Автор: Джасинда Уайлдер


Серия: Мадам Икс


Книга: Разоблаченная #2


Глав в книге: 15


Переводчики: RyLero4ka, Internal, Olka1798, Doctor_Rose


Редакторы: Алина Едигарова (по 9-ю главу), Melinda01


Обложка: Алёна Дьяченко

Перевод группы: Джасинда Уайлдер| Переводы книг (+18)

Аннотация:


Мадам Икс никогда не знала ничего, кроме квартиры в небоскребе, принадлежащей ее любовнику и хранителю, который контролирует каждый ее шаг и направляет ее желания. Калебу принадлежит ее тело, но души коснулся другой мужчина. Логан пробудил ее своей дикой истинной мужественностью, что показало ей новый путь, волнующий и пугающий.


Но желание Калеба владеть ею не имеет границ, и он не собирается отпускать ее. Не без борьбы, способной уничтожить всех...

ГЛАВА 1


Я обнажена, ты ― одет.


Кажется, так было всегда. Тебе просто нравится смотреть на мое обнаженное тело? Или это очередной способ контроля, манипуляции? Способ, чтобы держать меня взаперти, пленницей? Я думаю, оба варианта. Когда я раздета, что происходит очень часто, ведь теперь я живу в твоем похожем на пещеру доме, твои глаза постоянно скользят по мне, стреляют, поглощают каждый изысканный изгиб моей плоти. Они всегда на мне, даже когда ты в работе. Они быстро перемещаются с ноутбука на меня. Замедляются на аккуратной ровной шее, медленно смещаются на ложбинку между крупных грудей, затем на плоский живот, соединение между бедрами, а затем, как-то неохотно, как иногда кажется, ты заставляешь себя вернуться к работе.


Жизнь с Калебом Индиго ― музыка клавиш ноутбука, клик и клац, увертюра взглядов, прямых и украдкой. Ты ведь постоянно работаешь. Постоянно. Я просыпаюсь в полночь от звонка твоего телефона - обычный телефон со стандартной мелодией - и твоего краткого ответа:


― Индиго.


Слушаешь внимательно, сосредоточенно, отвечаешь кратко, по делу, завершаешь вызов, кладешь телефон рядом на тумбочку и грубо прижимаешь меня к груди. Четыре утра: надеваешь брюки, влезаешь в рубашку, что-то пишешь по телефону и объявляешь, что появились дела по работе, а затем не возвращаешься до трех утра или четырех, а бывает и до шести. При возвращении выглядишь помятым и небритым с черными кругами под глазами. Тем временем я, ожидая твоего возвращения, не сплю. И ты это прекрасно знаешь.


И ты стоишь у моей стороны кровати, глядя на меня в ожидании. Я переворачиваюсь и смотрю на тебя. Медленно ты избавляешься от одежды. Ты не отводишь от меня взгляда, иногда убираешь простыню, обнажая меня. Я не могу не заметить, как натягивается молния на брюках, пока ты осматриваешь меня. И в тот же миг во мне вспыхивает желание.


Ничего не могу поделать.


Но я очень стараюсь. Просто чтобы проверить, не появился ли хоть малейший самоконтроль, когда ты рядом.


Но результат всегда один и тот же: я вижу тебя, наблюдаю, как ты освобождаешься от рубашки: быстро расстегиваешь ее, взмахиваешь руками, чтобы свести лопатки - и рубашка падает. Твой торс обнажен, великолепен, скульптура загорелого мускулистого совершенства. У меня перехватывает дыхание, я снова и снова сглатываю, будто могу проглотить свою потребность в тебе. Затем мой взгляд устремляется вниз, скользит по рельефному прессу с восемью кубиками, опускается к паху, выпирающей ширинке, и бедра сводит от горячего желания. От страсти начинаю задыхаться.


И мне не надо ничего говорить.


Ты расстегиваешь штаны, берешься за собачку молнии большим и указательным пальцами, медленно тянешь ее вниз. Выпускаешь свое желание на волю. Твой член покачивается у моего лица: огромный, твердый, идеальный.


И я погибаю.


Все мои желания исчезают.


Твои руки будут грубо прикасаться к моей плоти, царапая, дразня, обладая. И я буду наслаждаться этой грубостью в крепких объятьях жестких рук на моих ягодицах, тянущих меня к краю кровати, поддерживающих меня, когда ты погружаешься в меня, вызывая хныканье.


И я разобьюсь на осколки для тебя, наблюдая, как твои сухожилия на шее пульсируют и напрягаются, как живот сгибается, а бедра двигаются в такт; наблюдая, как пульсирует бицепс, когда ты держишь меня без малейших усилий за любую желаемую часть тела.


И ты тоже кончишь, но как всегда не быстро. Не раньше, чем я достигну своего апогея. А иногда пока я не достигну его дважды. Если я не достигаю его под напором толчков твоего тела, ты нажимаешь большим пальцем на клитор и заставляешь меня нежными, искусными, настойчивыми круговыми движениями, как будто точно знаешь, как доставить мне удовольствие.


Когда ты получаешь разрядку, это происходит тихо, с напряженным стоном, возможно, капли пота стекут по лбу, как будто даже твой пот подчиняется правилу искусности, которое, кажется, диктует твое существование.


А затем, покончив со мной, ты прикоснешься пальцем к моему лбу, отбросишь назад локон волос цвета воронова крыла и подаришь миг зрительного контакта, миг личной связи. Всего лишь миг, лишь кусочек времени. Но хотя бы что-то. Будто ты знаешь, что мне именно это и надо, чтобы продолжить эту... игру.


Уловки.


Обман.


Эти лже-семейные отношения.


Без этого мига интимности, заключенного в посткоитальном взгляде, я бы сгорела. Взорвалась.


И все равно я не удовлетворена. Встревожена.


Ты знаешь об этом.


Я знаю об этом.


Но мы не говорим об этом. Я пытаюсь, но ты увиливаешь, сворачиваешь разговор как грязный ковер. Отвечаешь на звонки, утверждаешь, что должен бежать на встречу, ответить по электронной почте, договориться с брокером.


Подопечные на обучении. Хотя ты слишком умен, чтобы никогда не упоминать при мне своих «подопечных».


Но я знаю, что ты ходишь к ним. Знаю, как ты «учишь» их, «принимаешь экзамен», когда уходишь от меня.


Я знаю.


Хотела бы я не знать, но я знаю. И не могу не знать. Это я тоже пробовала.


Ты проскальзываешь в белоснежную, идеально выглаженную рубашку, застегнутую до второй пуговицы сверху, заправляешь ее в брюки таким образом, чтобы пряжка твоего тонкого черного кожаного ремня находилась точно под линией пуговиц и над ширинкой. Ты закатываешь рукава до локтя на идеальную одну четвертую, проводишь рукой по своим темным волосам и уходишь. Уходишь, не сказав ни слова прощания, ни намека на то, куда собираешься или когда вернешься.


Бросаешь на меня беглый взгляд, это и есть миг нашей близости, касаешься большим пальцем моего локона, заправляя его мне за ухо. А после просто уходишь.


И я точно знаю, куда ты направляешься.


Ты не идешь к брокеру заключать сделку. Ты не идешь на переговоры с другими бизнесменами. Ты не идешь подписывать контракт или разыскивать новое помещение, или исследовать потенциальные инвестиции в недвижимость. Это все, что мог сделать бизнесмен; теперь я знаю, я изучала это. Ты президент, генеральный директор и председатель правления «Indigo Services, LLC», а также дюжины других предприятий, как частных, так и публичных. Ты должен сидеть в углу офиса со стационарным телефоном, прижатым к уху, компьютерным монитором перед собой, обсуждая отчеты «P-and-L», означающие прибыль и убытки... подписывать квартальные отчеты, которые не покажут даже пара.


Пар - это термин в гольфе, означающий минимальное количество ударов до заполнения лузы, но он часто используется в разговорах, чтобы обозначить минимальный стандарт. Я учусь новому теперь, когда у меня есть доступ к Интернету.


Ты определенно должен все это делать; я изучила, чем занимаются все гендиректора, что делают бизнесмены. Из телевизора, из книг, из интернета.


И я не думаю, что ты выполняешь хоть что-то из этого. Или же делаешь, но не тогда, когда я это предполагаю.


В четыре утра ты отвечаешь на электронную почту. В шесть будишь меня, чтобы заняться сексом, делаешь зарядку с полседьмого до полдевятого, принимаешь душ, ешь легкий завтрак, а потом, в девять, ложишься спать и спишь до полудня. Просыпаешься, вновь отвечаешь на электронные письма, созваниваешься со всеми, кто успел тебе позвонить, проделываешь некоторые манипуляции с электронными таблицами и графиками, а после просто уходишь.


Или иногда, после утреннего секса со мной, ты принимаешь душ и тогда уходишь.


И когда ты возвращаешься, то попросту избегаешь меня. Ты идешь в спортзал. Бреешься. И избегаешь меня. Работаешь. И продолжаешь меня избегать.


В конце концов, ты, возможно, посидишь со мной, мы пообедаем, поехав в ресторан, или же пойдем в театр.


А Калеб?


Я знаю, чем он занимается, когда уходит, когда игнорирует меня.


Он «учит» своих «подопечных».


«В переводе» это означает ― трахает.


Обучает бывших проституток, наркоманок и бездомных, как доставить удовольствие мужчине. Как правильно делать минет. Анальному сексу. Как управлять мимикой лица, чтобы выглядеть сексуально и соблазнительно во время этого. Как просить о сексе, не произнося при этом ни слова.


Ты обучаешь их этому, показывая все на практике.


Трахая их.


Они берут в рот твой член, а ты начинаешь инструктировать их, обучая искусству фелляции.


Ты наклоняешь их над кроватью и вставляешь свой член в пятую точку, рассказываешь им, как точно не повредить себе ничего в процессе, как точно получить удовольствие.


А после, вытащив свой член у них изо рта, ты кончаешь им на лица, утверждая, что это для их же блага, так как некоторым клиентам, хоть ты и не в их числе, это нравится. Или может нравиться.


Откуда я все это знаю?


Я дружу с Рейчел. Из третьей квартиры, снизу на третьем этаже. Рейчел, ранее известная как ученица под номером шесть-девять-семь-один-три, или просто «Три» для краткости. Ученица в твоей программе «С улицы в невесты». После того как ты уезжаешь на день, после трех часов сна, после того как я наблюдаю, как твой белый гладкий Майбах элегантно скользит по Пятой авеню, я спускаюсь на лифте на третий этаж и стучу в дверь номер три с бутылкой белого вина в другой руке.


Рейчел разливает всю бутылку в два стакана ― не в бокалы, потому что она не владеет ни одним из них, а скорее в большие цилиндрические стаканы для сока ― и мы пьем его, сидя на ее кровати, и разговариваем. Она рассказывает мне все. О своей прежней жизни, о которой она не хочет говорить, но почему-то открывается мне. О ее нынешней жизни в качестве невесты на обучении. Она мне все рассказывает. Иногда слишком много.


― Прости, для тебя это СМИ? - всегда спрашивает она.


СМИ: слишком много информации.


― Да, ― говорю я ей. То, что ты был там, в той самой кровати, на которой сижу я, трахал ее в задницу, - это слишком много информации. То, что ты вытащил и кончил на ее спину, ― тоже слишком много информации.


И все же она продолжает рассказывать мне. Словно я священник, а она пришла ко мне на исповедь. Это девчачья болтовня, думаю, так ей кажется.

Для меня это образование, так это вижу я. Подобным образом я изучаю такие термины, как "выстрел спермы", о которых мне, вероятно, было бы лучше не знать.


Однако мне кажется странным, что ты никогда не вытворяешь со мной подобных вещей. Этого никогда не было.


Ты никогда не трахаешь меня в задницу. Не кончаешь мне на спину или на лицо.


Я пытаюсь представить свои ощущения, каково бы мне было, делай ты все это. Понравилось бы мне? Или я возненавидела бы все это? Чувствовала бы я себя униженной... или же подобное наоборот возбудило бы меня? Иногда, наверное, я бы чувствовала отвращение, а иногда, возможно, мне бы даже нравилось. Не думаю, что вправе даже спросить о подобном. И не думаю, что в самом деле хочу знать, как бы я отнеслась к этому.


Рейчел нравится испытывать боль во время секса. Нравится, когда ее шлепают. Жестко. Нравится, когда ей связывают сзади руки галстуком и трахают сзади, одновременно шлепая ремнем, засаживая ей по самые яйца. Это все дословно ее слова.


Я не хочу слушать все это.


Но и не могу прекратить спускаться к ней поговорить, хоть и знаю, что она станет рассказывать мне обо всем этом.


Я хочу знать, и я ненавижу себя за это желание.


Также она делится со мной пристрастиями своих подруг-подопечных. Четыре любит вставлять вибратор в попку во время секса. Пять - поклонница минета и обожает чувствовать сперму на лице. Семь, Восемь и Девять вообще не любят ничего из того, о чем знает Рейчел, а Два - поклонница аутоэротического удушья, то есть ей нравится, когда ее душат во время траха.


Я знаю, что на третьем этаже происходит намного больше сексуальных приключений, чем можно было бы назвать здоровым сексом.


Это так же говорит мне, что у тебя есть неестественное и, возможно, сверхчеловеческое сексуальное влечение. Хотя бы раз в день со мной. Рейчел утверждает, что обычно ты навещаешь ее раз в неделю. Плюс девочки Два и с Четыре по Девять. Включая меня, десять женщин. Каждый день другая женщина, плюс три сверху, чтобы иметь более одной в день. Что, честно говоря, является лишь одной перестановкой, основанной на доступной мне информации, переменных и моих математических навыках.


Думаю, в твоей жизни есть лишь секс.


И работа.


Хотя со мной ты спишь. Действительно спишь. Три часа утром - с девяти до двенадцати и, обычно пока «работа» не вмешается, еще три часа - с двадцати двух часов вечера до часу ночи. Странная разбивка на часы. Ты всегда в движении, всегда куда-то спешишь. Ты резко просыпаешься, полностью и сразу. Твои глаза распахиваются, ты дважды моргаешь, затем встаешь и одеваешься. Никогда не потягиваешься, не трешь глаза, не зеваешь, не колеблешься, сидя на краю постели, потирая рукой подбородок с отросшей щетиной. Просто... просыпаешься, полностью. Это неестественно.


Жить с тобой странно, вот что я понимаю.


Теперь мне никогда не бывает скучно.


Я все еще работаю. Но теперь я спускаюсь в старую квартиру, которая переделана в офис, где встречаюсь с клиентами. В спальне теперь есть компьютер и телевизор с большим экраном в гостиной. Это мое пространство. Если бы у меня был «дом», то это он, а не пентхаус, что я делю с тобой.


