ГЛАВА 9

В ноябре лил непрекращающийся дождь, действуя на нервы и настроение.

Изгнание Руода напугало Кинару, но вскоре этот испуг был вытеснен еще большим отчаянием: у нее в животе зрело нежеланное семя Руода. В начале весны она произведет на свет его ребенка. Лета возмущалась и ругалась, тем не менее приняла во внимание бремя Кинары и разрешила ей выполнять лишь более легкие обязанности. Ее больше не посылали за углем или за водой, не заставляли чистить большую каменную лестницу или менять грязный настил в зале. Ее фигура становилась по-женски округлой, лицо тоже округлилось. И хотя в замке не было Руода, который мог бы предъявить права на нее, ни один мужчина не искал с ней встречи. Не потому, что она презирала их, хотя это было действительно так, и уж совсем не из-за ребенка.

Все дело было в ее взгляде. Он держал их на расстоянии. В нем чувствовалось спрятанное внутри сумасшествие. Видя этот взгляд, становилось понятно, почему ее безошибочно тянуло к Руоду.

Только Дара стала понимать всю ее ненависть, хотя у них и не было никаких разговоров об этом. Кинара доверяла ей не больше, чем кому-либо другому, но она чувствовала, что нет нужды скрывать свое мучение и негодование от девушки, которая была всего лишь пленницей.

Теперь, когда Руода в замке не было, свои отрицательные эмоции Кинара направляла на всех, кто остался в замке. Главным образом они были направлены на Макамлейда и на не родившегося ребенка, испортившего ее фигуру.

Дара жалела Кинару, хотя понимала, что та сама выбрала свою участь, но Дара опасалась за жизнь ребенка. Если Лета не позаботится об этом, никто больше этого не сделает. Что касается Дары, то она была уверена, что покинет замок задолго до рождения ребенка.

Лету спрашивали, что она думает об этом. Она пожимала плечами и говорила:

– Если ребенок выживет и Лаоклейн не вышлет его из замка, я буду за ним ухаживать.

Серые краски зимы подходили настроению Дары. Она гуляла под моросящим дождем или в тумане после дождя. Ее лицо было открыто навстречу обновляющей свежести. Она успокаивалась. Когда ее платье под накидкой становилось сырым, а намокшие волосы висели темными прядями, она вновь шла в дом, проходила мимо тех, кто собрался у камина, и шла в свою комнату. В сухой и удобной комнате под тихое потрескивание огня она проводила часы в ожидании и раздумьях.

Как-то после полудня Лета пошла за Дарой вверх по лестнице. Увидев ее волосы, с которых стекали капли дождя, она сказала:

– Ты простудишься, тебя может поджидать смерть в такую ужасную погоду.

– Тогда тебе не придется больше беспокоиться за меня, – ответила Дара рассеянно, снимая сырое платье. Готовое возражение Леты привлекло ее внимание.

– Да, но Лаоклейн не поблагодарит меня за то, что я не досмотрела за тобой.

– Если бы не потеря золота моего брата, он был бы тебе благодарен.

Темные хитрые глаза оглядели Дару, ее густые кудри и гибкое тело. Лета только передернула плечами и стала наливать кипящую воду из чайника в ванну. Она расшевелила угли в камине и ушла, напомнив, что скоро подадут ужин.

Когда Дара купалась, она с беспокойством вспоминала проницательные взгляды Леты. Неужели вся челядь Лаоклейна заметила его страсть к ней? Неужели мужчины отпускали грязные шутки по этому поводу или делали ставки на результат, когда длинными вечерами пили и смеялись? Вполне вероятно. Дара покраснела от стыда. Лаоклейн перестал избегать ее с того вечера насилия во дворе. Она чувствовала, он играл с ней: завлекал, заманивал ловушку, затем отпускал, чтобы начать все сначала. Дара понимала, что он отплачивал ей за злобу, которую она выплеснула на него в тот вечер, приравняв его к Руоду.

Эти размышления были обидными для Дары. В первый раз за этот вечер она заметила, что колкости Дункана в ее адрес стали не такими очевидными и более редкими, чем раньше. Неужели и он заметил намерение своего сына овладеть ею и одобряет его? Потрясенная, она стала перебирать каждого мужчину в отдельности. Фибх, Бретак – все они, как и прежде, восхищались ею, но издалека, не позволяя себе фамильярности с ней. Что же касается Гервалта, даже Ниалла, то они относились к ней как к гостье Атдаира, а не его пленнице.

Дара говорила мало вплоть до конца ужина. Мужчины медленно допивали свой эль. Спокойным тоном она попросила Лаоклейна о частной беседе с ним. И хотя он не скрывал удивления, но согласился.

