Глава 9

Дорина чувствовала, что Максимус пытается найти нужные слова, но прежде, чем он успел заговорить, дверь в салон отворилась и вошел капитан Барнет.

Это был человек средних лет, и даже если бы на нем не было кителя, сразу можно было бы догадаться по его обветренному лицу и светло-голубом глазам, что это моряк.

— Рад видеть вас, мистер Керби, — сказал капитан, подойдя к ним.

Максимус обменялся с ним крепким рукопожатием, а затем обернулся к Дорине:

— Я хотел бы представить вам капитана Барнета, который возглавляет экипаж «Морской нимфы», а также является главнокомандующим моего небольшого флота.

— Который с каждым днем растет! — добавил капитан с улыбкой. Он вежливо поклонился Дорине. — Счастлив иметь честь приветствовать вас на борту этого судна, мадам!

— А теперь, капитан, леди Дорина и я будем весьма обязаны вам, если вы нас пожените, — сказал Максимус.

Дорина взглянула на него с глубоким изумлением.

На несколько секунд воцарилось молчание, затем капитан ответил совершенно спокойно, как будто подобная просьба была в порядке вещей:

— Непременно, сэр. Насколько я помню, в книжном шкафу есть требник.

Он направился к шкафу.

Дорина стояла, молча глядя на Максимуса, решив, что она, должно быть, ослышалась или что он пошутил.

Но его серые глаза, обращенные к ней, смотрели вполне серьезно, и у нее возникло странное ощущение, будто он взглядом пытается что-то сказать ей.

Она хотела было воспротивиться, но поняла, что не может сделать этого при капитане Барнете.

Максимус и так был унижен поступком Летти. Если бы она вздумала спорить с ним в присутствии его подчиненного, это только ухудшило бы дело.

Ей хотелось обратиться к нему с просьбой не усугублять создавшееся положение и отказаться от своего замысла, на который, по ее мнению, его толкнуло лишь желание отомстить. Она понимала, что ему хочется поквитаться с ее отцом за то, что тот обманул его.

Она уже открыла рот, чтобы попросить его сначала переговорить с ней наедине, но в это время к ним подошел капитан, держа в руках требник.

— Я нашел его, сэр, и если вы готовы, можно приступать, — сказал он, снимая фуражку и кладя ее на столик у стены.

«Нет! Нет! Вы не должны этого делать!» — хотела выкрикнуть Дорина, но Максимус протянул ей руку, и слова замерли у нее на губах. Она чувствовала себя слишком слабой, чтобы сопротивляться.

Его пальцы сильно сжали ее руку, и она поняла, что он, должно быть, почувствовал, как она дрожит.

— Мы готовы, капитан Барнет, — сказал Максимус своим глубоким голосом.


Капитан приступил к обряду. Дорина чувствовала, что воля покинула ее, она больше не принадлежала себе, а была послушным орудием в руках мужчины, стоящего рядом с ней.

Максимус отвечал на вопросы твердо и громко, в то время как голос Дорины звучал слабо и испуганно.

Когда они произнесли свои клятвы, Максимус снял с пальца перстень с печаткой и надел его Дорине на безымянный палец левой руки. Это было простое золотое кольцо с небольшим, плоским изумрудом, на котором были вырезаны его инициалы.

Как во сне она услышала его голос:

— Этим кольцом я сочетаюсь с тобой, своим телом я поклоняюсь тебе, всем моим богатством я одаряю тебя.

Это не может быть правдой! Должно быть, она грезит! Неужели она действительно стоит и слушает слова, которые на всю жизнь соединяют ее с человеком, которого она любит!

Капитан Барнет откашлялся и торжественно произнес:

— Властью, данной мне, как капитану корабля, Ее Британским Величеством королевой Викторией, императрицей Индии, объявляю вас мужем и женой, да благословит Бог ваш союз.

Он закрыл требник.

Вместо того чтобы отпустить ее руку, Максимус поднес ее к своим губам. Она почувствовала его прикосновение, и ей вдруг захотелось плакать.

— Сэр, и вы, леди Дорина, примите мои самые искренние поздравления, — сказал капитан. — Желаю вам многих лет счастья.

