Призрачная любовь

4

АСПЕН

Раннее утреннее солнце проникает в окно моей спальни, и, несмотря на время и восхитительную боль между бедер, на моем лице расплывается улыбка.

Это была лучшая ночь в моей жизни.

Мы с Бекс вернулись домой только в три часа ночи, и хотя я не стала больше предаваться наслаждению с невероятными мужчинами, у меня все равно была потрясающая ночь. Я внезапно перестала чувствовать себя ребенком, мечущимся по реальному миру. Я почувствовала себя женщиной, и что еще важнее, у меня нет ни одной из тех дерьмовых историй, где я была пьяна и в итоге потеряла девственность в шестнадцать лет на заднем сиденье машины какого-то парня, который был слишком пьян, чтобы сообразить, что к чему. Нет, меня трахал настоящий мужчина, который точно знал, что делает, и я так чертовски рада, что дождалась.

Интересно, Айзек так же трахается? Держу пари, что так и есть.

Я всегда считала Айзека настоящим мужчиной, с самого детства. Он всегда был важнее жизни, и те несколько раз, когда я случайно ловила женщину, выскальзывающую из комнаты для гостей после одной из нелепых вечеринок моего брата, они всегда выглядели более чем довольными.

Черт. Я не должна думать о нем в таком ключе, но с прошлой ночи, когда в моей голове всплыло его дурацкое великолепное лицо, я стала накладывать его на тело мужчины из “Vixen”. Насколько это, блядь, глупо?

Боже. Все, что я сделала, это усугубила эту нелепую влюбленность.

Почему это должен быть Айзек? Он единственный мужчина, которого мне не позволено хотеть, единственный мужчина, которого я не должна хотеть.

Для меня Айзек Бэнкс — это все.

Его усыновила богатая пара в юном возрасте, и как только он поступил в ту же школу, что и мой брат, они оказались связаны по рукам и ногам. Он добрый, сексуальный, внимательный и один из немногих мужчин, которых я встречала, которым не наплевать на важные вещи в жизни. Он знает, как доминировать в бизнесе, и это очевидно по трем успешным ночным клубам, которыми он владеет.

Он всегда стремится стать лучше, всегда помогает своей семье и друзьям. Единственное, чего ему не хватает… это кого-то, кто любил бы его безоговорочно — кого-то, кто никогда не будет мной.

Я стону, мое хорошее настроение внезапно улетучивается.

Я никогда не смогу быть рядом с ним, никогда не смогу почувствовать его прикосновения к своему телу, его губы на своих. Ночь, которую я разделила с этим идеальным незнакомцем, — это ночь, которую я никогда не проведу с Айзеком, независимо от того, сколько раз я притворялась, что это было его лицо на теле незнакомца.

Осознав, что ночь, которую я только что провела в той темной комнате — ночь, которую я никогда больше не переживу, я тяжело вздыхаю. Черт, единственная возможность испытать нечто столь сильное — это вернуться, но кого же мне спросить там? Несмотря на его приглашение вернуться, я ничего о нем не знаю.

Тяжесть давит мне на грудь, и я натягиваю одеяло на голову, более чем готовая погрузиться в пучину причиняемых самой себе страданий, когда мой телефон с визгом оживает на прикроватном столике. Я стону, тяжело вздыхая, откидываю одеяло и хватаюсь за телефон, пока не пропустила звонок.

Наверное, это Бекс проверяет, не жалею ли я о том, что произошло прошлой ночью, и я не жалею. Единственное, о чем я правда жалею, — это то, что мне не удастся сделать это снова и что воспоминания о мужчине, которому я с радостью отдала свою девственность, — всего лишь безликая фигура, запертая в моем воображении. Если бы я увидела его на улице, то никогда бы не узнала, что это он.

Беру в руки телефон и хмурю брови, обнаруживая имя моего брата, высвечивающиеся на экране. Это странно. Он никогда не звонит мне так рано.

— Чего тебе? — я бормочу сквозь зевоту, когда забираюсь обратно под одеяло и плюхаюсь на подушку.

