Проверка на любовь

Глава 24

Пляж Салинас, по словам Джеки, «как раз то самое место на Ибице, где люди тусуются днем». Под словом «день» она имеет в виду некий отрезок времени, который начинается в пять вечера, как раз, когда публика отрывает головы от подушек и приходит в себя после вчерашнего. Под словом «тусуются» она подразумевает… ну, что они просто здесь тусуются. Пусть хоть немного поболтаются без дела под легким дуновением бриза.

Не весь пляж нудистский. Тот кусочек, что ближе к автостоянке, заполнен почтенными испанскими семействами. Нам же пришлось протащиться с полмили, чтобы посмотреть, как люди, словно на параде, выставляют друг перед другом напоказ все свои прелести. Однако даже здесь можно раздеваться не полностью, и я решаю поступить так: верх оголить, а низ оставить в крошечных и чисто символических купальных трусиках «Миссони».

Джеки, конечно, делает все основательно, а потому раздета полностью, что вынуждает каждого мужчину провожать ее долгим взглядом (поймите сами: в этом контексте строчка «а у меня в кармане пушка» никак не подходит). Когда я говорила вам о заразительной красоте Джеки, я имела в виду, как вы догадались, что она полностью одета. Ну, а Джеки оголенная — это совсем другие пироги, извините за выражение. Я чувствую себя так, как «ситроен» модели 2CV, припаркованный рядом с блестящим «феррари». С блестящим «феррари», надо добавить, не имеющим запаски. Вы только посмотрите на нее: это не тело, а произведение искусства. Чего стоят эти золотые шары и экстравагантно выстриженный лобок.

Пока я лежу на спине на пляжной циновке, щурясь от солнца, мне вспоминается первая поездка на Ибицу. Это было несколько лет назад. С Фионой. Сейчас я уже не помню всего. Остались какие-то отрывочные воспоминания, как фотографии. В основном это наши разговоры в ночных клубах и на пляже.

Мы поехали по туристическим путевкам. Конечно, мы выбрали не самый уж дешевый вариант, какой можно отыскать, непродуманный и сумасбродный, но все же это были путевки. Нам просто казалось, что это самый простой способ попасть туда.

Помню, как была разочарована Фиона, впервые увидевшая «Кафе дел Мар» (да это же просто нагромождение камней), и как это разочарование испарилось, лишь только мы присели за столик и начали любоваться самым роскошным закатом в нашей жизни. Когда яркие красные и оранжевые тона постепенно начинают тонуть вместе с солнцем в сверкающей поверхности моря. Понятно, что такие описания стали чем-то вроде клише и используются в рекламных брошюрах, а также упрощают реализацию компакт-дисков, но нам тогда было все равно.

Хорошо помню первый вечер. Мы приняли по дозе «экстази», а потом танцевали семь часов подряд в «Амнезии», полностью растворившись в музыке. Вернувшись в гостиницу, мы тут же с восторгом принялись обмениваться впечатлениями:

Я: Это была самая потрясающая ночь! Я так счастлива.

Фи: А я в тысячу раз счастливей.

Я: А я — в три тысячи.

Фи: А я — в пять миллионов.

(Истеричный смех длится часа два, не меньше.)

Я: Это невероятно, правда?

Фи: Что?

Я: Как можно себя так здорово чувствовать. Быть такой счастливой. И такой целостной.

Фи: Причем без секса.

Я: Похоже, мы с тобой отыскали потайной ключик от вселенной.

Фи: Без мужчин и их волосатых яйцеподобных яиц.

Я: Здорово!

Фи: Я думаю, пока мы будем помнить об этой ночи, мы уже никогда не будем так счастливы.

Я: Я тебя люблю.

Фи: И я тебя люблю.

Я: Как ты думаешь, может быть так, что мы с тобой — одно и то же?

Фи: А мы и так одно и то же.

Я: Я так и сказала.

Фи: Разницы никакой.

Я: Совсем никакой разницы.

Фи: Я тебя люблю.

Я: И я тебя люблю.

Фи: Воды хочешь?

К несчастью, на следующее утро мы проснулись и поняли, что наш потайной ключик украли прямо у нас из-под подушки.

