Привилегированное дитя

Глава 20

Мы с Ричардом возвращались домой в молчании. Согласие, которого мы достигли после ссоры в холмах, было нарушено странным, злосчастным происшествием с ястребом Ральфа. Мама и дядя Джон смеялись чему-то за обедом, не обращая на нас внимания, и не заметили, что мы с Ричардом сидели подавленные и молчаливые. Отправляясь спать, я подала Ричарду руку и попрощалась с ним, поскольку завтра рано утром он уезжал в Оксфорд.

Ричард поцеловал меня и спросил:

— Все-все в порядке?

Это была фраза нашего детства.

— Все-все в порядке, — ответила я, но оба мы знали, что это не так.

Шехеразада боялась его. Овцы пытались загнать его в угол, как они поступали с врагами. И теперь ястреб Ральфа испугался его.

Я ожидала, что Ральф заговорит со мной о Ричарде утром в понедельник — пасмурным, сереньким утром, в котором не было ни радости, ни волшебства, — но он только прикоснулся приветственно к полям шляпы и не сказал ни слова.

— Как ваша птица? — поинтересовалась я у него, когда мы стали завтракать.

Он сидел верхом на лошади, а вокруг стояли на грязной земле пахари и сеяльщицы со своими узелками в руках. Ральф вонзил зубы в корку хлеба и принялся методично жевать, не спеша с ответом.

— Я свернул ей шею, — спокойно сказал он. — Ее ноги никогда уже не будут достаточно сильными, чтобы охотиться, а бесполезную живность я не держу. Это была рабочая птица, и я не хочу, чтобы она превратилась в глупую и ленивую индюшку.

Я была так шокирована, что не смогла вымолвить ни слова сочувствия.

— У нее сдали нервы, — слова Ральфа звучали зловеще. — И это очень странно, так как прежде она никогда не убегала ни с чьей руки. Никогда, с тех пор как три года назад я, разбудив ее среди ночи, всю ночь приучал сидеть на рукавице. Но Ричард ей не понравился, верно? Что-то в нем напугало ее. И напугало так сильно, что она сломала обе ноги, пытаясь улететь от него.

Я молчала, сидя на лошади как серая статуя на фоне серого неба. В моей голове опять послышалось гуденье, будто целый улей пчел разместился там.

— Вы говорите, что ничего не слышите и не видите, — задумчиво продолжал он и внезапно повернулся ко мне. — Вы просто глупы в таком случае, Джулия Лейси! Я думал, вы научились использовать свой дар, но вы прислушиваетесь к нему, только когда это устраивает вас. Слушайте ваш внутренний голос! Смотрите вашими глазами!

Я протянула к нему руку, но он резко отвернулся, и лошадь, послушная каждому его движению, отпрянула в сторону.

— У меня кончилось терпение! — отрывисто сказал он. — Беатрис выпорола бы вас кнутом!

Он дернул за поводья и отправился проверять плуги, которые были в порядке, лошадей, которые, безусловно, тоже были в порядке, и прямизну борозд, которая не вызывала сомнений. Затем он позвал людей на работу на пару минут раньше, чем следовало, что было для него весьма необычно.

После завтрака я оставалась с ними еще часа полтора, а затем подскакала к Ральфу и спросила, нет ли у него ко мне каких-либо поручений. Нахмурившись, он что-то буркнул, и я отправилась на общинную землю, прогулять Мисти, пообещав вернуться через час.

Он не простил меня, и каждый рабочий день последующих недель не был для нас дружественным, поскольку Ральф считал меня непроходимо глупой, а я была обижена. Если бы это случилось в разгар работ, нам бы пришлось помириться уже через день, поскольку работа не оставляла места для обид. Но напряжение первых недель весны миновало. Пахота закончилась, а необходимости наблюдать за севом не было. Наверху, в холмах, овцы сломали несколько оград, но они уже были починены. Ягнята перешли на подножный корм и не требовали забот. Уровень Фенни поднялся из-за талой воды и дождливой весны, и я каждый день проверяла состояние берегов, поскольку некоторые из полей Беатрис спускались опасно близко к реке, а я требовала во всем подчиняться ее воле.

