Развод. Горькая правда

29. Тупая ярость

Глеб

— Да ладно, брось… Откуда у него деньги? Сама знаешь, какие зарплаты…

— Не знаю, но Люда из бухгалтерии сказала.

— Илья Сергеевич, конечно, доброй души человек, но чтоб настолько…

— Может, впечатление хочет на девушку произвести, ходит которая…

— Тс… Таня, давай потом. Вдруг услышит?

Раздаётся тихий шелест шагов. Я крепко зажмуриваю глаза.

— Нет, он точно спит.

Затаив дыхание уже несколько минут прислушиваюсь к шушуканью медсестер. Персонал в сервисной палате деликатнее, чем в реанимации. Но такой же болтливый.

— Ну а что, девушка — красивая, Илья Сергеевич — холостой. Может, хочет поразить её благородством?

— Да ну брось, он же старый для неё.

— Какой он старый? В самом расцвете сил! За мной бы такой мужчина ухаживал…

— Не понимаю, зачем ему за свои деньги этому кобелю помогать? Который разбился, когда с любовницей ехал.

— Да ладно…

— Капельницу поменяла? Пошли расскажу…

Снова легкое шуршание, потом скрип двери.

Я распахиваю глаза и с рычанием запихиваю в рот уголок подушки, чтобы не заорать. Кусаю его, мну. А потом со всей дури бью костяшками по стене. Пока обои не расцветают красными пятнами.

Руки у меня работают. Это единственный способ выместить злость.

На себя!

Я злюсь, а ещё мне чертовски стыдно! Почему нельзя отмотать все обратно? На пять лет назад…

Сам все просрал. Глупо, убого и бездарно. Из-за неосмотрительной сделки со своей совестью и минутной похоти.

Дни в больнице сливаются в липкий комок, из которого я не могу вычленить ничего. Процедуры, уколы, сменяющиеся лица медперсонала. Редкими вспышками посещения Вики, которые оставляют после себя тёмную горечь.

Она избегает разговоров о будущем.

Для неё будущего со мной нет. И она имеет полное право принимать ухаживания престарелых докторов. И, возможно, это он будет воспитывать мою дочь.

Снова в отчаянии наношу удар по стене.

Даже в рожу себе дать не могу. Малохольный!

— Так, я не понял, Орлов. Что происходит? — Оборачиваюсь на грозный окрик. Илья Сергеевич стоит, засунув руки в карманы, и с недоумением смотрит на меня. — Как на ноги встанешь, придешь и стены покрасишь. Во всем отделении. Понял?

— Переживаете, что испорчу имущество, за которое вы заплатили?

— Донесли уже добрые люди? — Подходит ко мне и присаживается рядом. — Лапу давай. — Я отворачиваюсь, пытаюсь спрятать руку. — Давай, я сказал! — Рявкает сердито и добавляет, ворча. — Еще белье будешь пачкать, которое я оплачиваю.

— Это из-за Вики? — Тяжело дышу, ожидая ответа. Как бы не хотелось мне выдернуть окровавленную руку из его пальцев и вцепиться в горло, я держусь. Я не имею права на ревность. Я потерял все, даже это…

Не торопясь Илья Сергеевич осматривает сбитые костяшки, встаёт и уходит в угол палаты.

— Вот курицы, — раздраженно трёт переносицу, — даже столик медицинский оставили. Узнаю, что за болтливые дилетанты дежурили, быстренько языки укорочу. Хотя… Какая разница, все равно бы ты, Орлов, всё узнал.

Осматривает содержимое столика, берет тампон и льет на него какую-то жидкость. Быстрым шагом подходит ко мне и, схватив снова мою руку, прижимает тампон к царапинам.

— Ай, больно, — взвываю от неожиданности. — Отпустите, жжёт!

Илья Сергеевич цепко держит мое запястье, не вывернешься.

— Больно говоришь? А ей ещё хуже, прикинь!

— Зачем вам это? Не надо было…

— Придурок ты, Глеб. Сам в дерьме по уши, и других туда же хочешь утащить? Могу помочь, и помогаю. Жалко мне её… Нежная и благородная девочка.

— Только жалко? — Жженье утихает, я перестаю вырываться. — Я верну вам всё, как только смогу — сразу верну.

— Конечно вернёшь, и стены покрасишь. — Приподнимает тампон с руки и с удовольствием покряхтывает. — Ну вот, красота… Я тебе, Орлов, не благотворительная организация, а ты не смертельно больной ребенок, чтобы я тебя за «спасибо» спасал.

Я затихаю.

В мою голову закрадывается мысль, что Илья Сергеевич этим поступком ещё одной ниточкой привязал меня к жизни. Теперь меня будет терзать стыд перед Викой и перед ним. И у меня нет теперь другого выхода, кроме, как скорее встать, и отдать долги людям, которые вытаскивают меня сейчас из задницы. И ещё покрасить стены…

— Да, и спать ты будешь теперь, утыкаясь лицом в эти пятна. — Илья Сергеевич словно читает мои мысли. — Можешь и название подписать. «Бессильная тупая ярость», как тебе? Все равно закрашивать.

Я не успеваю придумать подходящий случаю едкий ответ. Все мысли улетучиваются из головы — в коридоре мне чудится голос моей мамочки. Наверное, таким высоким частотам даже стены не помеха. Не разобрать отдельных слов, но кажется, она ругается с персоналом.

Дверь распахивается, стукаясь о стену. В палату вплывает моя мать.

Обернувшись через плечо, кричит кому-то:

— Я узнаю, кто тут у вас главный! Вы ещё пожалеете…

Моя мать не выходит из дома, без запаха духов и скандала.