И все же это были прекрасные денечки. Да, мы словно сорвались с цепи. Да, потом мы болели две недели и чувствовали себя, как дерьмо. Но и в этом было что-то сладостное. Все для нас тогда казалось новым и еще нетронутым.

Теперь же, когда я лежу на пляже с ней, Принцессой Порно, в окружении блестящих, тщательно смазанных маслом членов и фигурно подстриженных, расчесанных и даже опрысканных лаком для волос лобков, я понимаю, что наша поездка с Фионой была просто образцом невинности.

После двух часов, проведенных на пляже, мы возвращаемся на виллу. Освежаемся, слушаем оркестр. И (только не судите меня слишком строго) я соглашаюсь принять дорожку кокаина (и даже не спрашивайте, откуда она его достала). Да, я помню свои слова. И знаю, что потом буду еще очень жалеть о содеянном. Но, ладно уж, сейчас-то я на Ибице. Понимаете, ее называют «белым островом» не только за песчаные пляжи. Да и, кстати, это делают все, даже инспектора дорожного движения. Потом снова на выход. Посещаем несколько баров. Мелькание безымянных лиц. Затем в городок Ибицу и Пача. Это какая-то пещера преисподняя, служащая для того, чтобы здесь всегда играла музыка. Мы выпиваем. Потом еще по дозе кокаина. И вот только после этого, наконец, находим себе временное пристанище и успокаиваемся.

Передо мной, как в панорамном кадре, весь танцевальный зал, где уместилось, наверное, две тысячи человек. Их движения похожи на пульсацию в такт ритму, где вместо музыки звучит какой-то бесконечный бит, сопровождаемый электронными аккордами.

Вокруг все разгорячились, то есть в самом прямом смысле слова. Тут очень жарко. И хотя я не танцую и стою чуть сбоку, на платформе, похожей на гигантскую петлю, окружающую зал, я чувствую, как все мое тело пропиталось потом. У Джеки кожа тоже заблестела. Она кричит мне что-то непонятное прямо в ухо.

— ЧТО?

— ПОШЛИ ОТСЮДА! — кричит она что есть сил.

Я следую за ней по кривой, просачиваясь через толпы танцующих, которые ритмично аплодируют, высоко подняв руки над головами, в то время как ди-джей безжалостно продолжает ускорять темп выбираемых мелодий. Джеки сверкает своей снисходительной улыбкой известной личности какому-то серьезному испанцу с мобильником в руках. Он должен провести нас туда, где собираются «сливки общества». Мы поднимаемся по крутым выбеленным ступеням и оказываемся на крыше здания. Здесь гости либо сидят в многочисленных украшенных витражами нишах, либо стоят, прислонившись к бару, похожему на огромное яйцо. Здесь же расположился небольшой столик, где красивая скучающая девушка-испанка накручивает на палец свои кудряшки «под штопор» и торгует сувенирами местного производства. Уже четыре часа утра, и свет понемногу набирает силу, отчего все вокруг тускнеет и становится похожим на старые и поблекшие цветные фотографии.

— Здесь восхитительно, правда? — И хотя этот вопрос обращен ко мне, глазами Джеки пожирает мужчину у бара с загаром цвета жженки, непринужденно болтающего с двумя хорошенькими блондинками.

Эй, погодите-ка.

Нет, так не бывает.

Наверное, на мой мозг сильно подействовали все эти химические вещества, и теперь лица искажаются, как будто надо мной куражатся непослушные ребятишки, путая и мешая все, что только можно смешать и перепутать.

Я крепко зажмуриваюсь, чтобы стряхнуть с себя это наваждение. Бесполезно. Лицо мужчины остается прежним.

И тут, будто старая запись голоса Вероники начинает прокручиваться в моей голове: «Мы посылаем Гая, чтобы он собрал материал о большом уик-энде на Ибице для нашей клубной странички. Может быть, ему удастся подобрать кое-что и для статьи в разделе секса и отдыха…»

Но я слишком поздно осознаю, что Бог Любви мистер Жженый Сахар и есть на самом деле Гай Лонгхерст. Джеки стоит у бара, на расстоянии двух метров от Гая, и жестами подает ему сигналы, как заправский регулировщик на большом перекрестке.

