Рука в руке

3

Жослин проснулся на рассвете. Мысль о поездке на лошадях взволновала его: ему вспомнилась беззаботная молодость.

Он поднялся с кровати и выглянул в окно: солнце еще не взошло, а рабочие уже трудились в конюшнях. Жослин решил принять холодный душ. Он чувствовал себя молодым. Не помолодевшим, а по-настоящему молодым. Рафаэль еще спала. Жослин удовлетворенно посмотрел на себя в зеркало: седые виски, легкая сеть морщинок вокруг глаз и рта… Но его фигура была такой же стройной и гибкой, как двадцать лет назад.

Вчерашний ужин был долгим и обильным, как принято у испанцев. Виржиль играл на гитаре фламенко и даже пел. Рафаэль задорно танцевала с Руисом и Мигелем. Затем они с Жослином поднялись наверх и занялись любовью, не раздеваясь, опьяневшие от вина и возбужденные приятно проведенным вечером. Жослин был счастлив, что привез девушку к Васкесам: он мог просить ее обо всем, пользуясь впечатлением, которое произвело на нее это необычное место. Улыбаясь своим мыслям, Жослин спустился на кухню, где его уже ждал Виржиль.

— Ты, как всегда, встаешь рано! Выпей кофе, я составлю тебе компанию. Будешь?

Последний вопрос прозвучал риторически, как обычно у Виржиля, за что Жослин его всегда уважал.

— С удовольствием, Виржиль. Здесь я всегда чувствую себя желанным гостем. Мне не терпится познакомиться с миром, о котором рассказывал твой сын.

Виржиль насмешливо пожал плечами.

— Эх, Жослин… Ты же знаешь, что этот малый всегда требует самых диких животных. Он любит чувствовать власть над быками и лошадьми. Дома ему не нужны зрители.

Жослин выпил кофе, поставил чашку на стол, улыбнулся и спросил:

— Ну что, ты все-таки разрешил ему?..

Жослин помнил, каким суровым становился взгляд.

Виржиля каждый раз, когда он слышал о желании сына стать матадором. Но в этот раз его лицо потеряло былую жесткость.

— Ты же знаешь, Жослин, я много раз пытался его отговорить, хотя бы ради Марии. Тяжело видеть страдания матери, прощающейся с сыном перед каждым боем. Но я ничего не могу с этим поделать. Руис делает это не ради денег, как многие горделивые юнцы, желающие получить несколько испанских песо за бой. Мой сын не гонится за славой и социальным положением. Желание быть матадором у него в крови…

— Но ведь он не этого хотел, — вздохнул Жослин.

— Он всегда хотел диких быков и настоящего боя на арене, — продолжил Виржиль. — Он мечтал слышать крики толпы и чувствовать тело разъяренного быка рядом с собой. Он желал пройти этот путь до конца, и это правильно, потому что подобным делом нужно заниматься с полной самоотдачей. Бросив школу, он припер меня к стенке: хочу быть матадором, убивать. И я не смог отговорить его и отправил в школу тореадоров в Мадриде, где он начал выступать в novilladas[4], пропадая каждое лето на юге Испании. В нем как будто даже больше испанской крови, чем у его матери. Затем он прошел церемонию посвящения во взрослые матадоры в Лас Вентасе, куда Мария отказалась ехать.

Виржиль посмотрел на фотографию Руиса над столиком.

— Посмотри на него, Жослин, посмотри. Я не верил, что настанет этот день в Мадриде. Но когда я увидел его там, то был восхищен, насколько он может потрясать публику, насколько он велик и талантлив. Ему так и не удалось уговорить мать смириться с этим. С тех пор он одерживал победы одну за другой, стал знаменит в Мадриде. Ничего страшного пока не произошло, но сколько будет продолжаться такое везение? И вообще, некоторые тореадоры устают уже к двадцати годам, а другие… С этим ничего нельзя поделать…

Жослин покачал головой и ничего не ответил. Он представил драму, к которой была давно готова семья Васкесов. Он почувствовал страх Марии и ее ненависть к быкам-убийцам, которых они сами и выращивали. Руис мог бы продолжить это дело…

— Ну а я, — говорил далее Виржиль, — хожу смотреть бои. Девять раз из десяти мое сердце подпрыгивает при виде этого страшного действа. Но в конце он снова и снова восхищает меня. Я ошеломлен тем, что он делает. Представь себе сына, который заставляет все твое существо содрогаться… Это несравнимо с Мигелем… — Его голос стал хриплым.