Нет никаких визуальных доказательств, что я живу с тобой. Я не знаю странно это или нет. Я не меняла ничего в обстановке. У меня есть отдел в твоем шкафу для моей одежды: под «шкафом» я имею в виду две тысячи квадратных футов, предназначенных для хранения одежды. Твой дом - это весь верхний этаж здания открытого плана, некоторые участки разделены движущимися экранами. Таким образом, шкаф - очень продуманная область, отделенная так, чтобы быть невидимой из любого участка квартиры, встроенные стойки, чтобы повесить костюмы, брюки и рубашки, полки для футболок, нижнего белья и носков. И моя одежда. Но кроме полок и вешалок с моей одеждой, случайный посетитель, которого и быть здесь не может, никогда не узнает, что я там живу.


Тут нет твоих фотографий, нет моих, нет фотографий твоей семьи или вообще хоть чьих-либо. Лишь абстракции в рамках неизвестных художников. Увеличенное изображения листьев или головы насекомого, гладь озера, представленная так, словно это зеркало, различные пятна или цветные полосы. Изображения с использованием толстых слоев красок, которые незамысловато переходят в текстуры крон деревьев. Необычно, безлико и в то же время прекрасно.


Как и ты, во многом.


Мое пространство - это старая квартира. Я все еще стою у своего окна и сочиняю истории о прохожих, которые снуют по тротуарам внизу.


Моя жизнь такая, как и прежде. Кроме того, что теперь я живу в пентхаусе, смотрю телевизор и брожу по интернету, а ты все еще имеешь доступ к моему телу, когда свободен. Полагаю, якобы я могу выйти из здания, если захочу.


Но у меня все еще нет собственных денег. Никогда не вижу чек или хоть одну долларовую купюру. У меня нет удостоверения личности.


Я все еще не контролирую свою клиентскую базу.


У меня нет другого имени, кроме Мадам Икс.


Нет каких-либо воспоминаний о прошлом, кроме того, что я испанка по происхождению... или это только по твоим словам.



***


Каждый из них принюхивается к стакану виски, ноздри раздуваются, глаза прищурены, губы поджаты. Оценивание.


― Что это за виски? - слышу я вопрос.


― Шотландский, вообще-то, ― отвечаю я. ― Макаллан 1939.


Каждый из них сжимает хрустальный стакан, губы касаются обода, золотая жидкость скользит. Язык смакует, сквозь хрусталь видно искаженные розовые очертания.


― Черт побери. Это нахрен великолепно.


― За десять тысяч долларов за бутылку он должен быть хорош, ― отвечаю я.


Ни один из них не вздрагивает от суммы. Конечно, нет. Сегодня он ― богатый мальчик высочайшего уровня. Семейные дома на Карибах, в Средиземноморье, на юге Франции, даже ранчо на пампасах Аргентины. Они пользуются абсурдно дорогими товарами, часами, ликерами, машинами, частными самолетами. Бутылка виски за десять тысяч - хороший тон.


Но это вовсе не значит, что хоть один обладает утонченным вкусом или является ценителем прекрасного.


Или блещет манерами.


Конечно же, нет.


Я пытаюсь вспомнить имя из досье; это наша первая встреча.


Клинт? Флинт? Что-то подобное. Пресное. Как у любого из них. Высокий, но не слишком. Ничего не выражающие карие глаза. Обычные каштановые волосы, могу поспорить, дорогая стрижка и укладка. Высокие резко очерченные скулы, как минимум. Не слишком развитая мускулатура или ярко выраженная, не слишком много времени проведено в спортивном зале, как может показаться. Голос с придыханием, словно говорит с заложенным носом. В реальности это сводит с ума.


Клинт. Так его зовут.


― Итак, мадам Икс. ― Доктор Мартенс кладет ноги на мой кофейный столик, нагло, по-варварски. ― Как именно это все происходит?


Я резко вдыхаю, чтобы набраться терпения и ради эффекта.


― Во-первых, Клинт, уберите ноги с моей мебели. А затем расскажите мне, читали ли вы инструкцию и контракт?


― Я просмотрел брошюру. Звучит, как продвинутая версия уроков этикета Эмили Пост для мужчин, только ты берешь штуку за час, ― глоток виски, - и да, я читал контракт. В смысле, без шуток. Кто подписывает подобные контракты, не читая? Это не какое-то онлайн соглашение или типа того. Итак, я понял. Не прикасаться к вам, не приставать. Без разницы. У меня есть девушка и я не изменник, так что это не проблема. Честно говоря, я просто хочу поскорее разделаться с этим бредом.


― Почему вы здесь, Клинт?


― Потому что мой папочка сейчас распоряжается всеми активами, и он говорит, что мне пора бы научиться немного сглаживать острые углы, - язвительно, с нескрываемым сарказмом произносит он.


― А вы не согласны с этим?


Пожимает плечами.


― Черт, нет, конечно. То есть, не вижу в этом смысла. Что ты собираешься сделать? Скажешь прекратить хамство и расскажешь, какую вилку использовать на официальных приемах? К черту все.


Внезапно я чувствую дикую усталость от всех этих уловок.


― Это именно то, что я должна сделать. Сказать Вам, чтобы почистили свой лексикон. Сказать Вам, чтобы держали свои идиотские грязные ботинки подальше от мебели других людей, когда вы у них дома. И да, я должна сгладить ваши острые углы, научить вас вести себя прилично в обществе, будто в вашем неуклюжем варварском теле есть хоть капля хороших манер, - я перевожу дыхание и потираю переносицу, - но, честно говоря, Клинт, я не вижу смысла. Вы, вероятно, неисправимы.


― Что, к чертям, это значит?


― А значит это, что вы несуразный варвар, у которого нет и намека на манеры. Нет шарма. Нет самообладания. Кроме того, это значит, что у вас напрочь отсутствует потенциал этому выучиться. Это значит, Клинт, что вы попросту тратите мое время.


― О боги, ты настоящая стерва, ты это знаешь? ― Они встают, карие глаза горят ненавистью. ― Пошла к чертям. Я не должен выслушивать это от тебя.


― Так и есть. ― Я указываю на дверь. ― Как там говорят? А точно: скатертью дорожка.


Потом он уходит, а я испытываю облегчение.


Я правда не знаю, как долго еще смогу выносить подобное.


Представим, что то, чем я занимаюсь, ― это «работа». Она представляет хоть какую-то ценность. Тем, что она мне нравится. Что она хоть что-то да значит. Для меня, клиентов, Калеба. Для кого-нибудь. Но это только... пустота. Игра. Все мы актеры.


Я не могу больше этим заниматься.


Внезапно я становлюсь подавленной, изнуренной. Взволнованной. Беспокойной.


Злой.


Чувство внутри меня не поддается описанию. Зияющая пропасть, метафизический голод. Необходимость куда-то идти, что-то делать, но я не знаю куда и что. Мне нужно что-то нематериальное. Эта необходимость доводит меня до паники, такое чувство, что если я не покину эту квартиру, это здание прямо сейчас, то могу взорваться, могу превратиться в размахивающую руками, кричащую, бормочущую сумасшедшую.


Внезапно я поднимаюсь, пытаюсь найти в себе хоть каплю спокойствия, разглаживая на бедрах белое платье из креповой ткани от Валентино. Я шевелю ногой в сандалии цвета лаванды от Маноло Бланик, будто такие простые физические нагрузки могут утихомирить тревогу во мне.


Я стою у лифта, вдруг звонок, оповещающий, что лифт прибыл на этаж, порождает бурю воспоминаний. Теперь у меня есть ключ. Или его дубликат. Я сама могу его


вставить и выбрать любой этаж, какой захочу. Двери открываются, и меня трясет, когда я вхожу в него. Пытаюсь бороться с гипервентиляцией.

Мне нужно идти.


Нужно выбраться.


Мне нужен воздух.


Я не могу.


Не могу.


Я сжимаю кулаки и зажмуриваюсь, стоя в лифте и пытаясь заставить легкие набрать воздух и выдохнуть его. Я заставляю себя протянуть руку и вставить ключ, а затем провернуть его. Я не обращаю внимания, какой этаж выбрала. Это не имеет значения. Какой угодно, но не этот.


Первый этаж. Вестибюль. Приглушенные голоса общающихся мужчины в деловом костюме и женщины за массивной стойкой из мрамора. Вестибюль ― это открытое пространство, где царит черный мрамор, плитка метр на метр с золотистыми прожилками. Парящий потолок, пятнадцать метров в высоту. Девятиметровые кипарисы посажены в землю возле стен отеля по обе стороны вестибюля. Это пространство создано, чтобы запугивать. Единственный континент ― это стойка ресепшена, за которой на подиуме стоят сотрудники отеля и буквально смотрят на посетителей свысока. Это напоминает мне о подиуме судьи из былых времен, когда он, в прямом смысле этого слова, сидит на несколько метров выше тебя, что породило надменную фразу «смотреть свысока».


Мои каблуки стучат по полу, каждый шаг эхом отражается от стен, словно выстрелы ружья. За мной следуют взгляды окружающих. Глаза следят за мной.


Я красивая.


Выгляжу дорого.


Потому что так и есть.


Я не знала этого раньше.


Прежде чем я совершила прогулку нагишом из тюрьмы ― квартиры в пентхаус, таким образом сделав выбор всей жизни.


После этого я начала учиться.


Я многое узнала. Что мои обожаемые малинового цвета туфли на высоком каблуке от Джимми Чу стоят две тысячи долларов. Что платье от Валентино, которое сейчас на мне, стоит около трех тысяч долларов. Что каждый элемент одежды, которая у меня есть, до белья, - самый дорогой из возможных.


Я выяснила и не знала, что делать с этим открытием. И все еще не знаю. Я за них не платила. Я их не выбирала.


Я позволяю мыслям разбежаться, пока пересекаю пустой вестибюль, заставляя себя идти, словно я уверенная и амбициозная женщина. Мои бедра покачиваются, плечи расправлены, а подбородок высоко поднят. Я фокусирую взгляд на вращающейся двери, которая находится на приличном от меня расстоянии через километры черного мрамора. Я не узнаю ни один из взглядов. В центре вестибюля расположены двенадцать больших черных кожаных диванов, которые расставлены в форме квадрата по три с каждой стороны и между ними расставлены небольшие столики. Люди чего-то ожидают или беседуют, возможно, заключают деловые сделки, и все они наблюдают за тем, как я пересекаю вестибюль. Украдкой, я пересчитываю их. Четырнадцать.


Четырнадцать человек наблюдают, как я прохожу через холл, словно я крайне неожиданная особа, редкая достопримечательность.


Вероятно, я похожа на леопарда, который собирается пройтись по Пятой авеню.


Я пытаюсь слиться с его сущностью, перенять ее, словно я хищник, а вовсе не жертва.


Я прохожу через вращающиеся стеклянные двери на улицу. Сейчас конец августа, воздух тяжелый. Солнце ярко светит, его лучи, льющиеся между небоскребами, касаются меня. Шум Манхеттена нападает на меня физической волной: сирены завывают, мимо


пролетает полицейский автомобиль. За ним следует скорая помощь. За углом грохочет мусоровоз: слышно, как работает его двигатель. Десятки двигателей взвывают, когда на светофоре зажигается зеленый свет справа от меня.


Я заставляю себя идти. Отказываюсь позволять коленям подогнуться, а легким перестать функционировать. Паника словно нож в горле, лезвие в груди, электрические провода под напряжением, не позволяющие дышать. Цепкие когти паники впиваются в меня. Это из-за сирен. Звуки завывающих сирен, которые звучат словно рев диких животных, эхом отдаются у меня в ушах.


Где-то заскрежетали шины, но я не вижу самой машины, мои глаза плотно сжаты, а горячий темный мрамор жжет мой бицепс, когда я прислоняюсь к зданию, поддаваясь панике.


Я слышу вопросы, кто-то спрашивает, все ли со мной в порядке.


Очевидно, что нет, но я не могу ответить.


Пока я не ощущаю руку на плече.


Слышу голос в ушах.


Чувствую тепло большого тела, заслоняющего меня, блокирующего мир и звуки, и вопросы.


― Привет. Дыши, хорошо? Дыши, дыши, Икс. ― Этот голос, словно тепло солнца, льющийся со скоростью света. ― Это я. Я с тобой.


Нет. Этого не может быть.


Не может.


Я поднимаю взгляд.


Там.


Логан.


ГЛАВА 2



— Что... что ты. — Я прокашливаюсь и пытаюсь сказать снова. — Что ты тут делаешь, Логан?


Его ладонь дотрагивается до моей щеки, но я могу дышать.


— Слежу за тобой, конечно же.


— Логан.


Мои слова звучат немного грубо. Это подвиг воли.


Я слышу усмешку в его голосе, но и напряжение.


— Вообще-то, я не шутил. Я действительно преследую тебя. В смысле, я искал тебя. Надеялся увидеть. Поговорить с тобой хоть секунду.


— Зачем? — Звучит слабо, коротко и смущенно.


— Потому что я не могу перестать думать о тебе, Икс. Я пытался, но у меня не выходит. Получается только думать о тебе, а не думать — не получается.


Это заставляется меня улыбнуться.


— Наверное, ты жаждешь наказания.


— Однако жду. Я люблю наказания. — Он берет меня за руки, помогает встать. — На самом деле, у меня есть дело в этой части города, в соседнем здании. Я не мог пройти мимо, было любопытно тут ли ты. Счастлива ли. Я никогда не думал, что действительно увижу тебя.


Я растеряна. Что из этого правда?


— Ты противоречишь себе, Логан.


— Я знаю. Я пытаюсь не показать, насколько сбит с толку при встрече с тобой.


— Сбит с толку. Интересная фраза.


Я не спрашиваю, почему он сбит с толку. Не думаю, что мне понравится ответ.


— Ты запуталась, Икс?


— Полностью.


Неужели я пялюсь на него?


Похоже, пялюсь. Очень сильно, похоже. Я теряю сознание. Мое сердце стучит. Я хочу опять чувствовать его руки в своих.


— Хорошо, — говорит он, — тогда здесь мне больше делать нечего.


— Это не смешно, Логан.


— Нет? — Внезапно его голос становится до жути серьезным. Спокойным до невозможности. В нем стали звучать нотки холода.


— Что же мне тогда сказать? Что мне до чертиков, по-детски обиден тот факт, что ты предпочла его мне? Или что я реально не могу перестать думать о тебе? Хотеть тебя? Что я вновь хочу появиться у твоей двери, перекинуть через плечо и унести оттуда, словно я чертов гребаный викинг? Какие правила этикета уместны в данной ситуации, а, Мадам Икс?


— Не надо, Логан. Пожалуйста. — В моем голосе звучит мольба.


— Я по-прежнему чувствую тебя, твои обнаженные ноги на своей талии. — Его голос звучит у моего уха, он шепчет. Такой интимный. Такой чувственный. — Я чувствую жар от твоей тугой киски на своем животе. Ее запах. Ее влагу, которая была лишь моей. Только моей. Ты хотела меня, Икс. Я мог делать с тобой все, что угодно. Ты была нага и беззащитна в моих объятиях. Влажная, жаждущая и отчаянно желавшая меня. Я мог бы уложить тебя на ковер прямо там, в коридоре, и бездушно трахнуть, и уверен, если бы поступил так, ты бы не ушла от меня.


— Тогда почему же не трахнул?


Ох, будь я проклята.


