам его на плечи?

— О, нет! Благодарю вас! Мне тепло! — нервно сказала Арабелла.

Он взял ее руку и поцеловал. Через мгновение она высвободила ее и мучительно начала искать слова, которые могли бы облегчить напряжение.

— Как хорошо идет ваш фаэтон, сэр! — придумала она.

— Я рад, что он вам нравится, — отозвался мистер Бомарис тем же вежливым тоном, каким говорила она. — Я помнил, конечно, что мы похожи в своем отвращении к наемных экипажам.

— А… а мы похожи? — с сомнением сказала она. — Я хочу сказать, конечно…

— Мы обменялись мнениями, когда встретились в первый раз, по поводу единственного приемлемого способа путешествовать, — напомнил ей мистер Бомарис.

Это напоминание лишило ее дара речи. Мистер Бомарис со всей своей любезностью воздержался от того, чтобы настаивать на ее ответе, но заговорил о концерте, который они слушали в эту ночь. Арабелла, пережившая несколько мгновений паники, когда оказалась в закрытой карете со своим женихом, путешествуя к неизвестному, но, возможно, отдаленному конечному пункту, была чрезвычайно благодарна судьбе за то, что он вел себя так, будто сопровождал ее домой по дороге из какого-то увеселительного заведения.

Обнаружив, что ему отвечают односложными словами, он бросил попытки втянуть Арабеллу в светский разговор и откинулся на спинку сиденья в углу фаэтона, его голова немного повернута в ее сторону, чтобы он мог видеть лицо Арабеллы в лунном свете, проникавшем в экипаж. Мисс Тэллант едва ли поняла, что он перестал говорить с ней. Она была занята своими собственными мыслями, сидела, выпрямившись, и одной рукой цеплялась за ремень, свисавший со стены рядом с ней. Девушка могла видеть форейтора, подскакивавшего вверх-вниз перед ней, и когда булыжные мостовые остались позади, она отчетливо поняла, что экипаж двигался по сельской местности.

В каком направлении они путешествовали, где очутятся при первой же остановке, у Арабеллы не было ни малейшего понятия, да эти вопросы и не тревожили ее ум. Она с самого начала знала, что непристойность ее поведения была непростительна, и это теперь наполняло ее отвращением к себе — внезапное осознание того, что, выходя замуж за мистера Бомариса, она оставляет его в неведении о том, что поступила с ним так подло. Сомнительно, чтобы он когда-нибудь простит ее и будет относится к ней хотя бы без презрения. При этой печальной мысли она издала негромкое всхлипывание, которое заставило мистера Бомариса обеспокоенно спросить:

— В чем дело, любовь моя?

— Ни в чем! Ни в чем! — прошептала Арабелла, весьма взволнованная. К ее облегчению, он, по-видимому, удовольствовался этим, ибо ничего больше не сказал. Она решила, полная раскаяния, что он самый замечательный из всех ее знакомых, обладающих самыми лучшими манерами, самый сдержанный и самого доброго нрава. Наступил тот момент, которого ждал мистер Бомарис. Вдруг Арабелла подумала о том, как скоро после свадьбы она попросит его не только простить долг брату, но и одолжить ему сотню фунтов, чтобы возместить остальную задолженность. Какие слова она могла найти, чтобы выразить эту настоятельную необходимость. Таких слов не было, как убедило ее мучительное раздумье. Арабелла не в силах была представить себе, как вообще она могла думать, что такое признание не разрушит его хрупкой уверенности в любви своей невесты.

Эти и еще более неприятные мысли проносились одна за другой в голове испуганной Арабеллы, когда шаг, которым бежали лошади, казалось, явственно замедлился. Фаэтон сделал такой резкий поворот, что только крепко вцепившись в ремень, Арабелла не упала на плечо мистера Бомариса. Так продолжалось очень недолго, потом экипаж остановился. Арабелла повернулась к жертве обмана, сидящей рядом с ней и сказала, едва дыша:

— Я не могу! Я не могу! Мистер Бомарис, мне очень жаль, но все это было ошибкой! Пожалуйста, отвезите меня в Лондон! О, пожалуйста, отвезите меня назад!