— Я понимаю.

Некоторое время оба молчали. В доме стояла тишина, лишь слышно было, как часы пробили полшестого. Жослин выпил кофе, взял булочку и спросил:

— Как обстоит дело с хозяйством? Ты доволен?

Виржиль широко улыбнулся и ответил:

— Я очень доволен тем, как продвигаются дела. Теперь мы занялись выращиванием настоящих боевых быков. Это должно было произойти. Молодые bichos[5] не прошли испытаний. Публика требует настоящих воинов. В воскресенье в Ниме ты увидишь, насколько изменились зрители. Они стали больше знать и больше требовать. Возможно, это к лучшему. Я могу предложить им настоящих, конкурентных быков для lidia[6]. Раньше мы руководствовались пожеланиями известных матадоров, забывая о качестве корриды. Теперь же хотим выводить породистых быков для зрелищного боя.

— Руис согласен с тобой? — поинтересовался Жослин.

— Он принадлежит к новому поколению. Я даже не знаю его мнения на этот счет. В любом случае мы одинаково требовательны к нашим животным. Чтобы стать таким, какой он на арене, он должен был согласиться с этим еще в начале своей карьеры. Думаю, что его не страшат даже самые злые быки из нашего стада.

Жослин зажег сигарету и вытянул ноги. Он долго рассматривал свои блестящие ботинки, которые впервые надел в эту поездку, понимающе переглянулся с Виржилем и спросил:

— Вот оно, счастье?

— Возможно… Но я за него плачу.

Жослин вздохнул. Он давно знал и слишком любил Виржиля, чтобы завидовать ему, но все же добавил:

— Когда я приезжаю к тебе, то словно возвращаюсь домой. Когда ты говоришь о своей семье, детях, быках, чувство грусти не покидает меня…

Жослин порывисто вздохнул:

— Детство осталось далеко, правда?

— Очень далеко.

— Приятно, когда у тебя есть такой сын, как Руис. Чувствуешь, что прожил не зря, верно?

— Да, но у него тяжелая судьба.

В этой фразе не было ни пафоса, ни гордости.

— Сейчас он строит себе дом в Сент-Мари[7]. Мать помогает ему. У него много денег.

— Красивый дом?

Виржиль снова улыбнулся, забыв о печали, и сказал:

— Да уж… Естественно, он совсем не похож на наш: повсюду хрупкая английская мебель, изящные витражи… Я не знаю, откуда он берет все это, но молчу. Я понимаю.

Жослин повернулся к открывшейся двери — на пороге стоял Руис, не решаясь войти.

— Надеюсь, вы меня действительно понимаете? — сказал он отцу вместо приветствия.

— Успокойся, мой мальчик. Я не собирался критиковать твой дом. Я просто рассказывал о нем Жослину.

Руис обнял отца, пожал руку гостю, налил себе кофе и стал возле столика.

— Ты сердишься? — спросил Виржиль. — Подслушивание за дверью не всегда приносит удовольствие.

Руис пожал плечами и отвернулся, чтобы наложить себе на тарелку еду. Мужчины весело переглянулись. Руис приступил к завтраку, сев с другой стороны стола.

— По утрам отец всегда бурчит, — сказал он Жослину.

На нем, как и вчера, были джинсы и мокасины.

— Сегодня ты пойдешь кататься со мной, ты обещал, — добавил Руис.

— А мне можно пойти с вами? — осторожно спросил Виржиль.

— Вы у себя дома. Вам ничего нельзя запретить.

Все трое расхохотались.

— Твоя подруга еще спит? — безразлично спросил Руис.