— Потому что ты не была готова, как и не готова до сих пор. Ты была напугана, как и сейчас. Ты была как испуганный маленький кролик, выбравшийся из своей норы к свету солнца. В тебе живет львица, Икс. Нужно лишь отыскать ее и стать ею.


— Я не способна и трех метров пройти от двери на своих двух, Логан, — шепчу я, утыкаясь в хлопок его рубашки.


— Но ты вышла, верно? Крошечные детские шажки к лифту, Боб.


— Что?


— «А как же Боб?» — в ожидании спрашивает он. — Нет? Совсем? Ну ладно, не заморачивайся. Это просто отсылка к фильму.


Я вздыхаю.


— Полная амнезия, помнишь? Фильмы — отнюдь не мой конек, Логан.


— Ну, это будет первым, что я исправлю. Мы с тобой не будем месяц вылазить из постели, занимаясь горячим диким животным сексом, смотря фильмы голышом. Подсажу тебя на все великие фильмы, которые ты пропустила. «А как же Боб?»... это классика. «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». «Славные парни». «Крестный отец», черт, я даже готов смотреть романтические комедии. «Ноттинг-Хилл», к примеру, — отличный вариант, или «Как отделаться от парня за десять дней». Или, нет, нет, «Реальная любовь». Господи, этот фильм просто потрясающий, хотя некоторые люди его ненавидят. Но мне он нравится. Он настоящий.


— Горячий и дикий животный секс, Логан? Ты это серьезно?


Он смеется у моего уха, притягивая меня ближе в свои объятия.


— Да, Икс. Горячий и дикий животный секс. Это лучшее занятие в мире. Никаких запретов, не нужно будет никуда спешить, никаких обязательств, лишь мы вдвоем, лишь удовольствие, которое мы будем дарить друг другу часами, вновь и вновь до тех пор, пока не будем настолько измучены, что не сможем даже пошевелиться.


— И смотреть фильмы.


— И смотреть фильмы. И пить пиво, по ситуации, а так же заказывать пиццу и китайскую еду на вынос.


— У меня никогда не было ничего подобного, — признаюсь я.


— Ты же это не всерьез? — недоверчиво спрашивает он.


— И тебя все еще не удивляет отсутствие хоть какого-то опыта с моей стороны во всем том, что ты считаешь обыденным?


— Это просто неправильно, — говорит он, — Пиво и пицца... это основа, элементарная часть жизни. Правда. Шутки в сторону. Без пива и пиццы — ты все равно, что не жила.


— Я определенно жива.


— Икс... ты жива, но живешь ли? Не просто существуешь, не просто продолжаешь физически присутствовать в мире день за днем, а... наслаждаешься жизнью? Что-то меняешь. Бываешь полностью собой. Распоряжаешься собой и выбираешь жизнь, которая тебя удовлетворяет. Потому что, судя по тому, что я вижу... это не выглядит так.


— А пиво, пицца и фильмы — это часть этого, не так ли? — Его слова попали слишком близко к цели, и моя защита включилась.


Вздох.


— Нет, Икс. Это для меня. Но в контексте данного разговора, пиво, пицца и фильмы — это для тебя, замена свободы делать свой собственный выбор. Я заметил, что ты все еще носишь дизайнерскую одежду. Возможно, нижнее белье тоже дизайнерское. Когда мы с тобой ходили за покупками, я покупал тебе простую одежду. Простые удобные джинсы, футболка, простое нижнее белье. Ничего особенного. И ты казалась... Я не знаю, больше похожа на себя. Но это до сих пор ты, пусть и облаченная в модную дизайнерскую одежду Мадам Икс. Но это уже Мадам Икс. Не Икс, не просто Икс. И я не думаю, что ты свободно можешь выбирать. Точно нет, пока ты с ним.


— Логан...


— Все, что я сейчас хочу сказать, так это то, что, по-моему, ты заслуживаешь большего. Большего, чем модная одежда и тюрьма в пентхаусе.


— Это не тюрьма, Логан, — говорю я, потому что что-то внутри меня настаивает на этом, хотя его слова снова бьют сильно и точно.


— Я хочу, чтобы ты ушла от него и была со мной, — бормочет он. — Мне не составляет никаких проблем говорить все эти слова здесь и сейчас. Ведь это то, чего я хочу. Я хочу тебя. Я хочу дать нам шанс. Но так же я хочу, чтобы у тебя был выбор. Хочу, чтобы ты сама могла решить, чего хочешь от жизни. Даже если меня не будет в ней. Даже если я не стану ее частью. Но это будет означать, что ты найдешь то, чего хочешь, независимо от результата для меня.


Мы стоим у входной двери в десяти шагах от «крепости», воздвигнутой Калебом. Это до чертиков опасно.


— Логан... почему? — Я, в самом деле, не понимаю. — К чему вся эта забота?


Он пожимает плечами.


— Честно, не знаю, Икс. Я бы очень хотел, и мне бы было чертовски легче, если бы я просто мог уйти или держаться подальше. Но не могу. Я пробовал. — Жестом он показывает на здание. — Он вовсе не таков, Икс. Ты должна это увидеть, в конце концов.


— И кто же он, Логан?


Стон разочарования срывается с его губ.


— Нехороший человек. Не тот, за кого ты его принимаешь.


— Какие у тебя доказательства, Логан? — слышу я свой вопрос.


Нужны ли мне доказательства? Неужели мне недостаточно того, что я видела на третьем этаже? Тем не менее, я продолжаю настаивать. Хоть и не знаю почему.


Вернее, я знаю. Ведь так?


Потому что Логан пугает меня. Он изменил мои представления о жизни и мировоззрение. Заставляя меня желать то, чего не уверена, что смогу иметь. То, о чем я и помыслить не могла. С ним я чувствую, что выбор, которого я никогда не имела, имеет место быть.


Логан отворачивается, глядя куда-то вдаль, проводит руками по волосам.


— Никаких. Пока никаких.


Медленно огромный глянцево-белый автомобиль скользит вдоль обочины. Это «Майбах Ландаулет 62». Его цена составляет около миллиона долларов, и я точно ездила в этом автомобиле. И точно знаю, кому он принадлежит.


— Дерьмо, — бормочет Логан. Он смотрит на меня, пытается встретиться взглядом. И все, что он видит, лишь еще больше огорчает его. — Я найду доказательства, Икс. Вот увидишь.


Я не знаю, что сказать, мне нечего добавить. Я лишь наблюдаю, как он отворачивается, я чувствую укол грусти, сильнейшее расстройство. Что-то в нем взывает ко мне, отзывается в душе. И то, с какой силой это происходит, пугает меня. Я не знаю, как справиться с той силой, что пробуждается во мне от одного лишь присутствия Логана.


Задняя дверца машины открывается, и появляется божество: высокое, таинственное и невообразимо прекрасное.


Бог разгневан.


— Логан, — произносит он холодным, глубоким баритоном. — Она сделала свой выбор.


— Да. Но это вовсе не значит, что он был правильным.


Логан уходит прочь, не оборачиваясь.


Что-то во мне ломается.

***



— Зачем ты разговаривала с ним, Икс? И что вообще ты здесь делаешь? — Спокойным тихим голосом произносишь ты. Слишком спокойно, слишком тихо.


— Он проходил мимо. Мы столкнулись.


— Что ты здесь делаешь?


Ты вновь повторяешь вопрос.


Семя мужественности во мне дает свои побеги.


— Разве мне не позволено выходить на улицу, Калеб?


Ты щуришь глаза.


— Конечно, позволено. Ты не узница. Я просто беспокоюсь о тебе. На улицах не безопасно, а ты склонна к приступам паники.


Склонна к приступам паники. Так и есть. Но нечто в Логане успокаивает меня. Заставляет забыть мои страхи. С ним я ощущаю, что все в порядке.


Но я не говорю этого, конечно же.


— Иногда мне кажется, что на самом деле тебе вовсе не хочется, чтобы я преодолела свои страхи, — внезапно выпалила я. Неразумно с моей стороны. Глупо. И в то же время довольно смело. Да уж, семя прорастало. — Я задаюсь вопросом, может, ты просто хочешь, чтобы я так и оставалась здесь в полном твоем распоряжении.


Твоя рука смыкается на моем запястье.


— Я не собираюсь сейчас обсуждать это с тобой.


Ты тянешь меня сквозь вращающиеся двери, опять по громадному мраморному лобби, и по какой-то причине я позволяю тебе сделать это. Я словно не в своем теле и наблюдаю, как позволяю тебе тащить меня к личному лифту, затем вверх и вверх, обратно в пентхаус. Я вижу, как ты отпускаешь мою руку и кружишь вокруг меня. Ты внезапно становишься, словно лев в клетке, дикий и разъяренный, а я — ягненок, который непонятным образом оказался в клетке с хищником.


— Я беспокоюсь за тебя, Икс, — повторяешь ты.


— Я знаю. — Я стою на месте, наблюдая за развитием событий. — Возможно, тебе и не стоит. По крайней мере, не так яро.


— Конечно же, стоит, — настаиваешь ты. — Понимание тобой мира за этими стенами... так ограничено.


— И, возможно, именно это я и хочу исправить.


— Почему? — спрашиваешь ты. Ты прекращаешь ходить и останавливаешься в дюйме от меня, темные глаза смотрят на меня с подозрением. — Почему все вдруг изменилось?


— Не «вдруг», Калеб...


— Это все из-за него, да? — Из твоих уст это звучит так... грубо. Ты раздражен.


Ревность? Ты выше этого, Калеб. Тебе это не идет.


— Дело не в Логане. — Я выдерживаю паузу, думаю и, сделав глубокий вдох, вижу, как семя смелости стало приносить плоды, и становлюсь смелее. — Вернее, не совсем в нем.


— Что это значит, Икс? Что значит «не совсем»?


Я колеблюсь, пытаясь подобрать верный, но нейтральный ответ.


— Это значит... те краткие мгновения, которые я провела с Логаном, позволили мне заинтересоваться окружающим меня миром. Но это не значит, что он стал причиной, или станет следствием. — Я пытаюсь говорить спокойно. — Ты не сможешь держать меня здесь взаперти вечно, Калеб. Я не твоя собственность. Я женщина. Я человек.


— Я лишь пытаюсь защитить тебя.


Ты подходишь ближе, твоя твердая грудь упирается в мою, руки скользят мне на бедра.


— Я знаю.


— Может ты и не собственность, Икс, — говоришь ты своим елейным голосом, бормоча. — Но ты моя.


Это заявление сбивает меня с толку. Часть меня знает, что это правда, и мне это нравится. Но другая часть ненавидит это. Ведь пока я принадлежу ему, я никогда не смогу распоряжаться своей жизнью самостоятельно.


Мои мысли прерывает твой поцелуй, я не ожидаю его, он сокрушительный, и я в замешательстве. Немного неуклюжий. Опрометчивый, я бы сказала. Не такой как обычно, когда ты владеешь моим телом, доказывая свое превосходство.


Пока ты целуешь меня, меня одолевает вопрос: как часто ты делаешь это? Как часто меня целуешь?


Ответ незамедлителен: не часто. Почти никогда. Твой рот, твои губы никогда не касаются моих. Не так как сейчас, никогда нет этой интимности момента. Ты целуешь мое тело, мою грудь, между бедер, но губы? Никогда.


И я не знаю, что это значит.


Ты медленно целуешь меня, и чем дольше это продолжается, тем больше крепнет твоя уверенность.


До тех пор пока ты не начинаешь изучать мое тело, а моя сила воли тот час же исчезает, как обычно и происходит. До тех пор пока твои руки не начинают расстегивать молнию платья и стаскивать его с моих плеч, и меня обдает жаром, мой живот сводит, а киска сжимается. Когда я стою пред тобой в одном белье... и да, белье от Карин Гильсон, когда ты мне дарил его, то сказал, что оно изготовлено вручную лично дизайнером, персонально для меня... именно тогда мой сердечный ритм повышается до неистового ритма, мои руки дрожат, а колени слабнут.


Ты впиваешься в меня взглядом.


— Ты выглядишь восхитительно, Икс. Этот наряд сидит на тебе просто прекрасно. Карин превзошла саму себя, сделав его для меня.


— Для тебя?


Быстрая, столь нехарактерная тебе улыбка озаряет лицо.


— Вообще-то, да. Нижнее белье обычно одевается для зрителя, а не для его обладателя, ведь так?


Мне не нравятся его слова, хоть они и правдивы. Думаю, они относятся не только к белью. Но и ко всей моей одежде.


Думаю, это касается меня как личности.


Но была ли я этой «личностью», очень сомневаюсь, что ко мне вообще относились как к человеку. Скорее всего, как к вещи, к вазе, например, или подлинному предмету искусства.


И я была венцом твоей коллекции.


Каким-то образом ты кладешь меня на диван, а сам присаживаешься на край. Твои пальцы скользят по нежной шелковистой ткани из Лиона поверх моего клитора. Я ничего не могу с собой поделать и ощущаю прилив желания от твоего прикосновения. Я наблюдаю, и часть меня словно отделяется. Становится беспристрастной, в той или иной степени.


Так как это происходило, когда ты поднимал меня сюда, я словно наблюдала сверху, словно могла видеть себя и тебя, видеть нас со стороны. Меня на черном кожаном диване, который располагается ближе всего к лифту. Я отклонена назад, мои плечи касаются спинки дивана. Мои колени широко разведены в стороны. Бледно-персиковая шелковая ткань покрывает мою киску, груди скрыты бюстгальтером типа «Анжелика» с кружевом шантильи, который приподнимает их, и они от этого кажутся еще больше. Для тебя.


Не для меня, а для тебя.


Ты становишься на колени на блестящий темный пол из твердых пород древесины и располагаешься между моих коленей. Все еще в костюме. Темные тонкие полоски пересекают идеальные мускулы, белоснежная рубашка, тонкий серый галстук, двухцветные оксфордские туфли. Твои ладони располагаются на внутренней стороне моих бедер, а твои губы ласкают мою кожу над бедром, на животе. Я смотрю, как твои руки стягивают мои шелковые трусики, а мой зад приподнимается, позволяя тебе снять их полностью, оставляя меня обнаженной.


Я наблюдаю, как твои пальцы скользят по мне. Большие, крепкие. Не совсем нежные, когда они ласкают мои половые губы. Настойчиво, со знанием дела. Так знакомо.


Мое тело целиком и полностью изучено тобой.


Грамматические конструкции в пассивном залоге в моих мыслях кажутся уместными.


Мне интересно, странным образом. Мой голос отвечает на твои прикосновения, мое тело приподнимается и извивается, когда твой язык ласкает меня, от чего по моему телу пробегают волны удовольствия. Ощущения хороши. Конечно же. Ты мастер по доставлению удовольствия. Хотя, я любопытна. Что ты сделаешь? Что тебе от меня нужно? И дам ли я тебе это?


Когда мои мышцы сокращаются, спина выравнивается и приподнимается с диванных подушек, ты, наконец-то, протягиваешь руку мне за спину и расстегиваешь бюстгальтер, откладываешь его в сторону, и я опять обнажена, а ты одет.