Мистер Бомарис воспринял эту обескураживающую просьбу с заметным самообладанием, только заметив, когда дверь фаэтона была открыта:

— Не обсудить ли нам этот вопрос в более подходящей обстановке? Позвольте мне помочь вам спуститься, любовь моя!

— Пожалуйста, отвезите меня назад! Я… я не хочу убегать! — сказала Арабелла настойчивым шепотом.

— Тогда мы не убежим, — ободряюще отозвался мистер Бомарис. — Я должен сознаться, что считаю это совсем не обязательным. Пойдемте!

Мисс Тэллант колебалась, но так как он настаивал на том, что она должна выйти из экипажа, и может быть, хотел, чтобы лошади отдохнули, то она позволила ему помочь ей спуститься. Кажется, они стояли перед большим зданием, но в нем не горели гостеприимные огни, что можно было ожидать от станционного постоялого двора, и фаэтон не двинулся с места. На вершине пролета широких каменных ступеней открылась большая дверь и луч света из внутреннего помещения открыл взгляду Арабеллы аккуратные клумбы по обеим сторонам входа. Прежде чем она оправилась от изумления, обнаружив, что очутилась явно в личной резиденции, мистер Бомарис провел ее по ступеням в величественный зал, обставленный массивной мебелью и освещенный свечами в настенных подсвечниках. Пожилой дворецкий поклоном пригласил их внутрь и сказал:

— Добрый вечер, сэр.

Один напудренный лакей в ливрее взял у мистера Бомариса его плащ, другой освободил его от шляпы и перчаток.

Арабелла остолбенела, когда все это обрушилось на нее. Утешающее заверение мистера Бомариса, что они не убегут, приобрело самое зловещее значение, и она повернула к нему душераздирающе белое и испуганное лицо. Он улыбнулся ей, но прежде, чем кто-либо из них нашел время заговорить, дворецкий сообщил мистеру Бомарису, что он найдет Желтый зал в готовности; и самая почтенная на вид экономка с опрятно уложенными белыми волосами под накрахмаленным чепцом появилась на сцене и присела в реверансе перед Арабеллой.

— Добрый вечер, мисс! Добрый вечер, мистер Роберт! Пожалуйста, отведите мисс в зал, пока я позабочусь, чтобы горничные распаковали ее чемодан! Вы найдете славный огонь, потому что я уверена, что мисс, должно быть, до костей продрогла во время поездки, ведь уже так поздно. Разрешите мне взять ваш плащ, мисс! Я сразу принесу вам стакан горячего молока: уверена, что он вас порадует.

Обещание стакана горячего молока, которое едва ли вязалось с ужасающим видением соблазнения и насилия, которое бросилось ей в голову, немного ободрило Арабеллу. Один из лакеев отворил дверь; мистер Бомарис завладел дрожащей ледяной ручкой Арабеллы и сказал:

— Я хочу, чтобы вы познакомились с миссис Уотчет, любовь моя, которая является моим старинным другом. В самом деле, одной из моих самых ранних союзниц!

— Вот как, мистер Роберт! Я счастлива видеть вас здесь, мисс и, пожалуйста, не позволяйте мистеру Роберту держать вас без постели до рассвета!

Опасение, что у мистера Роберта были противоположные намерения, еще немного уменьшились. Арабелла выдавила улыбку, сказала что-то робким и тихим голосом и позволила отвести себя в зал, отделанный со всевозможным изяществом и предлагающий ей утешение в виде небольшого огня, пылающего за полированной каминной решеткой.

