Рождественский пёс

Десятое декабря

В понедельник вечером Катрин ужинала у своей подруги Беаты. Вернее, не ужинала, а слушала Беату. Хотя часть ужина ей все же пришлось съесть. И этого было вполне достаточно. Потому что ужин, приготовленный Беатой, был малопригоден для употребления в пищу. Он был невкусным. Он всегда был невкусным.

— Что-то я сделала не так, — обычно признавала и сама Беата, глядя на упорно не пустеющие тарелки.

— Все, — каждый раз хотелось сказать Катрин.

С Беатой и едой все обстояло так же, как с Беатой и любовью. Особое явление «Беата и любовь» уже три года было неразрывно связано с именем Джо. Это имя служило лейтмотивом и главным смыслом дружбы Беаты с Катрин. Два основополагающих вопроса — «Что я делаю не так?» и «Что мне делать?» — давали обильную пищу для их многочасовых вечерних бесед. Два неизменных ответа — «Все» и «Все наоборот» — каждый раз готовы были сорваться с языка Катрин. Иногда они срывались и шлепались в упорно не пустеющие тарелки. Этого Беата вынести не могла, и дружба в таких случаях обычно закрывалась на перерыв. До тех пор, пока Беата не принимала решение «на этот раз окончательно бросить Джо». Соответствующее телефонное сообщение от нее поступало иногда через несколько дней. Потом перерыв в дружбе заканчивался.

В этот раз вечеру отдыха в обществе Беаты и призрака Джо предшествовал сумасшедший рабочий день. Окулист, доктор Харлих, на несколько минут заживо погребенный снежной лавиной, обрушившейся на него с крыши, чувствовал себя после этого стихийного бедствия униженным и грязным и ничем не мог помочь своей ассистентке Катрин.

— Прекрасная фройляйн, я целиком полагаюсь на ваше усердие, на ваше умение и на вашу молодость, — заявил он убитым (снежной лавиной) голосом и покинул клинику.

В приемной было полно народу. Плохая видимость, обусловленная туманом, снегом и взаимодействием этих двух видов осадков, привела к тому, что широкие слои населения почувствовали необходимость проверить свое зрение. А поскольку доктрина доктора Харлиха — «всякий, кто переступает порог нашей клиники, является нашим пациентом, и ему немедленно должна быть оказана медицинская помощь» (доктрина, обходившаяся без предварительной записи пациентов) — имела силу закона даже в отсутствие доктора Харлиха, то обеденный перерыв Катрин был принесен в жертву дюжине пациентов, которым «немедленно должна была быть оказана медицинская помощь».

Кроме того, звонила ее мать. В самый неподходящий момент, как это обычно инстинктивно делают любящие матери.

— Золотце, по поводу Рождества мы еще поговорим, — пригрозила она. — Ты просто не можешь нанести папе такую обиду. (Имелась в виду собака.) — А кто он вообще, этот Макс? Ты нам ничего про него не говорила. Про Мартина рассказывала, а про Макса — ни слова…

— Он работает с порнофото, — сказала Катрин, чтобы сразу же избавить мать от преждевременных мыслей о ее замужестве.

— Это ужасно! — сокрушенно вздохнула мать. — И у такого типа ты берешь собаку?.. Золотце, что с тобой? Папа переживает за тебя…

Потом звонил Макс. Катрин, сама не зная почему, переключила разговор на кабинет доктора Харлиха. Двум параллельно обследуемым пациентам пришлось несколько минут развлекать себя изучением таблиц для проверки зрения.

Макс просто хотел поблагодарить за прогулку. Он сказал, что Курт даже не подозревает, как ему повезло, что она пошла с ним в парк. Во всяком случае, он (Курт или Макс, не уточнялось) был бы рад, если бы Катрин на этой неделе как-нибудь после работы заглянула к нему. Он (Макс) испек бы грушевый пирог, это его коронный номер. Готовит он неважно, вернее, вообще не умеет готовить — он не в состоянии даже сделать яичницу-глазунью, которую можно было бы отличить от болтуньи. Но грушевый пирог — это его стихия, это он освоил блестяще, этим пирогом он покорил сердца всех бабушек своего микрорайона. Она обязательно должна его попробовать, хорошо бы прямо на этой неделе. Она может прийти в любой момент, времени у него полно. Он (грушевый пирог) сладкий, но при этом с кислинкой. По вечерам он (Макс) обычно сидит дома и работает. Катрин невольно представила себе фото голых девиц.

