8

Де Северье внезапно побледнел, взволнованный, пожалуй, еще больше, чем Хью. Он быстро шагнул вперед и обратился к королеве на родном языке:

– Мадам, ради всего святого! Я все силы положил на достижение благородной и милосердной цели – устройство брака моей дорогой племянницы. Вы не видели Доминик и не можете представить, сколь тяжко и достойно сострадания ее положение.

Некоторое время они говорили, порою вполголоса, но весьма горячо, споря о чем-то. Хью не понимал ни слова, ибо разговор происходил на французском. Наконец де Северье повернул голову и взглянул на Хью; на его губах играла загадочная улыбка.

– Мессир, соблаговолите подойти ближе.

Хью приблизился; нервы его были напряжены до предела. Фрейлины, стоя по бокам кресла королевы, пристально смотрели на него.

– Мадам согласна. Она дает разрешение на брак, – с победной улыбкой объявил де Северье. – Я убедил королеву, что вы будете заботиться о нашей дорогой Доминик и служить ей со всей преданностью, каковой требует священный долг супруга.

Изабелла перевела взгляд на Хью и протянула унизанную тяжелыми перстнями ручку для поцелуя. Было в манерах этой девочки, почти еще ребенка, что-то утонченное, величественное.

Хью почтительно взял ее руку и, галантно поклонившись, коснулся губами тонких холодных пальцев. Он поднял голову, и на мгновение их глаза встретились.

Девочка моргнула, ее глаза влажно блестели в пламени светильников.

Хью отступил на шаг, еще раз поклонился и произнес:

– Мадам, поскольку вы великодушно разрешаете мне радеть о здоровье и благополучии леди де Северье, позвольте заверить, что на свете нет другого человека, который столь же ревностно выполнил бы свое обязательство окружить ее заботой и нежностью, нежели я.

Губы Изабеллы задрожали, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам.

Она, казалось, не слышала де Северье, переводившего слова Хью, и внезапно сделала слабый знак рукой, повелевая им удалиться.

Хью вернулся в покои отца. Он чувствовал себя не в своей тарелке, расхаживая по замку в парчовом платье, и горел желанием вновь облачиться, как подобает рыцарю, в кожаные камзол и штаны.

Уильяма Кенби он застал за чтением. Глядя на него, Хью удивлялся не столько тому, что отец, оказывается, был способен сидеть вот так, с книгой в руках, сколько себе, ни разу не подумавшему об отце просто как о человеке.

– Ну как, дала она согласие на брак? – поинтересовался Кенби, захлопывая книгу.

Хью ответил спокойной улыбкой. Стащив с головы дурацкий берет, он размахнулся и зашвырнул его на огромный сундук, стоявший у двери.

– По крайней мере, так мне сказали. Я и двух слов не понял из их речей. – Проходя по комнате, он заметил кувшин с вином в буфете. – Можно? – осведомился он, беря кубок с полки над кувшином.

– Налей-ка и мне, – сказал, кашлянув, Кенби. Он положил книгу и устроился поудобней в кресле. – Я позволил себе послать слугу забрать твои вещи из казармы.

– Зачем? – спросил Хью, протягивая ему наполненный кубок.

– Суинфорд отвел тебе комнаты в замке, – ответил Кенби, принимая кубок.

– В самом деле? – Хью удивленно поднял брови. – Где? – спросил он, опускаясь в кресло.

Кенби поднес кубок к носу и понюхал.

– Не какая-нибудь дешевка, а настоящая мальвазия. Запах, правда, мерзкий, но крепка дьявольски! Дома, в Лондоне, у меня хранится хороший запас бордо с виноградников моей новой жены. Бордо – вот где теперь делают настоящее вино.

Хью сделал глоток и пожал плечами.

– Я пивал и похуже. – Он вернулся к интересующей его теме: – Мне сегодня спать на новом месте?

– Ах да, забыл сказать: твои комнаты в конце коридора, – Кенби повел рукой, в которой держал кубок. – В конце концов, не можешь же ты привести новобрачную в казарму.

– Вообще я предпочитаю солдатское братство, – фыркнул Хью.

