Разрушение в школе Прескотт

Глава 9

Эрик Кушнер живет в мак-особняке²⁴, построенном по проекту строителей на тихой улице. На удивление, его дом самый красивый в этом квартале. Это трехэтажный белый колониальный дом с красной дверью и спирально подстриженными самшитами, обрамляющими большое крыльцо. Он даже добавил очарования своему американскому дому, установив лампочку с мерцающим пламенем в наружное освещение, чтобы оно выглядело как газовый фонарь.

Когда я впервые увидела его в возрасте одиннадцати лет, то была впечатлена.

Он выглядел таким милым местом. Когда я вошла и учуяла запах лимона и сахара от свежеиспеченных печений, то подумала, что он и пахнет как милое место. Мой сводный брат, мужчина по имени Тодд Кушнер, тоже выглядел милым парнем. Он был относительно молод, всего на шестнадцать лет старше своего старшего сына, и к тому же работал инвестиционным банкиром.

Семья Кушнер была моим первым опытом приемных семей, и была всем, о чем я когда-то мечтала. Я фантазировала о том, какой будет жизнь, когда я сбегу от матери, когда я наконец-то приобрету настоящий дом с людьми, которые любят меня, не ударят меня, которые будут покупать мне милые платья и дорогие игрушки.

На протяжении двух недель Кушнеры были всем, о чем я мечтала. Сначала я была расстроена, что для меня, Пен и Хизер больше нет фигуры матери. Но Эрик и Тодд были милы насколько могли.

Пока… они не стали.

Желчь подступила к моему горлу, когда я стояла на тротуаре, с ужасом смотря на дом площадью пятьдесят тысяч квадратных футов. Я едва выбралась отсюда, Хизер едва избежала этого места. Я не думаю о Пенелопе, не сейчас.

— Что мы тут делаем? — спросила я, пока Оскар поднимается по дорожке перед домом, словно владеет этим местом. Он показал мне следовать за ним, останавливаясь перед крыльцом и ожидая, пока я присоединюсь к нему. Не надо было быть гением, чтобы понять, что ключ в моей руке — от этого дома. Сглатывая воспоминания из прошлого, я потянулась и открыла дверь. Когда я колебалась, Оскар открыл для меня дверь и рукой указал, что я должна следовать внутрь за ним.

Я повернулся взгляд направо, обнаружив женщину, стоящую на лужайке перед домом, одна рука прикрывала ее глаза от солнца, наблюдая за мной. Ее дети возились у нее под ногами, один — на трехколесном велосипеде, другой — размахивает шлангом. Если я долго буду так стоять, то она вызовет охрану.

Я улыбнулась, сопротивлялась желанию послать ее, а потом по-обычному вошла за Оскаром, словно здесь мое место. В конце концов, я тоже была частью этой семьи. От когтистой хватки моей матери до разврата Кушнеров и безумия Хавок — неудивительно, что Вик называл меня прекрасным кошмаром. Все-таки мне никогда не разрешали мечтать.

Позади меня Оскар закрыл дверь на ключ. Не то чтобы это имело значения, учитывая, что мы припраковали Харлей Виктора прямо на дороге. Он чертовски яркий, сложно пропустить. Я не знала, что Оскар умеет водить мотоцикл, но, полагаю, он просто полон сюрпризов, не так ли?

— Кто-то из соседей расскажет Кушнерам, что мы здесь были, — сказала я, пытаясь сопротивляться дрожи отвращения, которое нашло на меня, пока я стояла в этом месте лжи, пока думала об Эрике, усаживающего меня на свои колени, о его горячем и несвежем дыхании у моего уха. Сначала, мне было нормально сидеть на них, не так, как было с Тингом. Я не боялась сидеть с Эриком, я была взволнована. Он может быть на десять лет старше меня, но он был моим новым братом, так?