— На этой неделе у меня довольно плотный график… — соврала она. — Но может быть, завтра мне как-нибудь удастся выкроить пару минут… — Лет пять назад Катрин сказала бы просто «завтра» и обошлась бы без этих трех костылей-предосторожностей — «может быть», «как-нибудь», «удастся выкроить пару минут».

— В любое время, — повторил Макс.

«Он, похоже, совсем не такой, как я, — подумала Катрин. — Скорее всего, он полная моя противоположность».

Беата приготовила ризотто с курицей. Катрин съела кусочек курицы, отодвинула остальное мясо на край тарелки, попробовала рис, сгребла его в кучу рядом с курицей, доела то, что осталось (пять изюмин) и спросила Беату, не найдется ли у нее кусочка хлеба.

— Что я делаю не так? — ответила Беата, имея в виду уже не ризотто, а Джо.

Джо был музыкантом. Катрин еще ни разу его не видела. Чаще всего он находился на гастролях со своей группой. Беата относилась к этому с большим пониманием. Беата относилась с большим пониманием ко всему, что делал или чего не делал Джо.

— Понимаешь, музыка — это его жизнь, — часто повторяла она.

Он был гитарист, или бас-гитарист, или барабанщик в какой-то рок-группе, или фольклорном ансамбле, или в биг-бенде. Считала она.

— Понимаешь, он не любит говорить о своей работе. Когда мы вместе, он предпочитает жить только частной жизнью, — поясняла Беата.

Почти все предложения, в которых речь шла о Джо (то есть почти все предложения Беаты), начинались словом: «Понимаешь…» И каждое предложение должно было прояснить тот или иной сомнительный факт, связанный с Джо, таким образом, чтобы извлечь из него нечто положительное для Джо, а значит, и нечто лестное для нее, нечто, свидетельствующее о том, какой он классный парень, или даже о его любви к ней.

Катрин познакомилась с Беатой три года назад в автошколе. Та сидела рядом с ней, не проявляла ни малейшего интереса к занятиям (это понравилось Катрин) и только что заново влюбилась (это понравилось Катрин меньше). Через три часа Катрин уже вполне могла бы сдать теоретический экзамен по Джо. Она знала все о первых трех неделях романа Беаты с ним, все его технические характеристики — тип и модель, грузоподъемность, мощность, недостатки тормозной системы и подвески.

Беата подцепила его в баре. Он завис там после очередного концерта. У него в тот момент были серьезные проблемы с жильем: его тогдашняя любовница выставила его за дверь. Беата завалилась в бар с тремя подругами, две из которых умирали от скуки в законном браке, а третья в гражданском, то есть все трое жаждали приключений. Беата, напротив, искала чего-нибудь «долгоиграющего», необязательно на всю жизнь, но с более отчетливым видом на будущее, чем это было с ее предыдущими мужчинами.

Они уже почти три часа умилялись на Джо, который тихо сидел себе и курил один косяк за другим (чтобы справиться со своей жилищной проблемой). Вот только волосы ему не мешало бы немного подстричь, единодушно решили они. Его кудри слегка запылились, поскольку в своей горестно-согбенной позе он невольно подметал ими пол. С другой стороны, без своей субкультурной палубной швабры на голове он выглядел бы безжалостно скальпированным.

Когда он угостил их текилой, все четыре женских сердца застучали еще громче. А сердце Беаты — громче всех: Джо смотрел только на нее. («Потому что, в отличие от подруг, она жила одна», — подумала Катрин.)

В награду за его сосредоточенность на ней она позволила ему переночевать у нее.

— Понимаешь, Джо выглядит, конечно, немного странно, но он ведь как-никак музыкант, в каком-то смысле художник, — рассказывала Беата Катрин после той ночи. — К тому же он очень чистоплотный, у него даже была с собой зубная щетка…

— Ты что, в первую же ночь с ним переспала? — спросила Катрин.

— Понимаешь, мы, собственно, и не собирались спать вместе, это получилось как-то неожиданно. Джо вообще большой импровизатор, — ответила Беата, хихикая.

