Призрачная любовь

31

АСПЕН

Остин сидит напротив меня за обеденным столом, и блеск в его глазах становится ярче, чем когда-либо, когда он хватает свой первый кусок пиццы и смотрит на меня с самодовольной ухмылкой.

— Отличный обед, сестренка, — подбадривает он. — Моя любимая.

Он откусывает большой кусок и преувеличенно громко стонет, закатывая глаза от удовольствия.

— Мммммм. Восхитительно.

Я беру ломтик чесночного хлеба и бросаю его через стол, попадая прямо в центр его здоровенного лба, но затем он падает прямо ему на тарелку, и он радостно подхватывает его, кладет поверх своего куска пиццы и ест эту дурацкую пиццу, как чертов сэндвич.

— Я ненавижу тебя. Ты знаешь это, верно?

Его улыбка становится еще шире.

— Я знаю. Разве это не чудесно?

Гребаные братья. Почему моя мама настояла на том, чтобы обеспечить меня одним из них? Хотя, наверное, это меня как младшую сестру ему подарили. Будь я старшим ребенком, я бы с большим уважением относилась к этой власти и использовала ее в своих интересах.

Мама садится рядом с Остином, а папа занимает место во главе стола, оставляя Айзеку сесть рядом со мной. Я с трудом сглатываю. В любой другой день все было бы в порядке, но то, что он так нагло запер нас в маминой кладовке и с тех пор не сводит с меня глаз, — идеальные ингредиенты для катастрофы.

Все принимаются за обед, беря кусочек за кусочком, и я не буду врать, несмотря на разочарование, которое я испытываю из-за своих подгоревших фрикаделек, эта пицца просто невероятна. Остин всегда раскошеливается, когда угощает свою семью, и мне это нравится. Подарки на Рождество и Дни Рождения всегда на высоте, и невозможно отрицать, как тщательно он продумывает каждый из них.

Прикончив второй кусочек, я тянусь за напитком и делаю глоток, а Айзек наклоняется вперед, берет еще один кусочек и кладет его на мою тарелку. Мои брови хмурятся, и я встречаю его взгляд, наслаждаясь тем, что он так непринужденно заботится обо мне. Это не было вынужденно или из вежливости, он просто сделал это, потому что так ему показалось правильным, но, похоже, не я одна это заметила.

— Какого хрена? — Остин хмыкает. — Что это было? Она может сама взять себе пиццу.

Айзек закатывает глаза и пристально смотрит на Остина.

— Это называется быть вежливым. Тебе стоит как-нибудь попробовать.

Остин усмехается. Все до единого за столом знают, насколько вежлив мой брат. Он всегда был известен как золотой мальчик. Хорош в спорте, потрясающий друг, отличные оценки и всегда первый, кто открывает кому-то дверь. Весь гребаный город знает это. Единственный человек, который не пользуется плодами его идеальности, — это я, но я бы и не хотела, чтобы было иначе. Мне нравится, что со мной он теряет бдительность и может вести себя как задница, потому что, когда приходит время, это просто его способ сказать мне, что он меня любит. Когда это действительно важно, он отбрасывает в сторону всю ерунду и остается со мной настоящим, и, хотя такие моменты случаются редко, именно это делает их особенными.

Видя, что Остину нечего сказать, Айзек изгибает губы в лукавой ухмылке, а когда его локоть случайно сбивает со стола ненужные теперь столовые приборы, я откидываюсь на спинку стула и стараюсь не думать о невероятном мужчине рядом со мной и о том, как он занимался со мной любовью в понедельник вечером.

Ничто и никогда не сравнится с тем моментом. Он навсегда запечатлелся в моей памяти, выгравирован в моем мозгу, как вечная гравировка.

Папа прочищает горло и смотрит в сторону Остина, когда Айзек наклоняется между нами, чтобы подобрать упавшие столовые приборы.

— Что это за важное объявление, ради которого ты всех здесь собрал? — спрашивает он, скрещивая руки на своей большой груди и неожиданно легкое прикосновение касается моей икры. — Это связанно с твоей поездкой за город?

О нет.

Пальцы Айзека поднимаются выше, к моему колену, когда он выпрямляется на своем сиденье, и никто не догадывается, что его рука находится не там, где должна быть. Я бросаю в его сторону предупреждающий взгляд, но он просто небрежно тянется к пицце на своей тарелке и откусывает кусочек, ожидая, что Остин скажет то, ради чего собрал нас всех здесь.

