Раздвоение чувств

1

А началось все с того, что я решила продать книги из нашей домашней библиотеки. Продать все до единой и хотя бы на этом заработать на первое время, если уж престижная работа больше не ожидала меня ни сейчас, ни через сто лет. После того, как я поставила жирный крест на будущей учебе в колледже. Нельзя сказать, что я мечтала об учебе днем и ночью, но это как-то само собой подразумевалось и мной, и отцом.

Если бы отец был жив… Если бы три месяца назад он не помчался поздним вечером под проливным дождем спасать меня… Если б у моей машины не заглох мотор в тридцати милях от города… Если бы я вообще осталась дома в тот день, а не полетела черт знает куда, чтобы развеять свою обиду на Джун…

Джун — это моя мачеха. Ей всего двадцать шесть, а мне девятнадцать, так что можете представить, какие дочерние чувства я к ней питаю. Довольно банальная ситуация, и мне всегда было как-то неловко за отца, что он, при всем своем потрясающем уме и таланте, влип в такую пошлую историю и втянул в нее меня.

Больше всего мне теперь хочется свалить на Джун вину за все то страшное, что случилось в нашей жизни в тот день, когда мы с ней поссорились далеко не в первый, но в последний раз, и отец…

К сожалению, даже все то глубочайшее презрение, какое я питаю к этой белокурой, пустоголовой пышке первоначально взятой в наш дом в качестве кухарки, и только этого места и заслуживающей, не позволяет мне быть несправедливой настолько.

Если б только Джун могла на секунду представить (сомневаюсь, правда, что у нее имеется воображение, — хотя бы в зачаточном состоянии!), что отец может погибнуть, она вела бы себя в тот день тише воды. Но ни у кого из нас не возникло ничего похожего на предчувствие, не было никаких вещих снов, и все случилось как случилось. И теперь на всем, что я называла своим будущим, пришлось поставить крест.

Не только на учебе в колледже, она была далеко не главным, я даже еще не выбрала, где собираюсь учиться. Собиралась… Но крест был поставлен на всем хорошем, что составляло мою жизнь и что я не прочь была бы взять в завтрашний день: на утренних полусонных поцелуях, когда мы стукались чашками с кофе так, словно это были бокалы с вином, на веселой рождественской возне, на книгах, которыми мы обменивались с отцом: «Вот эту — обязательно!»

Теперь мне некому говорить это, некого целовать и одаривать. Джун? Господи, да я видеть ее не могла! Самое смешное, что, оставшись вдвоем, мы больше ни разу не поссорились. Нам нечего и некого было больше делить. Та ссора оказалась последней. Из-за чего она произошла? Этого я уже не помнила.

Теперь мы вообще старались встречаться как можно реже. Если я слышала, что она позвякивает посудой на кухне и фальшиво напевает какую-нибудь идиотскую песенку с текстом из двух слов, одно из которых «детка», то могла выжидать до тех пор, пока желудок не начинал ссыхаться от голода. Похоже, и она избрала ту же тактику, потому что стоило мне засесть на кухне с книжкой и чашкой кофе или тарелкой хлопьев, Джун даже на пороге не возникала.

Хотя обе мы понимали, что нам все же необходимо встретиться лицом к лицу, обговорить наши тухлые финансовые дела и решить, как быть с домом… То есть понятно было, что его придется продать, не можем же мы продолжать жить вместе, но когда это начать и к кому обратиться, мы так до сих пор и не решили, хотя прошло уже… Господи, целых три месяца!

Как раз начался июль, когда я объявила распродажу книг. Теперь я понимаю, что это был своего рода жест отчаяния, этакое интеллектуальное самобичевание. Я обязана была наказать себя сиротством еще большим, чем то, в которое погрузилась. Мы с отцом не могли жить без книг, что ж, я лишу себя этого, раз он остался без них, без меня, без всего вообще…

Я не тронула только написанных им самим, их было тринадцать, специально пересчитала и подумала: «Как тут не стать суеверной…»

Кроме всего прочего, мне еще хотелось продемонстрировать Джун, что у меня действительно совершенно нет денег, хотя, признаться, отец оставил мне один очень важный документ, о котором она не подозревала. Но я боялась продавать его даже ради учебы в колледже. Это был мой неприкосновенный запас на черный день.