Дару охватило волнение, когда ее закрыли вместе с ним в комнате перед его спальней. Она сидела напротив него за небольшим столом, на котором был беспорядок. Это была небольшая, но удобная комната. Рядом, в другой комнате, горел огонь, согревавший и их. Пламя отсвечивалось на корешках книг, стоявших на полке. Книги были дорогой редкостью в уединенном замке у границы. Любая из этих книг могла бы скоротать скучные дни Дары.

Не зная о ходе ее мыслей, Лаоклейн спросил:

– Ты хотела что-то от меня? Проси, хотя я не обещаю, что смогу выполнить твою просьбу.

Дара встретилась с ним глазами. Его взгляд соответствовал его тону.

– Я не хочу твоих одолжений, Макамлейд, но я имею право быть в курсе дела. Не секрет, что ты послал своих людей в замок Чилтон, чтобы поговорить с моим братом. Есть ли какие-нибудь известия от него или о нем?

– Я возражаю против того, что ты называешь своими правами, но нет причин, чтобы что-то скрывать от тебя. У меня нет ответа от твоего брата, но я и не ожидал скорого ответа. Он искал помощи вашего короля, ему отказали. Генри ищет большую выгоду, чем благосклонность лорда, живущего у границы.

– Это несправедливо, – вспыхнула она. – Бранн служит Генри верой и правдой и не заслуживает такого безразличного отношения!

– Ты возмущаешься из-за него или из-за себя, дорогая? Может быть, ты злишься из-за того, что король не считает твое заточение достаточной причиной, чтобы рисковать своими планами, которые он так тщательно строил?

– Будь ты проклят! – Голос у нее был низким. Дара замолчала, но и в молчании чувствовалось, что она взбешена. Она смотрела на Лаоклейна потемневшими от гнева глазами. В глубине этих карих глаз он видел вызов, который она бросала ему.

– Несомненно, ты вновь презираешь мои манеры, но и твои не всегда совершенны, не так ли, дорогая? Но правда не всегда укладывается в общепринятые нормы.

– Ты оскорбляешь слово «правда», мой господин. Меня не волнует, что Генри думает о моем положении. В отличие от тебя я никогда не испытывала королевской благосклонности. Но Бранн предан ему и стоит того, чтобы Генри обратил на него внимание.

– Ты спешишь защищать своего брата, а он, кажется, медлит встать на твою защиту. Ему известны мои требования.

– Если он затягивает с этим, значит, есть причина. Может быть, у него нет сейчас золота, которое ты требуешь. Или, – добавила она мрачно, – он ищет другой путь к моему освобождению. Его сила в его собственном праве!

Лаоклейн перестал приманивать ее и играть с ее чувствами. Он ответил:

– Ему следует принять во внимание то, что, откладывая решение, он рискует твоей честью… и твоим целомудрием.

Дара вскочила, дрожа. Она была мертвенно-бледной.

– Ты запугиваешь, Макамлейд?

– Я предупреждаю тебя, моя дорогая.

Он сидел неподвижно, когда она пересекла комнату и рывком открыла дверь. Она остановилась в дверях и сказала спокойным голосом:

– Твоя жизнь станет ценой моего целомудрия, милорд.

Когда она закрыла за собой дверь, он, прислонясь к спинке стула, начал внимательно рассматривать тусклую поверхность стола. Дара открыто бросала ему вызов, а защитой ей служили лишь ее ум и мужество. Не многие девушки осмелились бы на такой шаг.

Жребий брошен. В течение всех последующих дней Дара не сомневалась, что только время отделяет ее от встречи с Макамлейдом. Он ясно дал это понять. К счастью, приближался день свадьбы Ниалла, и она перестала быть в центре внимания. Однако у нее не было желания стать предметом любопытства незнакомых людей, и она пылко высказала свои чувства Лаоклейну.

Дункан согласился с ней, хотя у него были свои причины, совершенно отличные от ее.

– Девушке из семейства Райландов не место на свадьбе Макамлейда и Кермичил, представителей двух хороших шотландских родов. Своим предложением ты оскорбляешь род Кермичилов!

Лаоклейн был непреклонен.

– Девушка поедет с нами, Дункан, и больше об этом я не хочу слышать. Не говори больше ничего! Я принял решение, терпи.

Для Лаоклейна вопрос был решен, но Даре повезло меньше. Она должна была жить не только со своим собственным растущим страхом, но и со скрытым злобным ворчаньем Дункана. Своим острым языком он намекал на ужасные последствия. Дара знала, что они маловероятны, но все это едва ли успокаивало ее и без того расшатавшиеся нервы. Она стала избегать его еще больше и была благодарна за то, что он тоже к этому стремился.

