Роковые письма

6. СЛУГА ГОСУДАРЕВА ПЕРСТА

Когда-то военные грузчики, сиречь такелажники, трудились на всех без исключения границах Российской империи. Войсковые соединения у границ, а также полки, все еще остававшиеся на Балканском полуострове, после кровопролитных турецких войн постоянно нуждались как в пороховом, огневом и снарядном довольствии, так и в транспорте, обмундировании, продовольствии и еще десятках и сотнях прочих мелких и крупных радостей сурового армейского быта. Все это переправлялось в Восточную Европу по большей части посуху, товарными поездами-литерами.

Однако было одно серьезное и крайне неприятное обстоятельство: на границах империи приходилось все воинские грузы перегружать на другие составы.

— Причина сего одновременно и проста, и на первый взгляд вроде как малосущественна. Однако с некоторых пор уже и малопонятна российскому человеку, — заметил Решетников.

— Есть такое дело, — важно поддакнул Петр Викентьевич. — Поскольку страна наша всегда была исключительной, во всяком случае, как нам про то твердят охранители нашего так называемого патриархального жизненного уклада…

— Да ну тебя, Петенька, в самом деле! — протестующее замахала на него полною рукой с массивным рубиновым перстнем Анна Григорьевна. — Вечно ты как усядешься на своего любимого конька, так просто сладу нет! Вот станешь председателем Верховного Синода, тогда уж…

— Свят-свят-свят! Чур, меня, — притворно испугался инженер, и все тут же засмеялись.

— …то и расстояние между рельсами у нас полностью подпадает под эту сомнительную традицию — быть исключительными во всем, — как ни в чем не бывало завершил свою фразу, прерванную супругой на полуслове, Петр Викентьевич. — Оно значительно шире, чем у турок и болгар, немцев и французов, англичан и даже жителей Североамериканских Соединенных Штатов. Словом, шире, нежели во всем ином железнодорожном мире.

— Да, но почему? — хитро улыбнулся капитан, воздавая должное Фросиной стряпне.

— Да все из-за того же — нашего исконно русского упрямства, должно быть, — пожал плечами инженер.

— Отчасти вы правы, Петр Викентьевич, — кивнул Решетников, и всеобщее внимание немедленно обратилось к нему. — Но на самом деле существует немало объяснений этому странному обстоятельству. Однако ж наиболее популярное в народе — фольклорное то бишь, им же, народом, и созданное.

— Ну-ка, ну-ка, послушаем, — заинтересованно обратился к нему хозяин. И все отложили на время вилки с ножами, предвкушая интересную историю.

— Путейское предание гласит, что якобы еще в период строительства первых железнодорожных веток в России инженеры решили спросить государя об одном чрезвычайно важном деле, — начал свой рассказ Владимир Михайлович. — А именно: придерживаться ли общепринятых в Европе стандартов ширины рельсового пути или же немного увеличить.

— Чего ради, спрашивается? — тут же не удержался от критической реплики хозяин.

— И вы совершенно правы, Петр Викентьевич, — заметил капитан. — Предложение это было чисто показного свойства. Скорее из суетного желания лишний раз польстить государю, правителю Третьего Рима, величайшей империи в мире. Дескать, все у нас больше других; потому, может, государь пожелает и рельсы немного расширить?

— Ох уж эти дураки, заставишь молиться, так они беспременно и лоб расшибут, — с чувством сказала маменька.

— Ты права, душа моя, — поддержал ее инженер. — И плоды эдакого головотяпства мы пожинаем по сию пору!

— К превеликому сожалению для нас, железнодорожников, в те времена понятие «больше» практически равнялось «лучше». Хотя времена и нравы меняются!

Капитан деланно развел руками: мол, что поделаешь, не в нашей это армейской власти — гражданские нравы менять.

— Безмерно далекий, скажем уж честно, от инженерных теорий государь российский тем не менее рассуждал трезво. И на верноподданнический вопрос наших с вами коллег, Петр Викентьевич, резонно ответил вопросом же.

В этом месте своего повествования капитан, однако ж, замялся. Чувствуется, искал подходящего слова, да все на ум не приходило.

Хозяин же, кажется, с легкостью угадал суть капитанского затруднения, потому что даже отвернулся, прикрывая рот салфеткою от приступа плохо скрываемого хохота.

А Решетников уже и сам был не рад, что затеял свой рассказ. Нужное слово никак не приходило, хозяин же буквально трясся, еле сдерживаясь от смеха.

— Что же, что ответил им государь? — с живейшим интересом обратилась к Решетникову Маша.

Напрасно капитан глазами отчаянно искал поддержки у хозяина, у того едва ли не слезы катились из глаз. Дочь же и супруга в недоумении переводили взгляды с гостя на мужа и отца, вовсе не понимая, что так заранее развеселило Петра Викентьевича.

Тогда гость решился. Он на миг побледнел, затем покраснел, после чего быстрой и невнятной скороговоркой выпалил:

— Государь сказал: на фига?..

— На кого? — озадаченно переспросила не расслышавшая Анна Григорьевна.

Маша же расхохоталась, и следом за нею дал волю эмоциям и папенька.

Супруга же его удивленно смотрела на гостя, явно ожидая ответа.

— На фиг, — вынужден был повторить бедный капитан, готовый в эту минуту провалиться сквозь землю.

— Как же это? Поясните, капитан! — озадаченно пробормотала Анна Григорьевна, в то время как дочь с супругом буквально давились со смеху.