Он совсем не думал об этой стороне брака. Ему в голову не приходило, что кто-то может ожидать от него исполнения супружеских обязанностей. Сейчас его мысли были заняты совсем другим. Он отпил большой глоток вина и сказал:

– Мне кажется, маленькая королева вполне может отменить свое решение. Я не слишком ей понравился. Дата бракосочетания еще не назначена.

– Церемония состоится завтра на рассвете, – уверенно произнес отец.

– Откуда вы знаете? – спросил Хью, взглянув на него.

– Суинфорд все устроил: будет и священник, и свадебный стол, и музыканты. Часа не прошло, как он был здесь, сидел там, где сидишь ты. – Лорд Кенби отпил из кубка, облизнул губы. – Жаль, что большинство придворных уже уехали, – задумчиво проговорил он, – они сопровождают Болинброка, отправившегося в Вестминстер. Но ничего, осталось более чем достаточно, чтобы устроить добрую пирушку. Парламент не соберется до дня святого Георгия, так что они еще успеют в Лондон.

Хью и новообретенный отец выпили еще по кубку, потом еще. Кенби, похоже, потянуло на воспоминания.

– Помнишь тот день, когда я застал тебя и братьев дерущимися из-за лисенка, которого они поймали в капкан?

– Помню, – ответил Хью. Он много лет не вспоминал об этом случае.

– Я был на соколиной охоте, – продолжал Кенби, откинувшись в кресле, – и вернулся очень вовремя. Я уж думал, они убьют тебя. Хотя нет, ты был бесстрашный чертенок. Они избили тебя в кровь, но ты в конце концов отвоевал-таки лисенка, я не ошибся?

Хью улыбнулся и поднял кубок.

– Они не имели права убивать его, – подвел он итог давнишней истории.

Старший Кенби тихонько посмеивался. Наконец он сменил тему и заговорил о своей молодой жене, о радостях любви и со смехом намекнул Хью, что любовные утехи – это то, что нужно сейчас леди де Северье. Порассуждав на эту тему, он перешел к землям на Севере, ссоре с сыновьями и ненависти к своему сеньору, графу Нортумберлендскому.

Хью слушал, украдкой зевая и отвечая редкими репликами, когда Кенби спрашивал его мнение. Говорит и говорит, думал про себя Хью, никак не остановится. Он силился не задремать, слушая рассуждения отца, а сам размышлял, не совершил ли он непростительной глупости, взвалив на себя заботу о душевнобольной девушке и поместье, нуждающемся в защите от вражеских набегов.

В другом крыле замка, в комнатах Томаса Суинфорда, толпились слуги: приготовления к свадьбе были в полном разгаре. Прихожую загромождали сундуки с приданым и нарядами невесты, еще раньше доставленные из покоев королевы. Несколько слуг стояли возле сундуков в ожидании распоряжения нести их в комнаты жениха.

В комнате больной не смолкали женские голоса. Здесь суетились сразу восемь служанок, которые, сталкиваясь и мешая друг дружке, мыли и наряжали беспомощную невесту.

Вбежала молоденькая служанка с волосами, перетянутыми желтой лентой, и сообщила:

– Слава святому Иоанну, дождя нет, но туман – как молоко!

Сообщение вызвало у женщин живую реакцию: со всех сторон раздавались вздохи облегчения.

– По крайней мере, шлейф ее подвенечного платья не пострадает, – заявила одна из служанок, а другая заметила:

– И то хорошо, что она не будет выглядеть как мокрая курица.

– Жаль, – вздохнула юная служанка, – никто не увидит ее платья, когда она поедет в храм.

Все дружно с ней согласились, потому что платье действительно было замечательное: из бархата цвета сапфира, расшитое серебряными розами и усыпанное сверкающими бриллиантами. Глазам было больно смотреть на него, так оно сверкало и переливалось, отчего в углу, где оно лежало, ожидая, когда его наденут на невесту, казалось, было светлее.

Между разговорами, которые вертелись вокруг одного – Санчи и ее свадьбы, – женщины подвели ее к медной ванне, усадили в теплую надушенную воду, доходившую ей до груди. Ее вымыли, умастили тело благовониями, растерли полотенцами, тщательно расчесали и уложили еще влажные волосы, положили румяна на бледные щеки и затянули на ней корсет.