Время свадьбы наступило слишком быстро, так ей, по крайней мере, казалось.

С той самой минуты, когда они прибыли в замок Кермичил поздно вечером за два дня до свадьбы, Дара привлекла к себе особое внимание. Лаоклейн был загадочным, но он отомстил ей. Не изображая ни преданного обожателя, ни тирана-надзирателя, он, тем не менее, смог создать впечатление, что полностью владеет Дарой, ее душой и телом.

Взгляды, которыми обменивались люди вокруг нее, хихиканье, прекращавшееся при ее приближении, – по всему этому она понимала, в каком свете предстает перед людьми.

По дьявольскому свету в глазах Лаоклейна, по его удовлетворенному виду Дара знала, что он разбирается в ситуации не хуже, чем она. За ее неповиновение он назначил немалую цену.

За всю свою жизнь Дара не чувствовала себя так одиноко, как здесь, в этом замке, переполненном самой высокой шотландской знатью. Ее не избегали. Наоборот, она вызывала любопытство. Ей бы самой больше пришлось по душе уединение. Ее страдание было вызвано ее известностью. Дару нельзя было обмануть, она знала, что любой из них видит в ней только варваров Райландов и ничего больше. Кервин написал свое имя кровью на этих землях, а никто не ставил под сомнение семейные связи. У тех нескольких людей, кто мог бы сделать пребывание Дары более приятным, не было времени для этого. У Анны все время было заполнено, у нее даже не хватало времени на бесконечно продолжавшиеся пиршества и развлечения. У Ниалла было то же самое. Криг разделял со своим отцом роль хозяина. А Лаоклейн все время играл в свою дьявольскую игру.

Рано утром в день свадебной церемонии Дара встала с измятой кровати, на которой она спала вместе с Летой. В большой комнате стояли еще две кровати, на которых спали тоже по двое. Огонь выгорел до тлеющих угольков. Хотя ей было холодно одеваться, она не стала вновь разжигать огонь. Сделать это – значит разбудить других, а ей очень хотелось побыть одной. Без сознательного намерения она прошла в часовню, уже готовую для столь важного события. Множество красивых восковых свечей, дорогая, вышитая золотом ткань на алтаре.

Когда Дара опустилась на колени перед святым алтарем, на ее лице, должно быть, отражалось напряжение от желания вспомнить забытые молитвы. Когда она встала, она увидела, что вошел священник, отец Клариус. Он обратился к ней, видя ее усилия.

– Твои молитвы для тебя бремя, дитя мое? Я наблюдал за тобой в течение двух утренних месс и видел, что покой не снизошел на тебя.

– Мне нет покоя. У меня нет ни веры, ни молитв, которые, прочитай я их, были бы услышаны.

– Тогда это твоя вина.

Отец Клариус пододвинулся и сел на жесткую скамейку, рукой приглашая Дару сделать то же самое. Не обращая внимания на ее нежелание, он продолжил:

– Я слышал твою историю, Дара Райланд. Я сочувствую тебе. Эти набеги ужасны. Я боюсь, они будут продолжаться, несмотря на все попытки прекратить их. В пограничных походах господствует насилие, оно воспитывается в людях. Все же, – голос его стал строгим, – какие бы страдания ты не переживала, твоя вера должна быть твердой, а молитвы должны с готовностью приходить в твое сердце. Если этого нет, то это твой недостаток. Если хочешь, можешь мне исповедаться.

Дара встала. Она почувствовала озноб. Такова была ее реакция на предложение священника.

– Моя исповедь будет лживой, отец, так как я не раскаиваюсь в своей ненависти или злобе. Прости меня, пожалуйста, и молись за меня. Твои молитвы, возможно, будут услышаны. – С этими словами она поспешила удалиться. Раньше Дара и подумать не могла о том, чтобы бросить вызов власти священника, но в последние недели судьба обошлась с ней гораздо жестче, чем она могла представить. И она ожесточилась, стала открыто неповинующейся. Никогда больше она не подчинится никакой власти без борьбы. Будь это власть церкви или человека.

Мысли об этом разговоре со священником преследовали ее, когда она во второй раз за день опустилась на колени в небольшой часовне. Напряженная тишина царила в стенах часовни и вне их. Стоящая на коленях пара наклонила головы и ждала благословения священника. И это свершилось. Часовня, где вера и покой царили в течение веков, взорвалась радостным одобрением.

