Против течения

16

Вивьен неожиданно уселась на стул у туалетного столика, но на этот раз спиной к зеркалу и лицом к Энн. Мгновение казалось, что она не в состоянии заговорить, потом, с усилием взяв себя в руки, она начала:

— Вы можете подумать, что я просто истеричка, но вы и понятия не имеете, как страдала я всю жизнь от страха… да, от неуверенности в завтрашнем дне. Вы были бедны, но в вашей жизни было по крайней мере одно бесспорное достоинство — постоянство. Наша жизнь — моя и Чарлза — была совершенно иной.

Она помолчала, закрыв глаза руками, — алые ногти яркими пятнами выделялись на концах пальцев. Казалось, воспоминания о прошлом до сих пор имели власть над ней, пугали и тревожили.

— Даже ребенком, — продолжала она, — я всегда боялась остаться голодной и раздетой. Полагаю, у всех детей богатое воображение. Однако большинство ребят оно уносит в мир фантазии и сказок. Меня же охватывал ужас, когда я живо представляла себе, что умираю от голода, или от холода, или хожу в тряпье, потому что не осталось платьев. Я ничего не преувеличиваю, уверяю вас, это правда.

Мой отец, один из самых красивых мужчин, когда-либо виденных мной в жизни, имел страшный и неизлечимый порок — он был игроком. Он заключал пари на что угодно, играл не только на скачках и в карты, он играл на все, что только привлекало его внимание. Однажды он поспорил на несколько сотен фунтов, что муха, которую он выбрал на окне, сядет на подоконник раньше, чем та, которую выбрал другой мужчина. Он был неразборчив, когда дело касалось игры. Мне рассказали историю о том, что однажды, когда я была еще младенцем, он поставил меня в карточной игре против охотничьей собаки другого игрока. К сожалению — я говорю это искренно, — он выиграл. Но удача не всегда улыбалась ему.

Наша мать умерла, когда мы были очень маленькими, и мое детство прошло в бесконечном хаосе неустойчивых обстоятельств. Вначале я их не понимала, но с годами они становились все более устрашающими. Несколько лет отцу каким-то чудом удавалось удерживать свой фамильный особняк, который мы считали своим домом. Но только четыре стены и крыша этого дома оставались неизменными, и их наличие не зависело от удач отца. Временами у нас появлялась прекрасная мебель, ковры, картины, серебро и толпы слуг, ждущих приказаний. Проходила ночь, возможно так казалось мне, и на утро все исчезало. Мы оставались буквально с самым необходимым — на чем спать и с чего есть. Уходили и слуги, все, кроме нашей старой экономки, которая пришла в дом вместе с матерью, когда она вышла замуж. Мы с Чарлзом ее не любили, но тем не менее она оставалась для нас единственной постоянной личностью в беспрестанно меняющемся, непонятном мире.

Моих нянь, а некоторых из них я очень любила, отнимали у меня, и они уходили, оставляя в моей душе горько-сладкие воспоминания, потому что в те дни я была очень впечатлительной.

Я росла и хотя, думаю, внешне становилась упрямее и крепче, внутренне я оставалась очень уязвимой и испуганной. Я научилась вытягивать деньги у отца, когда они у него появлялись, и прятать их, чтобы купить себе платье и даже еду, если его постигали неудачи или он уезжал.

Образование я получила очень скудное: гувернантки возникали и исчезали, как до этого няни. Однажды меня послали в модную школу, но пришлось покинуть ее по окончании второго семестра, так как отец не нашел денег, чтобы заплатить за третий. Чарлзу повезло больше: за его обучение в Итоне платил дядя, платил непосредственно в школу, не доверяя деньги отцу.

Вот жизнь, которой я жила до двадцати одного года, когда отец неожиданно скончался, и мы с Чарлзом оказались не только предоставленными сами себе, а перед горой долгов, да еще перед возможностью крайне неприятного судебного разбирательства. Скажу прямо, выяснилось, что в конце жизни отец стал мошенником: он играл не только на свои деньги, но и на чужие.