Его пальцы поднимаются выше, к внутренней стороне моего бедра, и я проклинаю себя, точно зная, что он намеревается сделать, но не то, чтобы я действительно могла что-то сказать об этом прямо сейчас. Все, что я могу сделать, это проклинать себя за то, что надела сегодня платье.

— Вообще-то, нет, — говорит Остин, когда я тянусь за бокалом вина и делаю изрядный глоток, но, когда пальцы Айзека скользят под подол моего платья и находят вершину моих бедер, я судорожно хватаю ртом воздух и тут же давлюсь вином.

Все взгляды падают на меня, включая Айзека.

— Ты в порядке? — спрашивает он с фальшивым беспокойством.

— Ммм-хмм, — говорю я, ставя бокал обратно. — Не туда пошло.

Зная, что эта игра слишком опасна, я скрещиваю ноги, блокируя любой доступ к земле обетованной, и Айзек немедленно перемещает руку мне на колено, крепко сжимает его, прежде чем оттолкнуть и раздвинуть мои бедра под столом.

Я с трудом сглатываю, не отрывая взгляда от Остина, пока он говорит.

— Моя встреча с дизайнером интерьера прошла отлично, — говорит он, когда рука Айзека ныряет к моей киске, потирая меня через стринги. Мои бедра вздрагивают, и когда его пальцы пробираются под ткань прямо к моему клитору, мои руки начинают дрожать. — Она подтвердила на неделе, что возьмется за работу и приедет, как только начнутся ремонтные работы, чтобы лучше понять, с какими материалами мы работаем, и хотя это отличные новости и при запуске могут произойти невероятные вещи, это не то объявление, ради которого я вас всех здесь собрал.

Когда мои дрожащие руки на столе становятся слишком заметными, я опускаю одну к себе на колени, а другой хватаюсь за запястье Айзека, держа его так чертовски крепко, что я уверена, что перекрываю ему кровообращение, но Боже милостивый, я взорвусь, если он не остановится.

Его пальцы, как по волшебству, точно знают, как ко мне прикасаться, и он использует каждую мелочь, которую узнал обо мне за последние несколько недель, и проверяет ее на практике. В конце концов, он осмелился подразнить меня тем, как быстро он сможет заставить меня кончить в кладовке, и теперь он подтверждает свои слова.

— Вот дерьмо, — говорит Айзек. — Это то самое важное объявление, на котором ты скажешь нам, что безумно влюбился в Бекс, несмотря на то что едва ее знаешь?

Я сжимаю челюсти, пытаясь найти что-нибудь, на чем можно сосредоточиться, кроме всепоглощающего удовольствия, сотрясающего мое нутро.

— Кстати, мы с тобой еще поговорим об этом, — предупреждаю я его, делая вид, что тянусь за своим вином, как будто мои бедра не так сильно дергаются под столом. — Не делай вид, будто я не знаю, как много ты с ней переписывался.

Пальцы Айзека погружаются глубоко в мою киску, и мои стенки сжимаются вокруг него от удивления, а я резко вдыхаю, прежде чем попытаться скрыть это, но, к счастью, все взгляды устремлены на Остина.

— Между мной и Бекс ничего не происходит, — говорит он, пока Айзек сгибает пальцы и начинает массировать глубоко внутри меня, прямо по моей гребаной точке G, заставляя мои бедра трястись от отчаяния, а грудь — тяжело вздыматься. — Мы просто переписываемся. Ничего особенного.

— Угу, — ухмыляется Айзек.

Остин закатывает глаза.

— Могу я рассказать вам, засранцы, о своем большом объявлении или как?

— Язык, — ругается мама, а большой палец Айзека скользит по моему клитору, отправляя меня в мир чистого экстаза. Это слишком. Я собираюсь кончить за обеденным столом моего гребаного детства.

Срань господня.

Мои пальцы крепче сжимаются вокруг его запястий, но он неумолим и толкается в меня сильнее, его пальцы скользят глубоко внутри меня и заставляют меня прикусить губу, чтобы подавить стон. Я снова беру бокал с вином, в основном для того, чтобы поднести его к лицу и скрыть прерывистое дыхание, вырывающееся из глубины моей груди, но я, не колеблясь, делаю еще один отчаянный глоток.

— Ладно, итак, — начинает Остин, нервно переводя взгляд на меня, пока мои стенки сжимаются вокруг пальцев его лучшего друга, — я так близко к гребаному краю. Я больше не могу сдерживаться. Я не могу сдерживаться. — Я поиграл с названием ресторана и хотел бы назвать его “У Аспен”.