— Думаю, да.

— Тогда поехали.

Руис быстро доел и уже готов был отправиться, но, помедлив, достал из букета желтую розу и положил ее на тарелку Рафаэль. Этот жест странным образом рассердил Жослина.

Рафаэль отвернулась от слепящего глаза солнца. Она встала и вышла на террасу. Вода в бассейне мерцала бликами. Девушка с наслаждением окунулась в манящую прохладу. Немного поплавав, она вышла из воды и села на краю бассейна. Палящее солнце нещадно жгло кожу; Рафаэль намазалась густым слоем защитного крема и с удовольствием предалась безделью. Обед будет только в два часа дня, когда мужчины вернутся с конной прогулки. Мигель ненадолго составил ей компанию, а затем отправился на работу. В голове девушки не было ни одной мысли, это было счастье…

Рафаэль не понимала, почему она так счастлива… Неужели причиной тому прекрасный пейзаж вокруг и чудесная погода юга Франции? Или, может, все дело в сердечном гостеприимстве семьи Васкесов?.. Возможно, Жослин стал так мил и нежен с нею, собираясь сделать предложение? Или ее опьяняет животный запах стада и цветущих кипарисов и оливковых деревьев? А может, она все еще очарована низким, мягким голосом Виржиля, поющего свои цыганские песни?.. Может, ее поразил молодой тореадор Руис в своем великолепном костюме на арене победы?

Девушка задавала себе вопросы и не находила на них ответа.

— Осторожно, моя дорогая, — услышала она издалека голос Марии. — Вы можете обгореть на таком солнце. Уже поздно идти на рынок, так что придется готовить обед из имеющихся запасов.

— Который час? — поинтересовалась Рафаэль.

— Уже час. Самое пекло. Перейдите в тень, прошу вас.

Мария ласково смотрела на девушку своими восхитительными глазами.

— Ваши глаза будто покрыты шелком и велюром, — сказала девушка. Эта фраза рассмешила хозяйку.

— Интересный комплимент! — сказала она. — Какая искренность… Это хорошо!

Они замолчали, внезапно почувствовав симпатию друг к другу. Мария была рада, что в этом доме, всегда принадлежавшем мужчинам, наконец-то появилась еще одна женщина. Рафаэль пересела к Марии в тень.

— Вы не жалеете, что уехали из Испании? — спросила она.

— Испания? — Мария произнесла это слово с нежностью и осторожностью, и Рафаэль поняла, что задала правильный вопрос. — Конечно, я скучаю по ней! Но Виржиль ни за что не сдвинется с этого места. Он здесь вырос, это земля его предков. И он столького добился здесь. Мы часто бываем в Севилье у нашего старшего сына, Пабло. Также ездим туда за новыми быками; это меня вполне устраивает. Я рада, что могу побыть со своими внуками. У нас есть mayoral — поверенный, который занимается хозяйством в наше отсутствие. Его зовут Жавье, позже вы с ним познакомитесь. Мы полностью доверяем ему. Наверное, я надоела своими разговорами.

— Нет, вовсе нет! Жослин ничего не рассказывал мне о вас, будто скрывал самое дорогое. Я бы хотела знать как можно больше. Расскажите мне, Мария! Во мне бурлит желание все понять. Ваш дом и пейзаж вокруг опьяняют меня, они как картинки из какой-то дивной сказки!

Женщины переглянулись, не скрывая взаимного любопытства. Молчание уже порождало смущение, когда Мария снова заговорила:

— Сегодня вечером вы будете ужинать в летнем доме, в который Виржиль давно хотел повезти Жослина. Он уже два дня говорит мне, что хочет показать его своему старому другу.

Эта мысль развеселила Марию, но она тут же спросила:

— Он вас любит, не так ли?

Рафаэль почувствовала неловкость и замялась.

— Думаю, да, — медленно произнесла она и задумалась.

Ей хотелось сказать что-то особенное, искреннее, то, что помогло бы сблизить ее с этой уважаемой женщиной. Однако чувства, которые вызывал у нее Жослин, могли быть выражены только самыми обычными фразами.