Ты будешь в одежде до самого последнего момента. Я знаю это по опыту.


Но каким-то образом не осознавала это до сих пор.


Ты поднимаешь меня и поворачиваешь лицом к задней спинке дивана, заставляя стать на диван коленками. Я чувствую твой вес на диване у себя за спиной. Чувствую, как ты расстегиваешь ширинку. Ты даже не раздеваешься для этого. Просто расстегиваешь пуговицы, ширинку, приспускаешь штаны и боксеры от Армани.


И скользишь в меня.


Конечно же, у меня перехватывает дыхание. Потому что ты наполняешь меня и дополняешь так идеально, и ты знаешь, как вонзаться в меня, чтобы я чувствовала все идеально, поэтому мне не остается ничего, кроме как хватать ртом воздух, пока твои пальцы сжимают мои соски, а потом твоя рука скользит вниз к моему клитору, и я кончаю. Кончаю.


Наблюдаю, и все внутри замирает.


Я хватаю ртом воздух, горю желанием и распадаюсь на куски.


Но замираю.


Как это возможно?


Что со мной такое?


Когда ты заканчиваешь, то отступаешь. Застегиваешь пуговицы и ширинку. И в считанные секунды становишься опять представительным, невозмутимым. Волосок к волоску.


Ты склоняешься надо мной. Я все еще наклонена через спинку дивана, бедра дрожат от попыток сдержаться, пока ты получал свое наслаждение. Я тоже чувствовала это, о да. Должна отдать тебе должное: ты берешь только отдавая. Но сейчас, кончив, когда твоя сперма еще во мне, еще теплая, ты склоняешься надо мной, твой подбородок вскользь касается моего левого плеча, а щетина царапает кожу.


Твой голос звучит в моих ушах, словно раскаты грома.


— Моя, Икс. Не забывай об этом.


Ах. Так вот что это. Напоминание.


Не волнуйся, Калеб. Я запомню.


Затем я думаю о Рейчел. О том, что ты делаешь с ней. То, что должно унизить достоинство, но почему-то так не происходит.


И у меня все еще не хватает смелости попросить сделать хоть что-то из этого со мной.


А затем ты уходишь. Так просто.


Я опять принимаю душ. Стираю твои прикосновения и твой аромат.


Я все еще чувствую отстраненность, и мне это не по душе.


Я опять наблюдаю, как одеваюсь, в этот раз в самое простое белье, которым обладаю... вернее, ты обладаешь... и в самое несексуальное, практически все скрывающее платье. Балетки без ювелирных украшений. Волосы скручиваю в простой пучок и закалываю.


Опять вызываю лифт и еду вниз. Думаю, что направляюсь в лобби, но по причинам мне не понятным я выхожу на третьем этаже.


Стучусь в дверь под номером три.


ГЛАВА 3


‒ Мадам Икс, ‒ произносит Рейчел. ‒ Заходи.


‒ В этот раз я не захватила с собой вина, ‒ говорю я.


‒ Не страшно. Мне все равно нельзя сейчас пить. Калеб пилит меня из-за моей фигуры, ‒ пожимает она плечами. ‒ Ты расстроена, ‒ произносит она, вглядываясь мне в глаза.


Я прохожу сквозь дверной проем, пересекаю гостиную и, упираясь лбом в стекло окна, смотрю вниз.


‒ Я чувствую себя потерянной, Рейчел.


‒ В чем дело?


‒ Во всем.


Она выдерживает паузу, прежде чем заговорить вновь.


‒ Иногда он оставляет после себя это горькое послевкусие.


Я качаю головой.


‒ Нет, все не так. Со мной он ведет себя не так как с тобой, ‒ глядя на Рейчел, говорю я. ‒ Он когда-нибудь занимался с тобой сексом будучи одетым?


‒ Нет, не думаю. ‒ Пожимает она плечами.


‒ А со мной да. И намного чаще, чем когда он обнажен.


‒ Это странно. ‒ Хмурится она.


‒ Вот именно. Это меня и удивляет.


Я делаю паузу. Смотрю на Рейчел: рыжие волосы, миленькое личико в форме сердечка, выразительные карие глаза, в которых можно прочесть бурю противоречивых эмоций: надежду, страх, отчаянье, гнев, неповиновение.


‒ Можно вопрос?


‒ Да, конечно.


‒ Хочу сразу извиниться за то, что сейчас спрошу, возможно, это оскорбит тебя, но... те вещи, о которых ты рассказывала мне, о том, что вытворяет Калеб с тобой и другими девушками на этом этаже... ты когда-нибудь чувствовала... стыд? Или что ты унижена? Ты делаешь это потому, что хочешь, или же потому, что этого от тебя ждет он?


‒ Я не... не обижаюсь. Думаю, это вполне разумный вопрос. Нет, я не испытываю стыд. Чувствую ли я себя униженной? Не знаю. Хотя, все же нет наверно. Я не против этого. Хочу ли я этого, нравится ли мне? Мои чувства при этом? Не думаю, что мне это приятно. Думаю, я делаю это ради него, а не для себя самой. Ему нравится. Он говорит, что лишь обучает меня. Но мне-то лучше знать. Он ведет себя с каждой из нас по-разному. Например, со мной он ведет себя не так, как с «номером Пять» из соседней комнаты. Он груб с ней. Но не так, как со мной, мне нравится испытывать легкую боль. Я уже говорила об этом. Но с «Пятой» это... просто грубо. Он помыкает ею, как хочет, трахает там, где ему заблагорассудится, дергает ее за волосы. Всякое такое. Ей, конечно, не до чертиков больно, но все же... его действия более грубы.


Она смотрит на меня.


‒ Тебе интересно, Икс?


‒ Нет, ‒ быстро отвечаю я. Затем поразмыслив, понимаю, что лгу. ‒ Да. Не знаю.


Знакомая усмешка.


‒ Знаешь. Просто боишься. Верно?


Я пожимаю плечами.


‒ Немного, да.


Я вздыхаю.


‒ Это ложь. Я очень боюсь. Вот сегодня я выходила на улицу. Встретила знакомого, и Калеб приревновал.


Я ловлю себя на мысли, что с каждым произнесенным словом чувствую облегчение.


‒ Он раздел меня догола и сделал мне куннилингус...


Рейчел смеется.


‒ Господи, ты чертовски напряжена и так официальна. Скажи просто, что он отлизал тебе. Вкусил тебя.


Я пробую произнести эти слова вслух.


‒ Он... он отлизал мне. А потом поставил на колени на диване, сам тоже опустился позади меня и... трахнул. Даже не сняв штаны. Просто приспустил их. А после просто ушел.


Рейчел моргает.


‒ Это грубо. Он просто... ушел? Ничего не сказав?


‒ Он лишь напомнил, что я принадлежу ему.


‒ Помечает территорию, как я понимаю. ‒ Рейчел смотрит в потолок. ‒ Думаю, было бы горячо, оттрахай он меня в одежде. Словно это так... неправильно. Какое бы слово подобрать? Словно мы не должны этого делать?


‒ Словно он стыдится меня.


Вот как это выглядит.


Она качает головой.


‒ Нет, не думаю, что это именно то. Он не из тех, кто стыдится. Ни себя, ни того, что он делает, и уж тем более не тех, с кем он проводит время.


‒ Тогда что же это может быть? Почему он так ведет себя со мной? У нас с ним всегда так. Иногда ночами он раздевается, но как только кончает, тотчас одевается. И сразу же уходит прочь.


‒ Не знаю. Правда, не знаю. Это странно. Он не ведет себя так ни с одной из нас. Он всегда уходит после секса, да, ведь он занятой человек.


‒ В самом деле? И чем же он так занят? Нами, вот чем.


‒ Ты не одна из нас. И я говорю это вовсе не для того, чтобы обидеть тебя. Просто ты не такая, как мы. Ты отличаешься от нас. Ты лучше. ‒ Она опускает голову, потупив взгляд.


‒ Вовсе нет, Рейчел. Может, я и не такая, как вы, но лучше ли? Нет. Я по-прежнему одна из десятки Калеба. И он даже не удосуживается раздеться, когда он со мной.


‒ Может, попробуй как-нибудь спросить у него? Возьми инициативу в свои руки. Посмотри, что из этого выйдет.


Я не хочу сейчас думать об этом, но я ставлю себе «галочку», чтобы обдумать это позже.


‒ Тебя беспокоит тот факт, что ты знаешь, что ты для него всего лишь одна из многих?


Вновь мимолетное пожатие плеч.


‒ Нет. Точно нет. Мне плевать. Я постоянно слышу, как он развлекается с другими. «Номер Пять» постоянно кричит, это трудно игнорировать. К тому же я была проституткой. Наверно, я просто не отношусь к сексу так, как остальные люди. Это для меня пустяковое дело. К тому же, я скоро выйду из этой программы. Я поднимусь на новый уровень, и мне останется всего один до ранга Невесты, и, наконец, стану кем-то значимой.


В заявлении Рейчел я слышу нотки сомнения, предположение, которое разрывает мне сердце, но я не уверена, что хочу сейчас заострять на этом внимание. У меня своих проблем хватает.


‒ Мне пора идти, ‒ говорю я.


‒ Хорошо. ‒ Рейчел улыбается, открывая мне дверь. ‒ Знаешь, если еще когда-нибудь захочешь спрятаться у меня под кроватью и послушать, просто скажи. Думаю, будет весело.


Я обдумываю это, заходя в лифт. Хочу ли я вновь слышать все это?


Вполне возможно. Скорее всего, очень даже вероятно.



***


Я в шкафу у Рейчел.


Мне нужно работать. У меня клиент через пятнадцать минут. Я ловлю себя на мысли, что клиенты меня больше не волнуют.


В шкафу у Рейчел немного вещей, поэтому мне вполне достаточно места. Дверь немного приоткрыта, и я могу все видеть. Я нервничаю. Напугана. Я в восторге. Волнуюсь потому, что то, что я собираюсь сейчас делать, будет иметь последствия, и отнюдь не приятные.


Я буду не просто слушать, я буду наблюдать.


Идиотка ли я?


Да. Несомненно.


Я слышу, как открывается дверь, и мягкая кожаная подошва обуви ступает по дереву. Я слышу голоса.


Это Рейчел.


‒ Калеб, привет. Как дела?


‒ Неплохо, спасибо.


Пауза, он двигается.


‒ У тебя скоро экзамен, да?


‒ Да. На «Спутницу».


‒ Лиза говорит, ты отлично справляешься в теперешнем своем статусе, как «Эскорт». Поступают запросы именно на тебя.


‒ Я стараюсь. Я ведь хочу быть в статусе «Невеста».


Пауза.


‒ Признаться честно, я немного огорчусь, если ты станешь «Невестой». Мне нравится проводить с тобой время.


‒ Как и мне.


‒ В самом деле? ‒ Это звучит довольно резко.


‒ Конечно, ‒ протестует Рейчел. ‒ До тебя я никогда не получала удовольствие от секса. Это было тем, чем я занималась, чтобы выжить. Но с тобой мне хорошо.


Он редко разговаривает со мной так, как это делает с ней.


О да, я ревную.


Все что я вижу через щелку в шкафу ‒ это дверной проем в комнату Рейчел и часть кровати. Если я немного отклонюсь в сторону, то смогу видеть всю кровать. Теперь, глядя на них, я вижу, как Рейчел стоит в дверном проеме. Она полностью одета, в джинсах и розовой блузке в цветочек, она без обуви. Ты приподнимаешь подбородок, и Рейчел снимает блузу, обнажая маленькую грудь, ее кожа бледная, розовые ореолы и чуть более темные соски. Бюстгальтера нет. А потом происходит еще более странное: Рейчел тянется к тебе обеими руками и начинает расстегивать рубашку. Она не снимает ее, просто расстегивает. Расстегивает брюки, тянет вниз молнию. На тебе нет белья. Что тоже странно.


Твою эрекцию ничто теперь не сдерживает.


Мое сердце бешено ударяется о грудную клетку, и боюсь, ты можешь услышать его, с такой силой оно колотится. Я неподвижна, даже не дышу.


Ты переступаешь через свои штаны, сбрасываешь плечами рубашку и вот ты уже обнажен. Сейчас день, жалюзи открыты. Ты стягиваешь джинсы Рейчел, на ней тоже нет нижнего белья. Я даже представить не могу ощущений, не надень я трусики или бюстгальтер.


Вы оба обнажены.


Вместе.


Солнце ласкает ваши тела, пока вы стоите лицом друг к другу.


Рейчел обхватывает рукой твой член, скользя пальцами вниз-вверх, твои губы плотно сжаты, глаза прикрыты, ноздри раздуваются, когда ты делаешь вдох. Ты не двигаешься, пока бледная ручонка Рейчел ласкает твою эрекцию. Все быстрее и быстрее.


Ты начинаешь тяжело дышать.


‒ Достаточно.


Ты резко отстраняешься, и я вижу, как напрягаются мышцы твоего пресса. Я понимаю, что ты сдерживаешь себя.


Я возбуждена, мне противно от самой себя.


Но я словно очарована процессом.


Восхищена.


Ты протягиваешь руку и запускаешь ее в шевелюру Рейчел, тянешь волосы, вы целуетесь, и поцелуй становится таким неистовым, вызывающим бурю эмоций. Мы никогда так не целуемся, с таким пылом. Но он длится недолго, и ты толкаешь Рейчел. Она на коленях, смотрит прямо тебе в глаза. Улыбка. Настоящая улыбка? Голод, пыл? Губы приоткрыты, взгляд устремлен на тебя, рука обхватывает твой член, притягивая твой вздыбленный член к своим бледным пухлым губам.


Ты вздыхаешь и закрываешь глаза. Мое внимание больше приковано к тебе, чем к Рейчел. Ты жаждешь большего, подаешься вперед бедрами и притягиваешь Рейчел ближе. И вот твой член у нее во рту, ты входишь настолько, что головка достает глотки Рейчел. Ты напираешь вперед, требуя большего. Глаза слезятся, ноздри раздуты, и ты не видишь ничего. Руками Рейчел касается твоих яичек, с каждым движением заглатывая твой член все больше и больше. Цепляясь руками тебе за спину, когда ты отступаешь.


‒ Я хочу кончить тебе на лицо, ‒ приказываешь ты.


Рейчел отстраняется, слышится своеобразный щелкающий звук, когда твой член выскальзывает изо рта и густая слюна тянется от ее рта к головке. Рейчел опускается ниже и начинает ритмичными, быстрыми движениями касаться твоего члена руками. В конце концов, ты сам начинаешь дрочить свой член рукой, а Рейчел, лишь открыв рот, глядя на тебя, ждет.


Ты кончаешь, сперма брызгает на лицо Рейчел. На ее приоткрытые губы, на глаза. Рейчел облизывает губы, пробуя ее на вкус, пока ты продолжаешь выплескивать свое семя.


Я наблюдаю, это одновременно ужасает и вызывает отвращение, пока ты кончаешь на лицо Рейчел, снова и снова, и горячие струи семени орошают ее бледную кожу. Но от всего этого Рейчел выглядит довольно соблазнительно, она возбуждена, довольна от того, что по ее лицу стекают ручейки густой спермы.