— Срань господня, — выдыхаю я, кончая сильнее, чем когда-либо в своей жизни, а мой взгляд неловко задерживается на брате, пока мои стенки быстро сокращаются вокруг пальцев Айзека, но, черт возьми, он даже не пытается остановиться.

Я разбиваюсь, как гребаное стекло. Все мое тело дрожит.

Скажите мне, что я не кончила за обеденным столом моего детства в окружении своей семьи.

Чтоб меня.

— Да? — спрашивает Остин, наблюдая за мной слишком пристально, вероятно, видя мои пылающие щеки и выражение полного шока на моем лице. Этого, блядь, не может быть. — Я не был уверен, что ты согласишься, но что ты думаешь?

На глаза мамы наворачиваются слезы, а папа раздувается от гордости, но все, что я могу сделать, это смотреть на него, на мгновение парализованная тем, как большой палец Айзека продолжает лениво скользить по моему клитору, пока я спускаюсь с величайшего кайфа, известного человеку. Но когда он, наконец, убирает пальцы и поправляет мои стринги, как подобает джентльмену, которым он и является, я пытаюсь сосредоточиться на том, о чем, черт возьми, идет речь.

— Я… мне нравится, но ты уверен? — спрашиваю я его. — Это твоя мечта. Это ты приложил все усилия. Ты должен назвать его в свою честь.

— Ты моя младшая сестра, Аспен. Буквально, все, что я когда-либо делал с того момента, как ты родилась, было сделано для того, чтобы показать тебе, что ты можешь делать все, что угодно, или стать той, кем ты захочешь. Если бы тебя не было рядом, я бы никогда не стал так стараться, чтобы это произошло, — говорит он мне. — Несмотря на то, как мы дразним друг друга, ты всегда была моей самой большой поддержкой и лучшим другом. Так что да, я уверен. Я бы хотел назвать его “У Аспен”.

Мои глаза наполняются слезами, когда я встаю из-за стола и бросаюсь к брату, прихватив с собой бокал с вином и убедившись, что мое платье натянуто как следует, прежде чем заключить его в крепкие объятия.

— Я тоже тебя люблю, — говорю я ему. — Большое тебе спасибо.

Мои колени все еще дрожат, когда я встречаюсь взглядом с Айзеком через всю комнату и наблюдаю, как он берет крошечный кусочек корочки пиццы со своей тарелки и отправляет в рот. Только на этом он не останавливается, удерживая мой пристальный взгляд и демонстративно облизывая пальцы.

— Мммм, это чертовски вкусно, — говорит он, а я делаю глоток вина.

— Не могу не согласиться, — говорит мой отец, откидываясь назад и потирая свой полный живот.

Срань господня.

Вино брызжет у меня из гребаного носа, украшая мамин обеденный стол, и я поспешно хватаю стопку салфеток и начинаю вытирать свой беспорядок, пока Айзек смеется про себя.

— Господи Иисусе, — раздраженно бормочет Остин, его белая рубашка теперь испачкана вином, и он пытается стряхнуть его остатки со своих рук, разбрызгивая вино по всей чертовой комнате. — Научись глотать.

Айзек давится смехом, и его лукавый взгляд встречается с моим.

— О, с этим у нее нет проблем, — говорит он себе под нос.

Черт возьми. Он не просто так это сказал.

— У тебя есть макеты фасада ресторана? — выпаливаю я, отчаянно пытаясь сменить тему разговора с моей способности глотать, пока Остин или мои родители не успели осмыслить сказанное.

— Вообще-то, да. Есть, — говорит Остин, когда я торопливо возвращаюсь на свое место, более чем счастливая продолжить разговор. — У меня есть несколько идей, которые я хочу тебе показать. Думаю, они тебе понравятся, но мне нужно твое честное мнение. Если на стене будет висеть твое имя, я хочу, чтобы оно было идеальным.

— Они у тебя с собой? — спрашиваю я. — Я была бы рада взглянуть на них после обеда.

— Стал бы я рисковать сбросить такую бомбу и не взять их с собой? Черт возьми, Аспен. Ты меня вообще знаешь?

Я закатываю глаза и доливаю себе вина, не останавливаясь, пока оно почти не переливается через край.

— Хорошая мысль, — бормочу я, и с этими словами мы возвращаемся к нашему обеду.

Мама и папа бомбардируют нас вопросами о жизни, выпытывая у Айзека все тонкости его клубного дерьма, а у меня — всякую ерунду, связанную с колледжем.