Он взял со столика фуражку, надел ее и, отдав честь, вышел из салона.


Дорина отняла у Максимуса свою руку. Перстень с печаткой был слишком велик для нее, и она придержала его другой рукой, чтобы он не соскользнул с пальца.

Затем она подняла на него потемневшие от волнения глаза.

— Мы… действительно… женаты?

Она едва выдохнула эти слова.

— По законам Англии мы женаты, — ответил Максимус. — Вы моя жена, Дорина.

Она снова опустила глаза под его взглядом.

— Вы совершили ошибку, — прошептала она с трагическим видом.

Она ждала ответа, но вместо этого достал из жилетного кармана часы.

— Уже четыре часа утра. Вы, должно быть, очень устали, поэтому я предлагаю вам отправиться спать. Позже у нас будет достаточно времени, чтобы поговорить обо всем.

Он подошел к дальней стене салона и открыл дверь.

Двигаясь, как в полусне, Дорина последовала за ним. Носовая часть джонки была, по-видимому, разделена на две части — салон и спальню, которая была необычайно большой для такого судна. В центре спальни стояла самая странная кровать, которую Дорина когда-либо видела.

Спинки кровати были того же нежно-зеленого цвета, как и нефритовый конь, подаренный ей Максимусом, и украшены резными позолоченными драконами.

Вся каюта была отделана в зеленых тонах: ковер, стены, покрывало на кровати и шелковые шторы на иллюминаторах. Вся обстановка отличалась изысканностью; создавалось такое впечатление, будто вы очутились в подводном царстве.

Дорина в замешательстве смотрела по сторонам.

Максимус повернулся к ней:

— Ложитесь спать, Дорина. Когда вы проснетесь, все будет казаться вовсе не таким страшным.

Сказав это, он вышел из каюты и закрыл за собой дверь.


Дорина осталась стоять в прохладном зеленом полумраке, словно в русалочьей пещере. Затем, совершенно механически выполняя его распоряжение, она начала раздеваться.

Увидев большой шкаф у одной из стен каюты, она направилась к нему, чтобы повесить платье. Открыв дверцы, она застыла в изумлении!

Шкаф был заполнен платьями, которые она узнала с первого же взгляда!

Это были те самые платья, на которые она смотрела всего несколько часов назад в комнате Летти, те самые, которые она примеряла в Лондоне, потому что Летти отказывалась это делать. И тут Дорина поняла!

Это было еще одно доказательство предусмотрительности Максимуса Керби. Ли Чанг Ло рассказывал ей, что Максимус держит на обеих своих яхтах полный гардероб, и, очевидно, китайские портные сделали для Летти точные копии ее туалетов.

Дорина повесила свое платье и закрыла дверцы шкафа. Затем она подошла к комоду, в ящике которого обнаружила множество ночных сорочек, также скопированных с приданого Летти.

Комод был расписан цветами и длиннохвостыми фениксами, а по углам покрыт резьбой и позолотой в традиционном китайском стиле.

Дорина надела тончайшую сорочку из муслина и легла в постель. Потом она бросила тревожный взгляд на дверь. Придет ли к ней Максимус, чтобы воспользоваться правами… мужа?

Она была напряжена и взволнована. Ей хотелось столько ему рассказать! Ей столько нужно было попытаться объяснить ему! Но он был совершенно прав, говоря, что она очень устала. Постель была такой удобной, подушки такими мягкими…

Она лежала, глядя на дверь, и незаметно для себя уснула…


Слышался плеск воды, хлопанье парусов на ветру, удары волн о деревянный борт яхты.

Дорина какое-то время лежала, прислушиваясь к этим звукам, не вполне осознавая, где она находится. Затем с неожиданным испугом она все вспомнила!

Она была замужем и находилась на борту «Морской нимфы»! Это был не сон.

Она резко села в постели, оглядывая прохладный полумрак зеленой каюты. Сквозь открытую дверь ей был виден салон.

На большой софе, стоявшей у дальней стены салона, лежал, вытянувшись, Максимус Керби. Он крепко спал!

Дорина долго смотрела на него, затем снова опустилась на подушки…


Ее разбудило чье-то присутствие. Открыв глаза, она увидела стоявшего рядом с кроватью Максимуса.