— Ты уже в пути? Ты опаздываешь.

Я принимаю сидячее положение, и, наверное, выгляжу как один из одержимых персонажей из фильмов ужасов.

— А? О чем ты говоришь? — спрашиваю я, отводя телефон, чтобы посмотреть на время на экране. — У меня целая вечность. Сейчас всего лишь… О, ЧЕРТ!

Вскочив с кровати, я в безумной спешке проношусь по квартире и бегу в ванную, пытаясь на ходу снять с себя одежду. Мама меня убьет!

Остин смеется, всегда находя максимальную радость в моих страданиях, особенно когда эти страдания означают, что мои родители будут слишком заняты, ругая меня, чтобы донимать его вопросами о его личной жизни… или ее отсутствии.

— Маме исполняется пятьдесят только один раз, — напоминает мне Остин, когда я включаю громкую связь и врываюсь в дверь ванной, разбрасывая одежду по комнате. — И единственное, о чем она попросила, это чтобы мы все хоть раз пришли вовремя.

Черт. Черт. Черт.

Я наклоняюсь в душ и включаю краны, прежде чем замечаю красный и белый браслеты на запястье, и, пока вода греется, начинаю рыться в косметичке в поисках маленьких маникюрных ножниц, отчаянно желая их срезать. Странно ли будет, если я сохраню их? Может быть, спрячу в тайнике на память о ночи с диким пещерным мужчиной, который трахал меня всю ночь и заставил кончить три раза? Да… возможно, это будет странно.

— Во-первых, маме исполняется шестьдесят. А не пятьдесят. И я не настолько опаздываю. Просто скажи ей, что я прямо за углом, и тогда она обрадуется и отвлечется, спрашивая, как дела в ресторане. Я проскользну через заднюю дверь. Она даже не заметит.

Я слышу, как Остин скривился в трубке.

— Если бы все было так просто. Я приеду только через час.

— ЧТО? — кричу я, наконец срезая браслеты и бросая их в косметичку. — Ах, черт. Нам обоим пиздец. Все снова будет как в прошлое Рождество.

Остин стонет.

— Черт.

— Подожди, — говорю я, заходя в душ и оставляя дверь открытой, чтобы продолжить разговор. — Как ты узнал, что я опаздываю, если тебя еще там нет?

— Потому что ты Аспен. Ты всегда опаздываешь.

— Нет!

Остин усмехается.

— Просто поторопись, дуреха. Увидимся позже.

Он не утруждает себя прощанием, просто заканчивает разговор, а я тянусь к двери душа и закрываю ее. Я делаю все, что в моих силах, чтобы быстро принять душ, моя все самое важное и пытаясь вспомнить, смыла ли я косметику, когда вернулась домой рано утром.

Я намыливаю мочалку и принимаюсь за работу, спускаюсь по ногам и снова поднимаюсь, проходя по моей сердцевине и втягивая воздух, чувствуя, что она все еще немного болит после бурной ночи, но, черт возьми, это приятное ощущение. Но я отбросила его на задворки сознания, решив не увлекаться.

Уже десять утра. Не знаю, как мне удалось проспать свой будильник. На самом деле, я точно знаю — как, но важно то, что мамин праздничный обед в двенадцать. Если бы это был любой другой обед, для мамы это означало бы, что мы все должны появиться там не позднее десяти тридцати. А учитывая, что это ее шестидесятый день рождения, приходить на обед в полдень позже десяти уже считается опозданием.

К счастью, я вымыла голову и побрила все нужные места перед тем, как Бекс вытащила меня прошлой ночью, так что мне не потребуется много времени, чтобы привести себя в порядок. Выйдя из душа, я быстро вытираюсь полотенцем, прежде чем надеть милое летнее платье — по-детски зеленое в крапинку с открытой спиной, которое, я знаю, всегда нравилось маме. Затем, поскольку я знаю, что есть большая вероятность того, что Айзек появится, я опускаю рукава на плечи, показывая достаточно кожи, чтобы напомнить ему, что я уже не ребенок… не то чтобы мои уловки срабатывали раньше, но всегда есть надежда.

