Пробуждение сердца

14

Под хлещущим ливнем Хью и его люди встретили нападавших сверкающей сталью. Лишь немногие из отряда имели военный опыт, большинство были незадачливыми торговцами и безработными ремесленниками. Но они были хорошо вооружены, а дополнительную силу придавала им последняя надежда устроить свою жизнь на Cевере. И тем не менее Хью был поражен их решимостью и отвагой перед лицом смерти.

Атака, сколь яростной она ни была, закончилась так же внезапно, как началась. Под проливным дождем невозможно было оценить количество нападавших. Они просто исчезли, растворившись в ливне и в чаще леса.

Всадники Хью объезжали поле недавней битвы, перекликаясь сквозь шум дождя и раскаты грома. Одна из повозок потеряла колесо в топкой обочине. Лошади скользили на раскисшей глинистой дороге и испуганно ржали. Вспышки молний выхватывали из сумрака застывшие в неестественных позах тела убитых.

Поравнявшись с коляской, Хью крикнул, наклонившись к окошку:

– Вы там живы?

Услышав голос жены, а потом Алисы, он понял, что они перепуганы, но целы и невредимы. Он хотел успокоить их, но рядом остановилась лошадь Румолда и, поскользнувшись, задела крупом его коня. Тот прянул в сторону, но Хью осадил жеребца, натянув поводья.

По лицу Румолда струился дождь.

– Будем их преследовать? Или разобьем лагерь? Они могут повторить атаку! – отрывисто прокричал он сквозь шум дождя и ржание лошадей.

Хью снова осадил коня.

– Разобьем лагерь. Где Мартин? Скольких людей мы потеряли?

– Я здесь, милорд, – отозвался появившийся из темноты Мартин. – Убитых нет, раненых трое, – доложил он, щурясь от брызг дождя, летящих в лицо.

– Тяжело они ранены? – Вспыхнула молния, и Хью почувствовал, как задрожал под ним конь.

Лошадь под Мартином испуганно шарахнулась в сторону, но он повернул ее назад и крикнул:

– Нет, все будут жить!

Мимо проходили люди, ведя за собой лошадей. Хью подозвал одного из них и передал повод своего коня. Мартин и Румолд тоже спрыгнули на землю и зашлепали по грязи за своим господином. На месте стычки они насчитали восемь убитых разбойников.

Путники провели беспокойную ночь, вглядываясь в темноту и поминутно хватаясь за оружие при малейшем подозрительном шуме, но все было спокойно, лишь шуршал дождь, да глухо рокотала удалявшаяся гроза.

Санча не выпускала Хью из виду, наблюдая за мужем из окошка коляски, а позже настояла на том, чтобы он спал в экипаже, возле дверцы, чтобы ужасные разбойники, напавшие на них, не смогли подкрасться в темноте и убить их с Алисой.

Когда забрезжило серенькое сырое утро, они нашли только шестерых убитых. Очевидно, двое были не настолько безнадежны, как казалось, и уползли, чтобы соединиться с сообщниками или умереть в чащобе.

На протяжении всего дня путники встречали сожженные деревни. Время от времени они останавливались, чтобы предложить посильную помощь пострадавшим. Уцелевшие – несчастные и окровавленные крестьяне – рассказывали о нападениях разбойников, хозяйничавших на границе. Эти люди не считали себя ни шотландцами, ни англичанами, грабя и убивая и тех, и других.

Слушая ужасающие рассказы крестьян об убийствах и насилии, Хью предположил, что накануне они стали жертвой нападения небольшого разбойничьего отряда, двигавшегося с награбленным добром на север. Благодарение Богу, что они не встретились с основными силами, иначе не миновать бы им участи крестьян.

Готовность Санчи помогать этим несчастным, бежать по грязи к рыдающим женщинам и детям, чтобы утешить их, не осталась незамеченной. Ее ужас и потрясение скоро сменились состраданием, которое не знало языковых барьеров и служило примером для остальных, особенно для Хью.