— Я принес вам чашку чая, — сказал он тихо.

Она посмотрела на него заспанными глазами. Он только что снился ей, и оттого, что он был здесь, рядом, ее охватил безудержный восторг.

Затем она вспомнила, что произошло накануне!

Он сел на кровать, глядя на нее, и она взяла из его рук пиалу. Чай был горячим и ароматным. Она пила его мелкими глотками, не отрывая глаз от Максимуса.

Волосы мягкими волнами спадали ей на плечи, щеки покрывал нежный румянец, глаза все еще были заспанными. Глядя на нее, Максимус подумал, что ни разу не видел женщины, которая так мало беспокоилась бы о том, как она выглядит.

Дорина обратила внимание, что на нем был длинный синий халат, а вокруг шеи повязан шелковый галстук. Его волосы были влажными.

— Я плавал, — объяснил он, словно отвечая на ее безмолвный вопрос.

— Звучит заманчиво… но не опасно ли это?

Максимус улыбнулся.

— Матросы следят, не приближаются ли акулы, но если бы даже я оказался в опасности, я уверен, что вы каким-нибудь образом спасли бы меня.

Дорина застенчиво улыбнулась. Он взял у нее из рук пустую пиалу и поставил ее на столик рядом с кроватью.

— Мне кажется, нам многое нужно сказать друг другу, Дорина.

Она сильнее вжалась в подушки, словно желая опереться на что-то.

— Прежде, чем мы начнем, я хочу, чтобы вы объяснили мне, почему вы назвали наш брак ошибкой, — продолжал он

Дорина с трудом перевела дыхание.

Она могла бы перечислить столько разнообразных причин! Однако она сказала первое, что пришло ей в голову.

— Я… недостаточно красива.

Максимус улыбнулся.

— Как это по-женски, — тихо произнес он.

Он протянул руку, взял ее двумя пальцами за подбородок и приподнял лицо.

— Должно быть, мне следовало давно сказать вам, что вы самая красивая женщина, которую я когда-либо видел в своей жизни!

Он почувствовал, как Дорина замерла и недоверчиво взглянула на него, словно подозревая, что он смеется над ней.

— Это правда! Вы похожи на мои китайские картины. Меня завораживает то, что скрывается за этими встревоженными глазами, меня очаровывает ваш крошечный носик и мягкие, нежные губы. Мне никогда не надоест любоваться не только вашей красотой, но и сокровищами вашей души.

Дорина задрожала, его слова открывали такую глубину чувств!

— Вы говорите правду?

— Неужели вы думаете, что я способен солгать вам в том, что так важно для обоих?

Он увидел в ее глазах сомнение и продолжал:

— Возможно, мой ангел, вас удивляет, что я женился на вас вот так — без гостей, без голубей, фонтанов, фейерверков?

Он помолчал секунду и спросил:

— Скажите, как вы думаете, почему я это сделал?

Он, по-видимому, был твердо настроен получить ответ, и после продолжительной паузы Дорина нерешительно произнесла:

— Я полагаю, потому, что вы… не можете так гордиться мной, как гордились бы… Летти.

Максимус сделал движение, как бы намереваясь обнять ее, но сдержался и лишь накрыл ее руку своей.

— Причина в том, что ни вам, ни мне не нужно все это показное великолепие. Неужели вы думаете, что я буду демонстрировать свои самые дорогие сокровища перед теми, кто не в состоянии их оценить?

Он сжал ее руку и сказал:

— Верьте мне, вы единственная женщина, которую я впустил в свои комнаты в старой части дома, чтобы взглянуть на мои картины. У меня есть еще много всего, что я хотел бы показать вам — одной только вам.

Дорина чувствовала, словно какая-то волшебная сила исходит от его руки, и таким тихим голосом, что он едва мог слышать ее, пробормотала:

— Вы хотите сказать… что я вам… небезразлична?

— Я люблю вас! Я полюбил вас с первого же взгляда! Я понял это еще тогда, когда мы разговаривали с вами на корабле после того, как я поцеловал эту докучливую жену плантатора, а вы сказали, что я слишком щедро раздариваю свои поцелуи!