До того как началась вся эта суета, Санча пришла в себя все в той же незнакомой комнате и обнаружила нечто новое в своем состоянии. Тошнота и головокружение прошли, но с памятью по-прежнему было плохо. Как ни пыталась она сосредоточиться, не могла вспомнить ни того, как попала в Виндзор, ни чего-либо похожего на обручение, ни человека, за которого предстояло выйти замуж.

Служанки были очень терпеливы, отвечая на ее бесконечные расспросы. Они сердечно утешали и успокаивали ее. Но некоторые вопросы, а именно те, которые касались короля Ричарда и мадам Изабеллы, они намеренно пропускали мимо ушей. Толстуха Дельфина расхаживала по комнате, зорко поглядывая на служанок, ловила каждое прозвучавшее слово. Не раз Санча замечала, как она устремляла тяжелый взгляд на какую-нибудь слишком разговорившуюся девушку, и та внезапно замолкала.

Одна из служанок, опустившись на колени, надевала на ноги Санче расшитые шелковые туфельки, другая тем временем набросила фату из тончайшего шелка на ее черные волосы и прижала сверху изящным, шелковым же, обручем.

Наверное, сапфировый цвет платья, которое Санча привезла с собой из Франции, а может быть, мягкий шелест его бархата пробудили в ней воспоминания о доме, где прошло ее детство, и отъезде с родины четыре долгих года тому назад. Как живо она ощутила сейчас тот восторг, который испытала, узнав, что ей выпала честь сопровождать маленькую Изабеллу в качестве фрейлины! Как странно, думала она, что помнятся такие далекие события, но то, что произошло совсем недавно, словно тонет в тумане.

Санча не чувствовала реальности предстоявшего бракосочетания, пока ее не проводили во двор, где гарцевали всадники, в дыму факелов походившие на призраков. Они были в весьма приподнятом настроении и громко переговаривались – казалось, их голоса раздаются со всех сторон.

– А вот и красотка невеста! – во всеуслышание объявил один из всадников. Санча быстро обернулась на хриплый голос и увидела толстяка, который, привстав на стременах, разглядывал ее сквозь желтоватый смолистый дым. Внезапно ею овладел ужас.

– Что же ты не сказал нам, что она так мила, пройдоха? – рявкнул, словно в бочку, толстяк. – Я бы сам на ней женился.

– Старый похабник, – отозвался молодой человек в пурпурном берете, с силой осаживая горячую лошадь, которая приплясывала под ним, пугая снующих по двору слуг. – Мало тебе жены и двух любовниц!

Из тумана, смешанного с дымом, появился третий. У него было вытянутое лицо и впалые щеки; каждое его движение сопровождалось позвякиванием колокольчиков.

– Ха, он ищет такую, с которой мог бы сладить! – бросил он с сарказмом.

Толстяк взвыл от негодования; остальные всадники вновь скрылись в тумане. Томас Суинфорд, который тоже был верхом, повернулся в седле и спросил всадника со впалыми щеками:

– Пьер, ты, полагаю, сделал, что было тебе поручено?

Человек не проронил ни слова в ответ, лишь скривился в отвратительной усмешке.

– Что ж, – заговорил было Суинфорд, но тут находившаяся поблизости лошадь заартачилась и налетела на другую. Конь под Суинфордом метнулся вперед, едва не выбросив его из седла.

– Болван неотесанный! – заорал Суинфорд. – Держи ее крепче и веди сюда, к невесте. Поживей!

Санча, озадаченная и потрясенная, увидела богато убранную лошадь, которую вели к ней. Сердце у нее защемило от страха. В ушах стояли смех и грубые голоса окружающих. Она судорожно вздохнула, чувствуя на губах сырость тумана, и взмолилась, чтобы злобный толстяк не оказался ее женихом.

Слезы жгли ей глаза, она сжалась от отвращения. Девушка подняла руку, чтобы смахнуть слезы, но не успела этого сделать. Слуга, только что получивший выволочку, остановил перед нею лошадь, а другой подхватил сильными руками и посадил в седло.

Лишь теперь она заметила среди всадников нескольких дам. По-видимому, они должны были составлять ее свиту. В свете пылающих факелов их ярко накрашенные лица, расплывающиеся у нее перед глазами, казались масками. Это не были придворные дамы короля Ричарда – она не знала ни одной из них.

