Путешествие в прошлую жизнь

И снова в путь

Елизавету разбудил нежный поцелуй и голос мужа.

— Милая, пора просыпаться.

Как уже! Да ведь она только заснула, не может быть! Девушка нехотя открыла глаза, потянулась, в комнате было еще темно, прохладно и так не хотелось расставаться с теплой постелью.

— Я не хочу еще так рано, а нельзя…

— Нельзя — в голосе Никиты прозвучали жесткие нотки — Я ничего не могу поделать, прости, но выйти нужно за темно. Честно говоря, мы и так проспали, уже почти шесть.

Что ж на войне как на войне, через пятнадцать минут Лиза была готова. Позавтракали на скорую руку, стали прощаться с гостеприимными хозяевами. Глядя на сгорбившуюся Марию Кузьминишну, Лиза не могла сдержать слез. Она и ее муж были так добры, собрали им в дорогу съестного, а у самих-то поди и не осталось почти ничего…

Елизавета сняла с груди ладанку с иконой Владимирской Божией Матери, протянула хозяйке. Еще вчера, когда они зашли в дом, сразу бросилась в глаза старенькая, закопченная от печки иконка в углу, рядом горела лампада. Зная отношение к религии новой власти, это было опасно, но видимо крестьянка была очень верующей женщиной.

— Это ладанку подарила мне перед смертью игуменья Варвара, настоятельница пустыни Марии Магдалины на Кубани, я там полгода киноваткой жила. Возьмите ее, мне больше нечего Вам дать.

— Да что Вы, барыня, не нужно, это долг наш ближнему помогать.

— Нет, возьмите, матушка Варвара говорила, что поможет мне этот образок, и помог. Возьмите, помолитесь, за нас, грешных, и за кровь невинно убиенных.

К горлу вдруг подкатил комок, Елизавету вспомнила родителей, вспомнила матушку настоятельницу, Господи, сколько же еще таких же мучеников погибло, и за что?

— Никита, дай мне еще несколько минут, я помолиться хочу.

Молодой человек не посмел возразить, в глазах жены было столько боли и отчаяния. Она упала на колени пред лампадой, губы страстно зашептали молитву. Никита вспомнил вдруг как увидел ее тогда около монастыря, как… Да что там говорить, не приведи Бог пережить то, что выпало на долю этой девочки. Он тихо вышел, чтобы не мешать ей. Елизавета молилась истово, горячо, из глаз текли слезы, а она даже не замечала…

Наконец, словно опомнившись, поняла, что ее все давно ждут, еще раз поблагодарила хозяев, обняла пожилую женщину, вложила в ее руку ладанку.

— Помолитесь за нас, Марья Кузьминишна, голубушка.

— Храни Вас, Господь.

Ну вот и все попрощались, и снова в путь, а что там, один Бог знает. Страшно, но на душе после молитвы стало легче, и даже слабенький лучик надежды загорелся в душе.

Шли молча, говорить не хотелось. Никита с опаской поглядывал на жену, как она не устала ли, не плохо ли… Но нет, вроде бы все в порядке. Отдых вернул девушке силы. Она даже улыбалась. «Ну и славно», — думал Никита: «едой мы пока обеспечены, небо чистое, осталось немного, только бы ей снова не стало плохо, но видимо отдых пошел на пользу».

Вечером на выходе из леса расположились на ночлег, впереди лежала огромная необозримая равнина — южные крымские степи, — «Завтра мы будем как на ладони…Ладно не будем о грустном» — Никита заставил себя улыбнуться.

Тихо поужинали, костер разводить побоялись. Для ночлега соорудили импровизированную постель из опавших листьев. Елизавета уснула мгновенно, мужчины менялись, поочередно дежуря. Утро принесло холод и первые заморозки. Лиза безумно замерзла, волей-неволей пришлось разводить костер. Согрелись, доели остатки съестного, и опять дорога.

— Я надеюсь, Вы все помните, господа…Лизонька, тебя это тоже касается, ни в коем случае не выдавай своего настоящего имени.

— Да, я поняла, хотя это так унизительно. Но сейчас не стоит об этом думать.

— Ты умница, душа моя. Да, неплохо бы и нам переодеться, было бы вовсе недурно избавиться от военной формы.

— Может стоит для этого зайти в ближайшую деревню? — подал голос Зубков.

— Возможно, я подумаю об этом.

Однако подумать Никите не пришлось. Все произошло с невероятной быстротой. Не успели они отойти от места своего ночлега и километра, как из леса с диким гиканьем и воплями: «Окружай! Брать живыми!» — выскочил красный казачий отряд человек в двадцать.

— Ну вот и все, господа, мы окружены, бежать некуда. Это конец — последние слова Никита прошептал уже про себя. Сердце сжалось от дикого страха за Елизавету, что теперь будет, Господи какая мука. Он готов был умереть тысячу раз, только, чтобы не подвергать опасности ее…

— Лизонька, держись ладно, не выдай себя, может все обойдется.

— Не утешай, я все понимаю, я сознательно решилась на все это, и если нам суждено погибнуть, то вместе, я не смогу без тебя. — В ее глубоких, синих глазах стояли слезы, но Елизавета справилась с собой, одарила Никиту нежным взглядом, ободряюще улыбнулась ему.

В следующую секунду красноармейцы были уже рядом. Они не задали ни одного вопроса, сказали только, что путники арестованы и должны следовать за ними. Несколько человек спешились, связали мужчинам руки, забрали оружие.

Елизавету бесцеремонно усадил в седло впереди себя, очевидно командир отряда. Ехали медленно, шагом, но даже так приходилось почти бежать за лошадьми. Примерно через час показалось большое село, именно здесь, как оказалось, размещался тыловой полк Красной Армии, прекрывающий собой уже завоеванные рубежи и готовый по первому сигналу ринуться вперед на помощь к своим, преследующим Врангеля войскам.

