Против течения

3

— Значит, это и есть кухня?

Энн, которая, опустившись на колени, скребла пол, вскрикнула и обернулась. В дверях, опираясь на трость, стоял сэр Джон. Энн показалось, что на его лице при виде ее отразилось изумление и растерянность.

— Ради всего святого, что вы тут делаете? Я полагала, что вы отдыхаете в саду.

— Да, так и было. Но мне это надоело, и я отправился на поиски какой-нибудь книги или собеседника. Сначала я подумал, что вы — это миссис Бриггс. Что вы делаете?

— Разве вы не видите, что я делаю? — В одной руке Энн держала щетку, в другой кусок мыла.

— Не может быть, чтобы вы мыли этот пол!

— Конечно может. Это когда миссис Бриггс не желает приходить. Обычно она убирает у нас по утрам три дня в неделю. Но она в очередной раз свалилась, а это значит, что мы не увидим ее по крайней мере две недели. Последствия астмы, высокого давления и слишком большого количества пива в субботний вечер, — во всяком случае, так считает папа.

— Но неужели нельзя найти кого-то еще?

— Чтобы заняться этим? — Энн показала рукой на мощенный каменными плитами пол, влажный и чистый.

— Ну конечно. Вы не годитесь для таких вещей.

— Это вы так считаете, — возразила Энн. — Я занимаюсь этим довольно часто. И кто, если не я? Даже если мы найдем замену миссис Бриггс, когда она больна, это будет стоить денег.

— Но это же смешно! Я не могу понять, как ваш отец позволяет такое.

Энн взглянула на хмурое лицо сэра Джона и усмехнулась:

— Милый папа считает, его полы моются сами, а еда готовится при помощи магии. И было бы бесполезно жаловаться ему. А теперь вы пойдете обратно в сад, сэр Джон, и забудете нашу внутреннюю политику. Если вы будете послушным, я скоро принесу вам большой стакан охлажденного кофе. Я сварила его для вас, и сейчас он остывает.

Она говорила с ним как с ребенком, который чем-то огорчен.

Вместо того чтобы послушаться, сэр Джон медленно прошел по кухне и уселся в кресло у окна.

— Я хочу поговорить с вами.

Энн открыла рот, словно хотела возразить, но, увидев решимость на его лице, сказала:

— Хорошо. Но вам придется подождать, пока я не закончу. Остался всего один угол.

Она повернулась к нему спиной и принялась усердно скоблить пол. Сэр Джон смотрел без всяких замечаний, пока она наконец не сложила щетку и тряпку в ведро и, встав, объявила не без гордости:

— Ну вот, дело сделано.

Сэр Джон не отозвался, и Энн, держа ведро в одной руке, мыло и подставку для колен в другой, прошла в маленькую комнату для мытья посуды. Он слышал, как полилась вода, потом она вернулась в кухню. Сняв передник из коричневой мешковины, который закрывал ее льняное платье, она повесила его на дверь и, зайдя за шкаф, скинула старые стоптанные туфли и надела другую пару, поджидавшую там. Затем она сняла с головы цветастый платок, тщательно закрывавший волосы, тряхнула головой, чтобы взбить прижатые платком локоны, и сказала с улыбкой:

— Вот я и готова.

Сэр Джон отметил про себя, как свежо и мило она выглядит. Платье ее было старым и выцветшим от многочисленных стирок, но тщательно отглаженным. Простой золотой брошью она закрепила у ворота полурасцветший розовый бутон, и цветок, отбрасывая на кожу девушки розовые рефлексы, подчеркивал ее белизну. Она стояла перед ним, опираясь одной рукой на кухонный стол, другой поправляя выбившуюся темную прядь на лбу. Он молчал, и Энн заботливо спросила:

— Вы выглядите обеспокоенным. Что-то болит?

— Нет, со мной все в порядке.

— Вам не следует ходить, — быстро сказала Энн. — Вы же знаете, папа велел вам отдыхать. Я скажу ему, что вы не выполняете предписаний.