Санче было обещано, что ее не выдадут замуж против воли. Сейчас она чувствовала себя покинутой всеми, одинокой в целом мире. Она молилась лишь об одном: чтобы будущий ее супруг не был слишком груб, слишком толст или слишком стар. Она сама была свидетельницей подобной трагедии. Ей было десять лет, когда ее четырнадцатилетнюю сестру увезли всю в слезах в Анжу, чтобы выдать за вдовца втрое старше ее.

В веселом расположении духа кавалькада выехала со двора. Впереди, оживленно болтая, ехал Суинфорд. Густой влажный туман смягчал звон копыт, скрадывал резкие очертания черных на фоне светлеющего неба зубчатых стен и башен замка, оставшегося позади.

Перед храмом пылали факелы, высвечивая его величественные колонны. У огромных, распахнутых настежь дверей ждала небольшая кучка людей. Поодаль, в мрачном сумраке церковного двора, виднелись смутные фигуры – главным образом любопытные слуги и несколько нищих, ожидавших получить от свадебной процессии несколько монет.

Уильям Кенби равнодушно разглядывал причудливо изукрашенный фасад храма. Он глубоко вздохнул, пробегая взглядом по каменным фигурам фантастических животных и склоненных святых, едва видимым сквозь туман. Запах ладана, доносившийся из храма, мешался с едким дымом смоляных факелов.

Кенби закашлялся и поднес руку ко рту. Время тянулось невыносимо медленно. Он прошелся вперед, вернулся, встал, заложил руки за спину, потом наклонился к сыну и негромко спросил:

– Кольцо не забыл?

Кольцо, о котором справлялся Кенби, было с крупным кроваво-красным рубином и принадлежало его первой жене. Он вручил его Хью накануне вечером, сказав:

– Думаю, что кольцо принадлежало твоей матери. – Правда, к тому времени он был уже изрядно пьян.

Хью похлопал себя по груди, нащупал во внутреннем кармане камзола кольцо и утвердительно кивнул. В это мгновение послышались неясные голоса и стук копыт, оповещавшие о том, что прибыл свадебный кортеж. Он обернулся на шум и вгляделся в туман.

Епископ в просторном шелковом облачении прочистил горло и что-то быстро сказал служкам. Из тумана появились всадники, въехали во двор и спешились.

Взгляд Хью остановился на тоненькой неясной фигурке девушки, окруженной дамами. Две из них поддерживали длинный шлейф платья, две другие шли по бокам невесты, сопровождая ее к храму. Первое, что отметил Хью, – его невеста ни толстая, ни хромая, а когда ее лицо выплыло из светящегося тумана, он увидел, что она поразительно хороша собой.

Неизвестно почему, сердце Хью болезненно сжалось. Мгновение он стоял в полном замешательстве. Голос епископа заставил его очнуться, и он быстро подал ей руку.

Санча, прежде не замечавшая его, вздрогнула, почувствовав чужое прикосновение. Сердце ее оборвалось. Она ничего не видела от слез – только темный силуэт, казавшийся огромным в застилавшем глаза тумане. Вокруг слышался шорох одежд и шарканье ног: все занимали свои места на ступеньках храма. В горле у Санчи стоял ком, ее пальцы, которые жених сжимал в своей руке, словно окаменели. Она не осмеливалась поднять глаза на него, боясь того, что может увидеть.

Но любопытство пересилило страх, и Санча искоса взглянула на Хью, потом еще раз. Нет, он был ей незнаком – молодой, высокий, довольно приятной наружности, но все же прежде он ей не встречался. Она смотрела, как он осеняет себя крестным знамением, как шевелятся его губы, произнося молитву. «Нет, – решила она, – ни единой знакомой черты». Не мог он ежедневно навещать ее, как это утверждал лекарь. Она никогда, никогда не видела его.

Толстое багровое лицо епископа расплывалось у нее перед глазами, его слова текли как вода, не затрагивая сознания. Все мысли покинули ее, вытесненные потрясением от неизбежности происходящего и пониманием того, что ее невинная прежняя жизнь безвозвратно ушла в прошлое. Сердце у нее замерло от страха, и, когда настало время повторять слова обета, губы едва двигались. Так или иначе, теперь она была супругой незнакомца, стоявшего рядом с ней.

