Роза и меч

7

Каролина вынула жемчуг из волос и расчесывала их, пока они не начали блестеть, потом убрала пряди со лба, заколов двумя черепаховыми гребешками. Тихонько мурлыкая себе под нос, она прошлась рукой по баночкам и флакончикам, стоявшим на туалетном столике. Наконец она остановила свой выбор на серебряной коробочке с миндальными отрубями. Отсыпав оттуда немного в одну из позолоченных фарфоровых ракушек, она добавила меда и размешала кашицу маленькой золотой ложечкой из своего несессера. Маленькой губкой смочила лицо и шею теплой водой, а потом осторожно нанесла коричневатую массу. Ежевечерние полчаса перед зеркалом превратились для нее почти в ритуал, даже если она частенько не делала ничего другого, кроме купания рук в лимонном масле. Лишь тогда день завершался и складывался в единое целое.

Она смыла засохшую маску и нанесла на лицо, шею и руки немного смеси, которую изготовляла сама по старинному рецепту бабушки своего отца из миндального масла и пыльцы орхидеи. Потом вынула гребешки из волос, погасила свечи, бросила на пуфик нежно-желтый кружевной пеньюар и нырнула в широкую кровать с балдахином из серебристо-голубой парчи, свисавшей тяжелыми фестонами. Белье из камки приятно холодило ее нагое тело, от чего Каролина всегда испытывала блаженство. Аромат свечей еще стоял в воздухе. В камине тихонько горел огонь, наполняя комнату теплым живым мерцанием. На круглом столике красного дерева возле кровати стояли серебряная вазочка с подтаявшим мороженым и блюдо с фруктами.

Каролина закрыла глаза. Чем больше она узнавала императора, тем все более загадочным казался он ей. Он не был похож на других мужчин, общаясь с ним, она не могла сказать, о чем он в действительности думал. Несколько раз за этот вечер у нее было такое ощущение, что он изучал ее – холодно и рассудочно. Она понимала, что люди могли ненавидеть его, и угадывала, почему женщины любили и все же предавали его.

Звуки из комнат прислуги смолкли. В замке воцарилась тишина. Погруженная в свои мысли, она слушала тихий шепот языков пламени. Скрипнула половица. Каролина выпрямилась и прислушалась, но услышала только потрескивание поленьев в камине. Однако потом она различила звук поворачивающейся дверной ручки. Оклеенная обоями дверь, которую она не заметила раньше, открылась – и в проеме появился император.

Каролина испуганно натянула пуховое одеяло на свое обнаженное тело. В полном замешательстве смотрела она на мужчину в белых облегающих шелковых рейтузах и голубой приталенной бархатной куртке, закрывшего за собой дверь и совершенно непринужденно севшего к ней на кровать.

– Вам всегда надо носить волосы распущенными… – его рука, лаская, прошлась по ее иссиня-черным волосам.

Каролина увернулась от его прикосновения и прижалась к изголовью кровати, ее шея, плечи и ложбинка между грудями обнажились.

Император передвинулся вместе с ней, его руки коснулись ее плеч. Он склонился над ней, у Каролины по спине пробежал озноб. Было совсем тихо. Лишь шорохи догорающего огня наполняли сумеречную комнату – и тихий голос, заклинающий, настойчивый. Его ладони соскользнули с ее плеч и сомкнулись на ее руках, все еще судорожно цеплявшихся за одеяло над грудью. Император попытался ласково, игриво разжать ее пальцы. От его: рук исходила какая-то магическая сила, заставившая ее неожиданно обмякнуть. На лице императора появилась самоуверенная улыбка, улыбка мужчины, привыкшего брать все, что захочется, быстро, с налета, не задавая вопросов. Каролина восприняла эту улыбку как оскорбление, как вызов. Это была улыбка полководца, а не влюбленного. Она очнулась.

– Ваше величество, в качестве кого вы здесь? В качестве императора? Полководца? Пожалуйста, мою накидку.

Император взял в руки пеньюар, лежавший на пуфике рядом с кроватью.

– Дайте мне его – и отвернитесь.

Каролина взяла пеньюар. Император отвернулся, секунду помедлил и молниеносно повернулся снова. Однако Каролина уже лежала, облачив свое стройное тело в переливающийся шелк. Она рассмеялась ему в лицо.

– Вы все же пришли как полководец, как человек стремительных сражений…

– Свои лучшие я выиграл именно так! – Он сел к ней ближе и обнял ее двумя руками.

Каролина не противилась, однако в ее глазах блеснуло: «Эту битву вы еще не выиграли».

Казалось, он опять не слышит ее, а лишь ощущает ее близость.

– Каролина, я люблю вас. С тех самых пор, с Сен-Дизье. Я не смог вас забыть.

Она опять почувствовала силу, исходившую от его голоса, от его рук. Легкий стук в дверь заставил обоих вздрогнуть. Император выпустил Каролину и хотел поспешить к двери, но было уже поздно. В тени дверного проема появился камердинер Наполеона, кативший перед собой прямоугольный столик. Император набросился на него:

– Ты что, знака не можешь подождать? – Слуга отпрянул.

На его лице читались притворная покорность и безграничное любопытство. Пока он подобострастно кланялся и наконец захлопнул за собой дверь, его глаза зафиксировали каждую деталь увиденной сцены.

– Каналья! – Император так наподдал столик ногой, что тот прокатился по всей комнате.

Пламя свечей в серебряном подсвечнике колыхнулось, бокалы и тарелки зазвенели. При виде императорского гнева Каролина не удержалась и засмеялась.

– Ведь он наверняка всего лишь выполнил то, что ему приказало ваше величество, разве не так? – К ней опять вернулась уверенность. – Я бы с удовольствием полюбовалась поближе скатертью-самобранкой. – Она посмотрела снизу вверх на императора. В этот момент он был для нее всего лишь мужчиной – мужчиной, заслуживавшим урока. – Это было задумано, – она показала на приготовленную со знанием дела любовную трапезу, – до или после?

Император опустил глаза.

– Простите, – он сделал шаг и взял ее руки. – Я должен был встретить вас раньше… – Он замолк, казалось, в нем происходила внутренняя борьба, он решал, говорить ли ему дальше. Потом он продолжил: – Кадет Бонапарт не мечтал о славе, а только о любви. Но женщины видели лишь его поношенный сюртук. А потом, потом – только его власть. – Он пристально посмотрел на нее.

Ее глаза мерцали в полумраке, и он подумал, что она могла бы быть всем в его жизни: страстной любовницей, нежной матерью его детей, верной спутницей, блестящей императрицей. Он вдруг понял это с такой четкостью, которая обескуражила и лишила его дара речи, ибо одновременно он понял, что было слишком поздно, что у него уже не осталось времени.

Резко и неожиданно он выпустил ее руки.

– Спокойной ночи – и простите.