— Тебе приятно, Бернадетт? — спросил он меня, скользя своей рукой по моей ноге. Я не могу забыть этот момент, как бы не старалась. Под новым платьем на мне были колготки, я нарядилась для школьного спектакля, который посетили Эрик и Тодд, сидевшие в первом ряду и снимавшие меня на свои телефоны, сияя от гордости не меньше, чем другие родители в зале. Эту вечеринку я не могу забыть, то, как Эрик улыбался мне, когда я выступала, какой счастливой я была. Это, и скольжение его ладони по моим колготкам. — Тебе бы понравилось, если бы я коснулся тебя немного выше?

Мои руки сжались в кулаки, пока Оскар оценивал качества места, делая заметки в iPad. Предполагаю, что вся его работа связана с облаком. Мы не говорили об iPad, который я бросила в зеркало, или о том факте, что я уверена, у него все еще есть доступ к этому ужасному видео. Сколько раз он его смотрел? Я решила, что не хочу знать ответа на этот вопрос.

— Я рассчитываю, что соседи расскажу им, — сказал Оскар, резко улыбнувшись. Его очки сверкнули, когда он повернулся, чтобы посмотреть на меня. — Что они скажут? Два ребенка на мотоцикле зашли в дом, а потом ушли, но при это ничего не было нарушено? — он на мгновение остановился, словно размышлял. — Что ж, полагаю, ты можешь украсть несколько маленьких вещей, чисто для забавы.

Я прищурилась, когда Оскар пошел вниз по коридору, в направление спортзала и ванны, которая служила раздевалкой для наружного бассейна. Мои ноздри раздувались. Пен и мне было так весело, когда мы плавали там. Мне и в голову не приходило, что Эрик снимал нас в наших купальниках по любой другой причине, кроме как для потомков.

Ха.

И в одиннадцать лет я подумала, что стала закаленной, что опыт суицида моего отца, абьюза моей матери, ярости Тинга… я думала, что это вещи научили меня видеть зло. Как же ошибалась.

Я ждала Оскара, стоя в открытой кухне-гостиной со слабым запахом идиотского одеколона Эрика «Straight to Heaven»^[25], витающем в воздухе. От этого запаха, словно темный ром и пачули, мне становится плохо, поднимая старые воспоминания, которые лучше бы сгорели.

Когда Оскар вернулся и направился к лестнице, он замирает, держась одной изящной, татуированной рукой за перила. Когда он посмотрел вниз на меня, я могла видеть вызов в его горящих глазах.

— Идешь? — пошутил он, а затем продолжил подниматься по лестнице, словно он действительно не ожидал, что я последую за ним, словно подумал, что я струшу. Полагаю, он не знает меня так хорошо, как считает.

С длинным вздохом я начала подниматься наверх, останавливаясь на площадке, мои глаза сконцентрированы на двери в комнату, что когда-то была моей.

Однажды ночью, после недель дискомфорта, когда Эрик касался и обнимал меня неуместным образом, он пришел в мою комнату на ночь. Он прилег рядом со мной и стянул мою ночнушку через плечо, касаясь губами моей кожи. Я тут же проснулась, мое тело застыло, когда его руки скользнули вниз между моих ног.

Знаете, у него все еще остался шрам там, где я ударила его старой игрушкой пожарной машины, которая украшала прикроватный столик. Эрик чуть не потерял глаз. С того момента я каждый день желаю лишить его зрения, как он лишил многих девушек чувства безопасности.

Сжимая губы в решимости, я последовала за Оскаром, шаг за шагом поднимаясь по извивающейся лестнице, этот звук отдается эхом в широком пространстве дома Кушнеров. Моя рука скользит по перилам, поглаживая металлические прутья, вспоминая, как я бежала вниз по этим ступенькам в ночнушке с кровью Эрика на руках.

Я бежала по улице и не остановилась, пока мои ноги не начали кровоточить, а тело — болеть. На следующее утро я позвонила работнику по делам несовершеннолетних — Корали Винсет — по телефону из антикварного магазина. Она тут же приехала, но по прибытии не была на моей стороне. И близко нет.

Я остановилась на верхней площадке, осматривая коридор с рядами дверей по обеим сторонам. Оскар достал из кармана отдельный ключ и открыл одну, словно он был здесь раньше несколько раз.