Он улыбнулся.

— Я понял тогда, что вы не похожи ни на одну из женщин, которых я знал прежде. Потом, когда вы так бесстрашно вели себя во время нападения пиратов, и позже, когда мы разговаривали с вами на яхте, я почувствовал, что со мной происходит что-то странное.

Он немного помолчал, а потом сказал:

— Мне трудно объяснить вам это, мой ангел, но прежде я никогда не разговаривал по-настоящему ни с одной из женщин.

Дорина удивленно взглянула на него.

— Женщины были для меня, как райские птицы. Я испытывал желание, был заинтригован или увлечен, но — и это может показаться вам бессердечным — я без всяких сожалений легко расставался с ними.

Дорина подумала о «Несравненной Жемчужине» и о Голди. Они, наверное, казались настоящими райскими птицами.

— До встречи с вами я не знал ни одной женщины, — говорил он между тем, — с которой мне хотелось бы обсуждать мои дела, которая не только волновала бы мое сердце, но стала бы неотъемлемой частью всей моей жизни.

— Отчего вы решили, что я отличаюсь от других женщин?

— Моя интуиция никогда не подводила меня. С того первого вечера она подсказывала мне, что вы должны остаться в Сингапуре — со мной!

Он глубоко вздохнул.

— После этого я показал вам мои картины. Я не мог объяснить даже самому себе, почему я нарушил свое золотое правило и привел вас в старую часть дома, где никогда не бывала ни одна женщина.

— И что вы тогда подумали?

— Я испугался.

— Испугались?

— Да, потому что понял, что со мной произошло то, чего никогда не случалось прежде.

— Что же это?

— Я страстно, безоглядно влюбился!

— Неужели… это может быть правдой?

— Именно об этом я спрашивал самого себя. Я не мог в это поверить, я не мог допустить, что я испытываю не просто страстное желание, потому что вы так прелестны, но нечто совсем другое — духовную жажду.

— Но вы ни разу после этого не разговаривали со мной… наедине.

— Я уже говорил вам, что я боялся — боялся будущего. Впервые в жизни я испытывал неуверенность в себе, не представляя, как найти решение проблемы — что делать с Летти и с вами.

— Я даже не подозревала… что вы хоть иногда думаете обо мне.

— Откуда я мог знать, как вы ко мне относитесь?

Он сжал ее руку в своих руках и посмотрел на нее.

— Такие маленькие ручки, и все же, когда я наблюдал за столом, как вы блестяще поддерживаете беседу с моими гостями, я знал, что вы держите в них мое счастье.

— Если бы только вы сказали мне об этом!

— А что бы это решило? — спросил он. — Ночами я лежал без сна, размышляя, как мне объяснить Летти, что я не могу жениться на ней, мучительно пытаясь найти выход из ловушки, которую я сам себе построил и из которой не представлялось возможным выйти с честью.

— Я могу понять, что вы чувствовали.

— Потом вы спасли мне жизнь, когда меня укусила дабойя, — продолжал он. — Вчера, возвращаясь с плантаций в город, я думал, что, может быть, вы все-таки немного любите меня, раз готовы были ради меня рисковать жизнью.

— Немного! — вырвалось у Дорины, и она с трудом подавила рыдание при воспоминании о том, что она пережила, когда опасность смерти нависла над ним.

— Когда я вернулся домой, вы сообщили мне, что Летти уехала вместе с сестрой Терезой…

— Но вы так разозлились на меня!

— Только потому, что вы солгали мне. Я считал вас абсолютно правдивой, лишенной недостатков, безупречной во всех отношениях. Я не мог и на минуту допустить, что вы участвовали в замысле женить меня на ребенке, который так и не повзрослел.

Дорина опустила глаза. Со стыдом она вспомнила о десяти тысячах фунтов, которые ее отец взял у Максимуса.

— Но я испытал невыразимый восторг, когда узнал, что отныне я свободен! — сказал он. — Я мог просить вас стать моей женой! Но из соображений такта и приличий я решил ничего не говорить вам в тот вечер. Как мог я подумать, что вы отправитесь на бал с другим мужчиной!

Его пальцы до боли сжали ее руку.