Я пригибаюсь за спиной Джеки, надеясь, что ее ослепительное присутствие поможет мне остаться невидимой.

— О, Боже мой! Марта — неужели это ты?

Я поворачиваюсь к нему и вижу, как он демонстративно раскрывает свой рот, изображая полное потрясение. Он выглядит эффектно до тошноты (впрочем, как всегда): одет во все черное от Версаче, волосы тщательно зализаны с уверенностью не знающего отказов жиголо.

Я пытаюсь что-то сказать, но изо рта выплывают какие-то невнятные обрывки:

— Аба… не… да…

— И все-таки, это ты.

Джеки смотрит на меня, но так, словно меня здесь больше нет. И это, в каком-то смысле, правда.

Тем не менее я, каким-то образом, собираюсь с силами и составляю в уме более или менее умную фразу (ну, почти что умную). Звучит она так:

— Ух, ты, Гай! Как здорово! Надо же — какое совпадение! И что ты здесь делаешь?

— Я… да как тебе сказать… отслеживаю талантливых ребят, — сообщает он, изучая неотразимые формы Джеки.

— Неужели ты так и не представишь меня? — интересуется та.

— М-да. Конечно. Джеки, это Гай. Гай, познакомься, это Джеки…

— Очень приятно. Как вы поживаете? — спрашивает он ее, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более впечатляюще.

После чего Джеки наклоняется к нему поближе и, прислонив ладонь «ракушкой» к его уху, что-то шепчет. Лицо Гая замирает в приятном изумлении, граничащим с шоком.

— Значит, поживаете вы прекрасно, — почти смущенно констатирует он. Я говорю «почти», потому что смущение — одна из тех эмоций, которые, насколько мне известно, Гаю ощущать не дано. Стоит только вспомнить тот внутренний голос, который постоянно напоминает ему, насколько он знаменит.

Разговор снова переходит на мою личность. Гай интересуется, зачем я сюда приехала. Я говорю, — понятия не имею. На выручку мне приходит Джеки и заявляет, что все это лишь для того, чтобы вернуть меня к нормальной жизни. Брови Гая изгибаются, как танцовщицы, исполняющие танец изумления, и Джеки наносит мне смертельный удар:

— Ну, вы сами поймите, она же разошлась со своим бой-френдом.

Послушайте, я сама понимаю, что Джеки не виновата. Ну, откуда ей было знать, что та самая Марта Сеймор, Всегда-Спасающая-и-Дающая-Правильный-Совет станет хранить ТАКОЙ секрет при себе? Она ведь и понятия не имела, что весь последний месяц я на работе вела себя так, будто ничего серьезного не произошло, а кое-кому из коллег хитроумно доверяла достаточно правдоподобные сказки о прекрасно проведенных вечерах в компании своего дружка.

— Это, как я понимаю, шутка?

И, как будто специально для того, чтобы доконать меня, Джеки забивает последний мяч:

— Что? Неужели вы на самом деле считаете, что она могла оставаться там и вести себя как ни в чем не бывало после всего, что он сделал с ней?

— Что же он сделал? — вежливо интересуется Гай.

Как я узнала от Фионы, самый страшный враг в кризисной ситуации — это отрицание фактов. Именно поэтому я решаю все рассказать Гаю сама, чтобы сохранить хоть какую-то часть своей репутации «гуру любовных интриг».

— Он переспал с какой-то девчонкой.

Какую-то долю секунды мне кажется, что Гай взорвется истеричным смехом. Он сдержанно морщит лоб — сейчас, надо думать, он мне глубоко сочувствует.

— Просто невероятно, — говорит он и поднимает руку, чтобы положить ее мне на плечо, совсем так, как это делает на экране Роберт де Ниро. — Когда же все это произошло?

Я выкладываю ему всю подноготную, а Джеки стоит рядышком и виновато моргает.

— Но ведь ты…

— Я знаю.

— И ты говорила, что…

— Я знаю.

Джеки возвращается к бару, чтобы заказать нам выпивку.