— Откуда у тебя этот ключ? — спросила я, держась в стороне, ненавидя темную волну подозрения, что накатывает на меня. Я должна доверять Хавок, доверять их извращенному видению мира. Я заплатила им, честно и справедливо. Я — одна из них.

— Снял с крючка на кухне, — мягко сказал Оскар, толкая дверь и заходя внутрь. Мне потребовалась минута, чтобы последовать за ним, укутанная старыми воспоминаниями и болью. Пенелопа тоже здесь страдала. Не так, как было с Тингом, но только потому, что мы пробыли здесь не долго, чтобы ее изнасиловали. Всего лишь домогались. Всего лишь. Я ненавижу, что я не могу даже использовать это слово в отношении сексуального насилия над моей сестрой.

Спустя время я собрала свое мужество и пошла по коридору, заходя в безобидную н вид комнату, которая явно обставлена мебелью из «Pottery Barn» и плотным постельным бельем. Деньги. Вот чем она обставлена: холодной, грубой наличкой. Оскар сразу же начинает рыться в ящиках, придирчиво осматривая каждый сантиметр, но ничего не трогая. Признаю, это впечатляет.

— Что мы здесь ищем? Доказательство? — сухо спросила я, поднимая бровь. Оскар только рассмеялся.

— Что это, по-твоему, такое? — спросил он, его мягкий голос был бальзамом для ярости, сжигающей меня. Оскар чертовски спокоен, настолько рассудителен, настолько собран. — На правой стороне? Нам не нужно доказательство. Ты сказала, что хочешь, чтобы с Эриком Кушнером разобрались, так вот так и будет, — Оскар замолчал, чтобы улыбнуться, пальцем дотрагиваясь до рамки с фотографией Эрика, одетый в охотничье снаряжение, тащащий винтовку, с собакой рядом с ним.

— Не с собакой, — сказала я ему, мой голос был смертоносен. Оскар посмотрел в мою сторону, но лишь на мгновение. — Я надеюсь, ты понимаешь, насколько я серьезна на этот счет.

— Не волнуйся, дорогуша, — сказал Оскар, еще больше приводя меня в бешенство. — Мы не настолько монстры, что тебе нужно рассказывать нам о базовых правилах морали. Никаких детей, никаких животных. Не волнуйся, есть другие способы заставить свиней визжать, — потом Оскар взял фото Эрика с его отцом, аккуратно изучая прежде, чем перевернуть. Он отодвинул вельветовый задник и вытащил фотографию, складывая ее и кладя ее в передний карман своего костюма. — Что по поводу старика? Испытываешь угрызения совести из-за того, что его вынесут вместе с мусором?

Я подумала об отце Эрика Тодде, улыбающегося, пока протягивал мне розовое бикини, а затем он сел у бассейна, чтобы смотреть, как я плаваю, взгляд был пожирающим, язык пробегал по нижней губе.

— Мне все равно, что с ним будет, — сказала я, мотая головой. — Он никогда не прикасался ко мне, но также мог. Он знает о наклонностях своего сына и не стесняется платить за них.

Оскар ухмыльнулся мне, поворачиваясь и направляясь к декоративной книжной полке. Ее полки наполнены вещами африканского искусства, деревянного жирафа, металлического слона. Эрик возомнил себя белым спасителем, направляющегося в другие страны, чтобы «спасти» людей, которые в этом не нуждаются. Зная о нем то, что знаю, полагаю, он делает гораздо больше, чем просто сигнализирует о добродетели.

— Что ты делаешь? — спросила я, когда Оскар схватился своим чернильными пальцами за края книжного шкафа, распахивая ее перед нами и обнаруживая потайную комнату. Мой рот открылся в удивлении, но Оскар улыбнулся мне.

— Когда-нибудь видела книжный шкаф с шарниром? — спросил он, поднимая бровь, а потом зашел внутрь. Как только я подошла ближе ко входу, я знала, что там будут вещи, которые мне не понравятся.

— Это подземелье для удовольствия, — добавил Оскар, а я лишь покачала головой.