Дядя Джон купил полдюжины коров и быка, и мы пасли их на нижних лугах вдоль Фенни. Сначала я боялась быка — это было громадное рыжее животное с кольцом в носу — и смотрела на них через ограду. Но вскоре я привыкла к ним, они привыкли ко мне, и я заезжала на Мисти прямо на их пастбище, проверяя, как они поживают.

Постепенно я начала справляться с делами. Моя работа на земле отнимала у меня все утро, но после обеда я бывала свободней. Весна стояла теплая, я прямо физически чувствовала, как солнце пригревает землю. Все ожило в Вайдекре. Где бы я ни проходила, я слышала призывное пение птиц, видела их забавные брачные игры: как они кормили друг друга, приглаживали перышки или хлопотливо суетились при постройке гнезда. Когда я приходила на пастбище, я видела нашего громадного жеребца, с развевающейся гривой гоняющегося за кобылой. В холмах подрастали ягнята. В поле у реки бык пас свое стадо, его любимая корова всегда была рядом с ним, и они то и дело терлись друг о друга головами. Он наклонял голову и облизывал ее морду шершавым языком, будто высказывая свои нежные чувства.

Я скучала по Джеймсу гораздо больше, чем ожидала. Гуляя под деревьями, я прислушивалась к любовному воркованию птиц, следила за их стремительными полетами в небе, в вечерних сумерках, я наблюдала, как два благородных оленя спускаются к водопою. По ночам я не могла заснуть от страстного уханья сов, призывающих друг друга в неярком свете луны.

Мама и дядя Джон брали коляску и отправлялись после обеда вместе на прогулку, я же, накинув поверх муслинового платья легкую шаль, гуляла, гуляла и гуляла без устали в густом зеленеющем лесу и мечтала о том, какой будет моя жизнь, когда вернется Джеймс и мы поженимся. Надо мной, в вышине огромных деревьев Вайдекра, распевали птицы. Вайдекр набухал жизнью, подобно расцветающему бутону. Все вокруг ликовало, совокуплялось и зарождалось той весной, и любовная тоска переполняла меня, когда я бродила одна по лесам в соломенной шляпке, светлом легком платье, утопая по щиколотку в лесных колокольчиках.

Ричарда ждали домой перед Майским днем, и он написал, что приедет первым утренним дилижансом. Я запрягла Мисти и отправилась встречать его, ведя Принца на поводу.

Дилижанс делал остановку на перекрестке чичестерской и лондонской дорог, и, подъехав туда, я ждала Ричарда, греясь на теплом весеннем солнышке. Всю прошлую неделю было тепло и сухо, и зимняя грязь наконец подсохла. Я повернула лицо к солнцу и чувствовала его тепло закрытыми веками. Принц опустил голову и захрустел листьями. Вдалеке я услышала стук приближающихся колес. Дорога была холмистой, и я наблюдала, как шляпы и плечи пассажиров, сидящих наверху, то поднимаются, то опускаются. Лошади с трудом взбирались в гору, приближаясь к Экру, и когда кондуктор увидел меня, он, подняв рожок, затрубил и отпустил соленую шутку относительно счастливчика, которого поджидают на перекрестке у Экра.

Кучер остановил лошадей, ступеньки опустили, и Ричард, протирая глаза и зевая, вышел из дилижанса. Затем передали его багаж, и он направился ко мне.

Я подставила щеку для поцелуя и обняла его за плечи. Многие пассажиры были из Мидхерста и знали меня в лицо. Подталкивая друг друга локтями, они перешептывались.

— А как же мой чемодан? — спросил Ричард. — Он весит не меньше тонны.

— Оксфордские наряды? — поддразнила я его.

— Задание на каникулы, — скривился он. — Мой греческий все еще хромает, и мне велели позаниматься с доктором Пирсом.

— Можешь оставить его здесь. — И Ричард охотно зашвырнул чемодан в кусты. — Экрский тележник заберет его сегодня попозже. Я решила, что ты захочешь вернуться верхом.

— Конечно, захочу, — ответил он, потягиваясь. — В этой карете меня сдавили до полусмерти.

Он вскочил в седло, и мы повернули домой. Ричард смешил меня по дороге шуточками о своих спутниках — жене крестьянина, которая уселась в дилижанс с живой курицей на коленях, и молодой крестьяночке, которая хихикала каждый раз, встречаясь с Ричардом глазами.