— Так, значит, все это…

— Я знаю. Ерунда. Все это чушь. Да, не получилось у меня в области личной жизни. Признаю. И вся эта чепуха, что я писала — будто бы можно заранее определить, что ваши любовные отношения — в опасности… Представляешь? Сама-то я не распознала ни одного признака приближающейся беды. Ни одного! — Теперь мне было уже наплевать на все. Я просто молотила языком и могла бы продолжать еще долго, раз уж выбрала себе роль камикадзе. — Смешно, да? Мне изменили, а я пытаюсь все это скрыть и продолжаю всех уверять, будто моя личная жизнь — сплошная любовь, цветочки и поцелуйчики.

— Нет, позвольте мне с тобой не согласиться, — замечает Гай. — Ничего смешного здесь нет. — Но это в чем-то даже парадоксально, правда, крошка?

Джеки передает мне коктейль «водка с колой» и тут же залпом опустошает свой стакан.

— Да-да, конечно. Очень даже парадоксально. Но ты… м-м-м… держи это при себе, ладно? Ну, я хочу сказать, что я сама поставлю в известность Веронику, что мы с Люком расстались. Но я должна ей сказать, всю правду сказать, что именно он виноват в этом, потому что оказался неверен мне. Ты ей сам ничего не говори, хорошо?

— А какая разница? — спрашивает он со своей излюбленной кривой ухмылочкой.

— Ну, от этого зависит моя работа. Мое самоуважение. И вообще, все моя жизнь.

— Ну, в таком случае, — чопорно уверяет он, — я подумаю.

— Прости меня, — беззвучно, одними губами, извиняется Джеки в тот самый момент, когда Гай отворачивается, чтобы раскланяться двум мужчинам, которых я вижу впервые в жизни.

— Все в порядке, — уверяю я Джеки, — ты же ничего не знала, а я не успела тебя предупредить.

Неожиданно кто-то подталкивает ее сзади. Две молоденькие девчонки расфуфырены в пух и прах. Одна одета под классическую школьницу (пай-девочка с косичками), а другая — пространственно-независимая, в костюме то ли доярки, то ли скотницы. Обе жуют жвачку, да с такой скоростью, что вырабатываемой ими энергии хватило бы на целую электростанцию.

— Ты чо, Джекс, ты куда слиняла? Мы тебя еле нашли! — шумно сообщает «школьница».

— Обалдеть! — скрипит ее «пространственно-независимая» подружка.

Джеки знакомит нас.

— Марта, это мои звездные Приверженцы Доллара: Лайза и Шола.

— Очень приятно.

— Класс!

— Обалдеть!

— Слышь, Джекс, — начинает «школьница». — Ты раньше не слыхала, как чешет Кокси? Ух, ты! Клево! Ништяк! Такие примочки, я тащусь! Врубаешься?

— Балдеж!

— Глюкоидно!

Так как я не умею поддерживать разговор в стиле «пространственно-независимой», то оставляю эту компанию и удаляюсь к бару, где Гай уже заказывает себе выпивку.

— Видишь ли, Марта, — заявляет он, помахивая в сторону бармена купюрой в пятьдесят евро, — у тебя есть все основания ненавидеть меня.

— Что я и делаю.

— Но мне хочется, чтобы ты узнала вот о чем, крошка. Если бы все зависело только от меня, ты бы никогда не беспокоилась о своем рабочем месте. Мне очень приятно смотреть на твою мордашку по утрам в понедельник.

— А тогда… м-м-м… зачем же ты сам предложил рубрику про то, как продержать мужчину в форме всю ночь и так далее?

— А, ты про это, крошка? Очень хорошо, что вспомнила. Видишь ли, в то время я и подумать не мог, что Вероника решит использовать эту идею под страницу шестьдесят девять.

— Ну-ну, продолжай.

— Я серьезно. Могу дать честное слово скаута. — И он салютует мне тремя пальцами, совсем как настоящий бой-скаут.

Я улыбаюсь. Простите, но другой реакции от меня ждать сегодня невозможно.