Интересно, какие от этого ощущения?


А после наступает самая странная часть сего действа: ты направляешься в ванную комнату, возвращаешься с мочалкой в руке и начинаешь бережно вытирать свою сперму.


Я всегда сама вытираюсь, когда ты кончаешь.


А после...?


А после ты вжимаешь Рейчел в кровать, твое лицо между ее узких бледных бедер, я точно знаю, каковы эти ощущения, твой язык, ласкающий мои половые губы, мой клитор, и от мыслей об этом я возбуждаюсь. Я чувствую возбуждение, когда твоя голова с копною черных волос движется между ее молочно-белых бедер, которые так отличаются от моих широких, накаченных, смуглых. Наблюдая, как ты вкушаешь ее, если говорить недавно изученными словами. Они довольно таки уместны в ситуации. Похоже, ты пытаешься высосать что-то скрытое в ее вагине, голова движется из стороны в сторону, потом вверх-вниз, кругами, а потом я наблюдаю, как ты скользишь пальцами себе под подбородок, снова и снова погружая их. Рейчел задыхается, выгибается дугой, кричит, в это время своей свободной рукой ты с силой выкручиваешь крохотный сосок Рейчел, что я даже сочувствую ей.


Рейчел вскрикивает, вопль величайшего наслаждения.


Ты еще долго вызываешь у нее крики, затем выпрямляешься, эрекция снова при тебе. Схватив узкие бедра Рейчел, ты резко переворачиваешь ее на живот, не отпуская захват на ее бедрах, и не испытывая ни капли сострадания, вонзаешься в нее со всей силы. И вот я слышу звук от удара плоти о плоть, и Рейчел вскрикивает. Твоя рука быстро поднимается и вновь опускается... шлепок!.. довольно сильный, очень сильный. Бледная кожа Рейчел приобретает розоватый оттенок, и ты проделываешь то же самое с другой ягодицей, чередуя удары. Толчок, шлепок, вновь толчок, вновь шлепок.


А потом ты случайно бросаешь мимолетный взгляд влево.


Твои толчки замедляются.


Сердце в моей груди перестает стучать.


Страх пронзает все мое тело.


Я не шевелюсь.


Ты увидел меня.


‒ Икс.


Гортанный звук твоего голоса звучит как команда.


Я не могу пошевелиться, словно меня парализовало.


‒ Вылезай оттуда. Сейчас же.


Я толкаю дверку шкафа, чтобы открыть.


‒ Здравствуй, Калеб.


‒ Я не приглашал тебя подглядывать.


Ты все еще глубоко внутри Рейчел.


‒ Я тоже этого не планировала.


‒ Но ты здесь, наблюдаешь за нами.


У меня нет ответа. Я не стану спорить с ним.


«Нами». Это слово, словно хлыст.


Ты вновь замахиваешься рукой на и без того алую ягодицу Рейчел, намеренно, от чего она выгибается дугой, ведь это должно быть до чертиков больно. Голова Рейчел повисла между ее подрагивающими плечами, тело подается вперед, когда ты вколачиваешься в нее.


‒ Хочешь понаблюдать, Икс? ‒ Твой голос тих от ярости. ‒ Тогда смотри. ‒ Ты указываешь на кровать.


‒ Залезай сюда.


Я взбираюсь на кровать, и теперь глаза Рейчел устремлены на меня. Во взгляде карих глаз отсутствует стыд. Лишь возбуждение, я бы сказала.


Ты продолжаешь трахаться.


Я в плену твоих глаз, они не колеблются ни секунды. Ты шлепаешь ягодицы Рейчел сильнее, чем обычно, а она лишь больше раскачивается из стороны в сторону навстречу твоим толчкам и вскрикивает от наслаждения, а сейчас смотрит прямо мне в глаза и подмигивает.


Я поочередно смотрю то на тебя, то на Рейчел.


Вы оба уставились на меня, и я с ужасом осознаю, что поражена этим действом. Я сжимаю бедра плотнее, пока стою на коленках на кровати и наблюдаю, как ты трахаешь Рейчел.


Когда Рейчел вновь кончает, она смотрит мне в глаза, ее рот приоткрыт, она тяжело дышит, тело подается вперед от каждого грубого толчка, и это все так странно, так необычно, я бы даже сказала интимно: наблюдать, как кончает другая женщина. Наблюдать, как твой член находится в чьем-то теле, но не моем, смотреть, как ты имеешь другую женщину, доводя ее до оргазма. Я отворачиваюсь, мне противно. Я ненавижу все это.


Тем не менее, мое тело пылает от возбуждения.


Я смотрю, как ты кончаешь.

В последний момент ты выходишь из нее, твои глаза похожи на темный водоворот льда, и кончаешь на спину Рейчел. Я наблюдаю за этим, наблюдаю, как молочно-белый поток семени извергается из головки твоего члена, капая на бледную кожу, наблюдаю за выражением твоего лица в это время.


Ты еще раз шлепаешь задницу Рейчел, почти ласково, а потом просто слазишь с кровати.


Я тоже слажу с кровати, почти пробегая мимо тебя.


‒ Вернись, Икс.


Это приказ.


Я не подчиняюсь. Бегу. Бегу. Ударяю о серебристую дверь лифта, нажимая ладонью на кнопку вызова. Я слышу в коридоре твои шаги.


‒ Икс, я сказал: сейчас же вернись обратно!


Я ничего не говорю в ответ. Я задыхаюсь, в груди все сдавливает, легкие горят. Я не могу дышать.


У меня кружится голова.


Лифт приезжает, я вбегаю в него и быстро нажимаю кнопку, чтобы лифт привез меня в лобби. Когда двери закрываются, я вижу тебя.


Ты обнажен по пояс, на тебе лишь слаксы. Грудь блестит от пота. Волосы в беспорядке. Ты взбешен.


Твои руки удерживают дверь лифта от закрытия, и на меня накатывает приступ паники. Но вместо того, чтобы сковать меня, в этот раз все наоборот, он подстегивает меня к действию.


‒ Почему ты не относишься ко мне так же, как к ней? ‒ задыхаясь, говорю я, мой голос звучит резко, практически навзрыд. ‒ Почему никогда не трахаешь так же, как ее?


‒ Она ученица... ‒ начинаешь ты.


Позади тебя я вижу Рейчел, выглядывающую из-за угла. Все еще обнаженную, и не стыдится этого. Она вся во внимании.


‒ И что с того?


‒ Ты более ценна, чем она. Она когда-нибудь станет лишь «Невестой». А ты... Ты Мадам Икс.


Рейчел позади тебя, она мертвенно бледная. Слезы видны в ее карих глазах.


‒ Ты ублюдок, ‒ шипит она.


Ты резко оборачиваешься.


‒ Рейчел, подожди.


Внезапно, ты стал походить на обычного человека. Пойманного в ловушку мною и Рейчел.


‒ Но я не заслуживаю того, чтобы ты разделся. Не стоит вести себя так, словно тебе хочется быть со мной. Словно получаешь удовольствие, трахая меня, хотя очевидно, что его ты испытываешь с ней.


Я не могу остановить поток слов. Он подобен лавине.


‒ Я всего лишь твоя собственность, Калеб. Ты удерживаешь меня рядом, потому что тебе нравится обладать мной, а не потому, что я тебе нравлюсь. Не потому, что тебе это приятно.


Все это лишено малейшего смысла. Я одновременно ревную, и в то же время ненавижу тебя. Тем не менее, ты мне нужен, я хочу тебя, хочу, чтобы ты относился ко мне так, как к Рейчел. Хочу...


Не знаю, чего я хочу.


Все из того, что я хочу, лишено всякого смысла.


Я сама себя не понимаю.


Чего же я хочу?


Свободы.


Я отбрила тебя. Жестко. Ты явно шокирован, пятишься назад, и я слышу удивленный вопль Рейчел.


Двери лифта закрываются.


‒ Черт тебя подери! ‒ Слышу я вдали твой громкий крик, который я никогда раньше не слышала.


Я ничего не понимаю, лишь слышу свои собственные всхлипы, прерывистое дыхание, пока пересекаю лобби, и я знаю, что рыдаю, но меня это совсем не заботит.


В этот раз шум Манхэттена не парализует меня.


Я бегу на своих четырехдюймовых шпильках от «Гуччи».


Я бегу в платье, сшитом на заказ.


В этом городе лишь одно знакомое мне место, и как-нибудь я его найду.


Метрополитен-музей.


У меня нет денег на входной билет. Но когда я подхожу к кассе, то вижу невысокую пожилую темнокожую женщину за столом.


Она узнает меня.


‒ О, это вы! Не видела вас... боже, должно быть несколько лет!


‒ Привет...


Я не знаю ее имени. Но, похоже, что мы знакомы. ‒ Да, давненько это было.


‒ Где мистер Индиго?


‒ Я... я пришла одна.


И вдруг она словно понимает.


‒ Оу, ‒ склонив голову набок, спрашивает она. ‒ Милая, с тобой все в порядке?


Я качаю головой, не в силах соврать вслух.


‒ Нет, нет. Мне нужно... войти, но я забыла деньги. У меня с собой ни гроша. И мне необходимо... необходимо зайти внутрь.


‒ Нужно заплатить, если хочешь войти, ‒ говорит она. ‒ Если у тебя есть хоть доллар, я смогу тебя пропустить.


‒ У меня ничего нет. Ни пенни.


Мгновение она колеблется. Затем тянется в свой задний карман, достает скомканные купюры и опускает два доллара в кассовый аппарат, после чего вручает мне билет.


‒ Ты мне нравишься, милая. Ты любишь это место. Раньше ты часто бывала здесь. Каждый день.


‒ Спасибо. Огромное спасибо.


Она машет рукой.


‒ Та ладно, ничего особенного.


‒ Вы представить не можете, что это для меня значит.


Впрочем, как и я. Но я вхожу и понимаю, что знаю путь. Ноги сами несут меня к тому полотну.


Там находится лавочка, тусклое освещение. Белые стены. Мое полотно не на видном месте, просто одно из многих, а не важное. Я сажусь на лавочку, скрестив под ней ноги.


Я смотрю на нее.


Полотно «Мадам Икс».


Ей присуще такое самообладание, естественная сила. Изгиб шеи, сила рук, выражение спокойствия на лице.


Я долгое, очень долгое время смотрю на нее. Находя умиротворение в живописи, словно получаю некую степень могущества.


Есть еще картина. Я блуждаю по залам, но никак не могу ее найти.


Вот я вижу охранника, он высокий, он афроамериканец, его кожа настолько темная, что лоснится.


‒ Простите, сэр, ‒ обращаюсь я к нему. ‒ А где «Звездная ночь»?


Пустой, ничего не выражающий взгляд. Он лишь пожимает плечами.


Женщина средних лет, стоящая недалеко от меня, произносит:


‒ Милая, ты в музее Метрополитена. «Звездная ночь» выставлена в Нью-Йоркском музее современного искусства. Вниз по улице, в центре города.


Я благодарю женщину и возвращаюсь на скамью, находящуюся напротив Сарджента.


Размышляю.


Я помню, четко помню, как была здесь с тобой, и ты подвел меня от портрета «Мадам Икс» к полотну «Звездной ночи».


Но как такое возможно? Если эти картины находятся в разных музеях.


Слава богу, я сумела отвлечься. Я больше не вижу перед собой тебя и Рейчел, то, как твой взгляд прикован ко мне, не чувствую возбуждения, отвращения и предательства.


Я загнала все эти чувства и эмоции подальше, чтобы пока я могла сосредоточиться на другом.


И потом я ощущаю твое присутствие.


‒ Я знал, что найду тебя здесь, ‒ говоришь ты тихим голосом, так схожим с гулом поездов в метро.


‒ Мне нечего тебе сказать.


Я не смотрю на тебя. Сдвигаюсь влево так, чтобы между нами возникло пространство.


‒ Плоховато. Потому что у меня есть кучу всего, что поведать тебе.


‒ Это что-то новенькое.


Вздох.


‒ Икс, ты не понимаешь...


‒ Если ты скажешь мне это еще один проклятый раз, клянусь, я закричу, ‒ шипя, говорю я.


Мне нравиться чертыхаться. От этого я чувствую себя значимой и свободной.


‒ Почему ты шпионила за мной?


‒ Не знаю. Хотела бы я этого не делать, но я рада, что сделала. ‒ Я изо всех сил стараюсь дышать ровно, игнорировать аромат твоего одеколона, как и твоего присутствия.


‒ Теперь я поняла, что значу для тебя.


‒ Ты значишь для меня больше, чем можешь себе представить, Икс.


‒ И поэтому ты не удосуживаешься даже снять одежду, когда ты со мной? Почему ты никогда не остаешься со мной после? Почему относишься ко мне как к чему-то... хрупкому?


‒ Так что, Икс? Ты хочешь, чтобы я занялся с тобой этим дерьмом? ‒ Ты произносишь это слишком громко, оглядываешься и понижаешь голос настолько, что он едва слышен. ‒ Ты хочешь, чтобы я относился к тебе так же, как и к другим девушкам? Хочешь, чтобы я кончал тебе на лицо? Хочешь, чтобы я тащил за волосы и ранил тебя? Ты этого хочешь, Икс?


Я трясу головой.


‒ Я не знаю. Не знаю, хочу ли я этого. Я не знаю, Калеб! Я просто знаю, что, наблюдая за тобой с ней, я чувствовала ревность. И злость. Мне казалось... будто ты наслаждался ею больше, чем мной. Я не хочу быть для тебя просто очередной девушкой среди множества.


‒ Я не могу дать тебе то, чего ты просишь, Икс. Ты не... Знаю, ты разозлишься, когда я скажу это, и мне жаль, но ты, в самом деле, не поймешь.


Я испускаю стон разочарования, достаточно громкий, потому что другие посетители оборачиваются в мою сторону.


‒ Тогда помоги мне понять!


‒ Как, Икс? Что я должен сказать тебе?


‒ Как на счет правды?


‒ Правды о чем? Что за правду ты хочешь знать?


‒ Правды обо мне? О нас? Почему ты удерживаешь меня там, в этом чертовом небоскребе словно... словно я Рапунцель.


Ты не отвечаешь долгое время, глядя на полотно Сарджента, в честь которого меня назвали.


‒ Как же много часов мы оба просидели на этом месте, глядя на эту картину?


Что за смена темы. К тому же... столь уместная. Я здесь по своему собственному желанию.


‒ Очень много, если говорить по правде, ‒ колеблюсь я и продолжаю. ‒ Многие из моих воспоминаний ‒ ошибочные. Я отчетливо помню, как была здесь с тобой, сидя в инвалидном кресле. Мы рассматривали творение Сарджента, а потом ты вез меня дальше по музею и мы разглядывали полотна Ван Гога. Я помню это, Калеб. Ощущаю так же ясно как то, что стою здесь сейчас. Но сейчас, когда нахожусь здесь, я обнаружила, что все это невозможно. Потому что Ван Гог выставлен в другом музее. И я... я не понимаю. Как я могу помнить то, чего не было?