Мария продолжала расспрашивать смущенную девушку:

— А вы любите его? Вам не кажется, что он немного…

Рафаэль вытерла капельки пота на висках и закончила ее фразу:

— .. староват? Как вы думаете, Мария?

Наступило молчание, затем Рафаэль решила продолжить:

— Он очень… очень…

Она еще раз замялась, и тут Мария пришла ей на помощь:

— Да, действительно очень.

Не зная, что еще сказать, хозяйка встала и пошла на кухню отдать приказания служанкам. Рафаэль снова легла на солнце и прикрыла глаза. Ее немного раздражал слепящий свет солнца. В этом году сентябрь выдался жарким, и весь Камарг будто уснул под палящими лучами.

Окна были закрыты еще с вечера, поэтому в комнате сохранилась ночная прохлада. Рафаэль легла в постель и беспокойно уснула, видя во сне скачущих коней и свирепых быков.

Виржиль развернул своего андалузского скакуна и сказал:

— 41-й в прекрасной форме, ты не находишь? Такой воинственный, настоящий trapio[8] своей расы! Мне он нравится, а тебе?

Жослин прикрылся ладонью от солнца и бросил через плечо:

— Да, он великолепен! Действительно нагоняет страху…

Жослин с восхищением смотрел, как Руис направляет своего коня к быку. Жара не давала им пошевелиться в седле. Рубашки намокли от пота.

Они долго искали быков, и Жослин утомился: все тело ныло от усталости, мышцы болели, а сбруя хлестала по бокам. Жослин был отличным наездником, но не мог превзойти в этом Руиса. Юноша с интересом наблюдал за ним издалека и не вмешивался, пока Жослин пытался справиться со своей строптивой лошадью, которая чуть что пускалась вскачь, даже если это была стая пролетающих птиц.

— Она любит потанцевать! — процедил Жослин сквозь зубы Руису, который уже вовсю смеялся.

— Сожми ее крепко ногами, проучи ее, — посоветовал юноша.

Жослин попытался понять, какое именно чувство вызывал в нем Руис, но тут они нашли быков, и пришло время возвращаться домой. Жослин пристроился рядом с Виржилем, наблюдая за старым другом. Руис иногда перебрасывался парой слов с отцом. Все тело Жослина напрягалось каждый раз, когда животное ускоряло шаг. Руис же с ловкостью справлялся со своим скакуном. Несколько ездоков остались далеко позади. Иногда Виржиль и Жослин переглядывались, и их взгляды были полны радости и восхищения Руисом, который с легкостью гнал стадо быков.

Вернувшись домой только к двум часам, они не чувствовали свои тела и передали конюхам лошадей в пене, с выпученными глазами и вздутыми жилами. Как только Жослин ступил на землю, у него закружилась голова. Он с трудом дошел до своей комнаты с одним лишь желанием: свалиться на диван прямо в гостиной.

Руис заметил Рафаэль у бассейна и подошел к ней. Наклонившись, он коснулся ее плеча.

— Опасно спать на солнце, Рафаэль.

Девушка медленно открыла глаза, и первое, что она увидела, были шпоры Руиса со слипшимися клочками шерсти, покрытыми потом и кровью. Затем она подняла взгляд и встретилась с огромными темными глазами Руиса, мерцающими совсем рядом с ее лицом. Она смущенно поднялась и прошептала:

— Мне нужно принять душ…

Юноша повернулся и пошел прочь, а она, проводив его взглядом, снова почувствовала неловкость.

Покончив с буйабес — традиционной рыбной похлебкой, все потянулись к бокалам с вином, и через некоторое время за столом воцарилось всеобщее веселье. Ресторан, куда их привел Виржиль, не относился к числу элегантных туристических мест, так любимых приезжими. Их посадили в крохотную комнатку, и они заняли две ее трети. По своему обыкновению, Мария оделась в яркое платье и надела блестящие украшения из толедского золота. Ее высокий черный шиньон был украшен стразами. Внешний вид хозяйки дома мог бы вызвать смех, не будь она душой компании. Мария постоянно отпускала свои любимые шутки, веселившие всех. Но особое очарование ей придавали эти восхитительные, томные глаза, доставшиеся Руису по наследству и уже завоевавшие сердца стольких женщин от Камарга до Андалусии.