Ну, хорошо-хорошо. Этот человек и есть тот самый Гай Лонгхерст. Тот, который мне в жизни не оказал ни единой услуги, даже по мелочи. Тот самый человек, который постарался усложнить мне жизнь с самого первого дня, когда я только появилась в редакции. Тот самый мужчина, который, подобно лживому и псевдозагорелому Яго, попытался заменить мою рубрику изысканными статьями для приверженцев культа Полового Члена. Тот самый, кто считает, что весь мир — это всего лишь парк развлечений, построенный в его честь.

Но именно сейчас я почему-то думаю о том, что он является еще кем-то. Или, по крайней мере, чем-то. Конечно, трудно сказать, смотрит ли он в мои глаза только затем, чтобы проверить в них свое отражение, или нет, но мне хочется оставить ему право на сомнения. А вообще, какая теперь разница. Он очень красив. И хотя я всегда знала об этом, но не ценила его красоту, поскольку никогда не видела его по эту сторону похмелья. Только сейчас, глядя на него сквозь хмельной туман, я начинаю осознавать, как опасна может быть мужская красота, когда она способна полностью засосать вас, как трясина. Должно быть, это происходит еще и потому, что я раньше никогда не находилась на таком близком расстоянии от него. Я имею в виду, физически.

— Как бы там ни было, Марта, крошка, давай не будем говорить о работе. Только не сегодня. Давай лучше побеседуем обо мне. Да. Обо мне стоит поговорить.

Вот видите, Гай хоть и идиот, он, по крайней мере, понимает это.

— Хорошо. Что нам еще остается? Ну, расскажи мне что-нибудь о себе, мистер Гай. Прошу тебя, пожалуйста.

— Согласен, Марта. Только давай без сарказма, тебе это не идет, — заявляет он, ослепляя меня блицем своей роскошной улыбки. — Мне кажется, что ты успела составить обо мне неправильное мнение.

— Что же это за мнение такое? — интересуюсь я, кокетливо прислоняясь спиной к стойке бара.

— Ну, ты, очевидно, считаешь, что я самовлюбленный эгоцентрик, которому на всех наплевать.

Мои брови изящно изгибаются в позицию, означающую «ты попал в самую точку».

— Но дело в том, что я — самовлюбленный эгоцентрик с творческой жилкой. Вот этого ты наверняка и не знала.

— Нет. Что ж, спасибо за такую потрясающую новость.

— И еще… Могу поспорить, ты не знаешь, что я в настоящее время пишу книгу. Это будет моя автобиография, так сказать, жизнеописание. — Он отступает на шаг, словно ждет от меня бурных аплодисментов и букета цветов. — Это будет что-то похожее на «Прах Анжелы» для нашего синтетического поколения. Сейчас я думаю над названием своего произведения.

«Как увлекательно и приятно быть садомазохистом», — проносится у меня в голове.

— Ну… э-э… и как далеко ты продвинулся в своем литературном творчестве?

— Глава первая: «Детство в Кройдоне». Оно было у меня тяжелым, а потому приходится писать много.

Тяжелым? У Гая? Единственная неприятность, которая могла случиться с ним, так это головная боль после долгого лежания на солнце. И теперь, услышав это заявление, я решаю для развлечения покопаться в его биографии.

— Неужели у тебя было тяжелое детство?

— Просто жуткое, — кивает он, и для большего эффекта осторожно щиплет себя за переносицу. — Понимаешь, я ведь не всегда был таким великолепным и неповторимым мужчиной, как теперь. У меня были уши, как у Микки Мауса. Одноклассники говорили, что с ними я бы мог при попутном ветре подниматься в воздух и работать чем-то вроде воздушного транспорта… — Гай близок к тому, чтобы заплакать крокодиловыми слезами.

— Ну, гм… и что произошло потом?

— Когда мне исполнилось одиннадцать лет, дела мои стали настолько плохи, что мать решила отправить меня в больницу. И через два дня я вышел оттуда неотразимым красавцем, коим и остаюсь вплоть до сегодняшнего дня.

Я с насмешливым восхищением рассматриваю его правое ухо, а он продолжает вещать, перенося меня в более поздние годы своей биографии. Однако, буду перед вами откровенна, я его уже не слушаю. В конце концов, когда вы общаетесь с Гаем, чем меньше вы будете сосредотачиваться на том, что он пытается вам сообщить, тем лучше для вас самих. Беседа для него не самое главное. Весь смысл заключен в его красивом теле и красивом лице. И в настоящий момент я с ним согласна. Меня тоже интересует его красота, даже если она и получена искусственным путем.