Это был свадебный пир, который надолго запомнится. Чрезмерное угощение, развлечения. Менестрели, жонглеры, танцоры в костюмах героев легенды о Робин Гуде. Молодая пара приветствовала жителей деревни во дворе. Лица молодоженов светились счастьем, когда произносились красивые тосты за их будущее. После этого Анна и Ниалл возглавили шествие в зал и сели за стол под балдахином. Стол был накрыт искусно вышитой скатертью и усыпан лепестками засушенных цветов.

Гостей угощали павлинами, зажаренными целиком в хрустящем тесте, гусями, ржанками, цаплями и лебедями. Охотники настреляли косуль и кабанов, которые сейчас были на столе, украшенные яблоками. На деревянных блюдах горами лежала жареная баранина, вареная и жареная на вертеле говядина. Рыбаки наловили камбалы и селедки. Жареные, они тоже красовались на столе. Было много сладостей: желе, драчены, ароматные пироги и засахаренные фрукты. По всему столу были расставлены глиняные горшки с мальвазией, кларетом и вином из ягод бузины. Кружки с элем стояли около каждого.

Слуги снова и снова резали хлеб на досках.

Музыканты беспрестанно играли за шелковым занавесом. Зачехленные соколы сидели над головами на перекладинах под потолком, гончие собаки грызли кости, которые им небрежно бросали со стола. Соколы и гончие были таким же поводом для заключения пари, как и будущее молодой пары. Запах горящего на жаровнях мускуса и серой амбры заглушал менее приятные запахи животных и тел людей, переполнявших зал.

Среди шума торжества Дара сидела настолько тихо, насколько ей разрешили. Всем сердцем она желала быть в эту минуту в каком-нибудь другом месте. По случаю праздника она сделала все, чтобы выглядеть самым наилучшим образом, показать всю свою красоту. На ней было платье из парчи шоколадного цвета. Она старательно шила его собственными руками. Его смелый вырез подчеркивал мягкие изгибы ее груди и плеч. На Даре не было украшений, и поэтому внимание привлекала ее нежная кожа. Ее волосы цвета меда спадали длинными локонами на открытые плечи.

Она успокоилась, обнаружив, что сидит далеко от Лаоклейна, который занимал место почетного гостя во главе длинного стола, за которым шел свадебный пир. Вскоре она уже отражала дерзкие комплименты и еще более дерзкие предложения мужчин, которые мало чем отличались от тех, которых она знала. Не очень умных, но обладавших чувством юмора. Они не блистали умением говорить, но были честными и серьезными до тех пор, пока вино не делало их нахальными. Большинство этих мужчин были деревенской знатью, а не придворными кавалерами.

В середине вечера невеста встала, и рев разнесся до потолка, когда все увидели ее. Она была само совершенство в платье цвета голубого льда, отороченном горностаем, белым, как снег, который уже тонким слоем покрывал землю. Ее волосы были распущены, как того требовала традиция. Их мягкий рыжий цвет отсвечивался у нее на щеках. Кожаные кружки поднялись вверх в прощальном тосте. Его еще не завершили, а невеста со своим окружением уже покидала зал. Вскоре вслед за ними пошли мужчины.

Девушки задыхались от смеха, когда захлопнули перед своими преследователями дверь. Их толчки в дверь заставили Анну дрожать, когда ее причесывали и любящими руками снимали драгоценности. Она старалась прятать свое смущение, отвечая смехом на шутки, когда с нее сняли платье и облачили в прозрачную ткань цвета морской зелени. Анна была весела до тех пор, пока девушки не ушли. Оставшись одна, она, не могла отбросить свой страх перед тем, что должно было произойти.

Она не двинулась с места, стоя перед камином, когда дверь распахнулась и руки многочисленных помощников толкнули Ниалла вперед. Насмешки последовали за ним в комнату. Ниалл ответил тем же и закрыл дверь на засов. С него сняли рубашку и камзол, и сейчас он стоял перед Анной голый по пояс, потея от напряжения.

Позади Анны горел камин, пламя высвечивало каждый изгиб ее тела под материей, которая не была помехой для глаз. Она неуверенно улыбнулась при виде знакомого взгляда на лице Ниалла, когда он подошел к ней. Он нежно поцеловал ее, борясь со своим желанием сильно прижать ее к себе и дать волю своим сдерживаемым чувствам, Эта девушка теперь была его женой, а не шлюхой за шесть пенсов. То, что он начнет здесь, продлится всю совместную жизнь. Надо иметь терпение. Анна чувствовала прикосновение его пальцев на своих глазах, щеках и губах. Его губы мягко коснулись ее уха, шеи, впадины на груди, где бился пульс.

Постепенно ее опасение исчезло, на что он и надеялся. Сейчас она думала только об этом мужчине, ее муже, и об их любви.

Загрузка...