На одной из ферм он потерял из виду свою жену, а когда нашел стоящей в грязи рядом с крестьянкой, оплакивающей убитого сына, сердце его болезненно сжалось.

Путешественники медленно продвигались на север по диким, бесплодным землям. Насколько хватало глаз простирались вересковые пустоши; хотя стояла весна, все живое, казалось, избегало этих мест. На другой день они достигли подножия холмов, где когда-то прошли легионы римского императора Адриана.

Эвистоунский замок и расположенное близ аббатство поразили Санчу своей заброшенностью и угрюмым видом. Замок сиротливо стоял в окружении лесов, и Санча лишь могла вообразить, насколько одиноко чувствует себя тут человек зимой.

Тяжелое чувство, которое она испытала при взгляде на Эвистоунский замок и аббатство, только усугубилось при виде их обитателей. Старики и мальчишки, которые появились из-за каменных и земляных оборонительных валов, были нечесаны и одеты чуть ли не в лохмотья. Они были похожи скорее на кучку сброда, нежели на крестьян знатного феодала, и, несмотря на приветственные крики, коими они встречали хозяев, не меньше напугали Санчу, чем лесные разбойники с их воплями и искаженными яростью лицами.

Немногочисленные обитатели аббатства, всего семеро монахов, тоже вышли встречать молодого лорда, своего нового главу и, в сущности, настоятеля. Они тоже, как и люди замка, были или стариками, или совсем зелеными юнцами.

Один из братьев, семидесятилетний по меньшей мере старик с косящими глазами и огромным красновато-сизым носом, подошел по чахлой траве, чтобы приветствовать Хью.

– Я брат Малком, – сказал он. Венчик волос вокруг его лысины белел, как снег; на нем была сутана из грубого полотна и сандалии. – Поскольку я старший из братии, – объявил он, – мне поручено говорить от лица всех. Мы с надеждой приветствуем тебя, милорд. Долгие месяцы наше аббатство вкупе с этим поместьем не знало руки хозяина, словно корабль без ветрил. Хвала Господу и всем святым, чьими попечениями ты благополучно достиг наших краев!

Этим приветствием хозяину, можно сказать, и ограничились. Мужчины и мальчишки, прибежавшие с полей при появлении неизвестных и занявшие было оборону за валами, стояли, как и монашеская братия, словно язык проглотив, и настороженно смотрели на прибывших.

Слуги, обитавшие в замке, которых было одиннадцать человек, не считая полдюжины или около того детей, вели себя точно так же – стоически молчали и бросали подозрительные взгляды на приезжих. Женщины были не более разговорчивы, чем мужчины; не отличались от взрослых и дети, которые, смотря по возрасту, или прятались за юбки матерей, или молча стояли рядом с ними.

Эвистоунский замок был стар и убог, с плесенью по углам и тесными сумрачными комнатами. Дородная служанка, неразговорчивая и угрюмая, повела Санчу и Алису по дому.

Новая хозяйка замка подавленно молчала, переходя из комнаты в комнату. Столь жестоким оказалось ее разочарование, что она готова была расплакаться. Никогда Санча не поверила бы, что ей придется жить в таком жалком месте. Последний из крестьян ее отца, думала она с горечью, и тот жил в лучших условиях.

Немногочисленные окна замка, не имевшие стекол, представляли собой просто щели в стенах. Некоторые были закрыты тяжелыми ставнями, другие – лишь занавесями. В комнатах стоял затхлый запах пыли и запустения. Возведенный из камня, замок представлял собой огромный прямоугольник, разделенный, за исключением главного зала, коридорами, куда выходили двери многочисленных комнат.

По широкой деревянной лестнице они поднялись во второй этаж. Окна здесь были шире и все снабжены ставнями, хотя комнаты, кроме гостиной, походили одна на другую, как близнецы. Был еще третий этаж, скорее похожий на чердак и населенный одними мышами и пауками. Жилая часть – унылая гостиная, через которую можно было пройти в господскую спальную, гардеробная с уборной и семь или восемь небольших комнат – наводила тоску своей серостью и однообразием.