Нет, я не должна этого делать. Нельзя позволять ему осуществить свою хитрую задумку. Тогда собрания по понедельникам станут совсем невыносимыми. И не только для одной меня, заметьте себе. К настоящему времени уже половина редакции совершила это и приобрела рубашки с трафаретом «Я сделала Гая» (созданные, конечно, домом Гуччи).

— Марта, крошка, а чем ты займешься после всего этого? Продолжать веселиться?

— Э-э-э… Даже не знаю. Это зависит от…

Вот дерьмо! Куда же она подевалась? Была здесь еще пять минут назад. Я сканирую толпу, пытаясь отыскать ее огненно-красную голову среди прочего евромусора пестрых тел.

Но она как сквозь землю провалилась.

— Ну… я не знаю, — беспомощно повторяю я.

Гай одаряет меня одним из своих волевых энергетических взглядов. Я уверена, что это какая-то уловка по системе разума Джедая. Эти томные шоколадные глаза блестят, как только что вымытая витрина.

— Я просто подумал, что тебе, может быть, захочется посмотреть на… — Он опускает глаза и смотрит куда-то вниз, в направлении своей ширинки. — …Э-э-э… на мою виллу?

И тут в мой мозг врывается мой личный голос Оби-Вана Кеноби: «Сопротивляйся, Марта, сопротивляйся. Не поддавайся Темной Силе. Утром ты об этом горько пожалеешь. Ты будешь вспоминать об этом и жалеть о своем поступке каждое утро в течение всей оставшейся жизни».

— Да, это весьма заманчиво. — Я сознаю, что из моего рта вылетают совсем не те слова, которые я намеревалась произнести.

— Вот и чудесно, — подытоживает он, словно только что совершил какую-то удачную сделку. — Если мы отправимся прямо сейчас, то будем там абсолютно одни.

— Идет.

Мы спускаемся, минуя переполненный танцзал, проходим подиум с его богинями, огибаем лакающих шампанское мафиози и прочих бездельников, и уже внизу проходим под внимательными взглядами чопорных трансвеститов. Мы оказываемся на улице, пробираемся между обступившими нас проститутками (женщинами и мужчинами) и сутенерами и направляемся к стоянке, где нас ждет арендованный Гаем джип. Только здесь я могу спокойно набрать полную грудь свежего воздуха в надежде, что эта смесь паров соленой воды и аромата дальних сосен все же оживит мои чувства и приведет меня в порядок.

Вилла находится на окраине города, поэтому мы очень скоро оказываемся на месте. В отличие от всех вилл, которые мы проезжали, эта выкрашена в вызывающе розовый цвет.

— Неужели все это оплачивает Мортимер? — осведомляюсь я, когда мы проходим мимо небольшого бассейна, выстроенного в форме человеческой почки.

Губы Гая растягиваются в скептической улыбке, и он заявляет:

— Не смеши меня, крошка. Неужели ты могла так подумать? Нет, у меня имеются богатые друзья.

У меня еще остается время. Я могу выбраться отсюда живой и невредимой.

— Мечтаешь о нашем погружении? — вдруг произносит он, словно успел прочитать мои мысли. И тут до меня доходит, что он имеет в виду лишь бассейн.

— Хорошо бы. Только ты первый. — Господи! Да что же это такое со мной? Не проходит и сотой доли секунды, а Гай уже стоит передо мной обнаженный. Произведение искусства. Неизвестная работа Родена. Гладкий и накачанный. И что главное — несмотря на водку, кокаин и исповедь, я начинаю взбадриваться.

Я наблюдаю за тем, как он готовится нырять. Его ягодицы словно вырезаны из камня. Они крепкие, подобранные, и каждый мускул так кругло очерчен, словно Гая делали при помощи специальной ложки для мороженого. Я перевожу взгляд чуть выше, чтобы насладиться его треугольной спиной, настолько широкой, что ее можно было бы использовать вместо экрана в домашнем кинотеатре.