Дверь тихо закрылась за ними; мистер Бомарис приветливо подвинул кресло и сказал:

— Садитесь, мисс Тэллант! Вы знаете, я не могу испытывать ничего кроме облегчения из-за того, что вы решили не бежать со мной в конце концов. По правде говоря, есть одно обстоятельство, которое лишает меня желания продолжать с вами путь в Шотландию — путешествие, которое заняло бы шесть или семь дней, осмелюсь сказать, прежде, чем мы снова окажемся в Лондоне.

— О! — сказала Арабелла, натянуто садясь на краешек кресла и наблюдая за ним испуганными, сомневающимися глазами.

— Да, — сказал мистер Бомарис, — Улисс!

Ее глаза расширились.

— Улисс? — непонимающе повторила она.

— То животное, которое вы так любезно мне препоручили, — объяснил он. — К сожалению, он так пристрастился к моему обществу, что доводит себя до полного истощения, если я отсутствую больше одного дня. Мне совсем не хотелось брать его с собой во время нашего побега, потому что я не знаю ни одного прецедента, когда в такие поездки возили с собой собаку, а мне не очень хочется нарушать условности.

В этот момент открылась дверь, чтобы впустить миссис Уотчет, которая вошла со стаканом дымящегося молока и тарелкой с миндальным печеньем на серебряном подносе. Все это она поставила на столик у локтя Арабеллы, говоря ей, что, когда она выпьет молоко и пожелает спокойной ночи мистеру Роберту, ее проводят наверх в спальню. Далее строго предписав мистеру Бомарису не держать леди за разговором слишком долго, она присела и вышла из комнаты.

— Сэр! — в отчаянии сказала Арабелла, как только они снова оказались одни. — Что это за дом, куда вы меня привезли?

— Я привез вас в дом моей бабушки, в Уимблдоне, — ответил он. — Она очень старая дама, встает и ложится рано, поэтому вы должны извинить ее, что она не спустилась встретить вас. Вы познакомитесь с ней завтра утром. Моя тетушка, которая живет с ней, несомненно, встала бы с постели, чтобы приветствовать вас, если бы некоторое время назад не уехала навестить одну из своих сестер.

— Дом вашей бабушки? — воскликнула Арабелла, чуть не вскочив со своего кресла. — Боже милостивый, почему вы привезли меня в это место, мистер Бомарис?

— Ну, вы знаете, — объяснил он, — я не смог не почувствовать, что вы передумаете насчет побега. Конечно, если после ночного отдыха вы все еще будете настаивать, что нам следует ехать в Гретна-Грин, я уверяю вас, что поеду туда с вами, даже если Улисс похудеет. Что касается меня, то чем больше я обдумываю этот вопрос, тем больше убеждаюсь, что нам следует принять дружеские поздравления и объявить о нашей помолвке в газетах заведенным порядком.

— Мистер Бомарис, — перебила Арабелла, бледная, но решительная, — я не могу выйти за вас замуж! — всхлипывая, она прибавила: — Я не знаю, почему вы вообще хотели жениться на мне, но…

— Я потеряла все свое состояние на лондонской бирже и должна немедленно его восстановить, — подсказывая, прервал он.

Арабелла вскочила на ноги и встала перед ним.

— У меня за душой нет ни пенни! — объявила она.

— В этом случае, — отозвался мистер Бомарис, сохраняя спокойствие, — у вас действительно нет выбора: вы немедленно должны стать моей женой. Раз мы откровенны друг с другом, я признаюсь, что мое состояние все еще цело.

— Я обманула вас! Я не богатая наследница! — сказала Арабелла, думая, что он не понял ее слов.

— Вы ни на мгновение не обманули меня, — сказал мистер Бомарис, улыбаясь таким манером, что это заставило ее задрожать еще больше.

— Я солгала вам! — вскричала Арабелла, решительно намереваясь раскрыть ему свое беззаконие.

— Вполне понятно, — согласился мистер Бомарис. — Но я не особенно интересуюсь наследницами.

— Мистер Бомарис, — серьезно сказала Арабелла, — весь Лондон считает меня состоятельной женщиной!