— О! — сочувственно воскликнула Энн.

Вивьен посмотрела на нее.

— Вы даже представить себе не можете, на что это было похоже, — жестко сказала она. — Я не знала, что делать, куда обратиться за помощью. И тогда появился Джон и спас нас.

Полагаю, мне не следовало говорить вам все это, но я уже сказала так много, что могу быть откровенной и дальше. Задолго до того, как я увидела Джона, когда он был только именем, почти легендой для нас, его дальних родственников, — Джон, такой богатый, такой известный и такой сильный! — уже тогда я мечтала выйти за него замуж. Джон и Галивер олицетворяли для меня безопасность, уверенность, гарантию от всего, что мне было ненавистно и отвратительно всю мою жизнь.

Вивьен замолчала и закрыла лицо руками. Наступила тишина, долгая и томительная. Наконец Энн тепло и с глубоким сочувствием сказала:

— Это должно быть страшно. Мне очень жаль вас.

Вивьен опустила руки.

— И у вас для этого есть все основания, — сказала она, и горькая улыбка тронула уголки ее красных губ. — Я вышла бы за Джона, если бы не появились вы. Он не любил меня, но все больше привыкал к мысли, что я нужна здесь. Его мать хотела этого брака, и рано или поздно он согласился бы с ней.

— А теперь? Что вы собираетесь делать теперь?

И словно вопрос Энн разом перенес Вивьен из прошлого в будущее, она выпрямилась, затем беспомощно развела руками:

— Что я могу сделать? Богатые женихи на дороге не валяются.

— А как же Доусон?

Лицо Вивьен смягчилось.

— Бедный Доусон! Ну какая ему от меня помощь? Я стала бы ему плохой женой, вы это знаете.

— Нет, если вы любите его.

— Я люблю его. Вот почему я не хочу, чтобы он связывался с такой неподготовленной, такой себялюбивой и совершенно беспомощной женщиной, как я.

— А надо ли вам быть такой?

— Я буду такой, поскольку это касается Доусона. Я никогда больше не хочу встречаться с той страшной неопределенностью, с тем ужасным ожиданием неприятностей, которые может принести завтрашний день, с тем состоянием, когда сегодня густо, а завтра пусто. О Небеса! Почему из всех мужчин на земле я полюбила Доусона? — Вивьен обвела взглядом комнату с широкой кроватью и зелеными занавесками. Она протянула руку, и ее движение повторили отражения в зеркале за ее спиной и в двух зеркалах в золотых рамах на противоположной стене. — Вот чего я хочу, — сказала она мягко, словно разговаривая с собой, — вот этого.

— И остаться одной? — Вивьен повернула голову, но не ответила. — Вы хотите остаться одинокой? — еще раз спросила Энн. — Вы сказали, что любите Доусона, но все еще боитесь бедности с ним. Я тоже была бедной. И хотя, возможно, моя бедность была меньше богата событиями, чем ваша, я была тогда безусловно и неописуемо счастлива.

Вивьен недоверчиво улыбнулась:

— Счастливы чем?

— Счастлива жить с людьми, которых любила, — ответила Энн. — Это счастье — шутить и смеяться вместе, делиться тем, что имеешь, веселиться, по-настоящему радоваться и чувствовать единство с любимыми, единство нерасторжимое… до самой смерти.

— Веселье, — повторила Вивьен. — Вы можете представить себе, что мне доставляет удовольствие подобное веселье?