Он исчезает в бассейне, почти не потревожив его поверхности, как чемпион по прыжкам в воду.

— Ты идешь ко мне? — тут же интересуется он, вынырнув. Я поворачиваюсь к нему спиной и начинаю раздеваться.

Странно, ничего особенного я при этом не ощущаю. Понимаете, мне становится все равно, что он сейчас подумает, увидев родимое пятно, похожее на мальтийский крест, у меня на заднице, и еще одно спереди, чуть побольше, напоминающее контуры Австралии. В любом случае я его ненавижу.

Я приближаюсь к бассейну и погружаюсь в воду. Вот черт! Она же ледяная!

— Класс! — хвастливо заявляю я и плыву брассом, при этом голова моя держится футах в десяти от поверхности воды. В течение следующих пяти минут я стою в мелкой части бассейна, закрывая руками замерзшую грудь и наблюдаю за Гаем, который перешел на баттерфляй, видимо, чтобы заручиться моим расположением.

— Бр-р-р! Лично я вылезаю, — заявляю я, стуча зубами от холода.

Мы устроились на диване в гостиной. Теперь Гай переоделся в боксерские шорты и завернул меня в белое полотенце. Он трет мне спину, делая вид, что хочет сделать меня сухой. Мне кажется, что цель у него сейчас другая.

— Прости, что все так вышло, крошка. Мне надо было предупредить тебя, что вода здесь не подогревается.

— Все в порядке, — киваю я и делаю большой глоток вина, которое он только что разлил по бокалам. Есть что-то в обстановке этой виллы, что располагает к спокойствию и расслабляет. Трудно сказать, что именно так подействовало на меня. Возможно, эти фаллическое кактусы, которые стоят в каждом окне или эта безумная огромная картина на стене, выполненная в красных тонах. Так или иначе, но я вынуждена признаться, что сопротивляться дальше у меня просто нет сил. Причем до такой степени, что, когда Гай наклоняется ко мне и чмокает в губы, я тоже отвечаю ему поцелуем. Не страстным, а, скорее, рефлекторным, как в ответ на внимание и ласку. Я сама не верю в то, что творю. Кокаин и Гай Лонгхерст за один вечер. Все, завтра же начинаю прыгать с «тарзанкой» и ставить себе пятилитровые клизмы.

— Итак, — умудряется он проговорить между поцелуями, — я прощен?

— Ничего подобного, — убедительно отрезвляю его я. — Я до сих пор ненавижу тебя.

И это действительно так. Но ненависть может быть такой же сексуальной, как и любовь, разве нет? Напряжение или инерция, вызванные тем фактом, что я наконец-то нашла здесь человека прекрасного физически и отвратительного психологически, вдохновляют и провоцируют на страсть и похоть не хуже каких-либо других факторов. Другими словами, граница здесь настолько тонка, что определить ее невозможно.

Однако Гай, как выяснилось, весьма своеобразно целуется. Его нижняя челюсть почему-то движется из стороны в сторону, а не вверх-вниз, и он постоянно щиплет меня. Этакие мини-укусы в губы. А еще у его языка какой-то жутковатый вкус. Смесь белого вина, хлорки и чего-то такого, что я сразу даже и не припомню, как называется.

Он несет меня в спальню, как настоящий пещерный человек, не забывая по дороге целовать, бросает в постель и взгромождается сверху. И все это время я беспрестанно слышу в своей голове голос: «Итак, сейчас у тебя будет секс с Гаем Лонгхерстом. Ты будешь ненавидеть себя, но это все равно произойдет, так что наслаждайся моментом, если сумеешь…»

Он снимает свои боксерские шорты и начинает какой-то торопливый комментарий, описывая буквально каждое свое действие. Его рука проникает под полотенце, он хватает его за край и дергает, отчего я, перевернувшись на триста шестьдесят градусов, оказываюсь голой.

Я обхватываю руками его затылок и пригибаю его голову поближе к себе, стараясь изо всех сил не думать о собраниях редакции по утрам в понедельник. И вот в тот самый момент, когда все границы перейдены, мосты сожжены и обратной дороги нет, я начинаю понимать, что тут творится что-то не то.