Я собираю волосы в длинный хвост и добавляю все свои любимые украшения, а затем приступаю к макияжу. Я придаю себе золотистое не совсем естественное сияние и наношу на ресницы столько туши, чтобы глаза засверкали. Наконец, я беру свою дорожную сумку и запихиваю в нее все, что мне нужно.

Я живу недалеко от кампуса, но до дома моих родителей еще двадцать пять минут езды. Учитывая, что сейчас только четверть одиннадцатого, я все равно опережу Остина, а это главное. Сегодня я буду самым любимым ребенком.

Выбегая из своей маленькой квартирки, я быстро запираю дверь, прежде чем спуститься в гараж и отправляюсь в путь. Я включаю музыку, чтобы успокоить свои нервы.

Возвращение домой — такая простая задача, но знание того, что Айзек будет там, вызывает во мне сильный трепет. С начала учебы в колледже я не проводила дома много времени, кроме дней рождения и праздников, а поскольку Айзек — названный брат Остина, он не пропускает ни одного семейного мероприятия.

Его семья — это наша семья, а наша семья — его. Так было с того момента, как они с Остином познакомились в детстве, и я росла рядом с ними.

Быстро проехав по шоссе, я паркую машину и проскальзываю в дом через заднюю дверь. Мама возится на кухне.

— Привет, мам, — говорю я, подходя прямо к ней и обнимая ее. — С днем рождения.

— О, моя милая девочка. Спасибо тебе, — говорит мама, заключая меня в теплые объятия. — Когда ты приехала? Я не слышала, как ты вошла.

Я усмехаюсь про себя: мой план сработал как нельзя лучше.

— Я застряла, разговаривая с Нэнси из соседнего дома. Она восхищалась твоими розовыми кустами, — говорю я ей. — Но я ее не виню. Они выглядят невероятно. Чем ты их кормишь?

Мама смеется и отстраняется, решив вернуться к своей готовке, но я быстро вмешиваюсь и беру инициативу в свои руки, желая, чтобы она расслабилась в свой день рождения. Только мама не из тех женщин, которые могут стоять без дела, и она сразу же берется за что-то другое.

— Я взяла на работу нового садовника, — сообщает она мне, как будто это какой-то секрет. — Он не очень хорош в уходе за газонами, но, когда он подстригает кусты, он подстригает их хорошо.

Я не могу удержаться от смеха.

— Мама!

— Что? Он очень красивый молодой человек. Может быть, мне стоит дать ему твой номер, — размышляет она. — Ты знаешь, ему нравится работать без рубашки, и у него довольно подтянутое тело, очень мускулистое, и у него одна из этих V-образных штуковин. Знаешь, как стрелка, указывающая прямо на его…

— МАМА! — мои щеки вспыхивают. — Я уверена, что член твоего нового садовника впечатляет настолько, насколько это возможно, но мне действительно не нужно об этом слышать.

— Фу, — слышу я тон моего отца, когда он входит в кухню позади нас. — Почему каждый раз, когда я вхожу в комнату, я должен слышать о чьем-то члене?

Я ухмыляюсь, ничуть не сожалея об этом. Если он действительно хочет услышать о впечатляющих членах, я знаю один, о котором могу ему все рассказать. Хотя почему-то я сомневаюсь, что он захочет услышать о том, что этот ранее упомянутый член делал с его маленькой девочкой всю ночь.

Папа подходит ко мне и обнимает одной рукой, целуя в щеку.

— Привет, милая.

— Привет, пап, — говорю я, одаривая его улыбкой. — Хочу ли я знать, кто еще говорил о членах при тебе?

— Твоя мама, — заявляет он с тяжелым вздохом. — Всегда твоя мама.

Я не могу удержаться от смеха, а папа забирает поднос с мясом и вальсирующей походкой выходит через заднюю дверь, готовый приступить к жарке на гриле, пока мама занята.

— Который час? — бормочет она, уделяя секунду, чтобы взглянуть на часы, которые сейчас показывают одиннадцать. — Где твой брат? Клянусь, он вечно опаздывает.