Виржиль говорил громко, и это соответствовало его росту, крепкому телосложению и авторитету. Только Мария могла иногда прервать его, чтобы вставить новую шутку. Мигель тоже много говорил, но его слова не выделялись в общем шуме. Глядя на Мигеля, сложно было поверить, что он является частью этой семьи. Кроме имени, которое ему выбрала Мария, в нем не было ничего испанского. У него были светло-каштановые волосы, по цыганской традиции Васкесов, довольно длинные. Он не отличался ни огромным ростом, как отец, ни изяществом, как его младший брат; в нем также трудно было угадать черты француза или жителя Прованса. Мигель был незаметен в семье, где каждый являлся яркой личностью. Он с презрением относился к безумной смелости Руиса, скучал во время разговоров о быках. Только одна черта вызывала уважение к нему: его постоянная, почти вычурная вежливость. Иногда, при желании, он мог быть интересным, обсуждая как известные книги, так и особенности выращивания быков на ферме его отца.

Пабло, старший из сыновей, в этом году не смог покинуть свое хозяйство в Испании и жену с новорожденным. Жослин сожалел, что Пабло не было с ними в этот вечер. Он был его любимчиком, этот первенец Виржиля, и с самого рождения мальчика Жослин немного завидовал его отцу. Со временем это чувство переросло в настоящую привязанность к ребенку, к которому он проявлял почти отцовскую любовь и внимание. Потом он стал так же заботиться и о новорожденном Мигеле. Почему-то мальчики, подрастая, не напоминали им с Виржилем о приближающейся старости.

Васкесы ни разу не были в Париже, и их встречи происходили только по инициативе Жослина, который хотел снова и снова прочувствовать атмосферу своего детства, сидя за одним столом с давним другом. Руиса он знал меньше других. В последние годы Жослин был чересчур занят работой, потом у него появилась Рафаэль, поэтому он редко бывал в Камарге. Для него Руис оставался все тем же мальчиком пятнадцати лет, безумно влюбленным в лошадей и быков, который был непоседливым учеником в классе, быстро рос и организовал Жослину несколько памятных поездок верхом. Когда он три дня назад увидел его в Арле в костюме тореадора, то почти не узнал. Руис превратился в красивого зрелого мужчину, которым восхищались женщины. В глубине души Жослин почувствовал опасность со стороны Руиса, и эта мысль была ему неприятна.

В этот вечер Виржиль пригласил Жавьера и его очаровательную женушку Альбу. Их веселая компания из восьми человек требовала от хозяйки заведения угощения и танцев. Жослин наблюдал за счастливой Рафаэль, которая наверняка предавалась мечтам стать женой и матерью. Матерью! Ему, в его-то пятьдесят, было уже поздно думать о детях. Когда он думал о Пабло, уже давно ставшем отцом, когда смотрел на Мигеля и особенно на Руиса, то понимал всю несбыточность этого желания. Рафаэль заставила вспомнить его о многих давно забытых вещах и желаниях. Теперь он был готов на любое безрассудство. Наверное, поэтому он взял ее с собой к Виржилю. Ему требовалась поддержка старого друга. Виржиль всегда давал ему мудрые советы, искренне высказывал свое мнение, лишенное предвзятости.

Виржиля всегда веселило, что Жослин зарабатывал деньги на недвижимости. Неужели можно заплатить хотя бы франк за совместное пользование футляром для лыж или пляжным зонтиком?! Однако его не интересовали проблемы человеческой глупости и особенности ведения дел Жослином. Он не придавал этому значения. Его просто расстраивало, что друг работает, чтобы жить, когда он, Виржиль Васкес, живет ради своей работы.