Потребовалось несколько часов, чтобы путники хоть как-то устроились на новом месте, которому предстояло стать их домом. Когда вещи Санчи – узлы и обитый железом сундук – втащили по деревянной лестнице наверх, в спальню, они с Алисой принялись наводить там порядок.

Позже они послали слугу за водой, стащили с себя пропитавшиеся дорожной пылью платья и выкупались. Синее платье Алисы было у нее единственным, и ей пришлось надевать ночную рубашку. С какой радостью Санча подарила бы служанке какое-нибудь из своих платьев, но куда там, ни в одно Алиса не смогла влезть.

Что до Хью, то остатка дня ему едва хватило, чтобы сделать намеченное. Он успел пройти с братом Малкомом по аббатству, осмотреть конюшни, сады и взглянуть издали на принадлежавшие теперь ему пашни и леса.

На обратном пути к аббатству старый монах выглядел усталым. Он шел с трудом, задыхался, но непременно желал рассказать молодому человеку, шагавшему рядом, историю бывшего хозяина Эвистоуна.

– Звали его Джон Ламли, – тяжело дыша, говорил старый монах. – Мне говорили, что он был фаворитом короля Ричарда. Но, когда Ричард лишился короны, Джон Ламли лишился не только всех своих земель, но и головы.

Брат Малком остановился, чтобы отдышаться, затем они продолжили путь.

– Насколько я знаю, – сказал он, – Джон Ламли никогда не был в Эвистоуне. Полагаю, он обладал множеством более прибыльных поместий. Я слышал, он жил при дворе. Так что хозяйничал в Эвистоуне его управляющий, низкий человек, неугодный даже Создателю, который простирает свою милость на всех грешников. Когда управляющий узнал о смерти Ламли, то собрал все, что было ценного, и скрылся, никто не знает куда.

Старый монах снова остановился, чтобы перевести дух.

– Вот! – воскликнул он, показывая рукой на монастырское кладбище. – Следуйте за мной, я представлю вам свидетельство его богомерзких дел. – Брат Малком заковылял вперед. – До управляющего дошли легенды, что римских легионеров, похороненных здесь, клали в могилу в золотых шлемах. И посмотрите, что он сделал!

Подойдя ближе, Хью увидел, что земля усыпана человеческими костями: осколками черепов и обломками ребер, фалангами пальцев и позвонками, белевшими в высокой траве.

– Я пытался убедить его, что золота здесь нет, но он не хотел мне верить.

Хью оглядел оскверненное кладбище: развороченная земля заросла травой и сорняками.

– Почему же вы не погребаете кости?

– Увы, надо было это сделать, – с готовностью согласился монах. – Но как я мог узнать, были ли эти легионеры истинными христианами? Дважды посылал я прошение епископу разрешить захоронение, но он так и не ответил. – Старый монах продолжал говорить о легионерах. Видно было, что этот предмет чрезвычайно занимал его. При упоминании о легионерах его выцветшие глаза загорались чуть ли не фанатичным огнем. Он рассказал Хью о найденной им монете: – Она валялась на земле, будто кто обронил ее только вчера. Это было вон там, – махнул он рукой в направлении пустоши позади сада.

Они продолжали путь, проходя мимо могил истинных христиан. Над весенней травой торчали верхушки источенных непогодой надгробных камней. В отдалении, среди заросших холмиков, бродили овцы, и в вечереющем воздухе раздавалось тонкое блеяние ягнят. Напоследок они остановились у железных, украшенных завитушками ворот.

Брат Малком, щурясь на заходящее солнце, оглядел еще раз кладбище, неровные ряды могильных холмиков среди деревьев. Вид овец и блеющих ягнят заставил его задуматься.

– Среди смерти пребывает жизнь, – заметил он. И, повернувшись к Хью, спросил: – Или наоборот? Я все время забываю, как правильно.

Хью не знал этого евангельского изречения, в чем с улыбкой и признался, шагая с братом Малкомом по дорожке, ведущей к монастырскому саду. Вдоль дорожки, как часовые, стояли столетние тисы.