Ты дышишь, поджав губы.


‒ Я занимался некоторыми исследованиями в области памяти, пока ты училась ходить и разговаривать вновь. Память и процессы в памяти ‒ предмет, столь мало изученный нами. Но одно, что я запомнил, читая все материалы: наши воспоминания, из детства и тому подобном, на самом деле, мы не помним сами события, а лишь помним воспоминания о самих воспоминаниях. Улавливаешь смысл? И чем больше времени проходит от какого-то события в нашей жизни, тем больше искажаются реальные воспоминания, поэтому то, что мы помним, может сильно отличаться от того, что произошло на самом деле.


Это сбивает меня с толку. Мне нужно не забывать дышать, чтобы не потерять сознание и не упасть в обморок.


‒ Значит... те немногие воспоминания, которые есть, могут быть даже не правдой?


Я не могу доверять собственным воспоминаниям? Как такое возможно? Но то, что ты говоришь, имеет значимый смысл.


‒ По крайней мере, так говорят ученые.


Ты пожимаешь плечами так, словно это совсем несущественно.


‒ У меня так немного воспоминаний. О тебе, Логане, Рейчел, о других ученицах, о Лене... у всех у вас воспоминания, которые вы копили всю свою жизнь. Цепочка, которую вы можете использовать как спасательный якорь. У меня же этого нет. У меня есть всего шесть лет. Вот и все. Моя личность не... последовательна. Она... частична. Нарушена. Фальшива. Создана. Я ‒ это не я. Я та, кого создал ты.


‒ Икс, это несправедливо...


‒ Еще как справедливо, Калеб. Это правда. Ты создал меня. Дал мне мое имя. Дал мне крышу над головой, комнату на тринадцатом этаже. Купил все мои книги, и если у меня и есть какая-то индивидуальность, то ее я почерпнула с их страниц. Ты научил меня манерам и самообладанию, манере держаться и выдержке. Ты создал мою личность, назвав меня Мадам Икс, женщиной, которая праздно сидит и обучает богатых мальчишек. Что я сама выбрала для себя, Калеб? Ничего. Ты покупаешь мне одежду. Еду. Ты упорядочил мое расписание. Я полностью пребываю под сферой твоего влияния.


‒ О чем это ты? ‒ Медленно, осторожно произносишь ты.


‒ Я говорю, что ты создал мою личность. И я начинаю чувствовать, что это не я. Словно я надеваю платье, которое либо мало мне, либо же свисает. Слишком мало в одном месте и слишком свисает в другом. ‒ Я делаю паузу, чтобы сделать вдох, и это оказывается трудной задачей. ‒ Я... разваливаюсь на глазах, Калеб.


Долгое молчание.


Потом ты говоришь:


‒ Ты ‒ Мадам Икс. Я ‒ Калеб Индиго. Я спас тебя. Со мной ты в безопасности.


Мое дыхание становится прерывистым.


‒ Пошел к черту, Калеб Индиго.


‒ Я спас тебя от ужасного человека. Я не позволю, чтобы с тобой вновь случилось что-то плохое.


Наши руки переплетаются. И есть что-то волшебное в этом прикосновении, в твоем голосе, которое буквально окутывает меня своими чарами.


Ты поднимаешь меня на ноги и тащишь прочь из музея.


Прямиком в свой «Майбах». В салоне тихо играет классическая музыка, соло от виолончели нежно колеблется. Я сосредотачиваю свое внимание на мелодии, хватаясь за нее, словно за спасательный круг, пока Лен мягко варьирует в потоке движения машин, отвозя нас обратно в твою башню.


Твоя рука покоится у меня на пояснице, пока мы стоим в лифте. Ты поворачиваешь ключ к букве «Р», что значит «пентхаус». Мы все поднимаемся, и поднимаемся, а я просто не могу дышать. Чем выше мы едем, тем сильнее сдавливает мои легкие.


На этаже меня сразу приветствует черная кушетка, у которой и на которой ты трахал меня множество раз столь бесчувственно, и на меня накатывает паника. Словно меня загнали в ловушку, чувствую прогнившее дыхание, когда мое горло сжимают, перекрывая пульсацию в горле.


Ты выходишь, ожидая, что я последую за тобой, но я резко поворачиваю ключ. Не жму лобби или гараж, не третий этаж и не тринадцатый. Просто тыкаю любую кнопку наугад. Ты вздыхаешь, наблюдая за мной, позволяя мне уйти. Одна рука в кармане твоих идеальных брюк, другая ‒ в копне густых черных волос. Жест разочарования, раздражения, капитуляции.


Я даже не знаю, на каком этаже выхожу. Нахожу лестницу, ведущую наверх, и просто взбираюсь по ней. Поднимаюсь. Лезу до тех пор, пока не начинают болеть ноги и не потею в своем платье за три штуки баксов, я продолжаю подниматься. Вот дверь, лестница закончилась. Я не в силах дальше подниматься, мои ноги словно желе. Я поворачиваю серебряную ручку и толкаю ее. Дверь застревает, ее никогда не открывали, и вдруг распахивается настежь. Споткнувшись, я вываливаюсь на крышу башни.


Дыхание перехватывает, и я делаю несколько медленных неуверенных шагов, идя дальше по крыше.


Весь город предстает моему взору в ночном очаровании. Квадраты света сияют вдоль улиц и по всему периметру. Небо надо мной темное, темно-серое, а на горизонте светит полумесяц.


Когда успела наступить ночь?


Как долго я была в музее, одна, глядя на портрет? Неужели так долго? У меня нет воспоминаний о том, как я сюда добираюсь, лишь чувство движения автомобиля и размытые лица проходящих мимо людей, машины, желтые такси и черные внедорожники... и тихая игра виолончели.


Я подхожу к краю здания, долго хожу по белым камням, разбросанным по крыше. Серебристый свет преломлял свод справа, а слева ‒ вентилятор, громко ревущий в большом бетонном блоке.


Смотрю вниз, пятьдесят девять этажей вниз до тротуара. Люди ‒ подобны пятнышкам, а машины ‒ словно игрушечные. У меня кружится голова, меня сотрясает дрожь, как всегда при головокружении, и я отступаю назад.


Ноги трясутся, коленки неестественно подгибаются.


Я рыдаю.


Бесконечный, не прекращаемый поток слез.


До тех пор пока я не теряю сознание, пока мои веки не закрываются, я продолжаю всхлипы, меня сотрясает дрожь, подобно землетрясению, я продолжаю плакать, плачу и плачу до тех пор, пока перестаю понимать причину своих рыданий.


За исключением, всей моей жизни.


ГЛАВА 4



Я утопаю в этом океане мрака. Небо подобно морю, скоплению вращающихся потоков облаков, которые, как волны, расползаются во все стороны и нависают надо мной, словно титаническая масса морей Гомера, что цвета красного вина. Я лежу на спине на крыше здания, остатки жара предыдущего дня еще передаются моей спине сквозь тонкую ткань платья.


Очнувшись, я чувствую чье-то присутствие, но не открываю глаз. Возможно, это ты нашел меня. Не так много мест, куда я могу пойти. Я чувствую, что ты сидишь рядом, касаешься пальцем моих волос, откидывая их со лба.


Но потом я чувствую запах корицы и сигарет.


И когда открываю глаза, то вижу, что это не ты.


‒ Логан, ‒ шепчу я удивленно. ‒ Что ты здесь делаешь?


‒ Парочка взяток, возможность отвлечь, ‒ это было нетрудно.


Он пожимает плечами.


‒ Тебя не было в твоей квартире. Даже не знаю. Я просто почувствовал... нечто вело меня сюда. Я знал, что найду тебя здесь.


‒ Тебе не следует здесь находиться.


Он берет губами сигарету, накрывает ее руками, я слышу скрип, а после ‒ щелчок. Вспыхивает яркое пламя, и слышится запах сигаретного дыма, резкий и едкий. Он втягивает щеки, грудь вздымается, и носом он выпускает струи белого дыма.


‒ Да, не следует.


‒ Тогда зачем ты здесь?


Я поднимаюсь и сажусь, игнорируя тот факт, что мое измятое и испачканное платье поднялось выше бедер, показывая больше тела, чем положено.


‒ Мне нужно было с тобой поговорить.


‒ Что еще можно добавить?


Ты бесстыдно пялишься на меня. Дует ветерок, и мои соски затвердевают, кожа покрывается мурашками. Возможно, тому виной не ветер, а Логан. Его глаза, их яркая синева, его близость, его внезапное и необъяснимое присутствие здесь, на крыше. В моей жизни.


‒ Вообще-то, я могу много чего добавить, ‒ его глаза однозначно говорят о многом.


‒ Тогда рассказывай, ‒ говорю я словно это вызов.


Дым завитками поднимается от сигареты, зажатой между его пальцев.


‒ Калеб не тот, кто, по твоему мнению, есть на самом деле.


‒ Ты не первый раз говоришь это, ‒ отвечаю я. ‒ И ты же знаешь, кто он в действительности?


‒ Кое-что мне известно.


Он протяжно затягивается сигаретой и вновь выпускает дым через нос.


‒ Ты пробрался сюда, чтобы поведать мне о секретах Калеба?


Он качает головой, в этом жесте чувствуется агрессия. Его русые волосы развиваются вокруг его плеч.


‒ Нет, не для этого, ‒ признается он. ‒ Ты сделала неправильный выбор. Ты должна была остаться со мной. У нас могло бы получиться что-то потрясающее.


‒ У меня никогда не было выбора, Логан.


Мои слова пронизаны ложью.


‒ Нет, был. ‒ Еще одна долгая затяжка, и ты вновь выпускаешь дым через ноздри, словно дракон. ‒ Но это неважно. Я не собираюсь спорить с тобой на этот счет, но пришел сюда, чтобы сказать, что нарыл кое-что.


‒ Что ты подразумеваешь под словом «нарыл»?


Мне нужно что-то делать с руками, смотреть куда-то в другую сторону, куда-нибудь, только не на Логана.


‒ Я повсюду искал информацию о тебе, ‒ тихо говорит он и ударяет большим пальцем по фильтру сигареты, пепел падает вниз и ветром развевается по сторонам.


‒ Что-нибудь нашел? ‒ делая над собой усилия, спрашиваю я.


Я выдергиваю зажигалку из его руки, она теплая от его ладони. Прозрачный зеленый пластик, сантиметр или два жидкости находится на дне. Черная кнопка, серебристое колесико и отверстие для пламени. Я прокручиваю колесико пальцем, вызывая искры. Еще раз делаю это, нажимая в то же время на черную кнопку, смотрю, как пламя возрождается к жизни. Пачка сигарет лежит на крыше возле носка его ботинка. Он сидит рядом со мной, скрестив ноги, без стыда, открыто разглядывая мое тело, мою ложбинку между грудей, мои бедра, черный шелк, прикрывающий мою киску. Я протягиваю руку и беру пачку сигарет. Он наблюдает за мной, но ничего не предпринимает. Я вытягиваю одно из изделий цилиндрической формы и вставляю желтовато-коричневый пятнистый кончик себе в рот, как делал он на моих глазах. Возникает пламя, прикасается к концу сигареты. Дым плавно поднимается вверх, я вдыхаю.


‒ Ты так будешь кашлять до потери легких, ‒ предупреждает Логан.


Дым наполняет мои легкие, слишком сильно, слишком горячо, плотно и опаляюще. Я захожусь в сухом кашле, кашляю и кашляю, мои глаза начинают слезиться.


‒ Зачем ты это делаешь? ‒ спрашиваю я.


Он пожимает плечами.


‒ Привычка, которую я не могу бросить. Не то чтобы я старался, полагаю. ‒ Он затягивается. ‒ Попробуй сначала взять сигарету в рот, а потом затянись. Или не затягивайся. Это дерьмовая привычка, абсолютно ужасная для тебя. Чувствую на себе ответственность сказать, что тебе не следует начинать курить.


Он не пытается остановить меня, не пытается забрать сигарету. Просто наблюдает, как я делаю то, что он предложил, и, хотя я все еще кашляю, в этот раз уже не так сильно, как в первый. Я чувствую головокружение, слабость, опьяняющее ощущение, и, полагаю, я начинаю понимать привлекательность данной привычки.


‒ Что ты узнал, Логан? ‒ спрашиваю я спустя несколько минут молчания.


Он отвечает не сразу. Несколько долгих минут тяжелого и напряженного молчания, дым от сигареты поднимается тонкими завитками вверх, случайный наркотик для него, для меня. Я позволяю тишине повиснуть, она весит столько же, сколько и облака.


Мне нравится курить. Это занятие, чтобы заполнить тишину, упругое пространство между моими и его словами.


‒ Информация ‒ это сила. ‒ Он тушит сигарету быстрым и злобным поворотом запястья. ‒ Я хотел шантажировать тебя тем, что выяснил. Не рассказывать, пока ты не уйдешь со мной. Но тогда я был бы не лучше Калеба.


Я пытаюсь переварить его намек.


‒ Думаешь, Калеб знал, кто я и не рассказывал мне?


‒ Думаю, он знает больше, чем рассказывал тебе, да. ‒ Он встает, расправляя свое поджарое тело, и уходит прочь от меня по крыше, затем кладет руки на стенку высотой ему по пояс, которая отгораживает его от падения. ‒ Помнишь тот день в моем доме? Когда я вернулся после прогулки с Коко?


Я тяжело сглатываю.


‒ Да, Логан. Помню.


Это уже второй раз, когда он вспоминает об этом. Я помню тот день слишком хорошо. Он приходит на ум снова и снова, это мечта, фантазия, воспоминания, которые нападают на меня, когда я купаюсь, пытаюсь уснуть, неразличимые детали рук и губ, когда я просыпаюсь.


Чтобы отвлечься от нового наплыва воспоминаний, я поднимаю взгляд. В небо, темное от облаков, затуманенное смогом и световыми пятнами.


Я бы так хотела увидеть звезды. И задаюсь вопросом, как бы они выглядели, что бы я почувствовала, глядя вверх и видя небо, наполненное сверкающими алмазными точками света.


Его слова эхом отдаются у меня в душе, пульсируют у меня в ушах, и меня вырывает из мира грез боль желания слышать его голос.


‒ Ты была обнажена. Каждый сантиметр твоего чертовски невероятного тела был обнажен для меня. Я держал тебя в объятиях. Я обладал тобой, Икс. Мои руки были на тебе, ты была на моих губах, на моем языке. Но я отпустил тебя... позволил уйти. ‒ Он оборачивается, смотрит на меня. Словно может распознать меня по запаху, словно видит, что кроется под тканью платья. ‒ Не думаю, что ты когда-либо поймешь, чего это мне стоило ‒ уйти от тебя. Сколько для этого потребовалось самоконтроля.


Я дрожу всем телом.


‒ Логан, я...


Он отворачивается и опять всматривается в линию горизонта, продолжая говорить со мной.


‒ Меня преследует это. Ты была моей, и я отпустил тебя. Меня мучает не тот факт, что ты ушла, а то, что я позволил тебе уйти. И более того, осознание того, что так поступить было правильно. Настолько, насколько я ненавижу это, в равной степени это причиняет боль... ты не готова быть моей.