— Да, и раз весь Лондон нужно держать в этой уверенности, у вас, как я уже объяснил, нет другого выбора, как только стать моей женой, — сказал он. — Мое состояние, к счастью, настолько большое, что никто не заподозрит в нем недостаток вашего.

— О, почему вы не сказали мне, что знаете правду? — вскричала она, заламывая руки.

Он завладел ими и удержал в своих.

— Моя дражайшая гусыня, почему вы не доверились мне, когда я попросил вас быть откровенной? — возразил он. — Я лелеял веру в то, что вы скажете мне правду и вы видите, что не ошибся. Я был уверен в том, что, когда придет время, вы не убежите со мной таким нелепым образом, и вчера навестил свою бабушку, и все ей рассказал. Ее это очень развлекло, и она приказала мне привезти вас к ней на несколько дней. Надеюсь, вы не откажетесь от встречи: она пугает половину мира, но у вас буду я для поддержки в этом суровом испытании.

Арабелла решительно отняла свои руки и отвернулась от него, чтобы скрыть дрожащие губы и наполнившиеся слезами глаза.

— Дела еще хуже, чем вы думаете! — сказала она подавленно. — Когда вы узнаете всю правду, то не захотите жениться на мне! Я была более, чем лжива: я была бесстыдна! Я никогда не смогу выйти за вас, мистер Бомарис!

— Это самое неприятное, — сказал он. — Я не только разослал объявление о нашем обручении в «Газетт» и «Морнинг Пост», но еще и заручился согласием вашего батюшки на брак.

При этих словах она резко повернулась к нему лицом, на котором было написано выражение величайшего изумления.

— Согласием моего отца? — недоверчиво повторила она.

— Так обычно делается, вы же знаете, — извиняясь объяснил мистер Бомарис.

— Но вы не знаете моего отца!

— Напротив. Я познакомился с ним на прошлой неделе и провел два самых приятных дня в Хэйтраме, — сказал он.

— Но… Вам сказала леди Бридлингтон?

— Нет, не леди Бридлингтон. У вашего брата с языка как-то сорвалось название его дома, а у меня превосходная память. Я очень огорчен, кстати, что Бертраму пришлось терпеть такие неудобства во время моего отсутствия в городе. Это была моя вина: я должен был найти его и устранить эти долговые трудности прежде, чем ехать в Йоркшир. Я написал ему, но он, к сожалению, съехал из «Красного Льва» до того, как принесли мое письмо. Однако вы убедитесь, что этот опыт не повредил ему, поэтому надеюсь, что буду прощен.

Теперь ее щеки пылали.

— Значит, вам известно все! О, что вы должны обо мне думать? Я просила вас жениться на мне, потому что… потому что хотела попросить у вас семьсот фунтов, чтобы спасти бедного Бертрама от долговой тюрьмы!

— Я знаю, — сердечно сказал мистер Бомарис. — Я не знаю, как мне удалось скрыть это. Когда вам стукнуло в голову, моя любимая глупышка, что потребовать большую сумму от жениха, как только на пальце окажется кольцо, — несколько неудобно?

— Только что — в вашем фаэтоне! — призналась она, закрывая лицо руками. — Я не могла сделать этого! Я вела себя очень, очень плохо, но когда поняла, что мне предстоит… о, в самом деле, я никогда не смогла бы сделать этого!

— Мы оба вели себя очень плохо, — согласился он. — Я поощрял лорда Флитвуда в распространении слухов о вашем огромном наследстве, я даже позволил ему предположить, что мне все известно о вашей семье. Я думал, будет забавно посмотреть, не удастся ли мне сделать вас предметом повального увлечения в Лондоне, — и я со стыдом признаюсь, дорогая: это было забавно! Я нисколько не сожалею об этом, потому что если бы я не вступил на этот предосудительный путь, мы вряд ли встретились бы после нашего первого знакомства и я никогда не понял бы, что нашел ту самую девушку, которую искал так долго.