В начале карьеры Виржиль вложил немалый капитал в приобретение чистокровного стада испанских быков, которых он готовил к боям. Затем он стал членом UCTL[9], где особое значение придавалось правильному воспитанию боевого быка. Мария помогала ему, как могла, и он полностью отдался своей страсти, не имея пути назад. К глубочайшему сожалению жены, Виржиль не хотел никуда уезжать из Камарга только потому, что не смог бы жить в другом месте. Он так хорошо знал эти земли, что смог бы вырастить еще не одно поколение чистокровных быков…

— Я ненавижу этого человека! — Неожиданный выкрик Марии во всеобщем веселье заставил Жослина оторваться от своих раздумий.

На секунду все разговоры утихли, и Жослин спросил вполголоса:

— Кого ты имеешь в виду, Мария?

Он произнес ее имя на испанский манер, делая акцент на «и» и оглушая конечное «а», как это всегда делал Виржиль.

— Кого?

Она гневно повернулась к Жослину.

— Нашего поверенного, менеджера, этого паразита!

Она зло заговорила, глядя на Руиса:

— Понимаешь, Жослин, мой мальчик стал звездой в жестоком мире корриды. Рядом с ним всегда должен быть человек, который заботился бы о его безопасности, а не тот, кто выставит его сражаться с кем попало, лишь бы это принесло прибыль.

— Мама, уймись, — мягко попросил ее Руис.

Но Мария хотела высказать наболевшее.

— Ты веселишься! Ты всегда это любил: острые ощущения, аплодисменты, близость опасности. Ладно. Но зачем ты взял на работу того, кто все решает за тебя, зачем? Ваше желание славы и денег скоро убьет меня!

Руис побледнел.

— Но это неправда! Мама, послушай, я…

Мария не дала ему закончить и заставила замолчать, еще больше повысив голос:

— Ты можешь выполнять свою работу и не прислушиваться к тому, что говорит этот нахлебник! Он использует тебя, зная, что ты горд, как павлин! Ты согласишься на что угодно, чтобы стать еще более знаменитым. Ты глуп, как и все твои друзья. Почему бы не попробовать бой с шестью быками? А? Или это скоро будет в программе? Чтобы стать первым, ты согласен убить себя!

Руис встал, чтобы уйти, но Виржиль остановил его, положив руку ему на плечо.

Другой рукой он притянул к себе Марию и погладил ее волосы с неожиданной нежностью.

— Помолчи, Мария, помолчи… Он больше не ребенок, он свободен…

— Но он все еще мой сын! — закричала Мария, последний раз пытаясь возразить, уткнувшись носом в шею мужа.

Руис смотрел на мать. Мигель наклонился к Жослину и сказал:

— Мама думала, что в воскресенье у Руиса последний бой. Но на самом деле он подписал контракт на участие в корриде во время праздников в Севилье через десять дней. Он не хотел говорить ей, потому что знал, как это расстроит ее. Такие разговоры заканчиваются одинаково: она всегда плачет…

Руис окинул брата мимолетным жестким взглядом. Затем он взглянул на Жослина. У юноши был жалкий вид. Жослин натянуто улыбнулся — ему было жалко Руиса.

— Хозяин! — позвал Жослин владельца заведения. — Принесите нам вашего самого лучшего шампанского. Виржиль, выпьем за здоровье твоего младшего сына, за его последние бои, и пусть хранит его Господь!

Мария расхохоталась своим неподражаемым смехом и отодвинулась от мужа.

— Господь щедр! Сколько молитв я вознесла, сколько свечей зажгла за то, чтобы мой сын остался жив! Ты прав, Жослин, давайте выпьем за Руиса и его быков, его поклонниц и за дом, который он строит в Сент-Мари, за всех, кто восхищается им, и за его бедную мать!

Жослин, пораженный прямотой женщины, поднял бокал и, глядя на Марию, сказал:

— За мать!