— Я не боюсь вашего отца, — отшутился сэр Джон. — И вы мне даете больше предписаний, чем он.

Энн засмеялась:

— А вот это — предписание для меня, не так ли? Полагаю, однажды вы скажете, что я доминирующая личность, но ведь кто-то должен распоряжаться в этом доме.

— Именно потому, — заметил сэр Джон, — что вы приняли командование на себя, я и хочу поговорить с вами. Дело в том, что я у вас уже десять дней и за все это время ничего не платил. В отличие от вашего отца, я знаю, что продукты стоят денег, а услуги надо оплачивать. Я обдумал разные варианты и решил, что будет справедливо, если вы возьмете с меня плату, как с постояльца. Я предлагаю также — и надеюсь, что вы найдете это приемлемым — платить вам ту же сумму, которую с меня брали в частной клинике, где я лежал после операции аппендицита три года назад. Ну как, согласны?

— Звучит убедительно, — ответила Энн. — И сколько же вы платили?

— Двадцать пять гиней в неделю.

У Энн перехватило дыхание.

— И вы предлагаете нам такую же плату? О, но это же смешно! Разумеется, мы не можем взять с вас так много.

— Но почему?

— Ну, во-первых, это фантастическая сумма. И во-вторых, все, что мы могли вам предложить, не стоит таких денег. Вы говорите о плате за услуги, но сестра в любом случае работает каждое утро, поэтому ваше пребывание здесь не потребовало от папы дополнительных затрат на то, что входит в ее обязанности. А за свой уход — каким бы он ни был — я денег не беру. Значит, речь может идти о белье и о питании. Однако вы получали самую простую пищу, практически то же, что мы готовили для себя. Кроме того, вспомните фрукты, которые присылали сюда из вашего дома — все эти великолепные персики, сливы, клубнику — и которыми вы щедро делились с детьми. В сущности, я уже думала о том, сколько с вас запросить, и решила, что тридцать шиллингов в неделю будет вполне достаточно.

Сэр Джон не согласился:

— Мисс Шеффорд, мне здесь было очень хорошо. Я остался у вас, потому что хотел остаться. Я получил тот же самый медицинский уход, какой мне был предоставлен в самой дорогой больнице, и вдобавок к этому внимание, которое вряд ли можно оценить в деньгах. Так что я не вижу причин, почему мы не можем отнестись к ситуации по-деловому.

— Это слишком много, — не сдавалась Энн.

— Но ведь вам нужны деньги?

— Еще как! Но это наша проблема, не ваша. Мы не можем вас грабить только потому, что из-за собственной глупости влезли в долги.

— Я не стал бы называть вашего отца глупым человеком. Я назвал бы его филантропом и истинным христианином.

От неподдельной теплоты в голосе сэра Джона на глазах Энн навернулись слезы.

— Спасибо за такие слова, — отозвалась она. — Это правда, конечно. Папа удивительный человек. Только он не может понять, что даже самое необходимое стоит денег и, как бы ты ни был счастлив, прожить только любовью и дружбой нельзя.

— И в то же время, — добавил сэр Джон, — у вашего отца очень верное убеждение, что подлинная ценность — вовсе не деньги. Вот почему я предлагаю вам без дальнейших препирательств согласиться принять сумму, которую я намерен заплатить.

— Но я не могу! — воскликнула Энн. — Возможно, это прозвучит глупо, но я не могу взять эти деньги даже ради детей. Видите ли, я не хотела, чтобы вы оставались у нас… — Она внезапно замолчала, и кровь бросилась ей в лицо, как будто слова нечаянно сорвались с губ. Затем с заметным усилием она продолжала: — Ну вот, раз уж я не смогла удержать это при себе, я договорю. Сэр Джон, я бы хотела, чтобы вы уехали.

— Почему? — вопрос был прямой и жесткий.

— Потому что вы расстраиваете всех нас. Папе нравится ваше общество, он наслаждается разговорами с вами по вечерам. Долгое время он не имел возможности общаться с человеком, с которым мог бы спорить, обсуждать политику. Но когда вы уедете, ему будет вас очень недоставать. До того, как вы появились, он был вполне умиротворен, даже не подозревая, насколько одинок, окруженный только детьми, — ни жены, ни другого человека его возраста. Вы уедете — и в его жизни оставите пустоту, и чем дольше вы откладываете отъезд, тем больше будет его потеря.

А Майра? — Энн говорила быстро, едва переводя дыхание. — Она же думает, что влюблена в вас. Она не находит себе места, придумывает новые прически, требует денег на новое платье, надеясь — глупое дитя! — покорить вас. Она не прикоснулась к учебникам с тех пор, как вы появились. Вам и невдомек, что, когда вы вернетесь в свою жизнь, к своим друзьям, Майра опять провалит экзамен и деньги, потраченные отцом на ее учебу, пропадут без пользы. Это вас не заботит, вы даже не догадываетесь об этом. Но я-то останусь с этими проблемами. В результате пострадает Энтони: ведь если Майра не устроится на работу, мы не сможем послать мальчика в приличную школу, а Энтониета будет лишена многих вещей, которые могли бы сделать ее счастливой. Но хотите ли вы знать об этом? Может ли это заботить вас? Я могла бы сказать больше, но что пользы? Постарайтесь понять, сэр Джон! И прошу вас, возвращайтесь в мир, которому вы принадлежите.

Энн закончила, умоляюще сложив руки, ее широко раскрытые темные глаза сверкали непролитыми слезами.

Сэр Джон выслушал ее, не шелохнувшись. Повисло продолжительное молчание, и тишину в кухне нарушало только тиканье больших часов на каминной полке. Энн смотрели на него, и выражение его лица казалось ей жестким и суровым.

«Да, он упрямый, — подумала она в смятении. — Жесткий и самолюбивый. Он не понимает того, чего не хочет понять». Она резко повернулась, пошла через кухню, остановившись у буфета спиной к сэру Джону, и уставилась на блюдо — старое китайское блюдо с трафаретным узором, которое от частого и продолжительного пребывания в духовке стало коричневым по краям и треснуло посредине.

В результате она справилась со слезами, угрожавшими сломить ее. В опасности был ее мир, мир ее маленькой семьи, заключенный в четырех стенах этого дома; мир, в котором она искала только любви и счастья для отца, Майры и близнецов.

Что еще могло иметь значение — политика и государственные дела, обстоятельства жизни других людей, блеск и слава таких мест, как Галивер? Энн достала из кармана платок и осушила слезы, катившиеся по щекам. И наконец услышала голос сэра Джона:

— Прошу вас, вернитесь сюда.

Она повернулась, все еще готовая продолжать борьбу и в то же время ощущая внутреннюю слабость и нежелание спорить. К ее облегчению, лицо сэра Джона уже не было таким упрямым и жестким. То, что она увидела на его лице на этот раз, казалось близким к извинению. Он ничего не говорил, только смотрел на Энн, и она прошла к нему через кухню.

— Садитесь, — сказал он мягко, — и давайте обсудим все это.

Энн взяла стул, на который он показал, и села, придвинув к углу стола.

— Прежде всего, — спокойно начал сэр Джон, — я хочу сказать, что очень сожалею. Мне и в голову не приходило, что вы можете испытывать подобные чувства. Во-вторых, я хотел бы, чтобы вы знали мою точку зрения. Она эгоистична, если вам угодно, однако здесь, в вашем доме, я по-настоящему отдыхал. В первый раз за много лет я обрел способность расслабиться и забыть все служебные неприятности, отбросить в сторону заботу и ответственность, которые никогда не оставляли меня ни дома в Лондоне, ни в кругу друзей. Вы удивились бы, мисс Шеффорд, если бы узнали, как часто за последнюю неделю я благословлял этот мой несчастный случай. Вы знаете так же хорошо, как и я, что здоровье давно позволяло мне покинуть этот дом, но я не хотел. А причина в том, что уже много лет я ощущаю гнетущую усталость, я забыл, что значит быть молодым, забыл — хотя вам это покажется невозможным, — как радуются люди. И вот я отдыхал и наслаждался жизнью в качестве вашего гостя. В обществе вашего отца и, смею сказать, вашем тоже я был самим собой, просто мужчиной Джоном Мелтоном, без всяких должностей и титулов. Это было новым впечатлением, и оно приносило больше удовольствия, чем я могу выразить словами. Хотите ли вы это понять?

Энн закрыла лицо руками, как будто ощутила свою беспомощность.

— Хотела бы я, чтобы вы мне этого не говорили, — ответила она. — Было бы легче, если бы я и впредь ненавидела вас.

— Неужели вы должны ненавидеть меня? — В его улыбке было что-то странное.

Энн подумала немного.

— Я предполагаю, если говорить откровенно, это оттого, что я боюсь вас, — сказала она. — Мы очень маленький пруд, а вы слишком большой камень, упавший в него. Я пыталась уговорить себя, что вред уже нанесен, что бесполезно тревожиться, надо стараться исправить все, что можно. И все равно я чувствую, что, если бы я могла побыстрее отправить вас отсюда, возможно, со временем все пришло бы в норму.

— Не делаете ли вы из мухи слона?

— Не думаю, что вы настолько скромны, чтобы считать себя мухой, — ответила Энн. — Все изменилось, мы стали другими за то время, что вы здесь.

— Даже вы?

— Да. Даже я. Когда я слушала ваши разговоры, когда я слышала о других местах и других людях, абсолютно чуждых нашей спокойной, лишенной событий жизни, я тоже стала думать, что чего-то лишена. Недолго, но достаточно, чтобы почувствовать к вам неприязнь: ведь вы угрожали единственной вещи, которая имела для меня реальную ценность.

— Не кажется ли вам, что вы жадничаете, оберегая свое счастье исключительно для себя, когда весь остальной мир изголодался по тому, чего у вас в избытке.

— Неужели весь остальной мир такой? Откуда мне знать? Все, что известно мне, — нам было очень хорошо. Конечно, у нас есть свои маленькие проблемы. Но ваше присутствие превращает их в огромные, почти непреодолимые. Вы посеяли в нашу жизнь семя недовольства собой и своим окружением. О сэр Джон! Уезжайте, и, может быть, нам еще удастся вернуться к прежнему состоянию.

— А если я откажусь? — неожиданно резко спросил сэр Джон.

— Почему вы должны отказаться? — Энн уже не просила, она вступила с ним в борьбу. — Что мы для вас? Я не хочу обманывать себя, сэр Джон, и не мечтаю о сказочных событиях, как Майра. Я знаю, что интерес, который мы представляем для вас, не более чем мимолетное покровительство и расположение богатого и важного господина по отношению к причудливому зрелищу, которое нечаянно встретилось на его пути. Что может быть общего у сэра Джона Мелтона с врачом из небольшой деревни, не знаменитым и даже не разбогатевшим на своем поприще? Что может быть общего у сэра Джона Мелтона с двумя полуобразованными девушками из глухой провинции, не читавшими книг, которые читал он, не знакомыми с людьми, с которыми знаком он, не имевшими даже представления обо всех его интересах и делах? Нет, сэр Джон, можете дурачить других, меня вы не одурачите. Как только этот отдых, который пополнит ваши силы, этот спокойный оазис в деловой жизни начнет вам надоедать, вы уедете. Разумеется, вы будете великодушны и хорошо заплатите, в этом я не сомневаюсь: эти деньги значат для вас столько же, сколько цена за место в театре. Вы уже посмотрели спектакль, и этого достаточно. Вряд ли вас беспокоит то, что вы оставляете опустевшее место в чьей-то жизни, или пепел в чьем-то глупом и впечатлительном сердце, или атмосферу сомнений и уныния, которая еще долго не будет развеяна, когда вы уже забудете эту каникулярную интерлюдию.

И снова Энн говорила страстно, но слез не было.

— Да, вы не боитесь сказать то, что думаете, — заметил сэр Джон.

— Не боюсь, если это касается людей, которых люблю.

— Превосходно. Я согласен с вашим решением, мисс Шеффорд. Я сделаю, как вы хотите.

Энн глубоко вздохнула:

— О, благодарю вас.

— Но при одном условии, — быстро добавил он. — Я заплачу за лечение и пребывание в вашем доме цену, которую назначу сам, а вы согласитесь с ней, поскольку это выгодно тем людям, ради которых вы выдворяете меня отсюда.

Подбородок Энн гордо приподнялся, и ее глаза встретились с глазами сэра Джона: какое-то время шла молчаливая борьба.

Что-то сильное и магнетическое вибрировало в воздухе между ними, оба были напряжены, участившееся дыхание Энн слегка раздвинуло ее губы, глаза потемнели и расширились.

Совершенно внезапно она сдалась:

— Я принимаю ваше условие, сэр Джон, коль скоро вы оставляете нас.

— Я уеду завтра, — сказал он. — Я позвоню и велю прислать машину, чтобы уехать сразу после ленча. Это вас устроит?

— Прекрасно.

Энн могла позволить себе расслабиться. Теперь, когда битва закончилась, она вновь казалась холодной, собранной и уверенной в себе. Ничто не напоминало о том, какой юной она выглядела только что, какой огонь был в ее голосе и какие горькие слезы на глазах. Сэр Джон встал:

— Итак, мы договорились. И спасибо вам за гостеприимство.

— За это вам надо благодарить отца.

Сэр Джон сделал несколько шагов по кухне, потом обернулся и взглянул на Энн:

— Вы великолепный борец, мисс Шеффорд. Я редко признаю себя побежденным.

На момент холодность исчезла, и Энн улыбнулась:

— Это звучит несколько устрашающе для меня.

— И все-таки, — с усмешкой заметил он, — это не тревожит вас, ведь вы выиграли.

— Выиграла? — Энн снова стала серьезной. — Я не скажу этого вам со всей уверенностью, пока не пройдет по меньшей мере три месяца, а может, и больше.

— И тогда скажете?

— Конечно нет. Полагаю, через какое-то время вы даже не захотите вспомнить наши имена. «Шеффорд? Шеффорд? — скажете вы. — Это, должно быть, та семья в ужасной деревеньке, где я попал в аварию. Интересно, что с ними случилось?» — Она имитировала великосветскую речь, но в ее тоне был оттенок презрения и горечи.

Сэр Джон криво усмехнулся:

— Мисс Шеффорд, мне следовало включить еще одно условие в наше соглашение, прежде чем я сдался. Очень сожалею, что не сделал этого.

— Что же это за условие?

— Следовало оговорить, что мне позволено хорошенько отшлепать вас, — сказал сэр Джон. — Вы этого заслуживаете.

Энн засмеялась, хотя ее щеки зарумянились, а глаза смотрели застенчиво.

— Слишком поздно, — сказала она. — Соглашение подписано.

Из коридора донесся звонок телефона.

— Звонят! — воскликнула Энн. — Я отвечу, в доме больше никого нет.

Она прошла в кухонную дверь и побежала по коридору, как будто была рада тому, что их прервали. Сэр Джон медленно двинулся следом. Телефон был в холле, и он невольно слышал разговор.

— Что?.. Кто говорит?.. Да, это Энн Шеффорд… Что?.. Что вы имеете в виду?.. Да… Да, доктор Шеффорд… но я не понимаю… Кто это сказал?.. Что? Да, у него это было и раньше… Да, доктор Эштон, я иду. Сию минуту, конечно. Я приду сама… Да, да, немедленно.

Сэр Джон дошел до середины холла, когда Энн положила трубку. Она стояла мгновение ошеломленная, с побелевшим лицом. Он подумал даже, что сейчас она потеряет сознание. Затем с видимым усилием девушка взяла себя в руки.

— В чем дело? Что случилось?

Она повернулась, чтобы ответить, и у сэра Джона возникло впечатление, что она не понимает, кто он, и едва ли видит его.

— Это папа, — сказала она тупо, голос был еле слышен. — У него был сердечный приступ, и они думают, что он… умер.