Все продолжалось в том же духе около трех лет. Только Беата все реже и реже становилась темой импровизаций Джо. Это была одна из тех односторонних любовных историй, которые отличаются полным отсутствием всякого присутствия, стирающим грань между иллюзией всего и надеждой на многое. Во всяком случае, у Беаты. Потому что Джо как раз и был одним из отсутствующих звеньев.

Среди того немногого, что Беата узнала о Джо, были пять прыжков в сторону.

— Понимаешь, — говорила она Катрин, — он и сам не замечает, как вляпывается в эти истории, просто он — эмоциональная натура. Но для него все эти отношения не имеют никакого значения. Он говорит, что любит только меня…

При этих словах мужество обычно покидало ее, уступая место слезам.

А иногда она говорила:

— Понимаешь, он не рассматривает это как измену, иначе бы он попытался скрыть от меня свои похождения. Но он не делает этого. Потому что любит меня.

В этой версии дело тоже редко обходилось без слез. И у Катрин наконец появлялась возможность сказать:

— Так, может, тебе лучше его бросить?

Бессмысленный вопрос, потому что Беата не «бросала» — «бросали» ее. Поэтому она отвечала уклончиво:

— Что я делаю не так?..

«Все», — думала Катрин и молчала.

В этот раз, в день ризотто с курицей, Джо в последнюю минуту аннулировал обещанный Беате уик-энд по причине внезапных гастролей.

— Он что, узнаёт о своих гастролях за день до выступления? — спросила Катрин.

— Понимаешь… — ответила Беата.

Далее следовали объяснения вроде «творческой натуры», «чокнутого менеджера», «он и сам очень расстроился» и «он так радовался, что мы вместе проведем субботу-воскресенье». Потом Беата плакала, а Катрин ее утешала. Потом Беата падала в объятия подруги и рыдала, а та матерински похлопывала ее по спине и потчевала самой вредной ложью, какую только можно выдумать, утешая подругу:

— Все образуется!

— Ты думаешь?.. — спрашивала Беата уже другим, полным надежды голосом.

— Да, — врала Катрин.

Но это уже не имело значения: Беата чувствовала себя значительно лучше.

Домой Катрин возвращалась в прекрасном настроении. Тающий снег пахнул замоченными кукурузными хлопьями. Воздух был пряным, как мята. Катрин глубоко дышала. У нее было такое чувство, как будто она привела все свои внутренние органы на лечебный массаж. Она радовалась возвращению в свою квартирку, в которой ей не надо было решать никаких партнерских проблем. Ее приятно грела мысль о том, что она ни в кого не влюблена, что ей ни на кого не надо оглядываться и никого не надо ждать. В раковине ее кухни не стояли именно те тарелки и чашки, которые она сама в нее не поставила, потому что ей было лень их туда ставить. В ванной не надо было вспоминать, какая из двух зубных щеток ее — красная или синяя: обе принадлежали ей. В спальне подушка лежала посредине широкой кровати, и ее никто не мог утащить ночью на свою сторону. А свет горел до тех пор, пока она сама — и никто другой — его не выключит.

Спать ей не хотелось. Ее чувство довольства собой возбудило ее. Ей хотелось поделиться этим чувством или хотя бы кому-нибудь сообщить о нем. Она встала, включила компьютер, загрузила почтовую программу, открыла свой мейл-бокс с пятнадцатью адресами — грубый срез ее социального окружения — и отправила всем короткий мейл: «Катрин желает всем спокойной ночи». Потом она опять легла, выключила свет, вспомнила про Беату и Джо и тут же уснула, испытав облегчение от одной только этой мимолетной, даже не додуманной до конца мысли.

Макс обнаружил мейл от Катрин благодаря Курту. Тот в результате едва заметного, совершенно случайного динамического импульса повернулся вокруг собственной оси и хвостом смахнул со стола компьютерную мышь. Не то чтобы он интересовался мышами — просто ему нравился шнур от компьютера. Он без малейшего усилия мог намотать его на ноги и тем самым вызвать полную неподвижность всех конечностей, состояние, ради которого стоило жить.

Макс молча освободил его от пут и осмотрел компьютер, чтобы определить масштаб разрушений. Компьютер, к счастью, работал безукоризненно. Заглянув заодно в мейл-бокс, Макс обнаружил ночное приветствие от Катрин. Было около полуночи. Придя в состояние бодрости и волнения, Макс решил, что нельзя терять ни минуты, нужно немедленно приступать к работе. Сначала, разумеется, тесто. Груши — потом.