В эту минуту протянулась нить понимания между Жослином и Марией. Остальным понадобилось чуть больше времени, чтобы понять суть сказанного. Руис, как обычно, слегка прикоснулся губами к напитку. Рафаэль смотрела на всех, чувствуя себя здесь чужой. Руис поднялся, обошел стол и обнял мать. Она ласково улыбнулась ему.

— Выпей хотя бы раз с нами, — сказал Виржиль. — Это не последняя мамина сцена отчаяния.

Руис взял у матери бокал и залпом выпил шампанское.

— Твое мнение никогда не изменится, мама, — сказал он и поставил бокал.

Альба и Жавьер посмотрели на Руиса с таким восхищением, что Жослин вдруг подумал, что только Мария спасает Руиса от звездной болезни, которую может вызвать такое обожание. Продолжая рассматривать сидящих за столом, Жослин остановил свой взгляд на Рафаэль. Она тоже смотрела на Руиса, поддавшись необъяснимому обаянию, которое он излучал. Жослин понял, откуда возникло чувство раздражения по отношению к этому юнцу. У него появилось желание встать и выплеснуть свою злость. Вид Руиса был ему неприятен. Он слишком молод и заносчив, окружен чрезмерной заботой. Он был красив и соблазнителен — полная противоположность стареющему Жослину. Рафаэль преобразилась: от выпитого шампанского ее зеленые глаза возбужденно блестели в отблесках свечей, золотистые кудри падали на разгоряченное лицо. Внезапно Жослину захотелось оказаться с ней наедине, в комнате в Париже. Но нужно было пить до дна за здоровье Марии и Виржиля и радоваться успехам Руиса.

Когда уставшие гости расходились в два часа ночи. Жослин был очень пьян. Шофер Виржиля приехал как раз вовремя. Все расселись внутри «мерседеса», а приехавший на своей машине Руис, пользуясь суматохой, предложил Жослину:

— Можно, Рафаэль поедет со мной? Она мечтает прокатиться с ветерком. Я не пьян. Я всего лишь осушил бокал моей матери.

Однако Руис сказал это вовсе не для того, чтобы получить одобрение Жослина. Он объявил об этой затее ради собственного удовлетворения и осознания своей власти. Юноша усадил Рафаэль в свой новенький «мазерати» и наклонился, чтобы застегнуть ремень безопасности.

— Я не могу похвастаться, что этим вечером я такая же трезвая, как вы, — сказала Рафаэль. — Какая машина! Неужели тореадоры никогда не пьют? — спросила девушка, когда Руис завел мотор.

— Конечно же, пьют. Иногда даже крепкие напитки, чтоб набраться смелости, как вчера, перед тяжелой скачкой…

— Вчера? И смелости хватило до сегодня?

Девушка рассмеялась, а Руис улыбнулся.

— Да нет. Но, по крайней мере, можно хорошо выспаться. Пить перед корридой — это самоубийство.

Выехав на дорогу, они обогнали машину Виржиля и разогнались до ста пятидесяти километров в час.

— Не так быстро, Руис, а то у меня закружится голова! Я правда много выпила. Вечер удался… Мне жаль вашу мать.

— Это я должен перед вами извиниться. За нее и за себя.

Они немного помолчали, вспоминая речь Марии. Под влиянием алкоголя Рафаэль смогла представить себя на ее месте и почувствовать ее страх.

— Мне действительно жаль ее, — прошептала она. — Весь ваш успех зависит от того, насколько вы сможете вызвать у публики страх, который пригвоздит ее к месту и перейдет в восхищение после боя, да?

— Вы мне льстите…

Рафаэль пожала плечами.

— Это выходит само собой. Я слишком много выпила. Мысли путаются в голове.

Она немного помедлила, поерзала на сиденье, приоткрыла окно, вдохнула порыв свежего воздуха и добавила:

— Но я не настолько пьяна, чтобы не спросить у вас, Руис…

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Почему вы сказали Жослину, что я мечтаю прокатиться на вашей машине?

Он сжал руль и не ответил. Девушка выждала несколько минут и добавила:

— Не думаю, что разговор, который вы задумали, понравился бы Жослину…

Руис помолчал и коротко сказал:

— Я знаю.