Честно говоря, я сильно сомневалась, что в нашем тихом, полусонном районе отыщется хоть один человек, готовый вместо гамбургера купить книгу. Тем более старую, но не настолько древнюю, чтобы кичиться ею. Может, как раз надежда на это и дала мне сил устроить мучительное представление, которое должно было закончиться ничем… Все мое так и останется со мной, но я сделаю этот жест.

Как бы то ни было, я вытащила из дома все, что мы с отцом скопили за долгие (его!) и скудные (мои) годы. Это были наши сокровища, наши друзья, члены нашей семьи, лишенной матери, которую я почти не помнила, и лицо ее знала только по фотографиям. Это было светлое в окаймлении темного тонкое лицо женщины, познавшей истинное счастье.

Отец говорил, что лучшие героини в его книгах — это всегда она, даже если у них другой цвет волос и они круглолицы и смуглы. И я ему верила, хотя он и не скрывал от меня своих периодических увлечений. Но подружки менялись, а свет в его романах и новеллах оставался, и я знала, что это моя мама…

В общем, уселась я прямо на траве в окружении своих друзей, которых собиралась предать и продать, и подумала, что во мне должно быть нет этого света, иначе не решилась бы я на такое. День был для июля совсем не жаркий, и вполне можно было высидеть хоть до вечера, особенно если Джун притащит мне что-нибудь перекусить. Попросить я ее, конечно, не попрошу, но вдруг она сама догадается? Хотя вряд ли.

Чтобы скоротать время, а заодно и достойно проститься со своими любимцами, я открыла том Сартра и решила, что эту книгу точно никто не купит, здесь ведь нет ни роковых страстей, ни кровавых убийств. И тут же поняла, что если исходить из этого, то мне вообще ничего не удастся продать, потому что наша библиотека обходилась без любовных романов и детективов.

Время шло, солнце лениво переползало с выцветших матерчатых переплетов на глянцевые обложки, а ко мне не подошел пока ни один человек. Хотя бы ребятишки из любопытства подбежали, я подарила бы им что-нибудь из Майна Рида. Правда, они могли и побрезговать взять такое старье. Решили бы, что я принимаю их за нищих, и обиделись бы.

Я уже прикидывала, сколько времени мне понадобится, чтобы затащить все книги обратно в дом и расставить по полкам, когда раздался голос:

— Вы продаете все это?

Я подняла голову. Человек, задержавшийся возле моей распродажи, остановился так, что закрыл собой солнце, и это почему-то заставило меня напрячься, хотя я не особенно суеверна и не листаю по утрам сонники. Но тут что-то дрогнуло во мне. В первый момент мне даже показалось, что мы знакомы… В следующий я подумала, что он на кого-то похож… На кого?

— Нет, я вынесла это просушить, — вырвалось у меня.

Вечно меня тянет съязвить, даже когда собеседник еще не успел ничем разозлить меня.

Он вопросительно поднял брови, и тогда меня неудержимо понесло:

— Вчера над нашим домом разразилась ужасная гроза. Только над нашим домом, представляете? Слыхали о таком когда-нибудь? Молнией насквозь пробило крышу, и вода полилась прямо в библиотеку. Не поверите, но книги просто плавали по комнате!

— Вы — дочь Джеффри Халса?

Мне мгновенно расхотелось паясничать. И потянуло встать, но я этого не сделала.

— Вы знали моего отца?

Сейчас я уже разглядела, что парень совсем молод, года двадцать два, не больше, но отец иногда общался с начинающими писателями. Он говорил, что это помогает ему не забывать свою юность.

— Нет, — ответил он.

Сожаление, прозвучавшее в его голосе, сразу расположило меня к нему, и я уже пожалела, что показала себя такой дурой с самого начала.