— А как вы здесь? — поинтересовался он. — Папа и тетушка-мама здоровы? Как ты?

— Здоровы, — ответила я. — Все по-старому, мама уже поправилась, хотя стала быстро уставать. Каждый день они с дядей Джоном совершают оздоровительную прогулку в коляске, словно чета фермеров.

— О мистере Фортескью есть известия? — спросил Ричард с подчеркнутым безразличием.

— Да, — сказала я, не скрывая теплоты в голосе. — Он пишет мне каждую неделю, и, когда у меня есть обратный адрес, я отвечаю. Он пока в Бельгии, но все время переезжает с места на место. Фирма его отца импортирует кружева, и Джеймс отвечает за поиск надежных поставщиков.

— Дата венчания назначена?

— Еще нет, — сказала я. — Адвокаты его отца и дяди Джона составляют брачный контракт, уточняя мое приданое и содержание. Вряд ли все будет готово до его возвращения домой.

— Да, это должно занять много времени, — кивнул Ричард.

— Конечно, — я не могла сдержать тоски в голосе. — Мне кажется, что уже прошли годы. Наверное, свадьба будет летом. Мы объявим о помолвке, когда он вернется.

— А как усадьба? Строители работают хорошо? Стропила установлены?

— Да, — заверила я его. — Тебе бы первому сообщили, если б что-то пошло не так. Все идет нормально. В полях скоро появятся всходы.

— Что там делают женщины? — спросил Ричард, придерживая Принца. Мы проезжали мимо нового поля, где по настоянию дяди Джона посадили малину. Ростки выглядели удручающе маленькими. Между рядами внаклонку работали женщины из Экра, пропалывая грядки. Рядом с каждой из них лежал на земле большой мешок, куда они бросали сорняки. В этой очаровательной, укрытой от ветра лощине было тепло, как летом. Я взглянула на работающих, ища глазами Клари, но не увидела ее. На солнце набежала туча, и я ощутила внезапную дрожь. Мы с Ричардом подъехали к воротам и подождали приближающегося Ральфа.

— Добрый день, — сказал он нам обоим, но затем заговорил, обращаясь только ко мне: — Я поставил их на прополку, поскольку мужчины сегодня заканчивают сев. Не думаю, что когда-нибудь они справлялись с этой работой быстрее. — В его голосе звучали нотки гордости.

Наступило неловкое молчание. Неприязнь Ральфа к Ричарду была почти физически ощутима. Ричард вспыхнул, и я заговорила быстрее, чтобы замаскировать возникшую неловкость:

— Будем надеяться, что и урожай созреет так же быстро. В деревне привыкли отдыхать после того, как сев закончен, не правда ли?

— Да, я уже напоминал доктору Мак-Эндрю, что они хотели бы отметить май как полагается. Мне сказали, что вас собираются выбрать королевой мая и что вы собираетесь прийти в холмы встречать весну.

— Я приду, — пообещала я. — Клари рассказала мне об этом. — Тут я помолчала, подумав о приличиях. — Это правильно, Ральф? Я имею в виду, там не будет ничего неподобающего?

Лицо Ральфа скривилось, будто он проглотил дольку лимона.

— Ко мне не следует обращаться с такими вопросами! — сказал он. — Вам ведь известно, что для меня правил приличия не существует. Об этом нужно посоветоваться с вашей мамой.

— Но она не знает, каковы традиции в Экре, — возразила я, улыбкой воздавая должное его компетентности. — Это вы у нас все знаете про Экр. Потому я вас и спрашиваю.

Ральф хмуро взглянул на меня.

— Я не приглашал бы вас, если бы не был уверен, что все будет в порядке, — ворчливо заговорил он. — Вы все вместе подниметесь на холм и встретите там восход солнца. Там вы будете рвать ветки боярышника и привязывать к ним всякие ленточки. Затем на вас наденут венок, посадят на белую лошадь, если они, конечно, найдут такую, — возможно, ради такого случая вы им одолжите свою, — и вы поскачете в Экр, неся туда весну. Потом целых три дня — поскольку доктор Мак-Эндрю не разрешил отдыхать дольше и я присоединился к его решению — вы будете королевой всех пиров в деревне, если пожелаете. Так что ничего приличного или неприличного здесь нет, насколько я могу судить. Но, пожалуйста, не спрашивайте, прилично ли молодой леди участвовать в подобных забавах, мисс Джулия, я всего лишь бедный крестьянин. — Последнее было сказано таким глубоко ироничным тоном, что я удивилась, неужели Ричард не слышит этого.