— Почему нет? — спросила Энн. — Какие радости переживаете вы здесь? Посмотрите на эту комнату. Она прекрасна и мила; но, не правда ли, если вы приходите в нее вечер за вечером одна, вы забываете о ее красоте и помните только о своем одиночестве? Галивер велик и величествен, но часто ли вы тут смеетесь? Вы разговариваете, обсуждаете какие-то предметы, но никогда не выглядите людьми, получающими от этого удовольствие. Вы играете, как на сцене, говорите для того, чтобы говорить, а не потому что испытываете потребность поделиться тем, что вы чувствуете или знаете, или шутите с людьми, которые любят и понимают вас. И уже если мы коснулись этого, много ли любви вы нашли в Галивере? — Энн говорила воодушевленно, голос ее звенел, а глаза горели.

Вивьен никогда не видела ее такой.

— Я была счастлива здесь, говорю вам, — сказала она с вызовом.

— Неужели? — спросила Энн. — Неужели вы были счастливы по-настоящему? Неужели вы испытывали ту глубокую, бьющую через край радость, которая весь мир окрашивает в чудесные цвета, потому что те, кого вы любите и о ком думаете, рядом с вами, прикасаются к вам и любят вас?

— Неужели мы должны иметь все это, чтобы быть счастливыми?

— Да, если это подлинное счастье, — ответила Энн. — Вы сказали, что любите Доусона, а я знаю, что он любит вас. Ощущали ли вы когда-нибудь в этом большом пустом доме что-либо хотя бы похожее на те эмоции, которые вы испытывали по отношению к Доусону, когда были вместе?

Вивьен встала и принялась ходить по комнате.

— Что толку говорить об этом? — почти сердито спросила она. — Я стараюсь забыть Доусона. Я не видела его уже несколько месяцев; если бы не Джон, который иногда упоминает о нем, я вообще забыла бы о его существовании.

— Нельзя же все время убегать, — сказала Энн. — Посмотрите, это же то, что вы делаете всю жизнь.

— Убегаю?

— Да, убегаете. Вы боялись бедности. Вместо того чтобы встретить ее лицом к лицу, вы старались спрятаться от нее. Если вы будете продолжать в том же духе, судьба рано или поздно настигнет вас. Возможно, бедность — это тот урок, который вы должны усвоить, возможно, вы должны пройти через подобное испытание в этом мире… Что бы это ни было, бегство не поможет вам; чтобы проверить вас, судьба послала вам Доусона. А вы опять бежите, бежите от него, стараясь уйти от неизбежного.

— Проклятие! Оставьте меня! — топнула ногой Вивьен. И тут же, не успела она договорить, как ее ярость смыл неожиданный поток слез. — Зачем вы мучаете меня? — кричала она. — О Доусон, Доусон! Я этого не вынесу.

Она бросилась в кресло, опустив голову на руки. Ее плечи сотрясались от рыданий. Энн в порыве сострадания подошла к ней, опустилась на колени и обняла девушку за плечи, успокаивая, словно ребенка.

— Не плачьте, Вивьен, не надо, — уговаривала она.

— Какая я дура, — всхлипывала Вивьен, — какая проклятая дура! Ничего с этим не могла поделать. Я так хочу быть с ним! Я люблю его, я стремлюсь к нему. Да, я старалась образумить себя, старалась и старалась, но напрасно. Я хочу его больше всего в жизни. — Она открыла мокрое от слез лицо, и Энн показалось, что сейчас Вивьен намного красивее, чем когда-либо прежде.

— Я люблю его, — повторила она обреченно.

— Знаю, — сказала Энн. — И вы выйдете за него замуж, ведь так?

— Полагаю, что так, — пробормотала Вивьен.

— И будете правы. Я уверена, это правильное решение.

— Но я боюсь. На самом деле отчаянно боюсь.

— Не надо бояться, — сказала Энн. — Доусон будет заботиться о вас, он никогда вас не бросит. Если вы поможете ему, он добьется успеха. Я почему-то совершенно убеждена, что он не провалится.

Вивьен всхлипнула последний раз, потом глубоко вздохнула.

— Если бы я могла верить, как вы, — сказала она, — моя жизнь уже давно сложилась бы иначе. — И вдруг, словно мысль поразила ее, она произнесла: — И все-таки, несмотря на то что вы так много знаете, сами вы не очень-то счастливы.

— Возможно, это потому, что я оставила свою бедность в прошлом.

Вивьен встала и пошла к туалетному столику за носовым платком.

— Смешно, что вы так считаете, — сказала она. — Если бы мы поменялись ролями, мы обе обрели бы то, что хотели. Вы стали бы чудесной женой Доусону, а я в свою очередь подходящей женой Джону. — Внезапно она засмеялась: — О Энн! Кто бы мог подумать еще два часа назад, что мы будем так разговаривать!

— Я вас боялась, — призналась Энн, вставая.

— А я ненавидела, потому что вам досталось все то, чего хотела я.

И они засмеялись вместе. Вивьен, поглядев на себя в зеркало, заметила:

— Я похожа на чучело. Однако впервые в моей жизни это не волнует меня.

— Когда вы плакали, — от всего сердца сказала Энн, — я подумала, что никогда не видела вас более прелестной.

— Вы с ума сошли! — воскликнула Вивьен, но Энн видела, что это было ей приятно. — Я всегда старалась не позволять себе плакать.

— И так вы все закупоривали у себя внутри, — предположила Энн.

— До сегодняшней ночи, когда пробка вылетела. Какая я была дура! Но я не уверена, что, решившись выйти за Доусона, я не делаю еще большей глупости. Если делаю — это ваша вина. Из ваших слов получалось, что бедность привлекательна, хотя я не знаю, как вы этого добились.

— Только бедность с Доусоном, — предположила Энн.

Вивьен улыбнулась:

— Да. С Доусоном.

— Когда вы собираетесь сказать об этом ему?

— Сейчас же, немедленно, пока не передумала. Пока не улеглась на эту большую удобную кровать и не стала думать, что я за проклятая дура, если хочу поменять ее на тощий матрас на чердаке.

Она говорила легко, и Энн знала, что каким-то чудесным образом страх Вивьен ослаб и что теперь она только играет в страх, в то время как раньше он был безрассудным, реальным и мучительным.

— Если вы собираетесь звонить Доусону, — сказала Энн, — я покидаю вас. Доброй ночи, Вивьен. Бог благословит вас, дорогая.

Последние слова она сказала почти автоматически, как говорила Энтони и Энтониете, когда они, миновав кризис, приходили в гавань прощения и спокойного согласия. Но Вивьен, казалось, была поражена.

— Вы думаете? — спросила она еле слышно.

— Конечно, — сказала Энн. — Я думаю, благословит. Если мы поступаем правильно, Божья помощь близка.

Вивьен стояла очень тихо.

— Мне нужна Его помощь, ведь так? — мягко сказала она. — Я с трудом могу в этом признаться, но я забыла, как надо молиться.

— Вы вспомните, — сказала Энн, — потому что будете просить и за Доусона, а не только за себя. Проще молиться за того, кого любишь.

Вивьен кивнула, потом вдруг подошла и поцеловала Энн.

— Спасибо, — сказала она. — И вы тоже поможете мне, да?

— Конечно помогу, — сказала Энн и пошла к двери.

Перед тем, как выйти, она оглянулась. Вивьен уже сидела на кровати с телефонной трубкой в руке. Ее лицо светилось, линия рта смягчилась, губы дрожали. Это было лицо женщины, которая оставила бурные воды позади и внезапно нашла мир.

Это было лицо любящей женщины.

Энн закрыла за собой дверь и по темному коридору тихо двинулась к своей комнате. Неясный свет, пробивавшийся из холла, указывал направление, и она шла медленно, вытянув перед собой руки, чтобы не наткнуться на мебель.

Ее комната была залита светом. Когда она открыла дверь, ей показалось, что другая дверь, та, что ведет в комнату Джона, неслышно закрылась, но потом она решила, что ошиблась: Джон ни разу не заходил в ее комнату с того самого первого дня в Галивере. В случае необходимости он обращался к ней через дверь или стучал, чтобы сказать, что спускается в холл. Но встречались они только в других помещениях, и Энн была благодарна Джону за то, что он уважал ее право на уединение.

Энн медленно разделась. Ее мысли почему-то возвращались не столько к необычному и удивительному разговору с Вивьен, сколько к тому, каким было ее лицо, когда Энн выходила из комнаты. Трудно было поверить, что это была та самая девушка, которую она ненавидела и боялась. Ей было интересно, долго ли они разговаривали по телефону. Ведь надо было так много сказать, так много спланировать! Должно быть, Вивьен разбудила Доусона, если, конечно, он спал. Он вполне мог лежать без сна, еще раз обдумывая свое решение, которое принял этим утром, решение, от которого зависело все его будущее. И теперь его решимость победить возросла не только потому, что он не хотел упустить шанс сделать карьеру, но и потому, что женщина, которую он любит, поверила в него.

Неожиданно Энн почувствовала себя очень одинокой. Она рассказывала Вивьен о любви и счастье, но говорила она о прошлом. У нее были Майра и близнецы, это так, но она знала, что тоскует и о другом общении, о том, которым наслаждались вместе она и ее отец. Какими близкими были их отношения, какой душевный комфорт дарили они! И все же, спросила себя Энн, не могло ли оказаться, что такого общения недостаточно? Может быть, становясь взрослее, она захотела бы иметь больше? Ведь и она могла полюбить, могла найти мужчину, которому отдала бы сердце и душу.

Энн вспомнила, как еще девочкой воображала, как и все девочки, что встретит мужчину, за которого выйдет замуж. Он будет высоким и красивым, тут никаких сомнений быть не могло. Он полюбит и захочет ее, и она будет вести дом, заботиться о нем, помогать ему и ободрять его своей верой и доверием. Да, она мечтала обо всем этом, но мечты не осуществились. Она так и не встретила мужчину, который заставил бы ее сердце биться быстрее, она никогда не влюблялась, и очень немногие влюблялись в нее. Один или двое были несомненно увлечены, но она не воспринимала их всерьез, слишком занятая своей маленькой семьей, отцом и домашними заботами.

Потом в их дом вторгся Джон. Да, он захватил их, хотя это не был его выбор. Может, судьба действовала в ее интересах так же, как действовала в интересах Вивьен? Энн тоже хотела преобразиться, испытать момент трепетного чуда пробудившейся любви, познать момент полного смятения, когда женщина вверяет себя любимому.

Энн надела ночную рубашку и легла в постель. Полотняные простыни были прохладными, и на миг ее охватил озноб. Потом ее тело расслабилось, и она поняла, что очень устала. Высвободив из-под одеяла руку, она выключила лампу. Она спрашивала у Вивьен, не чувствует ли та одиночества, когда остается одна в большой комнате. Задать тот же вопрос себе Энн не посмела. Она решительно закрыла глаза. Позади был длинный и утомительный день, так много всего произошло, а в некоторых отношениях все сложилось чудесно. Майра вернулась к ней. У Энн появилось двое новых друзей. Она хотела иметь друзей и знала, что Вивьен и Доусон в будущем станут ими.

Глаза Энн закрылись, волны сна медленно уносили ее от действительности, как вдруг она услышала легкий щелчок открывающейся двери. Она была такой усталой, что потребовалось усилие, чтобы сознание прояснилось. Она почувствовала, что в комнату ворвался свет — тонкая золотая полоса легла из приоткрытой двери в комнату Джона.

Энн инстинктивно затаилась.

Она уже проснулась, ее сердце быстро стучало в страхе и в предчувствии чего-то неизвестного. Кто-то входил в ее спальню. Она знала, кто это, и старалась не открывать глаза. Шаги, такие легкие, что Энн едва слышала их, приблизились к ее кровати. Она знала, что он стоит и смотрит на нее. Неяркий свет падал на ее лицо, она лежала так тихо, что почти не смела дышать, и, только когда прошло некоторое время, осознала, насколько сильно сжала руки под одеялом: ногти впились в ладони.

Джон не двигался.

Энн ждала. Ждала каждой клеточкой тела, что он прикоснется к ней, что произнесет ее имя. Но Джон тихо вздохнул, и шаги удалились — дальше, дальше, к двери. Легкий щелчок и тишина.

Несколько мгновений Энн боялась открыть глаза. Наконец она осторожно подняла веки. В комнате было темно, она была одна, и только быстрое биение пульса напоминало о том, что произошло.

Энн сидела в постели, глядя в густую темноту. Зачем он приходил, что все это значит? Было ли это впервые или он заходил к ней и раньше? Она не могла понять, что произошло, и сейчас пыталась ответить на вопрос: почему она сама притворилась спящей? Почему она откровенно и открыто не сказала ему, что не спит, и не спросила, зачем он пришел? И опять Энн не нашла ответа на собственные вопросы.

Она снова легла и ворочалась с боку на бок. Вопросы, казалось, преследовали ее, они были похожи на привидения, явившиеся к ее постели, чтобы провести допрос.

— Я никогда не усну, — сказала она себе и сразу после этих слов провалилась в забытье без сновидений.

Утром, когда ее разбудили, воспоминания о том, что произошло ночью, нахлынули на нее. Чай остывал, а Энн лежала, обдумывая странное посещение. Она решительно старалась найти самое простое и банальное объяснение: ведь недаром она гордилась своим здравым смыслом. Может быть, Джон заглянул к ней раньше, увидел что ее нет, а потом, чтобы удостовериться, что она вернулась, зашел еще раз. Может быть, он хотел попросить аспирин или какое-то другое средство от головной боли или от бессонницы. Она нашла множество объяснений, но знала, что ни одно из них даже не приближается к истине.

— Какое это имеет значение? — спросила она себя наконец и, метафорически пожав плечами, попыталась направить свои мысли на Вивьен, на Майру и близнецов, — да мало ли еще о чем можно думать? Но именно мысль о Майре заставила ее соскочить с кровати, быстро одеться и спуститься вниз — за добрых четверть часа до гонга, призывающего к завтраку.

Леди Мелтон всегда завтракала у себя, как и Вивьен, но Энн твердо решила, что предпочитает завтракать внизу, как делала это всю жизнь. Кроме того, ей хотелось наблюдать за завтраком близнецов, чтобы убедиться, что они едят и пьют то, что положено. Но этим утром у нее была еще одна причина спуститься в холл пораньше.

Почтальон приезжал в Галивер приблизительно без десяти минут девять, то есть за десять минут до утреннего гонга. Дворецкий разбирал прибывшую почту. Если среди писем были адресованные тем членам семьи, которые завтракали в столовой, он раскладывал их на столе рядом с приборами на привычном месте каждого.

Мог ли написать Майре Томми Рэнкин? Вот вопрос, который заставил Энн поспешить в холл и самой встретить почту. Однако было еще рано, почта не пришла. Зато письма, написанные накануне, аккуратной стопкой лежали на столе у парадной двери, ожидая, когда их заберет почтальон. Энн смотрела на стопку и удивлялась внушительности корреспонденции леди Мелтон. Неужели и у нее когда-нибудь будет такая же?

Неожиданно мысль кольнула ее. Оглянувшись, чтобы убедиться, что ее никто не видит, она быстро перебрала стопку и в середине ее нашла то, что искала, — конверт, надписанный крупным школьным почерком Майры и адресованный «майору Томми Рэнкину».

Стыдясь самой себя и в то же время в глубине души уверенная, что делает доброе дело, Энн схватила письмо и, зайдя в утреннюю комнату, закрыла за собой дверь.

Энн смотрела на конверт. Хотела бы она знать, что написала Майра. Казалось едва ли возможным, чтобы у Майры вчера нашлось время для письма кому бы то ни было. Неужели она сделала это ночью перед сном? Или сегодня встала очень рано? Энн опять испугалась за сестру, как боялась вчера за ее нежное юное сердечко. Она вспомнила выражение лица Томми Рэнкина, когда он уяснил, что Майра должна стать независимой. Она догадывалась: если сердце Майры не задето глубоко, она легко забудет его. Но если она зацепилась всерьез, если стремится к нему и хочет быть с ним, что тогда?

Энн решилась. Она быстро разорвала конверт вместе с письмом на мелкие клочки и, взяв коробку спичек, медленно сожгла их кусок за куском. Бумага в пламени изгибалась и открывала то, что написала Майра, но Энн старалась сосредоточиться на процессе горения, не желая прочесть даже отдельные слова. Хотя бы в этом она могла проявить уважение к сестре.

— Когда-нибудь она поблагодарит меня, — сказала Энн нетвердо, глядя на небольшую кипу пепла. Потом она положила спички на место и вышла в холл.

Почта уже пришла, и Баркер разбирал письма.

— Доброе утро, миледи!

— Есть письма для меня, Баркер?

— Нет, миледи.

— А для мисс Майры? Я не знаю, сойдет ли она к завтраку после такого долгого вечера. А я как раз иду к ней.

— Ничего нет, миледи.

Облегченно вздохнув, Энн побежала наверх. Она тихо открыла дверь в спальню Майры. Та все еще спала, хотя занавески были раздвинуты, а нетронутый чай остыл.

С руками, закинутыми за голову, с закрытыми глазами и безмятежным лицом, девушка выглядела очень юной и беззащитной. Энн стояла, глядя на нее.

— О дорогая! — говорила она беззвучно. — Я надеюсь, что поступила правильно. Очень страшно вмешиваться в чужую жизнь, и все же то, что я сделала, я сделала из любви к тебе.

Неожиданно Майра пошевелилась, открыла глаза, и сразу же улыбка расцвела на ее милом лице.

— Привет, Энн! Я страшно проспала?

— Немного. Но это не имеет значения, — сказала Энн. — Хочешь позавтракать в постели?

— Боже мой, нет! Я мигом спущусь вниз. Чарлз ждет меня?

— Там пока еще никого не было. Но причем Чарлз?

— Мы же собирались купаться. Я говорила тебе, помнишь?

— О! Это будет попозднее. Здесь никто не встает рано. Ты забыла, что живешь среди праздных богачей?

Майра со смехом выскочила из постели.

— О Боже, деньги способны доставить удовольствие, да? Когда я вспоминаю, каким веселым был вчерашний вечер, я готова кричать от радости. И сегодня предстоит веселый день.

— С Чарлзом?

— С Чарлзом, — кивнула Майра. — Думаю, он очень привлекательный молодой человек.

В ночной рубашке она побежала в ванную.

— Я буду готова через десять минут.

В этот момент низкий звук гонга наполнил весь дом.

— Я не буду ждать тебя, — сказала Энн.

— Хорошо, только оставь мне завтрак, — крикнула Майра из ванной. — Я голодна.

Определенно никто не выглядел менее удрученным или тоскующим по мужчине, с которым пришлось разлучиться.

«Может быть, я чересчур осторожна, — подумала Энн. Тем не менее она была рада, что сожгла письмо к Томми Рэнкину. Пусть лучше Майра сосредоточится на Чарлзе. — Здесь будет меньше вреда». — И Энн таинственно улыбнулась, когда подумала о нем.

С верхней площадки лестницы она увидела в холле Джона. Он поднял на нее глаза.

Неожиданно и необъяснимо Энн почувствовала, как кровь горячей алой волной бросилась ей в лицо.

Зачем? Зачем он ночью приходил в ее комнату?