— То есть я-то его давно знаю. Ну, как писателя. А он-то меня, конечно, нет.

— Почему же — конечно?

— Да разве ж он стал бы со мной знакомиться! Такой человек… Я же просто читатель, и никто больше. Парень, которому нравятся его книги.

— А с кем же еще общаться писателям, как не с такими вот парнями?

Он отозвался не очень уверенно:

— Ну, с равными себе.

— С писателями? — Я рассмеялась. — Сразу видно, что вы не с одним не встречались лично.

— Точно, — признался он. — Так вы правда его дочь?

— А как вы догадались?

— Ну, у вас такая фантазия. — Он одобрительно хмыкнул. — Молния, книги плавают… Это ж вы не заготовили, да? Прямо с ходу выдумали?

Я самодовольно улыбнулась:

— Он всегда называл меня фантазеркой.

— А вы тоже книжки пишете?

— Я? — Мне сразу стало обидно за себя. — Нет, я только читаю, как и вы.

— А почему так?

Он все переминался рядом со мной, не решаясь присесть, будто великая тень отца лежала между нами. Я похлопала по траве:

— Садитесь. Разве вы не слышали выражения, что на детях гениев природа отдыхает?

— Не похоже, чтобы она отдыхала на вас…

Устроившись рядом, он вытянул ноги, и его огромные кроссовки едва не снесли одну из стопок. Он тотчас же поджал ноги.

— Извините.

— Да ну, бросьте! Все в порядке, можете попинать. Это же не его книги…

— Я вижу.

Я всмотрелась в его до красноты обгоревшее на солнце круглое лицо. Оно все еще казалось мне знакомым, но я не была уверена.

— А вы откуда? Я вас раньше здесь не встречала. Кажется…

— Точно не встречали. Я в вашем городке, можно сказать, проездом.

— Как это — можно сказать?

— Ну… — Он явно замялся и даже слегка покраснел. — Я тут разыскивал одну девушку. Она живет здесь. По крайней мере, жила две недели назад.

— За две недели далеко можно уехать…

Я тут же начала придумывать, куда отправилась бы, будь у меня достаточно денег, и десятки городов мира разноцветными слайдами промелькнули перед глазами, но этот парень опять отвлек меня. Обхватив согнутые в коленях ноги, которые так и норовили пнуть какую-нибудь из книг, он серьезно заметил:

— Не думаю, что можно очень далеко уехать с двумя детьми. Они еще совсем маленькие.

— О! У вашей девушки двое детей?

Он заерзал:

— Я не говорил, что она — моя девушка.

— А что же вы говорили?

— Я только сказал, что разыскивал ее.

— Для чего?

Почему-то ему было мучительно трудно говорить об этом, и я это прекрасно видела, но не могла остановиться. Наверное, мне просто не терпелось переключиться со своих проблем на чужие.

От напряжения его большой нос увлажнился, а голубые, совсем детские глаза округлились с выражением такой беспомощности, что я почувствовала себя извергом. И сама остановила его:

— Не говорите, если не хотите. Секрет есть секрет. Просто, может, я ее знаю? Если она живет где-то по соседству. Или жила…

— Она жила в другом районе, — слегка успокоившись, сообщил он.

— Что же вы делаете в нашем?

Он покраснел еще больше:

— Ну… Я узнал, что Джеффри Халс жил в этом городе, и решил посмотреть… Просто постоять возле его… вашего дома. Ничего больше.

— Так вы — его поклонник?

— Разве я не сказал?

— Я не поняла, что настолько, чтобы возникло желание просто постоять у его дома.

Он удрученно опустил голову:

— Это смешно?

— Немного, — призналась я. — Но мне приятно это слышать. Отцу, я думаю, было бы еще приятнее.

— Да у него, поди, таких, как я, навалом было. Каждый день небось ходили…

— Напрасно вы так думаете. По электронной почте еще письма приходили, а чтобы вот так, как вы… Нет, честно! Спасибо вам.