Час спустя обеденный стол чист, а беспорядок от моих неудавшихся спагетти с фрикадельками убран, но, черт возьми, у меня болит рука от того, что пришлось оттирать дно сковородки от фрикаделек.

На послеполуденном небе все еще ярко светит солнце, и я тащусь в свою комнату, надеясь, что не забыла оставить там симпатичное бикини, когда заходила туда в последний раз. Я закрываю за собой дверь, прежде чем порыться в своем старом шкафу и найти маленькое красное треугольное бикини. Оно старое и едва прикрывает меня, но оно справится со своей задачей. Кроме того, единственный человек, который будет смотреть, — это Айзек, а там нет ничего, в чем бы он не утопал долгими часами.

Снимая платье, я бросаю его на кровать, прежде чем протянуть руку за спину, чтобы расстегнуть лифчик, и как только фиолетовое кружево падает на пол, дверь моей спальни открывается, и я широко улыбаюсь, когда незаметно входит Айзек, а его горячий взгляд блуждает по моей обнаженной груди.

— Ты не против, извращенец? — поддразниваю я. — Я пытаюсь одеться.

— Конечно, — говорит он, подходя ко мне и зацепляя большими пальцами пояс моих стрингов. — Позволь мне помочь.

Я отталкиваю его от себя, стараясь говорить тихо.

— Думаю, ты сделал более чем достаточно.

Айзек смеется и хватает меня за подбородок, приподнимая его, пока мои глаза не встречаются с его.

— И я сделаю это еще миллион раз, — бормочет он таким чертовски низким тоном, что моя киска снова жаждет его. — Я никогда не устану от твоей сладкой маленькой киски.

Я с трудом сглатываю.

— Ты сегодня играешь в рискованную игру.

— Я знаю, — признается он с тяжелым вздохом, прежде чем потянуться за верхом моего бикини.

Он оборачивает его вокруг меня, прежде чем завязать идеальным узлом в центре моей спины, и берет второй комплект завязок, чтобы обернуть вокруг моей шеи, только он использует их в своих интересах, притягивая меня к себе.

Как только верх бикини надежно закреплен, он откидывает мои волосы за плечо, прежде чем провести пальцами по моим рукам, как будто загипнотизированный ощущением моей кожи под ними.

— Я не собираюсь лгать, Птичка. Та речь, которую он произнес за столом о том, почему он называет свой ресторан в честь тебя, заставила меня почувствовать себя куском дерьма.

— Я знаю, — бормочу я, опуская голову ему на грудь. — Ты думаешь, мы поступаем правильно?

— Ни хрена, — усмехается он. — Твоя мама была права. Чем дольше мы будем держать его в неведении, тем хуже будет, но я не знаю, смогу ли я ему сказать. Как, черт возьми, я смогу объяснить ему все это, не растоптав его? Он никогда больше не будет доверять тебе, а я… Он будет презирать меня.

Чувство вины разливается по моей груди, затрудняя дыхание, и он прижимает меня к себе крепче, и, несмотря на все, что произошло сегодня, я чувствую то же самое неприятие внутри него.

— Просто скажи это, — вздыхаю я, чувствуя, как боль поднимается в моей груди.

— Не пойми меня неправильно, Аспен. Я хочу этого. С той секунды, как я прикоснулся к тебе, я хотел этого, но я думаю, нам нужно остыть, просто до тех пор, пока я не разберусь с твоим братом. Меня убивает, блядь, что я не получил его одобрения, и раньше, когда это был просто секс, меня это в основном устраивало. Но теперь, когда это нечто большее… это имеет значение.

Моя рука проскальзывает у него под мышкой и обхватывает спину, вцепляясь в него так, как будто он может исчезнуть в любой момент.

— Он никогда этого не одобрит, — говорю я, а мое сердце разрывается в груди. — Не уходи от меня.

— Я не уйду, — обещает он, касаясь своими губами моих. — Я просто…

Моя дверь распахивается, и я резко поднимаю голову, обнаруживая Остина, стоящего передо мной со своим ноутбуком в руке. Он резко останавливается, его брови хмурятся, когда он осматривает открывшееся перед ним зрелище — меня, полуобнаженную, в объятиях его лучшего друга, и, несмотря на тяжелый разговор, по тому, как Айзек держит меня, любой бы подумал, что он вот-вот повалит меня на пол и овладеет мной.

— КАКОГО ХРЕНА? — Остин рычит, отбрасывая ноутбук в сторону, и в его глазах вспыхивает глубочайшее предательство.