— Когда поздно вечером я узнал, что вы вовсе не спите у себя в комнате, как я предполагал, а уехали на бал, меня охватило чувство, незнакомое мне прежде, — ревность!

Он криво усмехнулся.

— Раньше я всегда смеялся над мужчинами, которые ревновали своих жен или возлюбленных. Только теперь я понимаю, что я не мог испытывать ревности, потому что никогда не любил по-настоящему.

В его голосе прозвучала нотка, заставившая Дорину затрепетать, и она вспомнила, как сама отчаянно ревновала его.

— Когда я увидел вас стоящей посреди бального зала в окружении толпы поклонников, я впервые в жизни почувствовал себя способным на убийство! Вы были сказочно красивы, но в тот момент мне хотелось причинить вам боль. Во мне проснулся первобытный человек — я хотел схватить на руки принадлежавшую мне женщину и утащить ее к себе в пещеру, чтобы там научить ее послушанию.

Он коротко рассмеялся.

— Вам повезло, любовь моя, что в качестве наказания я предложил вам лишь поцелуй!

Дорина залилась румянцем при воспоминании о том, как много значил для нее этот поцелуй.

Словно угадав ее мысли, Максимус сказал:

— Но едва я коснулся ваших губ, как сразу понял две вещи.

— Какие?

— Первое — что вас никто никогда прежде не целовал, и второе — что вы любите меня.

Румянец на щеках Дорины стал еще гуще, и снова Максимус поднял ее лицо, чтобы взглянуть в глаза.

— Это правда? Я не ошибся? Вы любите меня?

— Я люблю вас, — вся дрожа, с трудом прошептала Дорина.

Затем, видя, что он собирается поцеловать ее, она быстро добавила:

— Пожалуйста… я должна сказать вам что-то важное.

Он опустил руки и выжидательно посмотрел на нее.

Не смея взглянуть на него, она низко склонила голову. Ее длинные густые ресницы подрагивали.

Она никак не могла найти подходящих слов.

— Я жду, — нежно сказал Максимус.

— Я не знаю… как сказать.

— Давайте сделаем это намного проще и удобнее? — предложил он.

Он повернулся и лег на кровать рядом с ней, откинувшись на подушки и вытянув ноги поверх зеленого покрывала, под которым лежала Дорина.

Положив руку ей на плечи, он притянул ее к себе. Он почувствовал, как она затрепетала, и тихо сказал:

— Родная моя, так вам будет легче рассказать мне о том, что вас беспокоит, каким бы тяжелым ни было это признание.

И действительно, она немного успокоилась. Его рука, обнимавшая ее, давала ей уверенность и чувство безопасности, и она уже больше не испытывала страха.

— Когда вы приехали к нам в Олдеберн-парк, — очень тихо начала она, — вы не видели меня по той причине, что я была… так безобразна! Я никогда не появлялась, если в доме были гости, потому что они испытывали бы отвращение… при виде меня.

— Но отчего?

Она знала, что он рассчитывал услышать что угодно, только не это!

— Я страдала кожным заболеванием, и ни один из докторов в Англии не мог помочь мне. Я была так страшна… что люди избегали смотреть… в мою сторону.

В ее голосе прозвучали с трудом сдерживаемые рыдания, и, слушая ее, Максимус понял, сколько ей пришлось выстрадать.

— Как вы уже, наверное, догадались, я приехала в Сингапур исключительно из-за того, что Летти отказывалась ехать без меня. Мы с папой знали, что если даже нам удастся уговорить ее отправиться одной, все равно по приезде… она откажется выйти за вас замуж.

Дорина произнесла это едва слышно. Она понимала, что выдает свою причастность к замыслам своего отца, но она не могла солгать ему.

— Продолжайте, — сказал Максимус.

— Когда мы плыли по Красному морю, случилось чудо. Я проснулась однажды утром и обнаружила, что моя экзема прошла и кожа стала совсем чистой!

— Я слышал о таких случаях.

— Доктор Джонсон сказал, что болезнь не возобновится, если только я не возвращусь опять в холодный, сухой климат Англии.

— Вам не кажется, что это все упрощает? Это все, что вы хотели сказать мне?

— Нет… есть кое-что еще.