— Передайте, пусть заходят за мной перед рассветом, — попросила я. — И скажите, что я разрешила взять из конюшни мою Мисти.

Ральф кивнул.

— А вы, мастер Ричард, не собираетесь пойти в холмы встречать весну? — обратился к нему Ральф.

— Непременно, — ответил тот. — Все, что вы описали, выглядит очень привлекательно, и я уверен, что леди Лейси будет довольна, если я буду сопровождать мисс Джулию.

Ральф не смотрел на него. Он даже не улыбнулся мне, потому что рядом был Ричард.

— Не сомневаюсь, — и он пришпорил лошадь и ускакал, словно и так потерял слишком много времени в праздной беседе.

Насчет мамы Ральф оказался не прав. Она совсем не возражала против того, чтобы я принесла в Вайдекр весну.

— О Боже, Ричард, если бы я хотела видеть в Джулии настоящую леди, мне следовало оставить ее в Бате. С тех пор как ты уехал в Оксфорд, она в полном одиночестве целыми днями носится по Вайдекру на лошади. Джон считает это допустимым, а я доверяю ее здравому смыслу — как и тому, что ее здесь очень любят.

— Но мне это все-таки кажется несколько странным, — сказал Ричард. Мы пили чай после обеда, и Ричард стоял у камина, спиной к нему, держа в руках чашку. Мама и дядя Джон обменялись улыбкой, видя его таким взрослым и рассудительным.

— Да, это не совсем привычно для леди, — согласился дядя Джон. — Но Джеймс Фортескью не возражает вроде бы, а Вайдекр не удивишь эксцентричными женщинами. К тому же в настоящий момент Джулия — ключ к Экру, и я должен использовать это. Никто, кроме нее и мистера Мэгсона, не имеет влияния на этих людей, и, пока мы стараемся втянуть их в работу, Джулия должна быть с деревней.

Ричард отвесил легкий поклон.

— Не смею не доверять вашему суждению, сэр, но тем не менее я намереваюсь сопровождать Джулию во время этого полуночного веселья.

— Да я бы сам с удовольствием отправился туда! — воскликнул дядя Джон. — Мне очень нравятся такие традиции. Когда я рос в Эдинбурге, то на Пасху там было принято катить круто сваренные яйца с горы святого Артура, самой высокой горы в предместьях города. Нужно было ухитриться прокатить яйцо без помощи рук, а потом съесть его.

— В самом деле? — удивилась мама. — И вся ваша семья участвовала в этом развлечении? И ваши братья и сестры?

— О, конечно! Туда собирался весь Эдинбург! И поверьте, более вкусного яйца я не ел в своей жизни.

— Но я думаю, что эта забава в Экре только для молодых юношей и девушек, — быстро вставил Ричард. — Все девушки будут одеты в белое, а юношам положен белый бант.

По сосредоточенному выражению маминого лица я поняла, что она пытается вспомнить, есть ли у меня белое платье и белая теплая накидка. И я оказалась права. Когда я поднялась к себе в спальню, на моей кровати лежала мамина белая кашемировая шаль и розетка из белых лент для Ричарда. Так что мы могли в полном параде встречать весну Вайдекра.

Я рано проснулась, услышав приглушенные голоса в саду под моим окном. Выпрыгнув из постели, я босиком подбежала к окну. Там весело болтали и даже пытались запеть примерно с дюжину молодых людей из Экра с факелами в руках. Я надела платье и причесалась без помощи горничной, поскольку Дженни Ходжет сама стояла внизу в этой веселой компании. Затем я накинула шаль и пошла за Ричардом в его спальню, находящуюся в мансарде.

Он был уже готов, оставалось только надеть ботинки, и я прикрепила розетку к его кокарде на шляпе. Затем тихонько, как могли, мы прокрались по лестнице, стараясь не разбудить спящий дом. Даже на кухне была тишина, слегка потрескивал угасающий огонь в камине, и кошка бесшумно спала около печки. Ричард отодвинул засовы на двери, и мы вышли в холод и темноту.

Кедр казался черным на фоне светлеющего горизонта, а свет факелов в темноте — не ярче пламени свечи. С неба светил тоненький серп луны, и звезды сияли маленькими капельками серебра на темном пурпуре небес. Кто-то в центре толпы подал голос, и все запели довольно странную, монотонную песню, из тех, что поют пахари, идя за плугом, состоящую не более чем из восьми нот, но зато отшлифованную на протяжении веков. Ее пели только раз в году, в синий предрассветный час, и всегда только для королевы мая, возлагая ее обязанности на девушку, приносящую на землю весну.

Ричард закрыл позади нас дверь, воздух был холодным, как весенняя вода, но мамина шаль хорошо согревала, и я неподвижно стояла на ступеньках, позволяя песне увлечь меня. Я чувствовала колдовскую власть над собой этих звезд, песни, старого кедра, словно все мы были частью какой-то вневременной мощной силы, существовавшей вечно и идущей через меня к будущим поколениям Лейси.

Песня закончилась, и я глубоко вздохнула, вокруг меня были освещенные факелами сияющие лица моих друзей, которые любили меня и хотели назвать королевой.

Не обменявшись ни словом, мы вышли из сада мимо причудливой арки конюшни и двинулись вдоль дороги по направлению к холмам. Я оглянулась на свой дом, он стоял весь темный, ни одно окно не светилось в нем. Весь мир спал, кроме дюжины молодых людей одной суссекской деревушки, которые шли сейчас встречать восход солнца над родной землей.

Ричард шел рядом со мной, я взглянула на него и улыбнулась. Он взял мою руку и сунул к себе в карман, чтобы я не мерзла. Так мы шли в центре небольшой толпы по дороге к Экру.

Когда мы свернули на тропинку, ведущую к вершине, выяснилось, что там можно пройти только по двое, и все мы разбились на пары. Некоторые девушки шли друг с другом, некоторые парни с друзьями, но большинство молодых людей шло со своими возлюбленными. Зов весны они ощущали так же сильно, как ощущала его я.

Мы упорно взбирались по тропинке вверх, ноги скользили по грязи, и я была рада крепкой поддержке Ричарда. Он не говорил ни слова, и я словно погружалась в сон наяву, идя сквозь буковую рощу по спящей земле.

Это была долгая дорога, а я привыкла ездить верхом и сама удивлялась, как сильно я, оказывается, могу устать от пеших прогулок. Наверху тропинка упиралась в калитку с щеколдой, Ричард отступил, пропуская меня вперед, но, когда я оказалась с другой стороны, он придержал меня. Я непонимающе взглянула на него, а он медленно наклонил свою курчавую голову, мои губы раскрылись, и он поцеловал меня.

Я отступила с легким возгласом неудовольствия, но все вокруг заулыбались. Оказывается, это тоже было частью давнишней традиции: пары, проходя через эту калитку, целовались, как бы давая обет любить друг друга вечно. Даже Клари смотрела на меня с улыбкой и слегка подмигнула, как бы поощряя нарушить верность Джеймсу и быть полегкомысленней. Я строптиво нахмурила брови, но она ничуть не обиделась.

Мэтью шел рядом с ней, но на расстоянии вытянутой руки, и когда она прошла через калитку, то он не стал целовать ее, как делали до них все пары.

— Что это с вами случилось? — спросила я, когда она подошла ко мне и мы стали вместе поджидать остальных.

— Мы с ним на ножах, — скорчила Клари гримаску. — Этот дурак все испортил.

— Почему? Что произошло?

— Все из-за этих глупых стишков, которые он все время пишет, — нетерпеливо объяснила она. — Я не придавала этому никакого значения, но он показал их какому-то человеку в Чичестере, а тот взял и напечатал их и стал продавать.

— Но, Клари, это же чудесно… — начала я.

Она резко обернулась ко мне, и ее глаза блеснули.

— Ничего чудесного, — зло огрызнулась она. — Все его стихи они напечатали в одной маленькой книжке, и знаешь, как они назвали ее? «Стихи деревенского дурачка».

— Что? — не поверила я своим ушам. Мне показалось, что я ослышалась.

— Вот именно, «деревенский дурачок». Издатели сказали ему, что у него необыкновенный природный дар и что его стихи значительно выиграли от того, что он идиот. Вот почему мне нечему радоваться! И это когда все только стали забывать, что приходский надзиратель считал его неполноценным. — У нее вырвалось подавленное рыдание.

— Как им могло такое в голову прийти? — гневно вскричала я.

— Бабушка Мэтью рассказала им все, — объяснила Клари, опустив глаза. — Эта выжившая из ума старуха рассказала издателям все про него, когда они приехали в своем распрекрасном экипаже сообщить, что им понравились его стихи, и спросить, не написал ли он еще что-нибудь. И она, конечно, выложила им, что приходский надзиратель не брал его на работу, потому что считал дурачком, и что он заикался в детстве и до сих пор плохо говорит, когда волнуется. Тогда они назвали его «немой соловей». А одна газета назвала его «идиот-стихоплет»… — Клари оборвала себя и открыто зарыдала, закрывая лицо кончиком передника.

— Это следует прекратить… — решительно заявила я. — Мы можем запретить пубикацию книги и не позволим газетам оскорблять его. Они не станут настаивать, когда мы им объясним…

— Мэтью не разрешит! — вскричала Клари. — Я никогда не считала его дурачком, пока не увидела, как он улыбается, читая в газетах эту чушь про себя. Ему уже заплатили двадцать гиней, и этого ему хватило как раз на бумагу и перья. Потом они обещают заплатить ему еще. Он думает, что скоро разбогатеет, и собирается переехать в Чичестер или даже в Лондон, чтобы познакомиться с другими великими писателями и поэтами. И он совсем не собирается возвращаться в Экр.

— Клари! Это правда? — поразилась я.

— Я ненавижу его! — сказала она с неожиданной силой. — Он словно бы забыл, что такое реальный мир. Он хочет взять меня с собой. Он сказал джентльменам, что он помолвлен с девушкой из деревни, и они спросили, что я собой представляю. — Клари горько усмехнулась. — Представляю собой! Джулия, честное слово, он разбил мое сердце.

Я обняла ее, и она, придвинувшись ко мне, положила голову мне на плечо.

— О, бедная Клари, — по-матерински пожалела я ее. — Не плачь, моя дорогая. Ты никогда не плакала прежде. Мэтью любит только тебя, и для тебя тоже не существует никого другого. Просто счастье немного вскружило ему голову. Но смотри — сегодня он пришел сюда вместе с нами. Он ничуть не изменился. Может быть, он и поживет немного в Лондоне, но потом вернется домой.

Клари отодвинулась от меня и вытерла глаза.

— Но мне он не будет нужен! — воскликнула она. — Мне не нужен человек, который позволяет людям называть его идиотом и при этом считает себя умным. Я ему еще не сказала, но сегодня же скажу, что не выйду за него, и объясню почему. Он позорит нас обоих. Я скажу ему все это и разорву нашу помолвку.

Я протянула к ней руки в бессильном жесте, как бы пытаясь удержать ее. Я жалела Мэтью и боялась за их счастье. Но кроме того, в моей голове раздался звон, глубокий, как колокольный благовест. Он предупреждал меня, что надо удержать Клари, удержать ее рядом со мной, ибо ей грозит смертельная опасность.

Но она не осталась. Она вырвалась из моих объятий и снова вытерла глаза.

— Какая я дура, что пришла сюда! — горько воскликнула она. — Я думала, что все будет как в прежние времена, когда мои мама и папа приходили сюда. Я думала, что мы с Мэтью опять станем друзьями в эту ночь. Но он принес свою глупую ручку и бумагу и заявил, что собирается писать стихи о мае. Это было просто невыносимо, и я расплакалась и все рассказала тебе, хотя собиралась держать в секрете. Пойду-ка я домой, — отрывисто сказала она. — Мне нечего здесь делать.

— Не ходи, Клари, — отчаянно попросила я. Мне казалось, я не увижу ее снова, если отпущу сейчас. — Оставайся со мной. Мы с Ричардом пойдем искать боярышник, оставайся с нами, Клари, милая. Не ходи никуда!

Она выскользнула из моих рук, как я ни пыталась удержать ее.

— Нет, — отмахнулась она. — Я ушла. Увидимся вечером во время танцев.

— Но обещай, что ты придешь. — Звон в моей голове стал еще громче, мне хотелось заставить Клари поклясться, что она обязательно придет.

— А куда я еще денусь? — устало сказала она. — Я не собираюсь сидеть дома и писать сонеты. Я приду, Джулия, — и она мягко отцепила мои пальцы от уголка своей шали. — Приятного времяпровождения! Я скажу все Мэтью и разорву помолвку, как только они принесут весну домой!

— Клари!.. — я сделала еще одну попытку удержать ее. — Не уходи, Клари, у меня предчувствие. Я уверена, что произойдет что-то плохое.

Она улыбнулась мне мудрой улыбкой женщины, которая не имеет никаких предчувствий, кроме одного: того, что женщина рождена для горя.

— Не переживай, — грустно сказала она. — Все последние дни мне было так плохо, как, наверное, уже не будет никогда. Было бы лучше, если бы он убил меня собственными руками, чем видеть, как он уезжает от меня и от Экра из-за каких-то дрянных стишков. Но теперь худшее позади. Я боролась против людей из Чичестера, и они победили. Все, что мне осталось сделать, это сказать Мэтью, что я не хочу больше видеть его. Что я не люблю его. А теперь отпусти меня, Джулия, — попросила она мягко. — Нет у тебя никакого предчувствия, не беспокойся. Это только я, и мой гнев, и глупость Мэтью.

И она оставила меня. Отвернувшись, она пошла обратно через калитку, у которой Мэтью не поцеловал ее, по тропинке, к своему маленькому коттеджу, думать о любви, которую она узнала, об обещаниях, которые она дала, и о парне, который больше не знал, куда зовет его сердце.

Я стояла, замерев, холодная, как мраморная статуя. Вывел меня из забытья звук дружеского голоса:

— Вы должны найти куст боярышника и нарвать цветов, мисс Джулия! Когда солнце взойдет, мы все соберемся у начала Меловой Отметины.

Это был Джимми Дарт, обнимавший одной рукой Рози. Она раскраснелась от прогулки, и я едва узнала в ней ту бледную девочку, которая кашляла над своей работой в грязной каморке. Ее головка лежала на плече Джимми, любовь светилась в их глазах.

— Так это ты похитила у Ральфа Мэгсона его ученика? — шутливо упрекнула я ее. Они с Джимми обменялись взглядами и рассмеялись.

— Нет, это еще с тех пор, как он был факельщиком, — объяснила она. — Он не может заставить себя часто переходить дорогу.

Теперь и я рассмеялась. Коттеджи Ральфа и Рози стояли на противоположных сторонах улицы, и зрелище снующего то туда, то сюда Джимми давно стало привычным.

— Мы помолвлены, — радостно сказала Рози. — Мы поженимся, когда нам исполнится шестнадцать. Мистер Мэгсон обещал построить нам коттедж.

Я кивнула, улыбаясь. Ральф уже говорил со мной об этом, и я написала об этой новости Джеймсу.

— И больше никаких перчаток, — погрозила я ей.

— Только одну последнюю пару, — лукаво посмотрела на меня Рози. — Я их уже начала шить, но не знаю, когда они потребуются. Это ваши свадебные перчатки, мисс Джулия! Для вашей свадьбы с мистером Фортескью. Это будут особенные, вайдекровские перчатки с вышитым колоском пшеницы на них.

— О, Рози! — в восторге сказала я. — Огромное спасибо! Но ты же знаешь, свадьба пока не назначена, и мы с мистером Фортескью еще даже не помолвлены.

Джимми громко рассмеялся.

— Не помолвлены! Почему же, когда я вас встретил в первый раз, он не хотел брать факел? Да потому, что он хотел проводить вас домой в темноте!

— Пойдем же, — прервал неожиданно Ричард. — Пойдем, Джулия. — Его рука обвивала мою талию, а лицо было так близко к моему, что я ощущала тепло его дыхания. — Пойдем, моя королева, искать твой куст боярышника, — сказал он, увлекая меня от остальных. И мы, не торопясь, пошли вправо к вершине холма, ища глазами темный силуэт куста.