Что оставалось делать незадачливому гостю? Решетников вздохнул, быстро сложил пальцы и показал хозяйке кукиш. Видимо, для наглядности.

Тут уж наступила действительно немая сцена в духе бессмертного гоголевского «Ревизора».

Анна Григорьевна в замешательстве смотрела на гостя, осмелившегося преподнести ей в собственном доме натуральную дулю! А за столом уже гремели раскаты поистине гомерического хохота, к которому в скором времени присоединились и Фрося, и капитан, да и сама хозяйка.

— А я-то, я-то старая клуша, никак в толк не возьму, про что Владимир Михайлович мне битый час талдычит! — поминутно всплескивала руками хозяйка и вытирала платочком из уголков глаз слезы — так самозабвенно Анна Григорьевна по ее собственному признанию уже давно не смеялась.

Наконец страсти немного улеглись, чему в немалой степени способствовал поданный Фросин суп — французский бульон консоме. Только Маша против всех приличий настойчиво стучала вилкою по столу, требуя окончания истории. Впрочем, до приличий ли тут уж было, коли самой хозяйке припарадно поднесли чуть ли не к самому носу дулю!

— А государь? Что государь-то? — первым делом спросила хозяйка, как только прошли приступы всеобщего смеха, и рассказчик обрел, наконец, способность говорить и изъясняться членораздельно.

— Изрядно, — похохатывал вслед за супругою инженер. — И все же, Владимир Михайлович, как хотите, а Машенька-то с Аннушкой правы! Уж извольте докончить свою историю, милости просим.

— Просим, просим! — теперь уже принялись хором скандировать и хозяева, а Маша так еще и громко зааплодировала.

— Что ж, видит бог, вынуждаем творить за столь хлебосольным столом безобразия и нарушать приличия напропалую, — притворно возвел очи к небу капитан. — Вот что случилось далее.

Таким было брошенное на ходу веское монаршее слово, — а мужчины за столом, конечно же, знали, что капитан весьма сгладил и смягчил действительное царское выражение. Но процитировать дословно слова российского самодержца, произнесенные им в этой истории, Решетникову было никак невозможно. Ибо не все, что вылетает из уст даже самого государя императора, предназначено для нежных дамских ушек!

С тем государь и удалился, занятый, безусловно, гораздо более важными государственными вопросами и интересами, нежели проблемы прокладки будущих кровеносных систем страны. Инженеры же, как это нередко бывает в нашем непонятном отечестве, тут же сочли кратенькое резюме государя не столько вопросом, сколько утверждением. А стало быть — прямым и непосредственным руководством к немедленному действию.

И коль скоро в монаршей фразе содержалась столь же непосредственная ссылка на указательный перст, пусть и сложенный в фигу, но все-таки принадлежащий самому самодержцу, нашей российской гордости, будто бы и было решено инженерами: увеличить межрельсовый интервал именно на это конкретное расстояние.

— А поскольку у нас в России всегда все больше (и, разумеется, «лучше», хотя времена меняются!), расстояние это мало-помалу, в ходе жарких дебатов и инженерных баталий, было увеличено до угрожающих размеров, — иронически посмеиваясь, объявил Решетников. — То есть до размеров фиги! Притом способных покуситься не только на каноны известной всем нам бытовой анатомии, да простят присутствующие здесь дамы мои казарменные вольности, так и на чувство национального самосознания.

Капитан с чувством поднял бокал, и хозяева присоединились к тосту, окропив его отменным шампанским, только что с ледника.

— С тех пор будто бы и повелось строить у нас железные дороги именно такой исключительной ширины меж рельсами, — заключил он. — А все остальное, в том числе и вопросы… эээ… сочленения со стальными магистралями зарубежных стран, было уже только делом техники. И в данном конкретном случае — немудреной техники погрузочно-разгрузочных работ.

— Вот о них-то я и пекусь, — подытожил Решетников свою историю. — Сами мы на себя эту железнодорожную беду взвалили, на собственные плечи водрузили. А теперь сами и расхлебываем. Должен теперь капитан пограничной стражи Решетников производить расчеты: сколько нашего груза войдет в зарубежный товарняк меньшей вместимости. Вагоны-то у них узкие. Оттого и заехал в ваши благословенные края по казенной надобности: подготовить и сопроводить караулами ряд составов…..

Решетников тут же понизил голос, призывая семейство Апраксиных в свидетели: видит Бог, я не шучу, но и особенных тайн своей профессии не выдаю. Все это давно общеизвестно и для специалистов не составит проблемы узнать все досконально.

— За вашу работу, — проникновенно сказала расчувствовавшаяся Анна Григорьевна.

— За службу Отечеству, — кивнул капитан Решетников.

— За веру, царя и Отечество, — зазвенел бокал Петра Викентьевича. — А также преданных и верных слуг государева… перста! Разумеется, указательного!!

Инженер и офицер пограничной стражи дружно расхохотались. Похоже, между ними с первых минут знакомства установились тесная дружба и взаимопонимание.

«За любовь!» — в свою очередь подумала Маша. Но вслух произнесла совсем другое, не столь предосудительное в обществе, наполовину состоявшем из мужчин.

— Ой, а давайте играть в фанты? Нет, правда, давайте, Владимир Михайлович, а?

— Извольте, любезная Мария Петровна, — с готовностью кивнул капитан.

И все общество весело переместилось к шахматному столику, который в России испокон веку почему-то ошибочно именуют «журнальным».