— Нет, — прорычала я, чувствуя, как по коже бегут мурашки. — Это камера пыток.

Оскар ничего не сказал, передвигаясь по комнате, чтобы посмотреть на устройства, их кожаные ремни, их наручники, их шариковые кляпы. Это по сути рай БДСМ, но такой, где участники не могу сказать «нет».

Меня стошнило. Второй раз за неделю.

Я не хотела, это просто случилось.

Оскар не выглядел слишком сочувствующим по этому поводу, слегка сжав нос в отвращении, когда я отвернулась от запаха.

— Не убирай, оставь Эрику, пусть удивится, — сказал он мне, двигаясь дальше по комнате и позволяя своим длинным пальцам пробежаться по Андреевскому кресту, скамьи для секса, стене, заставленной наручниками. Здесь повсюду камеры, но, видимо, ни одна из них не включена, их злобные глаза темны и закрыты. Эрик не только насилует здесь девушек, но и снимает это.

Меня снова стошнило, но ничего не вышло наружу, так что я плюнула на покрывало Эрика и провела рукой по губам. Чем глубже Вик вонзает в меня свои когти, тем сильнее отступают мои оцепенения и защита от мира. И чем дальше я следую своему списку, тем злее становится моя реальность. Не удивительно, что меня недавно стошнило. Из-за видео Тинга. Из-за комнаты пыток Эрик. Мое тело переполнено злостью и ненавистью, и вполне естественно, что я должна очиститься.

Не задумываясь, я прохожу в комнату и бросаю крест. Он разбивается об пол, образуя вмятины на блестящих досках из темного дерева и расколов их в нескольких местах. Оскар поднимает бровь и оборачивается, чтобы посмотреть на меня, скрещивая руки на груди. Задыхаясь, я наваливаюсь на скамью, толкаю ее в бок и открываю черный шкаф на стене. Внутри были плетки, цепи, ремни, фалоиметаторы, всякая грязь и ярость. Я схватила нож, испачканный кровью, и старалась не думать о вещах, ради которых его использовали, как его могли использовать на мне, если бы представился шанс.

Слезы покатились по моему лицу, когда вонзаю нож в скамейку, разрывая кожу в клочья, наполняя комнату белыми пушинками. На этом я не остановилась, опустошая шкаф и бросая все на пол. В этот момент я даже не думаю, а реагирую.

Оскар ничего не говорит, ничего не делает, просто стоит там и изучает меня, словно я обнажаю себя перед ним так, как никогда не собиралась. Он видит сырую, неисправленную мою сторону, и мне это кажется пугающим. Я вполне уверена, Вик отправил на сюда вдвоем, чтобы сплотить нас или что-то вроде этого идиотского дерьма. Он обеспокоен, что мы ненавидим друг друга. Я беспокоюсь, что он прав.

— Закончила? — спросил Оскар, поднимая изысканную бровь, после того, как я упала на колени в центре разрушенной комнаты. Я едва могла видеть разрушение перед собой. Вместо этого, все, что я могла видеть, были воспоминания лица Пен после того, как однажды ночью она вышла из комнаты Эрика. Воспоминания о ее грустной улыбке, когда она отправила меня обратно в постель.

Я была виновата в том, что мы пришли сюда, в место, пожалуй, хуже дома.

Я не представляла, каким плохим был Эрик Кушнер, ни гребанного представления об этом.

— Я хочу убить его, — сказала я, смотря снизу вверх на Оскара. Он не выглядел удивленным. Вместо этого, он расстегнул ширинку, и мои глаза расширились. Если он на самом деле думает, что между нами произойдет что-то сексуальное в этой отвратительной адской комнате, я с большим успехом могу взять нож, все еще сжимаемый в моих руках, и отрезать его член.

Получается… причина, почему ничего сексуального не может произойти между вами, заключается в месте, Берни? А не в том, что он ненавидит тебя, а ты — его?

Секс из ненависти вполне великолепен, не так ли?

Вместо того, чтобы сделать мне предложение, Оскар поворачивается и писает на стену. Вы бы не подумали, что кто-то может выглядеть высокомерно или сексуально, пока писает, но, каким-то образом, с его костюмом и татуировками, он смог. Его очевидное неуважение и ненависть к Эрику даже не ранит.

Мои глаза наши его пальцы, держащие его член, и невозможно не заметить татуировки на нем.

Член в татуировках. Проколотый член.

Хах.

Когда он закончил, Оскар поправил штаны, а затем направился в прилегающую ванную, чтобы помыть руки.

— Давай подожжем это место, — сказала я, встав на ноги и направившись к дверному проему. В данный момент я с радостью сделаю это — и с Эриком, и с его отцом внутри — а затем трахну Оскара в пепле. Мне потребовалась минута, чтобы понять значимость этой мысли. Не часть про горящих заживо Эрика и его отца, а часть про трахнуть Оскара.

— В свое время, Бернадетт, — сказал он мне, тщательно намыливая руки, а затем высушивая их ближайшим полотенцем. — В свое время.

Оскар снова повернулся ко мне, изучая меня, словно он никогда раньше меня не видел, а затем прошел мимо меня. Я брожу за ним, потерянная в оцепенении. Пока я иду, я ломаю вещи. Вазу, картину в раме, порезанную ножом масляную картину. Я ничего не украла. Я хотела, чтобы Эрик знал, что кража не была целью. К тому же, я ничего отсюда не хотела. Каждая вещь отсюда испорчена.

Мы обошли все комнаты, и по мере того, как мы шли, Оскар собирал несколько вещей то тут, то там.

Как только мы закончили, мы направились вышли из дома, и я смотрела, как Оскар хорошо запирает его. Вместо того, чтобы сесть на мотоцикл, он открывает одну из седельных сумок и достает два баллончика красной краски. На другой стороне улицы один из соседей стрижет лужайку и с любопытством наблюдает за нами

— Оставь сообщение, — сказал мне Оскар, кивая своей головой и растряхивая баллончики в руках прежде, чем передать один мне. Я взяла его, изучая название цвета на этикетке. Жестоко красный. Подходит. — Что-то, что заставим его дважды подумать прежде, чем заявить о проникновении.

Мне понадобилась секунда, чтобы понять.

Я снимаю крышку с банки и передаю ее Оскару, а сама подхожу к нетронутой белизне гаражных ворот и начинаю первое слово. Он терпеливо ждет позади меня, наблюдая, как я оставляю свой темный след в сердце пригорода.

— Эй! — позвал сосед, переходя через дорогу, его комбинезон был покрыт травой. — Какого черта вы, дети, делаете? Прекратите это, — Оскар потянулся в свой пиджак и достал револьвер, отводя курок прежде, чем наставить его на мужчину. Он лениво посмотрел в его направление.

— Молчи и смотри, — сказал он ему, когда глаза мужчины расширились. Я закончила первый баллончик и взяла у Оскара новый. Когда я завершаю, то отступаю, чтобы изучить свою работу. — Прочти это вслух для нас, — размышлял Оскар, наклоняя голову в сторону.

— Я… — начал мужчина, его голос дрожал. Как только мы закончим здесь, он, скорее всего, вызовет копов. Похоже, это немного нарушает наши планы. Я решила, что мне все равно. — Я… я трахаю… — продолжал мужчина, подавившись ужасными словами.

— Я теряю терпение, — промурлыкал Оскар, прижимая пистолет к голове мужчины. — Скажи это.

— Детей, — задохнулся мужчина, падая на колени на траву. Оскар убрал пистолет и резко кивнул.

— Прежде, чем ты вызовешь полицию, подумай о том, что я вернусь в твой дом и сожгу его дотла с тобой внутри. Так-то у нас нет претензий к тебе, просто твой сосед — педофил. Есть над чем подумать, — Оскар поместил пустой баллончик в седельную сумку, закрыл ее и достал ключи из кармана.

Мы залезли на мотоцикл вместе и уехали.

Оскар сделал мне первое маленькое доброе дело, которое он когда-либо предоставлял, сделав вид, что не видит, как я плачу.