Вернее, наоборот, тут ничего не творится.

Гай, в позе «на четвереньках», тоже осознает это. Наши взгляды синхронно устремляются вниз, и мы видим, что между его накачанными бедрами свисает крошечный дряблый член, который смотрит на нас довольно неодобрительно и даже осуждающе.

Несколько секунд проходят в полной тишине. Мы не находим слов. Гай хмурится, потом смотрит туда еще раз, словно никак не может поверить собственным глазам. Затем он оживает (Гай, а не его пенис), садится на край кровати и неестественно выпрямляется. В отчаянной попытке оживить свой член, он начинает то похлопывать его, то трясти, то поглаживать.

— Не волнуйся, крошка, этот приятель сейчас обязательно придет в себя, — заявляет он, не переставая тузить свой огрызок. Я взволнована, и на секунду мне даже мерещится, что сейчас он предложит мне воскресить своего «приятеля», сделав ему искусственное дыхание «изо рта в рот». Однако Гай вскоре и сам начинает понимать, что сегодня уже ничто не вернет к жизни его маленького дружка. Мне даже кажется, что он стал у него еще меньше, если такое, конечно, вообще возможно. Взял и убрался в свою защитную скорлупу, как это делает, например, черепаха.

Тогда, чувствуя неимоверное напряжение момента, мы начинаем вести заградительный огонь из гибких утешительных клише:

— Прости, со мной раньше такого никогда не случалось.

— Ничего страшного. У каждого мужчины это бывает время от времени.

— Наверное, я слишком много сегодня выпил.

И так далее.

Но все эти слова ему не помогают. Лицо его морщится, как у обиженного ребенка, и я боюсь, что он вот-вот расплачется. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, и прилагаю все усилия, чтобы выглядеть сочувствующей и понимающей. Для Гая, человека, для которого весь смысл жизни состоит в том, чтобы уметь добиться эрекции в любых условиях, это, конечно, самый настоящий конец света.

Я встаю с кровати и совершенно голая возвращаюсь к бассейну за одеждой. К тому времени, когда я успеваю полностью облачиться в свой костюм, Гай, похоже, тоже частично приходит в себя и немного успокаивается.

— Прости, Марта. Я, наверное, кажусь тебе жалким. — Голос его изменился. Куда-то исчезла вся чопорность и самоуверенность, и теперь он даже кажется мне в чем-то приятным парнем.

— Послушай, Гай, ничего серьезного не случилось. А вообще-то, так, наверное, даже лучше. Ты сам подумай: зачем нам все это?

Он неопределенно пожимает плечами и сникает.

Через полчаса он везет меня назад к Джеки. Внезапно ему хочется поговорить о работе. Он пытается определить, стану ли я выдавать этот его маленький секрет или нет. Я тоже нахожусь под впечатлением: из его лексикона начисто пропало слово «крошка», а потому я вовсе не сержусь на него. Так что пусть он сам догадывается, что будет дальше.

Когда я добираюсь до нашей виллы, выясняется, что Джеки уже в постели. Она раскидала руки и ноги в стороны и стала похожа на распластанную морскую звезду. Спит, причем совершенно одна. Перед тем как самой отправиться в постель, я принимаю душ. Холодный. При этом придвигаю лицо к самой лейке, и вода хлещет мне чуть ли не в ноздри.

Затем я ныряю в постель, закрываюсь белой простыней с головой и пытаюсь заснуть. Бесполезно. Мой мозг лихорадочно работает: перед мысленным взором мелькают пестрые образы то свихнувшихся пространственно-независимых девушек, то хмурых пенисов, то переполненных танцзалов.

Спать, похоже, не получится. Уже наступает завтра. Я начинаю извиваться в каком-то летаргическом брейк-дансе, что я всегда делаю, если меня постигает бессонница. Но даже если мне удается немного успокоить свой мозг, я никак не могу отделаться от этого шума. Или это звенит у меня в ушах, или стрекочут сверчки, я точно не уверена, что именно так мешает мне спать. Поэтому я сдаюсь и принимаюсь, запасаясь терпением, грызть подушку до победного конца.