— Расскажи мне об этом, — говорю я, более самодовольная, чем когда-либо в своей жизни. — Ему нужна секретарша, которая будет следить за его временем. Клянусь, он опоздает на собственные похороны.

— Я это слышал, — доносится раскатистый голос моего брата из глубины дома — а именно со стороны задней двери.

Он проходит, вальсируя, по дому, прежде чем появляется на кухне и сталкивается лицом к лицу с моей матерью. Она стоит, уперев руки в бедра, и свирепо смотрит на Остина.

— Если я узнаю, что ты пытался проскользнуть через заднюю дверь, чтобы я не заметила, что ты опоздал на обед в честь моего дня рождения, Остин Райдер, твой обед будет подан с отбивной.

Я не могу сдержать рвущийся изо рта смешок, и мне приходится прижать руку к лицу, когда Остин бросает на меня свирепый взгляд. Боже, как приятно, когда гнев мамы направлен не на меня.

— Я бы никогда так с тобой не поступил, мам, — говорит Остин, подходя прямо к ней и заключая в объятия. — Я уже говорил, что ты прекрасно выглядишь? Сколько тебе? Сорок три?

Мама хихикает и, наконец, не может удержаться, чтобы не обнять сына.

— О, Остин, — воркует она, превращаясь в желе от преувеличенной лести Остина. — Ты же знаешь, мне сегодня пятьдесят.

Папин смех слышен на всю улицу.

— Ну, немного больше!

Мама закатывает глаза и громко фыркает, прежде чем сосредоточить свое внимание на Остине.

— Мы увидим Айзека сегодня?

— За последние двадцать лет он не пропустил ни одного твоего дня рождения. И этот он пропускать не собирается.

Мама улыбается, но потом снова переводит взгляд на часы.

— О, ну, он, должно быть, немного опаздывает…

Я качаю головой, пытаясь не показывать, как мое тело реагирует на простое упоминание его имени.

— Айзек не твой сын, мама. Ты не можешь сердиться на него за то, что он не пришел на обед на два часа раньше. Знаешь, когда ты говоришь, что обед в двенадцать, большинство считает, что обед действительно в двенадцать.

Мама закатывает глаза.

— То, что технически я не являюсь его матерью, не означает, что я не считаю его своим сыном. Айзек жил здесь достаточно долго, чтобы знать правила.

О боже.

Остин усмехается.

— В таком случае, тебе нужно наказать его так же, как меня. Лучше бы ему тоже подали отбивную к обеду.

— О, так и будет, — заявляет мама. — Теперь иди и помоги своему отцу с грилем. Ты же знаешь, как он любит все сжигать.

Остин убегает, оставляя меня с мамой, и как только она поворачивается ко мне со сверкающими глазами, я сразу же начинаю бояться того, что сейчас вылетит из ее рта.

— Итак, — говорит она, и ее тон предполагает, что я уже должна бежать в горы. — Что с тобой происходит, милая? Есть мужчины на примете, о которых я должна знать?

— Мам, — стону я. — Ты чертовски хорошо знаешь, что у меня не было времени на то, чтобы найти себе парня.

Мама усмехается.

— О, конечно, со всем этим сидением на диване и просмотром сериалов, в которых ты застряла.

— Что? Я была занята. Выпускной через несколько месяцев.

— Может, ты забыла, что ты скряга, и пользуешься моим аккаунтом Netflix? Я прекрасно знаю, сколько у тебя свободного времени, Аспен. Отсюда напрашивается вопрос: какого черта ты не можешь найти свободную минутку, чтобы время от времени заглядывать ко мне? Знаешь, твоя бедная мама стареет.

— Ты не стареешь, — ругаюсь я, прекрасно зная, что для нее возраст — всего лишь цифра. — Остин не шутил. Ты выглядишь лет на сорок, плюс занимаешься йогой четыре раза в неделю. Ты в лучшей форме, чем я.

— Лестью ты ничего не добьешься, — предупреждает она.

— Чушь собачья! Лесть помогла Остину сорваться с крючка.

— Черта с два. Если он думает, что сорвался с крючка, то его ждет нечто совсем другое, но если он считает, что комплименты матери — это то, что ему поможет, то кто я такая, чтобы отговаривать его?

Я закатываю глаза, и на моих губах играет ухмылка.

— Ты всегда умела видеть нашу чушь насквозь.

— Чертовски верно, — говорит она мне. — Именно поэтому я знаю, что ты тоже пробралась через заднюю дверь. Ты действительно думаешь, что я купилась бы на эту чушь о том, что Нэнси из соседнего дома нравятся мои розовые кусты? Эта женщина терпеть не может мои розовые кусты. Она завидует им уже десять лет.

Вот дерьмо.

— Кстати, о способности видеть твою чушь насквозь, — продолжает она. — Только не говори мне, что ты не живешь полной жизнью из-за этой нелепой влюбленности в Айзека.

Я вспыхиваю, мой взгляд в панике обегает комнату. Эта безумная влюбленность была самым страшно охраняемым секретом столько, сколько я себя помню. Семья без устали дразнила меня за это, но с тех пор как мне исполнилось восемнадцать, эта тема стала запретной, особенно для Остина.

Мой брат ненавидит ее.

Как только речь заходит об этом, он сразу же замолкает, и поэтому я стараюсь не упоминать об Айзеке, когда рядом Остин. На самом деле мы никогда не говорили об этом, и он не уделил мне времени, чтобы объяснить, почему он так категорически против этой идеи. Но я полагаю, что это все равно не имеет значения. Айзек знает, что я под запретом, так же как и я знаю, что он под запретом. Разница лишь в том, что Айзек никогда не смотрел на меня как на нечто большее, чем просто как на младшую сестру.

— Мам, — ругаюсь я, понижая тон. — Нам действительно обязательно говорить об этом сейчас? Остин может войти в любой момент.

— Пожалуйста, — усмехается она. — Твой брат не вернется сюда в ближайшее время, не сейчас, когда он боится столкнуться с моим гневом за опоздание. А теперь расскажи мне то, что я хочу знать, или у меня не будет другого выбора, кроме как продолжать спрашивать, и, кто знает, Айзек скоро будет здесь, и вопрос может случайно сорваться с моих губ прямо посреди обеда.

Я одариваю ее тяжелым взглядом.

— Ты бы не стала.

Она смотрит в ответ, и ее взгляд такой же свирепый, как и мой.

— Хочешь поспорить?

Черт.

Если я чему-то и научилась за последние двадцать два года, так это тому, что нельзя бросать вызов маме, потому что я проигрываю. Каждый. Чертов. Раз.

Выпустив тяжелый вздох, я приваливаюсь спиной к стойке, сдирая с себя слои тщательно наложенной маски и позволяя ей увидеть настоящую боль в моих глазах, агонию от того, что я так отчаянно люблю кого-то, но не могу кричать об этом с крыш. От того, что я не имею возможности почувствовать его прикосновения, его любовь. Это самое мучительное, что я когда-либо испытывала, и я без сомнения знаю, что это никогда не пройдет.

— Это не нелепое увлечение какой-то маленькой девочки, мам, — бормочу я. — Больше нет. Я была по уши влюблена в него с тех пор, как себя помню, и не знаю, как это остановить.

— О, милая, — говорит она, подходя ко мне и заключая в теплые объятия.

— Я знаю, что этого никогда не случится, что это не может произойти, но я не знаю, как переступить через это. Как мне приучить свое сердце не любить того, кого я всегда так сильно хотела?

— Прости меня, милая. Я действительно хотела бы, чтобы у меня были ответы для тебя, — говорит она мне, ее рука двигается вверх и вниз по моей спине, совсем как раньше, когда она пыталась успокоить меня маленькой девочкой. — Все, что я знаю, — это то, что тебе нужно попробовать. Тебе нужно найти другую версию счастья. Оно где-то рядом. Путешествие заключается в том, чтобы узнать, где, но настоящее приключение — это то, что произойдет, когда ты его найдешь.