В целом здесь было мирно, главная задача полка состояла в том, чтобы не дать прорваться к генералу Врангелю белым отрядам, которые все еще попадались в этих местах. Именно это и случилось с нашими героями.

В деревне их привели к большой побеленной на украинский манер избе. Вокруг сразу плотным кольцом окружили солдаты. Елизавета хотела подойти к мужу, но ее не пустили, на душе стало вдруг так жутко, что же теперь будет, Господи помоги нам, молилась она про себя.

Между тем, на порог вышел высокий, с лихо закрученными по-казачьи усами, средних лет мужчина. Бегло взглянув на пленных, его взгляд надолго задержался на Елизавете, на губах появилась довольная усмешка. Девушке стало не по себе, невольно она обернулась к Никите, ища защиты в его глазах. Однако в них читалась тревога и настороженность, лишь через несколько минут, совладав с собой, он попытался ответить ей обнадеживающим взглядом.

— Эт, что за гляделки такие, а? Сюда смотреть — рявкнул с порога усач, — Так, товарищи все свободны, что за сборище устроили, а? Остаться только конвойным, пленных ко мне на допрос, сначала девку.

Елизавета передернулась, никогда в жизни ее еще не называли так оскорбительно. В следующую минуту грубые руки уже втолкнули ее в большую горницу, очевидно служившую и кабинетом, и спальней, и военным штабом. Пахнуло едким запахом перегара и дешевой махорки. Но еще страшнее и неприятнее, чем удушающий запах, было остаться наедине с этим человеком. Его черные глаза так и прожигали насквозь.

— Ишь ты какова, хороша, худа только больно. Да ты не бойся, садись, звать то как, кто, откуда, все рассказывай, как с этими гнидами оказалась, а?

Потупив глаза, Лиза молчала, как себя вести, что отвечать…

— Ты мне тут молчанку не разводи, и смотри правду говори. Звать как?

— Лизою.

— Да не съем я тебя! Ну? — усач явно начал выходить из себя. И следуя, Никитиным увещеваниям, тихо, с неунимающейся дрожью в голосе, Лиза понесла околесицу. Мол дескать горничной была у князей Оболенских, потом уехали они, она отправилась в деревню к сестре, а там война, оккупация, плен, уже несколько месяцев у белых…

— Что-то не нравиться мне, темнишь, девонька, ох, темнишь. И дрожишь неспроста, теперяча-то чай у своих, что ж боишься?

— А Вы не кричите на меня. Я такого натерпелась, жуть берет!

— Ну ладно, а шли-то куда, к белому отродью?

— Да не знаю я, куда вели, туда и шла, я бежать хотела, да заметили.

— Да зачем ты им понадобилась-та, какой прок в дороге-то? Аль зазноба?

Лиза не знала, что отвечать, страшный мужичище словно издевался, знал что ли, что все это выдумки? И взгляд такой нехороший едкий с усмешкой.

— Вот в чем дело-то, шуры — муры с командиром, потому и не отпустил. Молчи не молчи, а здесь и так все понятно. Ну добавить-то нечего, может еще, что расскажешь? За правду-то того прощенье заслужить можно…

Лиза молчала. Что теперь с ними со всеми будет?

— Ну как знаешь, только вот свидетель у нас есть, что никакая ты не горничная, а барынька самая натуральная, да еще какая.

Елизавета дернулась, до нее еще не до конца дошел смысл сказанного, но сердце дрогнуло в предчувствии чего — то совсем уж ужасного. Тихо скрипнула входная дверь, девушка невольно обернулась и замерла в немом оцепенении. В горницу вошел Серж. «Как и он, тоже в плену, он же пропал так неожиданно, но…» — мысли путались и тут вдруг прислушавшись к разговору она в ужасе поняла, что он то как раз не в плену, «он же бежал, бежал к ним, да как же он мог». Елизавету затрясло от нахлынувшего гнева, чувства обиды и страха.

— Что же Вы не здороваетесь, Елизавете Николаевна или не признали?

— Отчего же, поручик, но я не имею привычки здороваться с предателями своей страны и друзей.

— Ах вот как, да Вашей то страны уже и нет, новую будем строить, сильную, богатую, равноправную.

— Это Вы строить будете, Вы сын графа Куракина?! — в голосе девушки звучало откровенное издевательство.

— А Вы, сударыня, моим бывшим титулом не кичитесь, Богдан Тимофеевич все обо мне знает, но я его доверие пока не обманул, да и Вам ли о титулах и России рассуждать. Я то невелика фигура, а вот Вы, княжна Оболенская, фрейлина, в Зимний как к себе домой вхожи были, а происхождение свое скрываете. Я ведь все слышал, Вы и вдруг горничная?!.

— Да, что Вы говорите, голубчик, Сергей Павлович, неужто сама княгиня? Значит врали, сударыня? Нехорошо, ой как нехорошо…

— Перестаньте, Богдан Тимофеевич, так кажется Вас зовут? Я не желаю больше слышать, как Вы издеваетесь над моим титулом. Знайте, я всегда гордилась и буду гордиться своим происхождением. Мои предки стояли у трона со времен Ивана Грозного и заслужили хотя бы уважение с Вашей стороны, — голос княжны звенел от негодования и обиды, перед которыми отступил даже страх перед этим человеком.

— Смело, барыня, рассуждаете, только все кончилось ваша время, хватит. Не в том положении, посему извольте говорить со мной в другом тоне.

Елизавета, уже готовая дать отпор на это грубое замечание, вдруг замолчала. «Все бесполезно, только Никите хуже сделаю, но Серж, как же он смог вот так, уму непостижимо…»