Наконец новобрачные и сопровождающие их вошли внутрь храма, где должна была вскоре начаться служба. Огни множества свечей отражались в разноцветных стеклах окон; смутно виднелись фигуры святых в нишах, опоясывавших стены.

Хью подвел ее к алтарю – взволнованный, будучи не в состоянии смириться с тем, как жестоко судьба обошлась с этой девушкой, лишив ее рассудка. Она была прекрасна и нежна; при взгляде на ее лучистые глаза, сочные губы его сердце начинало сильней биться в груди.

Когда шарканье ног и гул голосов стихли, раздался звучный голос епископа, служившего торжественную литургию в честь Святой Троицы. Особо были упомянуты новобрачные, после чего пропели «Агнец Божий», и служба закончилась.

Громко и торжественно зазвонили колокола. Хью подошел к епископу за благословением, вернулся и, взяв в ладони лицо молодой жены, коснулся губами ее губ.

Но она, казалось, не заметила этого, и у Хью осталось какое-то нелепое ощущение, что он поцеловал неодушевленный предмет.

Все присутствующие на церемонии устремились наружу. Хью под руку вывел новобрачную; отовсюду неслись полагающиеся случаю поздравления. Но она как будто никого не замечала, ни приветствующих людей, ни того мужчину, кто стал ей мужем. Хью чуть ли не с облегчением передал ее в руки дам, которые подошли с бархатным плащом сапфирового цвета, в тон платью, и укутали ей плечи.

Туман стал еще гуще. Кенби, Суинфорд и остальные гости стояли группками во дворе, оживленно переговариваясь и ожидая, когда подадут лошадей.

Хью бросал монеты нищим, когда к нему подошел отец.

– Ну, свершилось милостью Божьей, – с облегчением сказал Уильям Кенби и тоже швырнул пригоршню медяков нищим, которые ползали на четвереньках по земле, проклиная туман и увертываясь от слуг, которые подводили лошадей господам.

Гул колоколов, глухо вибрируя в сыром воздухе, встречал свадебный кортеж в замке. Войдя, Хью обнаружил, что зал уже наполовину заполнен гостями, исключительно людьми Суинфорда, как предположил Хью, поскольку не видел ни одного знакомого лица. Большинство гостей были уже пьяны.

Хью занял место во главе стола, его супруга села рядом. Она двигалась как сомнамбула, а за столом сидела неподвижно, безучастно глядя на блюда с угрем в переливающемся перламутром желе и рыбой всех сортов и видов: в соусе, печеной, жареной, приправленной специями и украшенной маринованными овощами. Из кухни в зал непрестанно сновала целая армия слуг, разнося сладкое: кремы, печенья, крохотные сахарные кексы, припудренные толчеными пряностями, засахаренные фиги и груши, вино и опять вино.

Сколько Хью ни старался, он не мог уговорить новобрачную поесть. Не удавалось это и дамам, сидевшим рядом с ней.

– Пусть с ней возятся женщины, – посоветовал сыну Уильям Кенби. – Девчонки в ее возрасте все с причудами. Кто может сказать, что у них в голове?

Молодой человек, сидевший по другую руку от отца Хью, облокотившись о стол, выкрикнул:

– Они как дикие лошади, их надо объезжать!

Его слова были встречены за столом взрывом хохота, а толстяк с набитым ртом поднял кубок, приветствуя Хью.

– Что за свежее, миленькое личико, – вздохнул толстяк, прожевав. – С удовольствием оказался бы на твоем месте нынче ночью.

За этим последовал тост и множество крепких шуток. Чем дольше длился пир и чем обильнее лилось вино, тем грубей становились остроты и громче хохот гостей.

Хью пил и смеялся со всеми, потому что именно этого все ждали от него. Однако время от времени его взгляд устремлялся к бледному, гордому лицу девушки в сапфировом платье. Старый боров был прав. Она была прелестна: хрупкая, какими бывают девушки в этом возрасте – уже не девочки, еще не женщины. Но уже можно было безошибочно представить, какой неотразимой станет ее расцветшая красота, на что намекала белоснежная грудь, видневшаяся в кокетливом декольте ярко-синего платья. Больше всего трогала ее невинность, детское лицо, печальные глаза в тени черных ресниц. Хью неожиданно почувствовал себя несчастным; в нем вспыхнул гнев на судьбу, может быть, на Бога. Что ему делать с ней? Ситуация была неразрешимой, и оттого он пил кубок за кубком, пытаясь заглушить угрызения совести и душевную боль.

В зале появились музыканты. Двое мужчин в цветных чулках и алых атласных камзолах несли арфу. За ними следовала женщина в пунцовом платье, широкие рукава которого развевались, когда она взмахивала полными руками. Ее сопровождала целая толпа в столь же ярких одеждах и с разнообразными инструментами в руках. Среди них был и трубадур с блестящими напомаженными волосами и сильно подведенными глазами. Он играл на лютне и пел сладким голосом, восхваляя красоту новобрачной.

Полуприкрыв глаза, он сравнивал ее красоту с красотою розы, губы – с кораллами, сияние глаз – с блеском драгоценных камней. Но Санчу, казалось, ничуть не трогали дифирамбы напомаженного трубадура. Она сидела очень прямо, устремив невидящий взор прямо перед собой, все с тем же печальным и покорным выражением, с которым она появилась в храме несколько часов назад. Воспев, как полагалось, красоту новобрачной, музыканты заиграли веселую и громкую музыку, чтобы благородная компания, утолив голод и жажду, могла потанцевать.

Позже щебечущие дамы увели новобрачную из зала. Он заключил, что они направились в гардеробную. Хью спокойно поглядывал на элегантных подружек невесты, заглядывавших на дно не одному кубку, и пришел к выводу, что на их поведении сказывается немалое количество выпитого ими. Последний час они беспрестанно хихикали; казалось, все вызывает у них веселье. Хью понял, что одна из них, рыжеволосая и тощая, с длинной шеей дама, – это вторая жена Суинфорда. Она была ненамного старше новобрачной. Другие тоже приходились родственницами Суинфорду.

К этому времени большинство гостей покинули стол и присоединились к танцующим, цепочкой двигавшимся по залу. Музыканты старались изо всех сил – от визгливых, оглушительных звуков у Хью разболелась голова. А может, причиною тому было вино?

Хью слишком много выпил огненного бургундского, стараясь избавиться от непрошеных мыслей. Он подошел к краю возвышения, на котором стоял стол, и смотрел вниз на танцующих, разговаривая с Томасом Суинфордом и отцом, а еще больше слушая их и других людей, имена которых он, едва узнав, тут же забывал.

Тот, кого Суинфорд называл Пьером, был высок, имел неприятное, со впалыми щеками лицо, покрытое глубокими оспинами, которое к тому же кривил в отвратительной гримасе. В одном ухе у него висела золотая серьга; его башмаки из тонкой разноцветной кордовской кожи сверху были украшены маленькими колокольчиками.

Суинфорд, глаза которого горели как угли, цеплялся за плечо этого человека, чтобы не упасть.

Другой был неимоверный толстяк средних лет, следующий – молодой человек в щегольском берете пурпурного цвета. Кто-то сообщил Хью, что он будто бы приходится племянником архиепископу Арунделу. И в самом деле, говорил молодой человек как богач, то есть главным образом похвалялся.

– Когда я последний раз был в Кале, то приобрел там полдюжины гончих, какие работают по крупному зверю, чтобы охотиться на оленей.

– А я люблю ходить на зайцев и цапель, – откликнулся толстяк. – Предпочитаю соколиную охоту, но сейчас для птиц не сезон, – вздохнул он с сожалением.

Хью понял, что имеется в виду время с мая по август, когда у соколов линька и они не могут летать. Хью всегда считал, что соколы не оправдывают хлопот. Конечно, они мало едят, и у них не бывает блох, но в то же время от них нельзя ждать любви и преданности гончих. Но сейчас он промолчал, не стал высказывать своего мнения. Да толстяк не дал бы и слова вставить. Он завладел разговором и теперь выкладывал слушателям свой запас охотничьих историй. Он громогласно рассказывал очередную из них, когда Хью посмотрел через плечо и увидел четырех смеющихся подружек невесты, ведущих Санчу обратно к столу.

Толстяк тоже обратил внимание, и его явно поразила новобрачная, поскольку он тут же заорал по-французски:

– Ле вуа! Ле вуа! – Такой клич издают охотники, когда видят лань, и означает он «Вот она! Вот она!».

Суинфорд, в восторге от шутки толстяка, радостно засмеялся и, хлопнув Хью по спине, подтолкнул вперед.

– Ату ее! Ату ее, сэр! – крикнул он, поддерживая толстяка, и закатился безудержным смехом, отчего глаза его превратились в щелочки.

– Время вести новобрачную в спальню! – пропел Уильям Кенби.

Не успели эти слова слететь с его губ, как тут же были подхвачены Суинфордом и его компанией. Музыка стихла, танцы прекратились, и гости принялись во всю силу легких кричать то же самое, пока клич не зазвучал, словно песня:

– Новобрачную в спальню!

Гости окружили Хью тесным кольцом. Перекрывая шум и непристойные выходки, Суинфорд стал рассказывать скабрезный анекдот о косоглазом рыцаре, опростоволосившемся в первую брачную ночь.

Хохот, казалось, сотрясает могучие стены.

Стиснутый со всех сторон Хью неожиданно заметил, как к Санче подсел лекарь Кроул. Он и не подозревал, что тот находится в зале. В просвет между головами Хью увидел, что Кроул поднес Санче кубок и стал уговаривать выпить, причем уговаривать настойчиво, но она отворачивалась с немым отвращением. Кроул склонился над ней и стал что-то быстро говорить. Неизвестно, что он ей сказал, но она смягчилась и пригубила предложенный напиток.

Увлекаемый буйной толпой гостей, Хью оказался близ Санчи, которую не в меру развеселившиеся дамы, наступая на шлейфы своих платьев, с визгом пытались вытащить из-за стола.

Санча, вцепившись одной рукой в стол так, что пальцы ее побелели, отчаянно сопротивлялась. Наконец ослабевшая от смеха рыжая дама обнаружила ее уловку и принялась по одному отрывать ее пальцы от стола. Сопротивление Санчи слабело.

В этот момент кто-то сунул Хью кубок с вином. Уголком глаза он заметил, как его супруга покачнулась. Если бы не его рука, вовремя поддержавшая ее, она, несомненно, упала бы. Но от резкого движения вино выплеснулось из кубка, оставив на платье большое темное пятно от лифа до подола.

– Целуйтесь! Целуйтесь! – требовала хмельная толпа.

Хью привлек опирающуюся на его руку Санчу и запечатлел деликатный поцелуй на ее крепко сжатых губах. Из толпы гостей раздались гиканье и вой, сопровождаемые насмешками.

– Да он даже поцеловать новобрачную не умеет! – смеялись вокруг.

Кто-то погрубей кричал:

– Может, его научить? Я с радостью покажу, как это делается!

Хью осушил кубок, отставил его в сторону и сказал со смехом:

– Хватит, хватит с вас. Вам еще один поцелуй – забава, а мне что потом прикажете делать?

Все расхохотались, но тут же принялись снова требовать громче прежнего, пока их вопли не стали оглушительными.

Видя, что иного способа заставить гостей угомониться нет, Хью стиснул Санчу в объятиях и прильнул к ее губам в страстном поцелуе. Он чувствовал сопротивление, ее ужасное смятение, понимал, что должен сейчас же отпустить ее. Но вино ударило ему в голову, от близости ее тела огонь пробежал по жилам, сердце тяжело забилось в груди. Ладони ощущали ее податливость, тепло, нежность ее тела. В нем вспыхнуло безумное желание покрыть всю ее поцелуями, ласкать и так стиснуть в объятиях, чтобы они почувствовали себя единым существом. Голова у него кружилась, кровь шумела в ушах, и он не слышал восторженных криков толпы, забыв обо всем.

Насильственная, чуть ли не варварская грубость поцелуя возбудила в Санче протест. Возмущенная, испуганная, она что есть силы оттолкнула хмельного мужа.

Хью, застигнутый врасплох, отшатнулся и сделал шаг назад, чтобы сохранить равновесие. Он увидел, как поднялась, замахиваясь, ее рука, но был слишком пьян, чтобы вовремя увернуться. Она ладонью с размаху ударила Хью по щеке так, что в ушах у него зазвенело. Но что по-настоящему изумило его, так это громко произнесенное по-английски короткое непристойное словцо, которое слетело с ее нежных французских губок.

Где эта леди научилась этому? Щека у него горела, словно ошпаренная кипятком, но даже это не помешало ему рассмеяться. Толпа пришла в неистовство, встретив эту эскападу оглушительным хохотом. Раздались восторженные крики; Хью уловил один:

– Еще и дня не женаты, а уже ссорятся!

Санча резко отвернулась, охваченная стыдом и гневом. Ей хотелось провалиться сквозь землю, но деваться было некуда. Подружки вместе с дюжиной дам из числа гостей окружили ее и повели в покои для новобрачных, благоухающие ароматом духов, убранные бархатом и шелестящим шелком.

С шумом, визгом и смехом женщины провели Санчу по коридорам замка в комнаты новобрачных и наконец втолкнули в спальню. Здесь они ловко избавили ее от одежды и пресекли все попытки оттянуть неизбежное. Вдобавок ко всему Санча вновь почувствовала, что с ней творится что-то неладное, однако женщины, к ее полному отчаянию, решили, что она притворяется или кокетничает, и принялись передразнивать ее.

– Я отдала бы свои жемчужные серьги за одну ночь с ним! – мечтательно протянула одна блондинка.

– Ах, и я бы не прочь оказаться в его объятиях! – хихикнула другая дама.

Стенаниям и вздохам не было конца; Санча едва сдерживалась, чтобы не закричать на них. Но когда женщины стали покидать комнату, испытанное ею унижение сменилось ужасом, когда она с замиранием сердца вспомнила, как совсем недавно ударила по лицу человека, который вскоре войдет в эту комнату, дотронется до нее и, конечно же, что-то сделает с ней. Она смутно представляла себе, что должно произойти, поскольку мало знала об интимной стороне отношений между мужчиной и женщиной.

Почти четыре года Санча провела при дворе короля Ричарда, но их, фрейлин, держали в большой строгости. Ей едва исполнилось двенадцать, когда она, еще по сути ребенок, стала фрейлиной. Тогда маленькая Изабелла была в еще более нежном возрасте, и Ричард особо указал, чтобы его королеву-девочку всеми силами оберегали от грубой реальности. Конечно же, Санча, Алина и Мари, как свойственно всем девочкам в этом возрасте, часто шептались, хихикая, о тех таинственных вещах, что происходят за дверями спален. Тем не менее она совершенно не предполагала, что действительность может оказаться и разочаровывающей, и отвратительной. Кое о чем она, конечно, догадывалась, но это было то полузнание, та бросавшая в дрожь неопределенность, боязнь знакомства с вещами, которые ей представлялись лишь смутно, заставлявшие рисовать в воображении картины одну ужаснее другой. Ей доводилось слышать кошмарные истории о мужчинах, дурно обращавшихся с девушками. И теперь, когда дамы вдруг покинули ее, оставив лежать нагой и беззащитной в постели, страх парализовал ее.

Тем временем в зале мужчины окружили Хью и наперебой потчевали фривольными историями и советами, не уставая наполнять его кубок вином. Наконец веселая компания повела его в покои новобрачных. Когда они подошли к дверям, на нем уже не было парчового камзола, снятого с него услужливыми руками, а льняная рубаха была распахнута до пояса.

– На твоем месте я бы, ложась в постель, не снимал шпоры! – крикнул кто-то.

Долговязый, с длинным носом молодой дворянин послал слугу стянуть с конюшни уздечку, а потом подошел, позванивая ею, и протянул Хью.

– Надень это на нее, – сказал он, сопровождая свои слова грубым смехом. – Что дальше делать, ты знаешь!

Они гурьбой ввалились в покои и повели Хью по короткому коридору – расположение комнат везде в замке было одинаковым. Перед дверью спальни буйная компания встретила группу шепчущихся и хихикающих дам.

Хью подвели к двери и втолкнули внутрь.

Загрузка...