Он неподдельно смутился, покраснел, как ребенок завозил по земле большими ногами:

— За что это?

— За то, что просто пришли. Если хотите, я могу отвести вас на его могилу.

— На могилу?!

Видно было, что он не ожидал такого поворота событий. Я даже растерялась. Можно было подумать, что я предложила что-то неприличное.

— Я подумала, что вы захотите проститься с ним… Или что-нибудь в этом роде…

— Да я и не собираюсь с ним прощаться. Я буду перечитывать его книги. Особенно рассказы про его детство. Да вы помните!

Я обрадовалась:

— Они вам нравятся? Правда? Мне тоже. В основном все замечают только его романы, о них и критики пишут, а те рассказы, они ведь чудесные!

Теперь я увидела, что нос у него вовсе не длинный, а просто мужской, крупный, а глаза по-настоящему синие, такие не часто увидишь. Мои собственные были серыми, как ненастный день, хотя характер мой таковым не назовешь. Вернее, никто не назвал бы до того, как отец сел в машину в последний раз…

Он оглядел книжный развал:

— Здесь его книг нет, верно?

— Еще бы! С ними-то я не расстанусь.

— Я бы тоже… То есть те, что у меня есть, они так со мной и будут.

— Кстати, — спохватилась я, — меня зовут Эшли Халс. Наполовину вы мое имя уже знаете.

У него и улыбка оказалась приятная:

— Том Брэдли.

Я сунула ему руку:

— Оч-чень приятно! Нет, правда, Том, рада тебя видеть в наших заунывных местах.

— Почему заунывных?

Он продолжал улыбаться, видно надеялся, что это шутка, которую я вот-вот растолкую.

— Ненавижу этот городок, — поделилась я, рассеяв его иллюзии. — Одно название чего стоит: Гринтаун. Зеленый город! Ничего банальнее и не придумаешь.

Его улыбка стала вопросительной:

— Почему же вы здесь жили? Твой отец…

— Мой отец точно так же ненавидел этот город. Он обманулся, понимаешь? Думал, это тихий рай.

«Где нет ни одного казино», — добавила я про себя то, что было главным. Тому необязательно было знать это о любимом писателе.

— Каждый может обмануться, — вежливо заметил он.

— Отец как раз собирался продать дом…

— И куда вы намеревались двинуть?

— Похоже, он нашел то самое место. Только поселился там без меня.

Том мизинцем тронул мою руку:

— Эй! Это же случайность, верно? Он не хотел этого. И тебя бросать не хотел.

— Я знаю.

Я чувствовала, что если мы продолжим разговор в том же духе, то слезы потекут сами собой. От них уже щипало в носу, и глаза наверняка покраснели. Нельзя было Тому видеть все это. Нельзя. Разве детей известного писателя представляют такими слабыми?

Но чем чаще я повторяла это, тем сильнее дрожали губы, и ничего не удавалось выговорить. Ну, чтобы сказать какую-нибудь необязательную банальность, вроде того, что я в порядке, все в порядке ну и так далее…

— Эшли…

Я промычала что-то невразумительное, хотя мне хотелось сказать, что не надо меня утешать, все равно это не поможет, потому что словами невозможно унять ту боль, что поселилась во мне, заполнить ту пустоту, что разверзлась в моей душе и затягивает всю радость. Не осталось больше никакой радости…

— Я так хочу есть, Эшли!

Это было так неожиданно, что я всхлипнула и засмеялась одновременно.

— Ты правда хочешь есть?

— Жутко!

— Тогда пошли в дом.

Я быстро вытерла лицо обеими ладонями, платка у меня, как обычно, не оказалось с собой. В шкафу лежала, наверное, целая дюжина, но я вечно забывала прихватить один из них.

Вскочив первым, Том протянул мне руку:

— Приглашение принимается! Я могу приготовить настоящий французский омлет, если ты не против.

Я ухватилась за его руку и подскочила. Вернее, это он так легко поднял меня. И я вдруг снова почувствовала себя защищенной от всего на свете, как было при отце.