— Что же?

Она спрятала лицо у него на груди.

— Вы говорили, что вам нравится разговаривать со мной, что вы считаете меня умной, но… поскольку я была так уродлива… я ничего не знаю о мужчинах… и о любви… Я боюсь… разочаровать вас.

Максимус убрал руку с ее плеч, и когда она откинулась на подушки, он повернулся к ней и посмотрел ей в лицо.

— Неужели вы всерьез полагаете, будто я могу хотеть, чтобы вы что-нибудь знали о мужчинах? Неужели вы думаете, что я позволю кому-нибудь еще, кроме себя, обучить вас искусству любви?

Он сжал губы.

— Я убью любого, кто посмеет коснуться вас! Вы принадлежите мне!

Ярость, прозвучавшая в его голосе, заставила Дорину затаить дыхание. Затем он продолжил:

— Любимая, вы олицетворяете собой все, что я мечтал найти в женщине, чего я так жаждал. Я так боялся, что это существует лишь в моем воображении!

— Это правда?

— Мне придется доказать вам это, чтобы вы поверили.

Его голос стал низким и глубоким. Он нагнулся, и его губы приблизились к ней.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя так, что не могу выразить это словами! Наконец я нашел женщину, которая принадлежит мне, и в то же время безраздельно владеет моим сердцем и душой!

Их губы слились. Дорина почувствовала, что ее словно пронзила молния; ее тело было объято пламенем, в котором соединились боль и упоение.

Он все сильнее сжимал ее в объятиях, пока с неземным наслаждением она не почувствовала, как они сливаются в единое целое…


Тишину нарушал лишь плеск волн и скрип мачт.

— Ты по-прежнему любишь меня? — прошептал тихий голос.

Максимус прижал к себе ее мягкое, покорное тело.

— Это я должен спросить тебя об этом, любимая.

— Я не разочаровала тебя?

— Сокровище мое, неужели мне нужно говорить тебе, что это были самые восхитительные, самые совершенные и главные мгновения в моей жизни?

Дорина легко вздохнула.

— Я не знала, что любовь… может быть такой.

— Какой?

— Как огонь, скорее даже, как вспышка молнии. Я всегда представляла, что это что-то теплое и тихое, нежное и спокойное, а вовсе не такое пронзительное чувство, в котором слиты воедино… боль и восторг.

Он улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

— Ты так хорошо сказала. Китайцы называют это «скользить по лезвию высшего наслаждения».

— Да-да, именно так! О Макс, теперь я знаю! — неожиданно воскликнула она.

— Что, родная?

— Что означает та картина… которую я никак не могла понять.

— Расскажи мне.

— Два потока, сливающиеся под мостом в один, — это мужчина и женщина, соединенные в браке. Облака — это повседневная жизнь, наше обыденное существование. А белоснежные вершины, такие яркие на фоне неба… это тот всеобъемлющий экстаз, который мы испытываем в минуты любви.

Керби повернулся, чтобы взглянуть на жену.

— Это то, что я заставил тебя испытать?

— Ты же сам это знаешь!

— О, мое бесценное сокровище, именно этого я хотел, об этом я молился.

— Я люблю тебя… и это чувство одновременно и боль, и блаженство.

Глаза ее светились, ее кожа в полумраке зеленой спальни была похожа на прозрачный жемчуг, поднятый с глубины моря.

— Ты все еще думаешь, что наш союз — это ошибка? — спросил он.

— Нет… нет… он прекрасен.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, и ей показалось, что он сейчас прижмется к ее губам, но вместо этого он поцеловал ее сначала в одну бровь, потом в другую.

Затем он принялся целовать ее глаза, нежные раковинки ее ушей, белоснежную шею, пробуждая в ней доселе неведомые ощущения.

— Я люблю тебя, — прошептала она, прерывисто дыша. — Я люблю тебя… мой дивный… мой замечательный муж!

Его поцелуи стали более настойчивыми, и ее тело подалось навстречу к нему.

Его губы подчиняли ее себе, они требовали полного и безотказного повиновения.

Горные вершины засверкали на фоне ослепительного неба, и они вновь заскользили по лезвию высшего наслаждения.

Загрузка...