‒ Опять двадцать пять? Что это значит, Логан? ‒ Теперь я поднимаюсь на ноги, оттягиваю вниз подол платья. Семь шагов, и я стою всего в полуметре от его спины. ‒ Я думала, ты выяснил что-то обо мне.


Он качает головой.


‒ Это ничего не значит. Не обращай внимание.


Логан тянется к заднему карману своих джинс и вытаскивает сложенный квадратом листок бумаги. Держит в руках, смотрит на него. Порыв ветра ударяется об него, развевая уголки по сторонам, словно хочет вырвать из его рук, чтобы я никогда не узнала, что там написано. Он оборачивается и смотрит на меня. Подходит ближе. У меня перехватывает дыхание. Меня бьет дрожь. Мое тело помнит ощущения его прикосновений, вкус его губ. Мне нужно прекратить. Это не тот выбор, который я сделала. Но... Я не могу это забыть. И в глубине души мне не хочется забывать.


‒ Икс, когда я сказал, что мне так много нужно тебе рассказать, я не сказал лишь одно, что я попросту не знаю, как это сделать. Я вновь хочу увезти тебя отсюда. Сбежать вместе с тобой, чтобы ты стала моей. Но для меня этого будет недостаточно. Я гордый человек, Икс. Я хочу, чтобы ты сама выбрала меня. И... Думаю, однажды ты так и сделаешь.


Он прижимается ко мне, я ощущаю каждый сантиметр его тела, твердый, подтянутый, теплый. Мои груди упираются в его груди, а бедра плотно прижаты к его. Что-то во мне пульсирует, болит. Узнает его, чувствует, что меня тянет к нему. Я все забываю в такие моменты, кроме того, что меня постигает ощущение того, как меня крадет и уносит прочь по ветру, вместе с ним.


Бумага мнется о мой бицепс, когда он хватает меня, его рука держит мою, ладонь прижимается к моей щеке.


Нет... не нужно. Я пытаюсь что-то сказать.


‒ Нет, Логан, ‒ шепчу я, но, возможно, слова ‒ это только дыхание, только вздох, мимолетное касание ресниц по моим щекам, едва ощутимое движение его губ по моим.


Но он продолжает.


Целует меня, целует, целует.


И я не останавливаю его. Мое предательское тело желает переплестись и слиться с его телом, хочет обвить его. Мои руки поднимаются к его волосам, зарываются в его белокурых завитках, и из моего горла вырывается вздох и, возможно, стон, взволнованный, отчаянный звук.


Это лишь мгновение нашего поцелуя, одно мгновение.


Сороковая часа.


Но именно за это время я чувствую, что полностью меняюсь, словно слишком объемную кожу срывают с моего скелета, и появляется истинная я, словно его прикосновение, его поцелуй, само его присутствие может повлиять на то, что я могу стать более истинной.


Я хочу зарыдать.


Мне хочется повиснуть на нем, умолять продолжить целовать до тех пор, пока я не смогу дольше выдерживать этот нежный и ласковый накал.


Он отстраняется, вытирая запястьем губы, его грудь вздымается, словно отчаянно сражается с внутренним демоном.


‒ Вот, ‒ он отдает мне лист бумаги. ‒ Это твое настоящее имя.


Я чувствую, словно меня поразила молния, меня связало и накрыло слишком многим, слишком жарко, слишком страшно, слишком сомнительно и слишком необходимо.


Он опирается о полустенку, словно поддерживая себя, словно он готов перепрыгнуть ее и улететь.


‒ Логан... ‒ Больше я ничего не могу сказать.


‒ Ты должна решить, хочешь ли знать, ‒ говорит он. ‒ Поскольку, как только узнаешь... возврата назад уже не будет. Как только начнешь задавать вопросы, уже не сможешь остановиться.


‒ Мне нужно знать это сейчас, не так ли? ‒ спрашиваю я его почти злобно. ‒ Ты задал вопрос, и теперь я должна на него ответить.


‒ Да. ‒ Он выдыхает, проходит мимо меня, но останавливается на расстоянии вдоха, едва касаясь меня. Его глаза синего цвета смотрят мне в глаза. ‒ Ты можешь пойти со мной. Мы можем покинуть Нью-Йорк. ‒ Он поднимает взгляд на покрытое тучами небо. ‒ Я могу увезти тебя очень далеко и показать звезды.


Мог ли он слышать то желание? Может ли он проникнуть в мою голову, прочитать мои мысли? Иногда мне начинает казаться, что может.


‒ Но... ты этого не сделаешь. ‒ Он проводит большим пальцем по моим губам. ‒ По крайней мере, не сейчас.


Кажется, что он собирается еще раз поцеловать меня, и я совсем не уверена, смогу ли пережить еще один украденный поцелуй, еще один бездыханный момент слишком близкий к мужчине, который для меня, кажется, слишком сильным искушением.


‒ Икс, если начнешь задавать вопросы... Ты не сможешь уклониться от ответов, когда они прозвучат.


Я не гляжу ему вслед, когда он уходит. Не могу. Не стану.


Я попросту не посмею сделать это.


Долгая, очень долгая и болезненная тишина растягивается, словно эластичная резинка, готовая хлестнуть в любую минуту. Когда я уверена, что осталась одна, я наконец-то отрываю взгляд от горизонта, от темных очертаний небоскребов и многоквартирных домов, облаков и тусклых приглушенных огней. Крыша снова пуста, здесь только я и призрак поцелуя Логана.


Я разворачиваю квадратный лист бумаги.


Забытая мной сигарета тлеет на белых кирпичах рядом со мной.


На смятом бело-сером клочке бумаги написано неразборчивым мужским почерком, наклонными прописными буквами.


Буквы образуют имя.


Мое имя.


Если бы я только могла заставить себя не читать, если бы попыталась. Но я не делаю этого.


Логан узнал мое имя.


Я обожала его за это и ненавидела одновременно.


ГЛАВА 5


‒ Изабель Мария де ла Вега Наварро, ‒ шепчу я, читая. ‒ Изабель.


Изабель? Это я?


Как Логану удалось это узнать?


Я рассматриваю буквы, воображая, будто могу ощутить те чувства, которые он испытывал, пока писал эти строки, воображая, как его сильные пальцы сжимали перо ручки, выписывая уверенные ровные штрихи, создавая эти буквы. Двадцать семь букв, написанные незамысловатым почерком на переработанной и раскатанной в лист целлюлозе. Лишь для того, чтобы написать на нем имя. Я бы сказала личность.


Изабель.


Я смотрю на клочок бумаги, теряя чувство времени.


А потом вижу нечто еще, написанное в правом верхнем углу мелким шрифтом.


Десять цифр.


212-555-3233. А на другой стороне две буквы Л.Р.


Его номер телефона?


Я повторяю цифры в уме, пока они не становятся бессмысленными, принимают форму в моем сознании, звучат субвокализовано, семантически насыщено. Эти десять цифр въедаются в мой мозг. Я не могу их забыть, так же как не могла бы позабыть четыре имени, принадлежащих мне.


Изабель Мария де ла Вега Наварро.


Я разворачиваюсь на каблуках, складываю бумагу в крошечный квадратик и прячу себе в бюстгальтер. Иду к двери и спускаюсь по лестнице. Три этажа, а потом в здание. В коридорах темно и пусто, лишь тени от лунного света и огней города пробиваются сквозь окна, отбрасывая на ковер свет в форме ромбов и трапеций, что вторят форме окон. Я подхожу к лифту и еду на третий этаж. У меня нет с собой ключа, поэтому я не могу вернуться в свою квартиру или пентхаус. Да мне сейчас и не хочется ни в одно из этих мест.


Я нерешительно стучу в дверь Рейчел.


‒ Мадам Икс? ‒ Насмешливый сонный взгляд. ‒ Сейчас четыре часа утра.


‒ Я знаю. Прости. Просто... я не знала, куда еще пойти.


‒ Входи. ‒ Рейчел пальцами потирает уголки глаз. Ноги шаркают по твердой древесине. ‒ В чем дело?


‒ У тебя есть компьютер? ‒ спрашиваю я.


‒ Да, конечно. А что?


‒ Могу я им воспользоваться? ‒ спрашиваю я.


‒ Да. Что происходит?


Я не знаю, что ответить. Слишком много слоев, чтобы объяснить любой из них.


‒ Я просто... ‒ Я отрицательно качаю головой. ‒ Я не могу объяснить.


Пожимает плечами.


‒ Ну ладно, ‒ жестом она показывает на гостиную, там стоит стол с тонким серебристым ноутбуком на нем. ‒ Пользуйся. Может кофе?


Я беру компьютер, тонкий ноутбук, в верхней части которого как украшение теряется логотип откушенного яблока и который светится, когда я его открываю. Иконки точно такие же, как и на компьютере в моей квартире, потому мне не сложно найти иконку, которая пустит меня в интернет. Рейчел с любопытством наблюдает с другой стороны дивана.


В поисковую строку я ввожу «Значение имени Изабель».


Зачем я это делаю? Что надеюсь отыскать в значении этого имени?


Изабель значит «посвященная Богу».


Это уж никак ко мне не относится.


Мария, скорее всего олицетворяет собой деву Марию. Довольно распространенное имя в латиноамериканских культурах.


Де ла Вега. Означает «с луга» и является именем, носителями которого исторически были представители испанской знати.


Наварро имеет для меня еще меньше значения, поскольку просто относится к кому-то из Наварры, региона в Испании.


Во мне бурлит котел эмоций. Кипящий, переполненный, жаркий. Жестокий и яростный. Но все это скрыто под слоем льда, вызванного шоком.


У меня есть имя.


Настоящее имя.


‒ Изабель Мария де ла Вега Наварро?


‒ Изабель? ‒ спрашивает Рейчел. ‒ Это твое имя?


‒ Очень на это надеюсь. Не знаю.


Как же Логану удалось все это разузнать. Может просто написал все наугад. Откуда мне знать, что это я?


Чувствую ли я себя как Изабель? Не знаю.


Я смотрю на Рейчел.


‒ У тебя было имя, до... этого. Прежде чем ты стала ученицей.


Кивок. Глаза опущены.


‒ Да, Николь. ‒ Вдох, вздох, взгляд, скользящий за окно, отражающий не столько город, сколько прошлое. ‒ Николь Мартин.


‒ А сейчас ты Рейчел?


Вновь кивок.


‒ Ага. Когда мне было пятнадцать, меня прибрал к рукам сутенер. Он называл меня Дикси, как «Сахар Дикси». Потому что я была миленькая, а ему всегда хотелось послаще. С его фальшивым, низким, грубым голосом он был лишь подобием мужчины. «Давай, Дикси, еще немного сладенького».


‒ Что это значит? «Еще сладенького»?


Мимолетная, немного грустная улыбка.


‒ Эм... ну, это словно поцеловать кого-то. Так, словно твоя бабуля говорит, чтобы ты была нежнее и поцеловала ее в щеку.


Улыбка меркнет.


‒ Но для Деона это обычно означало встать на колени и отсосать его член.


‒ Ох.


Я не знаю, что сказать.


‒ Так вот, вначале меня звали Николь, потом Дикси, пока меня не нашел Калеб. Тогда я стала Номер Три. А теперь я Рейчел, ‒ просияв, произносит она.


‒ Как... ‒ я замолкаю и пробую еще раз сформулировать вопрос. ‒ А ты... чувствуешь себя Рейчел? Когда ты думаешь о себе, кто ты такая?


Долгое, долгое молчание. Пожимает плечами.


‒ Не знаю. Наверно, в мыслях я по-прежнему Николь. Правда, никому, кроме тебя и Калеба, на всем белом свете, не известно это имя.


‒ У тебя нет семьи?


‒ Не-а. Отца и в помине не было, мать была наркоманкой, именно глядя на нее я и подсела на наркоту. У нее случилась передозировка, когда мне было, кажется... черт, двенадцать?


Больше никого не было, и я сбежала, когда меня хотели отправить под опеку. Рейчел молчала, словно глядя в прошлое с короткого расстояния.


‒ Думаю, сейчас я именно Рейчел. Я чувствую, что это и есть мое имя. Новая я. Я могу быть Рейчел и притвориться, словно никогда не была Николь или Дикси.


‒ Ясно.


Острый, всезнающий взгляд на меня.


‒ Ты пытаешься выяснить, кто ты, не так ли? Мадам Икс или Изабель?


‒ Думаю, ты права. Это именно то, что я и пытаюсь понять.


‒ Скажу, исходя из своего опыта, ты должна как бы... представить, что ты являешься кем-то другим. Словно ты и впрямь Изабель. Если ты хочешь быть ею, ты должна думать о том, каково это быть ею, думать как она. Научиться отзываться на новое имя значит, в первую очередь, чувствовать себя, как она.


Я понятия не имею, чего хочу. Кем хочу быть.


Хочу ли я быть Изабель?


Хочу ли Мадам Икс?


Я думаю о Логане, как он настаивает на том, что я заслуживаю право выбирать.


Но я не знаю, что выбрать.


Я выбегаю из квартиры номер три к лифту, в вестибюль. Не думаю, что попрощалась с Рейчел или закрыла за собой дверь.


Я оказываюсь на улице. Все еще темно и тихо для Нью-Йорка. Несколько машин проносятся мимо, желтое такси с включенной подсветкой. Белый фургон. Полицейская машина.


Интересно, знаешь ли ты, где я. Ищешь ли ты меня.


Я не хочу, чтобы меня обнаружили.


Только не ты.


Кафе открыто круглосуточно. Пожилая женщина, которая выглядит усталой и скучающей, она глядит на меня, когда я вхожу.


‒ Чем могу помочь?


‒ У вас есть телефон, которым я могу воспользоваться?


Пустой взгляд.


‒ У тебя неприятности?


‒ Мне нужно позвонить кое-кому. Это важно. Никаких проблем с законом.


Женщина вновь моргает глядя на меня, а потом достает из кармана своего фартука мобильный телефон и вручает мне. Обычный телефон-раскладушка. И я набираю номер 212-555-3233.


Сонный, красивый, солнечный голос:


‒ Привет? Кто это?


‒ Это... это я.


‒ Икс?


‒ Да.


‒ Где ты?


Я бросаю взгляд на женщину.


‒ Где мы находимся? Как называется это место?


Женщина жестом указывает на меню на прилавке передо мной. Я читаю название кафе и адрес.


‒ Я буду через десять минут, ‒ говорит Логан. ‒ Оставайся там, хорошо?


Он приезжает менее чем за десять минут, на нем черная майка и шорты цвета хаки. Все руки, от локтей до плеча, покрыты татуировками, а на ногах надеты вьетнамки.


‒ Икс, ты в порядке?


Я качаю головой.


‒ У меня столько вопросов.


Я отчаянно хочу прильнуть к нему, но боюсь, что если сделаю это, то никогда не смогу отпустить. ‒ Я не знаю... расскажи мне хоть что-нибудь. Я не знаю, что мне делать.


Логан смотрит по сторонам, после чего его взгляд падает на меню, и он садится за столик. Я сажусь напротив него. Он смотрит на женщину.