— Нет, нет, как вы можете это говорить? — воскликнула она, крупные слезы застыли на кончиках ее ресниц. — Я приехала в Лондон в надежде на… на подходящий брак и просила вас жениться на мне, потому что вы так богаты! Вы не могли хотеть жениться на таком гнусном создании!

— Нет, может быть, не мог, — ответил он. — Но, хотя вы, возможно, забыли, что, когда я в первый раз обратился к вам, вы отклонили мое предложение, я же нет. Если мое состояние было вашей единственной целью, я не постигаю, что могло вынудить вас так поступить! Мне показалось, что вы не совсем ко мне равнодушны. Обдумав все как следует, я решил, что самым правильным будет представиться вашим родителям, не теряя времени. Я очень рад, что так и сделал, потому что не только приятно провел время, но и насладился долгим разговором с вашей матушкой. Кстати, вы знаете, как сильно на нее похожи? Больше, я думаю, чем ваши остальные братья и сестры, хотя все они замечательно красивы. Но, как я сказал, мне посчастливилось иметь долгую беседу с ней, и из того, что она мне сказала, я преисполнился надеждой, что не ошибался, думая, что я вам не безразличен.

— Я ни слова не писала ни маме, ни даже Софи о том, что неравнодушна к вам! — невольно сказала Арабелла.

— Ну, я не знаю, что могло произойти, — сказал мистер Бомарис, — но ни ваша матушка, ни Софи не были удивлены, когда я нанес им визит. Может быть, вы часто упоминали меня в своих письмах, или леди Бридлингтон намекнула им, что я был самым решительным из всех ваших поклонников.

Упоминание о ее крестной матери заставило Арабеллу воскликнуть:

— Леди Бридлингтон! Боже милостивый, я оставила ей письмо на столике в прихожей с рассказом об ужасной вещи, которую я совершила, и мольбой о прощении!

— Не тревожьте себя, любовь моя: леди Бридлингтон прекрасно известно, где вы находитесь. Право, она отлично мне помогла, особенно в том, что касалось вашего багажа для краткого пребывания в доме моей бабушки. Она пообещала, что ее собственная служанка позаботится об этом, пока мы слушали этот изумительный концерт. Осмелюсь сказать, она попросит своего сына поискать в завтрашней «Газетт» объявление о нашей помолвке вместе со сведениями о том, что мы оба уехали из города к вдовствующей герцогине Виганской. К тому времени, как мы вернемся в Лондон, надо надеяться, разнообразные знакомые настолько привыкнут к этой новости, что нас не очень утомят их изумление, досада или поздравления. Но я категорически настаиваю на том, чтобы вы разрешили мне сопровождать вас в Хейтрам так быстро, как только возможно: вы, естественно, захотите, чтобы венчание совершил ваш батюшка, а мне не терпится побыстрее увезти свою жену. Моя дорогая, что я сказал такого, чтобы заставить вас плакать?

— О, ничего, ничего! — всхлипнула Арабелла. — Только я не заслужила такого счастья, и вы н-никогда не были мне безразличны, хотя я очень с-старалась, чтобы это было не так, когда я думала, что вы только играете со м-мной!

Тогда мистер Бомарис твердо взял ее в руки и поцеловал, после чего она получила большое утешение, ухватившись за его элегантный сюртук и рыдая ему в плечо. Ни одно из ободряющих слов, которые мистер Бомарис шептал в локоны, щекотавшие его подбородок, не возымели на нее ободряющего действия, только заставили плакать еще горше, так что вскоре он сказал, что никакая пылкая любовь не должна позволить ей погубить его любимый сюртук. Это превратило слезы Арабеллы в смех, и после того, как он вытер ее лицо и снова поцеловал, она вполне успокоилась и смогла сесть на диван рядом с ним и принять от него стакан тепловатого молока, которое он приказал ей выпить, если она не хочет возбудить неудовольствие миссис Уотчет. Девушка неясно улыбнулась и выпила молоко, сказав через минуту:

— И папа дал свое согласие! О, что он скажет, когда все узнает? Что вы ему рассказали?

— Я рассказал ему правду, — ответил мистер Бомарис.

Арабелла чуть не уронила стакан.

— Всю правду? — заикаясь, сказала она с испугом на лице.

— Всю… О, только не о Бертраме! Его имя не упоминалось в нашем разговоре, и я строго приказал юноше, когда отсылал его в Йоркшир, не разглашать ни слова о своих приключениях в Лондоне. Я так уважаю и ценю вашего отца, что не могу чувствовать ни одной доброй цели, которой могло бы послужить его огорчение от этой истории. Я рассказал ему правду о вас и обо мне.

— Он, верно, был мной очень недоволен? — спросила Арабелла тихим, полным тревоги, голосом.

— Он был, я боюсь, немного расстроен, — признался мистер Бомарис. — Но когда понял, что вы никогда не объявили бы себя богатой наследницей, если бы не подслушали, как я разговаривал с Чарльзом Флитвудом, словно самодовольный фат, то скоро понял, что за этот обман нужно в большей степени укорять меня.

— Правда? — с сомнением сказала Арабелла.

— Допивайте ваше молоко, любовь моя! Разумеется, правда. Между нами, ваша матушка и я, мы смогли доказать ему, что без моей подсказки Чарльз никогда бы не распространил этот слух, а раз уж слух распространился, вам было невозможно отрицать его, ибо никто, естественно, не спрашивал вас, правда ли это. Осмелюсь сказать, он может побранить вас немного, но я вполне уверен, что вы уже прощены.

— Он простил и вас тоже? — спросила Арабелла, проникнутая благоговением.

— Я могу поставить исповедь себе в заслугу, — добродетельно сказал мистер Бомарис. — Он свободно простил меня. Я не представляю себе, почему вы так удивляетесь: я нашел его восхитительным человеком во всех отношениях, я редко наслаждался такими вечерами, как тот, что мы провели с ним за разговором в его кабинете после того, как ваша матушка и Софи отправились спать. В самом деле, мы болтали, пока не догорели свечи.

Благоговейное выражение на лице Арабеллы стало более заметным.

— Дорогой сэр, о чем… о чем вы говорили? — полюбопытствовала она, не в состоянии представить себе отца и Несравненного за дружеской болтовней.

— Мы обсуждали определенные аспекты «Prolegomena ad Homerum» Вульфа. Копию этой работы я случайно заметил на его книжной полке, — спокойно ответил мистер Бомарис. — Я сам приобрел копию, когда в прошлом году был в Вене, и весьма заинтересовался теорией Вульфа о том, что в написании «Иллиады» и «Одиссеи» участвовала не одна рука.

— Это… это об этом книга? — спросила Арабелла.

Он улыбнулся, но ответил мрачно:

— Да, это об этом книга, хотя ваш батюшка, гораздо более глубокий ученый, чем я, нашел вступительную главу, которая рассматривает методы, необходимые для изучения древних манускриптов, даже более интересной. Эта тема оказалась мне немного не по зубам, но я надеюсь, что смогу извлечь пользу из его справедливых замечаний.

— Вам понравилось это? — спросила Арабелла под большим впечатлением.

— Очень. Несмотря на мою претенциозность, вы знаете, время от времени я наслаждаюсь разумным разговором так же, как могу провести приятный вечер за игрой в лотерею с вашей матушкой, Софи и детьми.

— Вы не делали этого! — вскричала она. — О, вы смеетесь надо мной! Вам, наверное, ужасно скучно!

— Ничего подобного! Человек, которому может быть скучно среди такой прелестной семьи, как ваша, должен быть совершенно бесстрастным, выше всяких удовольствий. Кстати, если этот ваш дядюшка не решится, мы должны сделать что-нибудь, чтобы помочь Гарри в его горячем стремлении стать вторым Нельсоном. Не эксцентричный дядя, который умер и оставил вам все свое состояние, а тот, который еще жив.

— О, умоляю, не говорите больше об этом ужасном состоянии! — взмолилась Арабелла, опуская голову.

— Но я должен говорить о нем! — возразил мистер Бомарис. — Так как я полагаю, что мы частенько будем приглашать к нам разных членов вашей семьи и едва ли сможем всех выдавать за наследников и наследниц, какие-то объяснения по поводу вашего главенствующего положения будут необходимы! Ваша матушка — восхитительная женщина! — и я решили, что эксцентричный дядюшка будет прекрасным выходом из положения. Кроме того, мы согласились без слов, вы понимаете, что не нужно и, право, даже нежелательно, сообщать об этом вашему батюшке.

— О, нет, ни за что нельзя говорить ему этого! — поспешно сказала она. — Ему это совсем не понравится, а когда мы его огорчаем… О, только бы он не узнал, в какую переделку попал Бертрам, и только бы Бертрам не провалил экзамен в Оксфорд, а я очень опасаюсь, что так может случиться, потому что мне показалось, что…

— Это совершенно несущественно, — прервал он. — Ваш батюшка еще не знает, что Бертрам не собирается в Оксфорд: он хочет вступить в отличный кавалерийский полк, где будет чувствовать себя в своей тарелке и, осмелюсь сказать, еще сделает нам большую честь.

При этих словах Арабелла поймала его руку свободной рукой, поцеловала и, всхлипнув, воскликнула:

— Как вы добры! Вы очень, вы слишком добры, мой дорогой мистер Бомарис!

— Никогда, — сказал мистер Бомарис, отдергивая руку и хватая Арабеллу за плечи так грубо, что остатки молока пролились на ее платье, — никогда, Арабелла, не смейте делать ничего подобного! И не разговаривайте со мной так напыщенно, не продолжайте упрямо называть меня мистером Бомарисом!

— О, я должна! — запротестовала Арабелла ему в плечо. — Я не могу называть вас… я не могу называть вас… Роберт!

— У вас очень хорошо выходит называть меня Робертом, и вы обнаружите, если постараетесь получше, что через очень небольшой промежуток времени это имя очень легко будет слетать с ваших губ.

— Ну, если это доставит вам приятное, я постараюсь, — сказала Арабелла.

Она внезапно выпрямилась, как будто ей в голову пришла какая-то мысль, и порывисто сказала:

— О, мистер Б… я хочу сказать, дорогой Роберт! — есть одна несчастная женщина, которую зовут Болтливая Пег, она живет в том ужасном доме, где я навещала бедняжку Бертрам, а она была так добра к нему! Вы не думаете…?

— Нет, Арабелла! — твердо сказал мистер Бомарис. — Я не думаю!

Она была разочарована, но покорна.

— Нет? — сказала она.

— Нет, — сказал мистер Бомарис, снова притягивая ее к себе.

— Я думала, мы могли бы взять ее из этого жуткого места, — предложила Арабелла, гладя отвороты его сюртука задабривающей рукой.

— В этом я вполне уверен, любовь моя, но в то время, как я готов принимать в свое хозяйство бродячих дворняжек, я должен положить предел на леди по имени Болтливая Пег.

— Вы не думаете, что она могла бы научиться обязанностям горничной или чему-нибудь в этом роде? Вы знаете…

— Я знаю только две вещи, — перебил мистер Бомарис. — Во-первых, она не получит места ни в одном моем доме; а во-вторых, — и это гораздо более важно, — я обожаю вас, Арабелла!

Арабелле так понравилось это признание, что она потеряла всякий интерес к Болтливой Пег и целиком посвятила себя гораздо более приятной задаче — убедить мистера Бомариса в том, что его весьма бурные чувства она полностью разделяет.