Ярость переполняет его, и когда он направляется к нам, я отстраненно замечаю, как разбивается его ноутбук, затем, прежде чем Айзек успевает отступить и объяснить, что, черт возьми, здесь происходит, Остин замахивается и его кулак летит в челюсть Айзека.

Айзек быстро уклоняется от удара, но инерция движения Остина толкает его вперед, и в мгновение ока его сильный кулак ударяет меня по щеке. Я падаю на пол, отлетая назад к кровати, и по моему лицу прокатывается боль, пульсируя в агонии. Я хнычу, хватаясь за лицо, а Айзек бросается на меня.

— Черт возьми, Птичка. Ты в порядке? — выпаливает он, его глаза широко раскрыты, и я слышу, как мои родители где-то в конце коридора бегут на шум. Он тянется к моей руке, осторожно убирая ее с моей пульсирующей щеки, и что бы он ни увидел, его взгляд темнеет от ярости.

Слезы текут из моих глаз, когда Остин приближается, в ужасе заглядывая Айзеку через плечо.

— Черт. Аспен, — прохрипел он. — Мне очень жаль, я…

Айзек резко оборачивается, каждая частичка его ярости сосредоточена на моем брате, и он срывается с места, бросаясь к нему. Его кулак наносит удар, как гребаный питон, заезжая Остину в челюсть.

— Ты, блядь, ударил свою сестру, придурок! — Айзек рычит, прижимая его к гипсокартону, а мои старые рамки для фотографий падают на пол, но Остин отбивается, и они быстро начинают обмениваться ударами, пока это не превращается в гребаную драку на полу моей спальни.

Кровь брызжет на ковер, но невозможно понять, чья она. Все должно было произойти не так. Я знала, что Остин будет злиться, но думала, что мы сможем все обсудить. Но не так.

Понимая, что они не планируют останавливаться в ближайшее время, я поднимаюсь с пола и ковыляю к ним, а щека пульсирует от боли. Они больше не гребаные подростки. Им почти тридцать. Они не могут заниматься этим дерьмом.

Подходя к ним ближе, я пытаюсь схватить Айзека, чтобы разнять их, но это бесполезно, даже когда папа бросается ко мне сзади, отталкивает меня с дороги и хватает Остина. Мама плачет, подбегая ко мне и заглядывая мне в лицо, пока папа рычит.

— Что, черт возьми, здесь происходит?

Звук его требования, кажется, отрезвляет всех, так как парни наконец-то разделяются, оба судорожно хватают ртом воздух, а что касается крови, разбрызганной по полу, то теперь, когда они разделены, она явно принадлежит им обоим.

Ужас пульсирует во мне, и я собираюсь подойти к Айзеку, но его затравленный взгляд заставляет меня приковаться к месту.

— Кому-то лучше начать говорить, — требует папа.

— Он трахает ее, — выплевывает Остин, поднимаясь на ноги и вытирая тыльной стороной руки залитое кровью лицо.

Он свирепо смотрит на Айзека, наблюдая за каждым его движением, когда тот хватается за ребра и поднимается на ноги, а выражение его глаз в точности подтверждает то, что он только что сказал.

— Все не так, — настаивает Айзек, когда папа потрясенно ахает, но Айзек не сводит глаз с Остина. — Просто дай мне шанс…

— Как долго? — Остин скрипит зубами сквозь сжатые челюсти. — Как долго, черт возьми, ты действовал за моей спиной и использовал мою сестру?

— Это не… — вмешиваюсь я.

— КАК, БЛЯДЬ, ДОЛГО?

— Остин, — говорит мама, пытаясь разрядить обстановку, пока слезы текут по моему лицу, чувствуя, как весь мой мир сгорает дотла у моих ног.

Айзек нерешительно делает шаг к нему, вина так очевидна на его лице.

— С дня рождения твоей мамы, — признается он, не желая ничего приукрашивать и говоря прямо. — Чуть больше месяца.

Взгляд Остина переключается на меня, и от его взгляда я чуть не падаю на колени. Предательство в его глазах не похоже ни на что, что я когда-либо испытывала раньше: боль, вину, разбитое сердце.

— Остин, — выдыхаю я. — Я…

Он снова смотрит на Айзека, качая головой.

— Почти двадцать пять гребаных лет, и единственное, о чем я когда-либо просил тебя, это никогда не прикасаться к ней, — говорит он, и тяжесть в его тоне ломает меня. — Ты, блядь, мертв для меня.

И с этими словами Остин поворачивается на пятках и уходит из моей детской комнаты, оставляя меня в полном беспорядке, а я падаю в объятия мамы.