‒ Можно нам два кофе, пожалуйста.


Подвигает ко мне меню.


‒ Голодна?


Я киваю и начинаю рассматривать двусторонние ламинированные страницы. Наконец решаюсь на бельгийские вафли и бекон. Я их никогда не пробовала, но это звучит здорово. После того, как нам приносят еду, мы несколько минут молча поглощаем пищу. Вафли настолько вкусные, что я ни на минуту не хочу отрываться от трапезы.


Когда мы заканчиваем с едой, Логан огромными руками берет маленькую чашечку с черным кофе. Вздыхает.


‒ Итак, какие у тебя ко мне вопросы?


‒ Как ты сумел разузнать имя?


‒ Имя? ‒ Он приподнимает бровь. ‒ Не «мое имя», а просто «имя»?


‒ А оно мое?


‒ Ты мне не веришь? ‒ Его это явно задело.


Я хочу быть разумной, но это сложно.


‒ Верю. Хочу верить, по крайней мере. Но могу ли я? Стоит ли мне? Это может быть любое имя. Откуда мне знать, что оно именно мое?


Он понимающе кивает.


‒ Ты права, ‒ произносит он. ‒ Ты говорила, что тебе причинили боль шесть лет назад, и что у тебя была полная потеря памяти. Ты не сказала, в какой больнице была, поэтому я начал копать глубже. Стал искать всех неизвестных пациентов, которые были в коме по всему Нью-Йорку. Подключил пару источников, друзей, которые знают, кого спросить о таких вещах. Шесть лет назад были тысячи несчастных случаев, после которых жертвы впадали в кому. Однако все эти тысячи были опознаны, все, кто шесть лет назад были в коме. Большинство пришли в себя через несколько часов или дней после происшествия, к большинству полностью вернулась память, в то время как некоторые лишь частично смогли восстановить воспоминания.


‒ Ты о чем? ‒ Мне становится дурно.


‒ Ты знаешь, как долго пробыла в коме?


Я начинаю вспоминать. Когда я очнулась, то была словно в прострации. Я пришла в себя, но как бы не полностью. Долгое время я не могла сосредоточиться и зрение было размытым. А потом долгое время даже не понимала, о чем меня спрашивают, и не могла ответить. Я не говорила. Врачи даже не были уверены, была ли это психологическая или же когнитивная проблема. Но Калеб проводил со мной много времени, и я, наконец, стала разговаривать. Я подражала его речи, стала выказывать признаки понимания происходящего. Но я не знала, не помнила, как долго пробыла в коме. Все, что я знала о произошедшем, мне рассказал Калеб. Мои реальные воспоминания о том времени, что я пришла в себя, были довольно расплывчаты.


Я качаю головой.


‒ Я... Я не знаю, нет. Я... Калеб никогда мне не рассказывал. А я никогда и не думала спрашивать.


Он кивает.


‒ Но ни один человек, который был в коме, о котором мне удалось разузнать, не подходил под твое описание, ни физически, ни симптоматикой болезни.


Еще один глоток кофе.


‒ Тогда я вновь начал искать. Год за годом я просматривал материалы пациентов, которые впали в кому и так и не были опознаны. Так называемые «Джейн Доу». Я переговорил с сотнями врачей и медсестер, но никому ничего не было известно.


‒ Ты все это проделал? Все эти поиски?


Он пожимает плечами.


‒ Я же обещал, что найду доказательства. Я до сих пор над этим работаю, но это требует времени. Может мне продать бизнес и стать частным сыщиком, как думаешь? Кажется, у меня талант к этому. ‒ Взмах рукой. ‒ Так вот, ближе к сути. Каждую свободную минутку, каждый час, когда, как предполагалось, я должен был спать, я искал информацию о тебе. Я прошуршал три года, прежде чем отыскал хоть какую-то информацию о тебе.


Он делает паузу, и я не знаю почему. Я в замешательстве, меня одолевает любопытство и чувство страха.


‒ И? Что ты узнал?


‒ В две тысячи шестом году здесь произошла автокатастрофа. Трое пассажиров. Мать, отец и девочка-подросток.


‒ Автомобильная авария? ‒ Я тяжело сглатываю. ‒ В две тысячи шестом году? Девять лет назад?


Он кивает. Голос спокойный, нерешительный.


‒ Детали отрывисты. Мать и отец погибли мгновенно. Юная дочка сидела на заднем сидении, и ей как-то удалось выжить. Ее доставили в больницу, но, опять-таки, подробности, как именно это произошло, весьма туманны. Я разговаривал с медсестрой, которая той ночью работала в скорой помощи, и единственное, что она помнит: поступил звонок о том, что шестнадцатилетняя девушка с тяжелой черепно-мозговой травмой и что она без сознания. Это все, что ей было известно. Она была там. Им удалось спасти ей жизнь, но та так и не пришла в сознание, и ее перевели на другой этаж. После этого медсестра ничего о тебе не слышала, потому что... черт, через медсестер скорой помощи в Манхеттене проходят сотни пациентов каждый день. Они не могут уследить за каждым, понимаешь?

‒ Автокатастрофа? ‒ У меня кружится голова. ‒ Не ограбление?


‒ Медсестра очень точно описала тебя, только моложе. Смуглая кожа, темные волосы. Красивая. Должно быть, латиноамериканка, мексиканка или испанка. Рассказала о полученных травмах. О том, в каких местах у тебя остались шрамы. Именно там, на бедре, где и у тебя. - Он касается своего бедра там, где находится мой шрам. Потом прикасается к голове, к тому месту в волосах, где и у меня был шрам.


‒ И эта женщина, если это и впрямь ты, попала в автокатастрофу. Это точно.


‒ Итак... если в больнице не могли опознать мою личность, как смог ты?


‒ Город, больница, полиция ‒ они все загружены, понимаешь? У них тысячи дел, тысячи пропавших людей и перепутанных личностей, не расследованных смертей, убийств, совершенных неизвестными. Я не оправдываю то, что они прекратили поиск, недолго думая. Они немного приложили усилий, но без хороших на то оснований они не могли тратить живую силу на то, что может длиться вечно. Не преступление погрузило тебя в кому, а всего лишь автокатастрофа. Не нераскрытое убийство или что-то подобное. Поэтому они сдались. Ты была в коме. Все углы смягчились, дело забылось. ‒ Он приподнимает плечо. ‒ А вот у меня есть ресурсы и время. И мотив, чтобы продолжать поиски. Так я и сделал.


‒ Ты меня нашел.


Он кивает:


‒ Я нашел тебя. Вернее, сперва я смог отследить машину. У каждой машины свой уникальный номер ‒ номер кузова, который называется ВИН код ‒ и когда появилась полиция, то этот номер был записан, а когда эвакуатор отвез машину на стоянку, номер был переписан, и на авторазборке, где заканчивают свою жизнь машины, также был записан этот номер... все, кто имеют дело с утилизацией аварийных машин, записывают ВИН код. Эта машина очень тщательно отслежена. Что в действительности очень странно, принимая во внимание, насколько легко пропадают люди. Но, как бы то ни было, я получил доступ к полицейским отчетам, нашел ВИН код. Это только начало, понимаешь? Не было причин, чтобы они не смогли проделать то же самое, но они этим вопросом не занялись. Я узнал, что машина была взята на прокат. И это в какой-то степени проблема, это делает дело еще запутанней, поскольку не все службы проката скрупулезно ведут бухгалтерию. Например, службы проката в гипермаркетах, такие как «Авис» или «Баджет» и им подобные, записывают обширные данные, в то время как для маленьких эта информация не нужна, ‒ он машет рукой.


‒ Итак, я отследил машину до службы проката, и убедил их помочь мне найти оригиналы документов. Пришлось быть очень убедительным, поскольку эта служба проката была своего рода подозрительной. Слишком много информации они не записывали, не задавали много вопросов. Просто брали приличную сумму в качестве депозита, записывали имя и номер водительских прав. Не думаю, что они слишком сильно были против, если у кого-то были, скажем, испанские водительские права, а не американские, понимаешь? ‒ Подходит официантка и наполняет кружку Логана кофе. Он отпивает и продолжает. ‒ Поэтому я предложил владельцу этой службы достаточно денег, чтобы тот согласился покопаться в архивных бумагах. Машина была взята на прокат Луисом де ла Вега. С денежным депозитом и сроком аренды на неделю. Больше никакой информации, и фотокопия испанского паспорта. Луис Гарсия де ла Вега Рейес. Получив это имя и копию паспорта, у меня было с чем продолжить поиски. Например, архивы СИН.


‒ СИН?


‒ Служба иммиграции и натурализации. Ведет запись иммигрирующего населения в Штаты, ‒ поясняет Логан. ‒ Луис де ла Вега, Камила де ла Вега и Изабель де ла Вега иммигрировали в США из Испании в апреле две тысячи четвертого года.


‒ Изабель де ла Вега, ‒ я повторяю имя в надежде, что какое-то озарение снизойдет на меня. ‒ Разве оно не должно быть Изабель Рейес, если моего отца звали Луис Рейес?


Он отрицательно качает головой.


‒ Я провел небольшое исследование о традиции давать имена в Испании, не знаю даже, зачем. Одна из кроличьих троп Гугл поиска, полагаю. Но очевидно, что в Испании тебе дали христианское имя, иногда дают второе, но так бывает не всегда, и у тебя две фамилии: первой идет фамилия отца, а затем мамы. Но когда обычно представляются, в неформальной обстановке, то используют христианское имя и фамилию отца, поскольку она первая. Поэтому твое полное имя Изабель Мария де ла Вега Наварро, которое происходит от отца Луиса Гарсии де ла Вега Рейес и матери Камилы Марии де ла Вега Наварро. Поэтому согласно обычаю ты Изабель де ла Вега.


Я пытаюсь сформулировать целесообразную мысль, правильный вопрос:


‒ Ты нашел что-нибудь о моих родителях или обо мне до аварии?


‒ Твой отец был умелым кузнецом, который специализировался на ювелирных изделиях из чистого золота. Он привез вас сюда, поскольку у него появилась возможность работать в ювелирном магазине по изготовлению изделий на заказ здесь, в городе. Он работал сам на себя до две тысячи четвертого года, а затем каким-то образом связался с парнем отсюда и решил переехать. ‒ Логан крутит чашку по кругу на столешнице из жаростойкого пластика. ‒ В действительности не так уж и тяжело было разыскать твоего отца. У меня был номер паспорта, поэтому я нашел его довольно-таки легко. Поговорил с несколькими людьми в Барселоне, откуда ты родом. Бизнес твоего отца понес убытки, полагаю, не из-за его собственной ошибки. Поэтому когда подвернулась возможность приехать сюда, он схватился за нее. Тебе было четырнадцать, когда ты приехала в Штаты, шестнадцать, когда произошла авария.


Я пытаюсь подобрать слова, чтобы что-то сказать, что-то разумное, но я онемела, моя голова кружилась, я была шокирована, не могла думать, освоить информацию или что-либо чувствовать.


‒ Итак, ты смог откопать всю эту информацию просто... совершив несколько звонков?


Он передергивает плечами.


‒ В основном. Я имею в виду, полагаю, что преуменьшаю немного. Это была тяжелая работа. Мне пришлось сделать двести или триста звонков за последние несколько дней, пройтись по сотням тупиковых сценариев в поисках кого-то, кто имел бы точную информацию о тебе и твоей семье. И даже тогда, когда вы добрались сюда, ваши следы обрываются. Твой отец пахал как раб на галерах, по семьдесят-восемьдесят часов в неделю, а мама работала горничной в отеле, почти такое же количество часов. Довольно-таки сильное понижение в социальном статусе по сравнению с тем, какой у них был в Испании. Ты ходила в государственную средне образовательную школу, но я не смог никого разыскать, кто бы знал тебя лично.


Пару учителей, которые тебя учили, но, опять же таки, это Нью-Йорк, и классы громадные, поэтому сложно, или даже невозможно для учителя вспомнить какую-то определенную ученицу, а тем более, которая училась десятилетие назад. Ты была тихой, была интровертом, говорила свободно по-английски, но с акцентом. Выполняла задания и не выделялась ничем особенным. Получала приличные, но не отличные оценки. Полагаю, ты осваивалась. У тебя не было близких подруг или друзей.


‒ У меня... ‒ Я замолкаю, чтобы вдохнуть и начинаю говорить снова: ‒ У меня есть семья? Я имею в виду, в Испании.


Логан отрицательно качает головой, его глаза наполнены грустью.


‒ Нет, извини. Оба твои родителя были единственными детьми в семье, и их родители умерли, когда ты была еще маленькая, тогда вы жили в Испании. Я даже выяснил, где вы жили здесь, в городе, но в доме, в котором была ваша квартира, не осталось вещей после смерти твоих родителей. Я имею в виду, арендодателям никто ничего не сказал. Поэтому вещи были помещены на хранение на случай, если вы вернетесь, но твои родители были мертвы, а ты была в коме, а когда очнулась, то не помнила своего имени. Поэтому вещи были проданы и выкинуты.


‒ Итак, в действительности я опять вернулась в начало. Ни семьи, ни личности. Ничего, что бы принадлежало мне.


Логан вздыхает.


‒ Полагаю, что да. Наверное, вся эта информация ничего хорошего тебе не принесла? ‒ Его слова звучат горько.


Я понимаю, что была ужасно неблагодарна.


‒ Логан, прости, я не хотела пренебречь информацией, которую ты мне раскрыл. У меня есть имя. Я знаю имена родителей. Это такой подарок, за который я вовек не смогу отблагодарить тебя. ‒ Я кладу свои руки на его, которые держат чашку кофе.


Он пожимает плечами, показывая жестом, что в этом нет ничего такого.


‒ Ничего особенного.


‒ Правда? Знать собственное имя?


Его взгляд встречается с моим, и его неистовые ярко-голубые глаза буквально протыкают меня.


‒ Это имеет значение в такой степени, какой хочешь ты. Имеет значение, если ты будешь им пользоваться. Из этого ты создаешь личность, Икс, Изабель, как хочешь, называй себя. Ведь это так? Как хочешь именовать себя. Кем ты хочешь быть. Все мы ищем себя, не правда ли? Я имею в виду, что всю жизнь мы ищем смысл, ищем суть. Что имело бы вес. Вот почему люди выпивают или принимают наркотики, или играют в азартные игры, или накалывают татуировки на всем теле, или занимаются искусством, или играют на каком-то инструменте в группе, или пишут книги, или спят с разными людьми каждую ночь. Чтобы выяснить, кем являются в действительности.


Для некоторых личность кроется в их корнях. Я имею в виду, там, где я вырос, я знал людей, которые всю свою жизнь жили в Сан-Диего и никогда оттуда не уезжали. Их родители переехали туда, и они там родились, и никогда не покидали город. Их отец был юристом, и поэтому они пошли по его стезе. Все просто, для них. Возможно, это немного, но это то, кем они являются. Для других это сложнее, не так ли? Мне пришлось самому выбирать свой путь. Мне пришлось решить, что я хочу сделать с собственной жизнью.

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги