Против течения

11

— Я расцениваю это предложение как наглое, — строго сказал Джон. — Я сам поговорю с ним, когда он позвонит.

Энн пристально смотрела на него.

— Не думаю, что он сделал это из наглости, — спокойно возразила она. — Он был очень искренним. И теперь, когда я обдумала тот разговор, я вспомнила, что слышала его имя. Я не такой уж поклонник кино, у меня для этого не оставалось времени, но все-таки имя его где-то слышала. В любом случае не составит труда навести справки о нем и о его компании.

— Неужели действительно имеет значение, кто он? — спросил Джон. — Ты не заинтересована в такого рода предложениях, и делу конец.

— Думаю, ты не все понимаешь, Джон, — миролюбиво сказала Энн. — Признаюсь, сначала и я была огорошена, но, подумав, я решила, что должна все основательно разузнать. Это может стать великолепным шансом для близнецов.

— Шансом? — удивился Джон. — Не хочешь ли сказать, Энн, что допускаешь хотя бы на минуту, что они будут сниматься в фильмах?

— Почему бы нет?

— Почему нет? — сердито повторил Джон ее вопрос. — Все это нелепо, невозможно, и я уже сказал, что считаю величайшей наглостью со стороны этого Уотни делать тебе столь смехотворное предложение.

Энн встала с мягкого кресла и подошла к камину. Она постояла некоторое время, глядя на красиво сложенные, но не зажженные дрова, потом повернулась к мужу с решительным выражением на лице.

— Я думаю, наш спор основан на недоразумении, — сказала она. — И хотела бы кое-что прояснить раз и навсегда.

— И это означает…

— Следующее. Когда я согласилась выйти за тебя замуж, ты очень великодушно взял на себя заботы о моей семье — о Майре, Энтони и Энтониете. Но ничего не было сказано о том, что я не смогу вносить изменения в это соглашение. Или что при представившемся благоприятном случае каждый из нас не будет стараться заработать деньги по собственной инициативе. Нам не по душе жить на подаяние, никому из нас.

— Это не подаяние, — перебил ее Джон.

— Тогда зависимость, если ты предпочитаешь другое слово. Я не хотела менять свою жизнь, ты знаешь об этом, но, поскольку я не могла остаться свободной и содержать семью, я… я…

— Ты вышла за меня замуж, — в голосе Джона прозвучала горечь.

— Вот именно. — Энн была довольна, что он произнес те прямые слова, которые она не решалась сказать. — И тут словно с неба падает случай — великолепная, почти чудесная возможность для близнецов стать независимыми.

— Но им же в ущерб, — сказал Джон. — Если ты это сделаешь, Энн, ты будешь сожалеть всю жизнь. Я хочу определить Энтони в приличную школу, дать Энтониете порядочное образование. Если ты позволишь им превратиться в диковинку, подтолкнешь их в мир, с которым они не могут иметь ничего общего ни сейчас, ни позже, каким ты представляешь себе их будущее?

— Дело не в этом, — сказала Энн. — Ты человек щедрый, очень щедрый. Я не отрицаю этого, но тем не менее неужели ты считаешь правильным то, что близнецы, да и любой из нас, будут полностью и совершенно зависимыми от тебя?

Наступила очередь Джона встать с кресла. Прежде чем ответить, он медленно прошел по комнате взад и вперед. Энн следила за ним. На ее лице появилось выражение, новое для Джона, но слишком хорошо знакомое ее родным — выражение упрямства, непреклонного решения поступить по-своему. Майра сказала однажды: «Если Энн залезла в бутылку, спорить с ней бесполезно».

Но у Джона не было намерения сдаваться: он просто изменил тактику. Он остановился перед Энн и посмотрел на нее сверху вниз. Его лицо было серьезным, брови насуплены, но когда Энн подняла на него глаза, у нее почему-то возникло впечатление, что на самом деле он не такой неуязвимый, каким выглядит.

— Послушай, Энн, — сказал он мягко, — давай попытаемся оба быть более рассудительными. Я бы хотел получить возможность убедиться, что делаю правильный выбор. Я бы хотел иметь возможность дать Энтони и Энтониете то, чего они никогда в своей жизни не получали. Но я не могу этого сделать за ночь, и мы не увидим результата, пока не пройдет по меньшей мере год или около того. Дай мне шанс, и если я провалюсь…

— Если ты провалишься, — сказала Энн, — тогда они останутся зависимыми от тебя, я предполагаю… вроде Вивьен?

Она не собиралась добавлять двух последних слов, но они, казалось, сами слетели с языка, и, как только она произнесла их, ей стало стыдно — она инстинктивно поняла, что использовала дешевый прием.

Джон не позволил себе потерять терпение.

— Вивьен и ее брат — мои ближайшие родственники, — сказал он. — Мать взяла на себя ответственность за них, когда они осиротели. И если они оказались на моем содержании, то только потому, что они родственники, а вовсе не потому, что я имел особенную возможность выбирать.

— В то время как меня ты, разумеется, выбрал, — сказала Энн со слабой улыбкой, которая почему-то ухитрилась стать горькой. — И я согласилась на твои условия, но из этого не следует, что обстоятельства не могут изменить состояние дел.

— Если бы обстоятельства или дела были благоприятны, я бы согласился, ты же знаешь, — сухо сказал Джон.

— Так вот, я считаю, что и то, и другое благоприятны, — ответила Энн. — И если близнецам будет предложен по-настоящему выгодный контракт, который принесет им много денег, я уверена, никто из нас не имеет права встать на их пути.

— А я говорю тебе, эта идея нелепа и смешна! — воскликнул Джон.

Он был на грани потери самообладания. Энн еще не видела его таким. Она тоже рассердилась, но сохранила способность оставаться внешне спокойной, говорить бесстрастным тоном, который, она знала, гораздо эффективнее, чем демонстрация возмущения по поводу того, что Джон узурпирует власть.

— Я не согласна. И поскольку решение предоставлено мне как единственному родственнику близнецов, я встречусь с мистером Уотни и по крайней мере выслушаю его предложения.

— А если я скажу, что запрещаю? — в вопросе Джона послышался удар хлыста. Он подошел ближе к Энн, и она в первый раз ощутила почти сверхъестественную силу, появившуюся в нем одновременно с негодованием. Тем не менее она дерзко подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо.

— Я тебя не послушаюсь.

— Я заставлю. Ведь ты моя жена.

В его глазах было что-то подстрекнувшее Энн к мятежу. Она хотела уколоть его и сказала:

— Только на бумаге.

Произнося эти слова, в тот самый момент, когда они слетели с языка, Энн поняла, что совершила ошибку. Руки Джона поднялись и тяжело легли ей на плечи. Сперва она удивилась, но тут же обнаружила, что совершенно необъяснимо дрожит от его прикосновения. Джон пристально смотрел ей в глаза, и хотя решимость оказать сопротивление не покинула ее, но вдруг она осознала, что не может отвести от него глаз. Она была полностью в его власти и впервые за всю свою жизнь по-настоящему испугалась человека.

Паника Энн росла. Она хотела вырваться на свободу, но почему-то не могла двинуться и стояла дрожа, сознавая, что какая-то неведомая сила соединяет их, сознавая, что Джон видит такие ее глубины, как будто исследует душу. И наконец после молчания, которое показалось Энн вечностью, он тихо сказал:

— Не заводи меня слишком далеко, Энн.

Она хотела понять, что это значит, но все еще была неспособна мыслить. Она знала только, что хочет освободиться и что все ее существо парализовано страхом. Все это совершенно отличалось от того, чего она ожидала. Она не могла думать, не могла даже говорить.

— Когда-нибудь ты поймешь, — скорее пробормотал, чем сказал Джон. Голос его был глубоким и очень мягким.

Энн ощутила, что ноги слабеют и уже не могут удержать ее. Руки Джона, казалось, пригвоздили ее к полу. Но она понимала, что если покажет свою слабость, то будет сокрушена, разбита, покорена. У нее мелькнула мысль, что он притягивает ее к себе, принуждая сдаться, одной только силой воли. Каждый нерв в ней был напряжен в усилии противостоять ему, в молчаливой битве, горькой, неистовой и безрассудной. Энн чувствовала, что дрожит, что мир ускользает. Она трепетала на грани бездны. Еще момент — и она перейдет эту грань, упадет и разобьется.

— Отпусти меня, — прошептала она еле слышно.

В ответ руки Джона, казалось, еще сильнее прижались к ее плечам. Что-то сверкнуло в его глазах и отозвалось в душе Энн вспышкой ужаса. И вдруг — он отпустил ее, она была свободна.

Джон отошел и стал, отвернувшись и глядя в окно.

Волна облегчения затопила Энн, погасив все другие ощущения, и лишь потом она почувствовала, как гулко колотится сердце в груди и как пересохли губы. Что произошло, она не понимала, не могла собраться с мыслями или найти слова, чтобы определить то, что случилось. Но знала: это было нечто очень, очень существенное.

Реакция последовала незамедлительно: она почувствовала себя одинокой, покинутой, и слезы навернулись у нее на глазах, хотя она и была слишком горда, чтобы дать им вылиться. У нее было так много недоброжелателей в этом огромном враждебном доме! А если она потеряет еще и Джона… Энн уже была готова заговорить, но в этот момент дверь библиотеки открылась, и ее рука, протянутая к Джону, безвольно опустилась.

— Извините, я не помешал вам? — Синклер задал вопрос в своей обычной мягкой, полуизвиняющейся манере.

Джон повернулся:

— Входи, Синклер. Ты очень кстати. У меня и Энн возникли некоторые разногласия, и, возможно, ты сумеешь помочь нам.

Очень похоже на Синклера, подумала Энн, оставить эту информацию без комментариев. Другой человек мог бы воскликнуть: «Уже поссорились!» — или как-то иначе сослаться на их более чем недавнюю свадьбу. Синклер же медленно пересек комнату и сел в кресло с высокой спинкой. Маленький и деформированный, он все же каким-то образом сохранял чувство собственного достоинства. Он посмотрел на Энн и улыбнулся:

— Разве я не говорил вам, что тоже могу пригодиться? Если я в состоянии чем-то помочь, располагайте мной.

Быстро и, как отметила Энн, кратко и точно Джон поведал Синклеру о неожиданной встрече Энн с мистером Уотни, когда она поехала за близнецами на станцию, сообщил о своем неприятии всей этой идеи и об убеждении Энн, что близнецы должны иметь возможность заработать деньги, чтобы стать независимыми.

— Итак, Синклер, — закончил он, — факты перед тобой. Что ты скажешь?

Пока Джон говорил, Синклер внимательно слушал, глядя ему в лицо. Теперь он повернулся к Энн:

— Вы хотите что-нибудь добавить?

— Ничего, — ответила Энн, — кроме одного. Полагаю, вы догадываетесь, даже если вам никто не говорил, в каких обстоятельствах оказалась моя семья после смерти отца? — Синклер кивнул. — Ну тогда, возможно, вы поймете мои чувства. Джон с замечательным великодушием берет на себя заботу о близнецах. Но в то же время мы не должны забывать, какими бы преимуществами такого положения они ни наслаждались, они совершенно без гроша за душой, если исключить щедрость Джона. Поэтому я склонна отнестись к такой возможности, которую нам предлагают, как к манне небесной, несмотря на то, что Джон, в силу личного предубеждения, хочет, чтобы мы от нее отказались.

Синклер откинулся в кресле:

— А не подумал ли кто-нибудь из вас обсудить вопрос с самими близнецами?

Энн покачала головой:

— Нет, я им ничего не говорила. Я решила, что будет правильнее сначала узнать, что может предложить мистер Уотни.

— Все равно, прежде чем обнадежить этого джентльмена или разочаровать его прямым отказом, — сказал Синклер, — я думаю, было бы мудро поговорить с близнецами. Как-никак, но они тут непосредственно замешаны. Давайте спросим их, как они воспринимают этот предмет.

— Мне кажется, что втягивать детей в эту дискуссию было бы ошибкой, — сказал Джон.

Его сопротивление немедленно вызвало возражение Энн.

— Не согласна, — сказала она с новой вспышкой дерзости, еще более яростной из-за той слабости, которую она ощущала несколько мгновений назад. — Синклер прав: близнецов надо спросить. Если ты пошлешь за ними, Джон, мы сообщим им факты и послушаем, что они скажут.

Энн знала, что он все еще готов спорить с ней, но в присутствии Синклера не опасалась его подавляющей настойчивости. Джон подошел к звонку, но внезапно передумал.

— Я схожу поищу их сам, — сказал он, и не успела Энн что-либо ответить, как он вышел из комнаты.

Избавленная от его присутствия, Энн расслабилась и неожиданно для себя опустилась на диван, словно перенесенное напряжение лишило ее сил.

— Джон упрямится, — сказала она. — Он не понимает, что такое быть бедным.

— Всегда очень тяжело поставить себя на место другого человека, — ответил Синклер. — И в то же время я часто замечал, что люди проявляют ненужную гордость, когда дело касается денег: они верят, что деньги — предмет первостепенной важности. А между тем и даяние и получение имеют очень родственный смысл.

— Что вы имеете в виду? — спросила Энн.

— Я имею в виду, — ответил Синклер, — что деньги для дающего — самый легкий дар, и поэтому ленивые люди, раздавая то, что имеется у них в избытке, часто приобретают совершенно незаслуженную репутацию добросердечных. Я не отношу это, разумеется, к Джону, я говорю вообще. Но уверяю вас, Энн, дорогая моя, есть более важные и более ценные вещи, которыми человек может поделиться с другим, чем просто фунты, шиллинги и пенсы.

— Вы говорите о…

— О доброте, сочувствии, симпатии и, конечно, о настоящем милосердии, которое идет из глубины нашего сердца, — медленно сказал Синклер.

— Да, понимаю, — отозвалась Энн, — но в то же время у всех нас есть своя гордость, и никому не хочется быть полностью зависимым от кого-то другого.

— Мы все зависим друг от друга, — сказал Синклер, — и самая прекрасная зависимость из всех — это когда мужчина и женщина любят друг друга.

У Энн ответа на это не было, и она впервые попыталась разобраться не в поступках Джона, а в своих. Была ли та гордость и то острое чувство обиды, которые всегда присутствовали в ее отклике на щедрость Джона, чем-то таким, чем она действительно могла гордиться? Или это, напротив, было мелочное и недружественное чувство, не позволявшее ей с благодарностью принять то, что предлагалось с такой добротой? В сердце своем она знала ответ, но старалась оправдать себя: деньги были, как и сказал Синклер, на самом деле неважны. Любовь — вот что в конечном счете имело значение в отношениях мужчины и женщины. И все же: имела ли место любовь в этой конкретной ситуации? Любви не приказывают. К тому же Джон и не просил ее любви, ему нужен только товарищ. Но сейчас она осознала, что такое положение невозможно.

Энн подняла глаза. Синклер смотрел на нее, и у нее возникло ощущение, что он знает, куда ведут ее мысли.

— Я очень привязан к Джону, — сказал он спокойно. — У него была трудная жизнь. Ему все досталось не так легко, как вы можете вообразить. Вы еще поймете, Энн, дорогая моя, что счастье не всегда идет об руку с большим богатством и что между прочим нет особых достоинств у власти.

Энн почувствовала, что заливается краской. Она робко заметила:

— Боюсь, я очень мало знаю о Джоне.

— Со временем узнаете, — сказал Синклер, — и я, конечно же, не собираюсь баловать ваше любопытство или укорачивать ваш путь к самостоятельным открытиям, рассказывая слишком много, но поверьте мне, Энн: Джон очень стоящая личность. Вы сами мне сказали, что ваш отец полюбил его.

Это правда, вспомнила Энн, и все же с самого начала она остерегалась его.

«Почему?» — спрашивала она себя.

Даже сейчас она боялась Джона, очень боялась. Может быть, она чувствовала, что рано или поздно он поймет ее?

Она приложила ладони к щекам и сказала откровенно, искренне, из глубины сердца:

— Я потерялась. Потерялась и боюсь. Все здесь слишком величественное. Слишком величественное для моего понимания.

— О нет, это не так, — мягко возразил Синклер. — Вы освоитесь очень скоро. А потеряли вы человека, в котором черпали силу. Ведь вам пришлось принять множество больших и важных решений. Не позволяйте себе паниковать, воображая, что все ваши поступки неверны. Настоящая причина в том, что события разворачиваются слишком быстро. Прислушивайтесь к голосу инстинкта, чтобы понять, что верно и где правда. И не давайте глазам уводить вас с пути. Сердце — лучший гид.

— Именно такие вещи говорил мне папа, — прошептала Энн.

— Такие вещи он будет говорить вам и впредь, если вы готовы слушать.

Энн быстро взглянула на него. В глазах ее стояли слезы.

— Вы в это верите?

— Я в этом уверен, — ответил Синклер.

Она улыбнулась ему, и губы ее задрожали:

— Значит, все остальное не так уж существенно, не так ли?

— Ничто иное не будет иметь значения, если вы будете слушать и если вас поведут по жизни те, кто вас любит. Их много, знаете ли вы это? И тех, кто оставил нас, и тех, кто все еще с нами.

Последние слова он сказал твердо, словно хотел напомнить о них, но не успел. В этот момент дверь открылась и в библиотеку с шумом ввалились близнецы. Джон следовал за ними.

— О Энн, мы осматривали дом и нашли самый великолепный бальный зал, а пол в нем такой скользкий! Мы покатались на нем. В доме шесть лестниц! Можешь ли ты поверить? Шесть лестниц в одном доме! И мы собираемся подняться на крышу. Баркер сказал нам, что в ясный день оттуда видны шесть графств и море.

Близнецы перевели дыхание, и Энн получила возможность произнести:

— Послушайте, дорогие, я не собираюсь останавливать вас, но вам необходимо кое-что выслушать. Помните того мужчину, который сегодня утром ехал с вами в поезде?

— Толстяка? — спросила Энтониета.

— Мистера Уотни? — уточнил Энтони.

— Правильно. И видели, как он говорил со мной на станции? — Близнецы кивнули. — Ну так вот, он киномагнат.

— Да, он говорил нам, — перебил Энтони, — и объяснил, каким образом он монтирует фильм после того, как съемки закончены.

— Когда он говорил со мной, — продолжала Энн, — он сказал, что, как он думает, имеется возможность для вас обоих играть роли в фильмах. Он собирался звонить мне по этому поводу. Но прежде чем ответить ему, я хотела знать, что вы думаете об этой идее.

Повисло мертвое молчание. Затем Энтониета спросила:

— Ты имеешь в виду, что мы станем кинозвездами? Энтони и мне?

— И я, — поправила ее Энн. — Да, он сказал, что даст вам крупную роль и, конечно, вы заработаете немало денег.

— Он рассказал о своей студии, — сказал Энтони. — Она недалеко от Лондона, но, конечно, для некоторых съемок они используют настоящие вещи. Один фильм они снимали в Девоншире.

— Я получу прелестные платья? — спросила Энтониета.

— Это зависит от обстоятельств, — ответила Энн. — Пока он не сделал таких конкретных предложений. Но мы подумали, что вы захотите сказать нам, как вы к этому относитесь, прежде чем он позвонит. Вы получите контракт на определенное время — полгода, год, может больше.

Близнецы повернулись друг к другу. Глядя на них, Энн заметила, как замечала часто до этого, что с серьезным выражением лиц они казались более взрослыми и рассудительными, чем были на самом деле, а в случае необходимости — и она знала это слишком хорошо — серьезность маскировала их проказливость и озорство. Она знала также, что, глядя друг на друга, они полностью соединялись. Очень редко один из них хотел чего-то или наслаждался чем-то без другого. А сейчас они замолчали на несколько мгновений, и Энн понимала, что они переговариваются без слов на уровне инстинкта, и их общение более тонкое, чем обычное словесное общение людей.

Первым заговорил Энтони:

— Ты предоставляешь решение нам, Энн?

— Да, если вы хотите.

Энтони посмотрел через комнату на Джона, державшегося на заднем плане.

— Послушай, Джон, ты ведь сказал, что заплатишь за наше обучение в школах, разве нет? И за многое другое, о чем мы говорили до того, как Энн вышла за тебя?

— Верно, — ответил Джон.

— Ты не изменил своего решения?

Джон покачал головой:

— Нет. Я бы хотел, чтобы вам было абсолютно ясно: все мои предложения остаются в силе.

— Я думаю, — вмешалась Энн несколько раздраженно, — что это возможность для вас стать независимыми и иметь собственные деньги. Часть из них вы могли бы потратить сейчас, но, если бы вы имели успех, а это вполне вероятно, мы могли бы отложить часть денег до тех пор, пока вы не повзрослеете.

— Мы будем играть самих себя? — спросил Энтони.

— Что значит самих себя? Что будете выступать под своими именами?

— Нет. То, что мы будем играть детей, подростков, как они это называют. Они не дадут нам взрослые роли?

— Ты полагаешь, что был бы способен сыграть их? — с улыбкой спросила Энн.

Энтони посмотрел на Энтониету:

— Уверен, что нет. Ну что же, если решение должны принять мы, наш ответ: нет. Мы не хотим скакать по сцене, так ведь, Энтониета? Если Джон сделает, что обещал, мы хотели бы учиться в хорошей школе и приезжать сюда на каникулы. Из того, что говорил мистер Уотни, ясно, что фильмы снимаются целую вечность. И должно быть, ужасная скучища слоняться по студии с измазанным лицом.

Энтони замолчал, и наступила тишина. Энн глубоко вздохнула.

— Ты согласна с таким решением, Энтониета? — спросила она.

— Конечно, если Энтони так говорит, — лояльно ответила девочка.

Энн догадалась, что ей жаль прощаться с мечтой о прекрасных платьях и украшениях.

— Ну, значит, так и решили, — сказала Энн. Она не думала, что в ее голосе прозвучит такое острое разочарование.

Близнецы еще немного постояли в нерешительности. Они чувствовали, что что-то не так, но не понимали, что именно. Однако все было забыто, когда Энтони сказал:

— Нам можно идти? Баркер ждет нас, чтобы отвести на крышу.

Ответил Джон:

— Думаю, вы больше не нужны. Но если это вас не затруднит, пожалуйста, не падайте с крыши.

— Не упадем! — крикнул из дверей Энтони.

Энтониета, более женственная и ласковая, добавила:

— Мы считаем, что у тебя чудесный дом, Джон. Он больше похож на дворец, чем на обычный дом, — и тоже убежала.

Синклер встал и, подойдя к Энн, нежно положил ей руку на плечо.

— Не будьте слишком разочарованной, — сказал он. — Дети приняли правильное решение.

— Надеюсь, — грустно ответила Энн.

Не добавив больше ни слова, Синклер вышел из комнаты. И только когда дверь за ним закрылась, Энн осознала, что снова осталась наедине с Джоном.

— Что ж, ты выиграл, — сказала она, и в тоне ее больше не было вызова, только усталость.

— Неужели мы должны воевать? — Голос Джона был тихим, и Энн показалось, что в нем прозвучала просьба.

— Я не хочу воевать.

— И все же ты воюешь со мной. Не только из-за этого случая, но и из-за многих других вещей. — Энн с удивлением смотрела на него. — А между тем есть только одно, что я хочу сделать, если ты позволишь мне. Я хочу сделать тебя счастливой.

Она почувствовала, что нет слов, которыми она могла бы ответить ему, и смущение мурашками пробежало по ней. Она знала, что он смотрит на нее, ожидая ответа, но почему-то не могла ничего сказать.

Воспоминание об испытанном ею страхе вернулось, и в ней шевельнулось подозрение — эта неожиданная нежность, не может ли она быть какой-то новой хитростью, которая даст ему незаслуженное преимущество?

— Уже три часа, — сказала Энн, сравнив свои часы с часами на камине, просто чтобы что-то сказать.

— У тебя есть какое-то дело?

— Думаю пойти посмотреть, что дети делают на крыше. Кажется забавным, что меня не ждут тысячи дел, а времени, чтобы переделать их все, не хватает.

— Я надеялся, что ты поедешь со мной и я покажу тебе парк. Ты ведь его еще не видела, а там есть на что посмотреть.

— Это было бы чудесно, — ответила Энн. — Я разыщу детей и позову их тоже. Они безусловно придумают какую-нибудь проделку, если их оставить здесь.

Даже если Джон был разочарован тем, что они не поедут вдвоем, вида он не подал.

— Я распоряжусь, чтобы прислали машину с открытым верхом, — сказал он. — День сегодня прекрасный. Но тебе придется что-нибудь надеть на голову.

— Я возьму шарф.

— Кстати, у меня еще не было возможности сказать тебе, как мне понравилось это.

— Понравилось что? — переспросила Энн, затем проследила за его взглядом: — О, волосы! Надо было обдумать так много всего, что я о них совершенно забыла.

— Тебе идет, — серьезно сказал Джон. — Спасибо, что выполнила мою просьбу.

— Твою просьбу? — повторила Энн его слова и вспомнила: — Ах да, ты просил меня разделить их на прямой пробор, верно? Но я не хотела этого делать, я нравилась себе такой, какой была. Но Чарлз высказал такое негодование по этому поводу, что я подумала: лучше сделать все, как он велит, к его приезду с теми чудесными платьями, которые он обещал привезти.

Она пошла к двери, и в комнате внезапно стало очень тихо. Энн оглянулась. Джон смотрел на нее странным взглядом.

— Пойду поищу близнецов, — быстро сказала она.