На Ричарде была его накидка для верховой езды, и он на ходу накинул ее мне на плечи. Я легко и уверенно ступала в темноте, ибо шла по своей земле.

Неожиданно мы вспугнули овцу с ягненком, они выскочили у нас из-под ног с жалобным блеянием и исчезли в темноте. Земля там, где они лежали, была теплая и пахла шерстью. Ричард расстелил свою накидку, я уселась с краю, а другим концом он укрыл меня от холода.

Я чувствовала себя напряженно, помня тот последний раз, когда мы были в холмах и он поцеловал меня без разрешения. Но он твердо придерживался данного мне слова, его объятие было дружеским, братским, но не более. Мы сидели в молчании, пока небо не начало светлеть. Трава вокруг нас сначала стала серой, потом постепенно цвет ее стал переходить в зеленый, одновременно становилось теплее.

— Я люблю тебя, маленькая Джулия, — нежным голосом сказал Ричард. — Я хочу, чтобы ты забыла городских друзей и вернулась ко мне, ко мне и Вай-декру. — Я смотрела в его затуманенные глаза и видела свою первую любовь, любовь моего детства и юности.

— Слишком поздно, — сказала я почти с сожалением. — Ты поймешь это, когда влюбишься, Ричард. Только тогда.

Его улыбка в предрассветном сумраке была почти виноватой.

— Я никогда не полюблю никого, кроме тебя. — И больше он не проронил не слова.

Небо посветлело, и раздались первые трели птичьих голосов, их становилось все больше. Вокруг нас стали подниматься другие пары, отряхивая одежду и улыбаясь друг другу.

Все вместе мы направились туда, где холмы смотрели в Экр. На вершине одного из них была меловая осыпь, видно которую было только из Экра. Оттуда она казалась белой лентой, накинутой на вершину. Ее называли Меловой Отметиной, и, когда мы с Ричардом были детьми и нам случалось потеряться в лесу, мы всегда по ней отыскивали путь домой. Сейчас она лежала у наших ног и мы ожидали восхода солнца.

Все лица были обращены на восток, и первые лучи солнца окрасили их в розовый цвет. Ребята опять запели. Я запомнила несложную мелодию и могла петь вместе с ними. Я была счастлива здесь. Ричард держал мою руку, мои друзья стояли рядом. Но на моем сердце лежала тяжесть тревоги за Клари, и когда я оглянулась в поисках Мэтью, я увидела, что он тоже ушел. Я пожала плечами, печаль коснулась меня своим крылом.

Песня закончилась, и мы пошли обратно. Ребята подвели ко мне Мисти, и Ричард помог мне взобраться в седло. На меня надели венок и вручили жезл. Мисти тоже имела праздничный вид, с ветками, вплетенными в гриву, но они доставляли ей массу неудобств, и она крутила и трясла головой. Я тоже испытывала обычные неудобства, сидя в длинных юбках на лошади. Тед Тайк дружески подмигнул мне, намекая, что ему видны мои лодыжки, но я не собиралась разыгрывать чинную леди на вершине холма.

Мы пели, спускаясь по тропинке, и так мы принесли в Экр весну. По старой традиции, в эту ночь позволялось разыгрывать невинные шуточки с соседями, и ребята не упустили такой возможности. Одна не очень молодая девушка, влюбленная в парня, не отвечавшего ей взаимностью, утром узнала, что ее тайна раскрыта, найдя у своей двери ободранную ветку ивы. Муж, бывший под каблуком у своей жены, утром обнаружил палочку со вставленным в нее куриным пером. Мужчина, слишком строго воспитывавший своих детей, получил намек в виде прибитой к двери палки, а одна женщина, слишком охотно улыбавшаяся молодым людям, нашла ветку, обвязанную красной лентой.

На Кларином пороге ребята оставили половину разорванного венка, вторая половина которого оказалась у дверей Мэтью. Таким образом наиболее популярная в Экре пара получила как бы официальное благословение на свадьбу. Но меня вдруг пронзило сходство этих цветов с погребальными. Только мне было известно, что эта любовь, начавшаяся в худые дни, оборвалась как раз тогда, когда дела в Экре пошли хорошо.