– Это апостолы, – сказал монах, улыбаясь и любовно касаясь стволов. – Вот Иоанн, вот Петр, а вот Павел.

Подойдя к заросшему саду, они увидели плечистого человека с квадратным лицом, бедно одетого и державшего в руках то, что когда-то было кожаной шляпой. Человек сидел на каменной скамье среди розовых кустов. Завидев идущих, он бросился им навстречу.

– Брат Малком! – вскричал он. – Правда ли то, что я слышал? В Эвистоун прибыл новый хозяин? – И прежде, чем монах успел ответить, человек выпалил: – Паренек, который помогает мне, клялся, что не врет. Ты должен пойти со мной к новому господину, брат Малком. Разве справедливо, что я несу наказание за дела управляющего? Ты должен пойти со мной и сказать, что я честный человек.

– Я твой новый господин. Я хозяин Эвистоуна, – сказал Хью человеку, на лице которого мгновенно выразился испуг. – И если ты, как утверждаешь, человек честный, то тебе нечего бояться меня.

Человек неуклюже поклонился.

– Я не подведу вас, милорд. Мы с моими ребятами не потеряли этой весной ни одного ягненка. Бог свидетель, я честный человек. А шерсть я не трогал, это управляющий украл ее.

Хью заметил в стороне подростка и старика, выжидательно смотревших на него. Одеты они были в такие же грубые одежды и в руках теребили такие же потрепанные шляпы, что и переминавшийся с ноги на ногу пастух.

– Он говорит правду, – вздохнул брат Малком, с кряхтеньем опускаясь на скамью. – Юан – хороший человек, настоящий христианин. Можешь быть спокоен за свой скот. Его с помощниками не в чем винить. В этом году от шерсти будет хороший доход, не то что при жулике управляющем.

Несколько раз с чувством поклонившись молодому господину и монаху, пастух Юан ушел. За каменными воротами господского сада к нему присоединились поджидавшие его мальчик и старик.

Солнце клонилось к горизонту, заливая заросший сад мягким светом. Брат Малком, с трудом поднявшись со скамьи, пообещал:

– Завтра, милорд, я принесу хозяйственные книги аббатства. Теперь они твои. Боюсь, я плохо их вел. Глаза у меня уже не так остры, как прежде, а рука – не так тверда. Увы, нет у меня таланта каллиграфа, и почерк мой неказист. Но ты все увидишь сам.

В воздухе поплыл хриплый гул колокола храма при монастыре, созывая обитателей округи на вечернюю молитву. Хью совсем не жаждал корпеть над хозяйственными книгами, которые, как он был уверен, велись на латинском языке. Распростившись с монахом, который остался в саду, он направился к замку.

Там кипела жизнь. Люди Хью собирались за длинным столом в обеденном зале, чтобы поужинать со своим молодым господином и обсудить планы на будущее. Так как за этот стол уже больше года не усаживалось столько народа, на кухне царила некоторая растерянность. В конце концов слуги принесли то, чем сами питались последние скудные месяцы: ячменную похлебку с бараниной, овсяные лепешки, сыр и перестоявший сидр.

Санче и Алисе еду подали наверх, в гостиную. При виде того, что им принесли, Санча брезгливо сморщила нос; даже Алиса, не отличавшаяся привередливостью в еде, заметила:

– У нас в Суррее свиней и то лучше кормят.

Жалея себя и перемывая косточки здешним поварихам, они поужинали и, достав доску, принялись за игру.

Вскоре совсем стемнело, и пришлось зажечь вторую свечу, чтобы лучше видеть фишки и доску. Девушки откровенно зевали, а внизу, не стихая, звучали голоса и смех мужчин.

Сидя на подушках у громадного и пустого камина, Санча с Алисой продолжали играть. Наконец – час был уже довольно поздний, и они клевали носом – появился Хью с масляной лампой в руке. Он был обнажен по пояс, и волосы у него были еще влажные после мытья. Хью, Мартин и остальные мужчины смыли с себя дорожную грязь в примыкавшем к кухне помещении, к великому удовольствию служанок, многие из которых были вдовами.

– Можно Алису устроить на ночь не на соломенном тюфяке, а как-нибудь получше? – спросила Санча, с волнением ощущая на себе его пристальный взгляд.

Хью продолжал стоять в дверях, явно ожидая, что Алиса уйдет.

– У нее есть своя комната и собственная кровать.

Санча с несчастным видом посмотрела на служанку.

– Но если она понадобится мне ночью?

– Ты сможешь ее позвать, она будет недалеко, – твердо сказал Хью, всем своим видом пресекая дальнейшие возражения жены.

Видно было, что он уже все решил. Санче оставалось лишь с тоской наблюдать, как Алиса покорно встала, взяла свечу и вышла.

Звук захлопнувшейся за Алисой двери заставил Санчу вздрогнуть. Она слышала, как поскрипывают половицы под тяжелыми шагами мужа. При тусклом свете единственной оставшейся свечи она собрала фишки в середине доски, переставляя их по одной, чтобы оттянуть неизбежное. Несколько недель, пока длилось их путешествие, Алиса и даже Мартин всегда были рядом, спали если и не в одной комнате с ними, но в нескольких шагах от них.

«И вот теперь, – подумала Санча, – впервые после брачной ночи мне придется остаться наедине с мужем». Воображение рисовало картины одну кошмарнее другой.

В том напряженном состоянии, в котором она пребывала, звуки приобрели какую-то особую четкость и ясность. Санча слышала, как Хью ходит по спальне, стук открывающихся ставен, ржавый протест петель. Ее взгляд скользнул с веселого узора игральной доски на догорающую свечу, которая скоро должна была погаснуть, и тогда она останется в темноте.

Она была почти в отчаянии. Ведь должен же муж понимать, раздумывала Санча, что она еще не вполне оправилась от ежемесячного недомогания. Санча была очень стыдлива и избегала разговоров на подобные темы даже с такими близкими подругами, как Мари и Алина. На какой-то миг она представила себе, как скажет об этом мужу. Да она со стыда сгорит! Нет, это совершенно невозможно.

Еще с дюжину подобных, рожденных паникой мыслей промелькнули в ее голове, как вдруг она поняла, что до нее не доносится ни единого звука. Что-то, может, инстинкт, заставило ее поднять глаза. Хью стоял в дверях, разглядывая ее, – высокий, как башня, силуэт в свете лампы, горевшей за его спиной.

– Завез я тебя неведомо куда. Жить здесь впору лишь простолюдинам.

У него был такой проникновенный голос, что она вмиг забыла о своих страхах, но не знала, что сказать в ответ. Слова не шли у нее с языка. Перед ужином Санча гуляла в крохотном господском саду, где стояла деревянная статуя Пресвятой Девы и солнечные часы, едва видневшиеся среди высокой травы, заполонившей сад. И так как ничто больше не показалось ей примечательным в этом жалком поместье на дальней границе страны, она сказала:

– Сад, если за ним ухаживать, будет очень красив, и даже дом, если постараться, можно сделать более уютным. – Она была смущена, понимая, что он, как человек гордый, таким способом извинялся перед ней.

Хью молча постоял, потом наконец спросил:

– Почему ты не отворила ставни? Здесь душно.

– Думаю, надо открыть. – Санча не стала объяснять, что они с Алисой пытались это сделать: дергали ставни, толкали – но безуспешно.

Вместо этого она, не говоря ни слова, смотрела, как он шагнул к окну, загремел задвижкой. Ставни распахнулись, и ее коснулась волна прохладного воздуха.

Хью подошел и стал перед ней.

– Ты выглядишь такой же усталой, как я. Ложись спать.

В этот миг свеча, догорев, последний раз мигнула в лужице воска и погасла. Час настал, и ничего не оставалось, как идти с ним в спальню, где светила лампа. Санча быстро юркнула в огромную квадратную кровать, мимолетно увидев его нагое тело, и, свернувшись калачиком, уставилась в темную закопченную стену и черный провал пустого камина.