Они долго молчали. Машина мчалась под звездным небом Прованса, а Рафаэль рассматривала мужественную фигуру Руиса, освещенную светом панели управления. Ничего не приходило ей на ум. Ночь поглотила все мысли.

— Вы не в состоянии выслушать то, что я хотел сказать, — прошептал Руис. — Вы слишком много выпили и не поймете меня…

Рафаэль отвернулась и уставилась в окно, где в свете фар проскакивали мимо диковинные пейзажи обочины дороги. У нее появилось тревожное ощущение, будто она находится на краю пропасти. Все вокруг кружилось. Чувство свободы и неограниченных возможностей охватило девушку. Будь что будет! Темнота и загадочность ночи, размеренный шум мотора, атмосфера близости между ними и совершенно новые, доселе не испытанные ощущения еще больше пьянили Рафаэль. Она снова посмотрела на Руиса. Завтра, при свете дня, все станет на свои места. Но сейчас она была уверена, что встретила его неспроста. Девушка, опершись подбородком о приспущенное стекло автомобиля, жадно глотала свежий воздух в надежде, что тошнота пройдет. Руис молчал, увлеченный бешеной гонкой. Они так ничего и не сказали друг другу до самого дома. Руис высадил ее, и Рафаэль с трудом поднялась в свою комнату, поспешно разделась и шагнула под освежающую струю душа. Выйдя из ванной, она увидела Жослина, который сидел на диване и ждал ее.

— Там есть кофе, если хочешь…

Он показал на поднос на шкафу Рафаэль задумчиво посмотрела на кофе, потом снова на Жослина и решила выпить чашечку.

— Хорошая идея — приготовить кофе. Это ты придумал?

— Нет, Мария.

— Я что, так долго была в душе?

— Мы приехали десять минут назад…

Жослин снял рубашку, растянулся на диване и зажег сигарету.

— Налей мне кофе, пожалуйста, — попросил он Рафаэль, не сводя с нее глаз. Тебе понравился вечер?

— Да, он был восхитителен. Как и все здесь.

Девушка села на кровать. Она была голая и совсем не стеснялась этого.

— Руис вел слишком быстро?

Этот безобидный вопрос вызвал у Рафаэль улыбку.

— О да! Но когда ведешь «мазерати» в его возрасте…

Она нарочно заговорила о шикарных автомобилях, которыми так восхищался Жослин, — французских лимузинах, огромных «мерседесах», восхитительных «мазерати». Потом, меняя тему, спросила;

— Ты любишь Руиса?

Он сделал глоток кофе, раздумывая над ответом, и сказал:

— Я не думаю, что люблю его так же, как Мигеля или Пабло. Он развлекал меня раньше. Сейчас он сильно изменился. Им можно восхищаться так же легко, как и ненавидеть.

— Ненавидеть?

Она широко открыла глаза, требуя объяснения.

— Уверяю тебя, сложно не чувствовать в нем соперника. Только этим вечером можно было все свести к шутке.

— К шутке?

Теперь Рафаэль придиралась к словам. Жослин пожал плечами.

— Коррида и легенда, которая ее окружает… Весь удивительный мир Руиса можно считать одновременно великим и ничтожным, цирком и трагедией. Мне он иногда кажется возвышенным и в то же время смехотворным. Руис смешон, когда он чванится, подобно павлину, но он легко может превзойти любого из тореадоров в силе и ловкости. В нем живет испанский дух фламенко, как говорят здесь. Он опасен, и меня сводит с ума мысль, что ты была с ним наедине.

— Жослин! — Она расхохоталась. — Подумай, Жослин, он же еще ребенок! К тому же я равнодушна к героям…

— Ты уверена?

Он пристально посмотрел на нее, и Рафаэль испугалась, что может себя выдать.

— Чего ты боишься, скажи? — спросила она напрямик.

— Неизбежное восхищение героями, бесконечные разговоры Васкесов о жизни и смерти могут вызвать в тебе чувства… Но это несерьезно. Можно назвать это драматичным, но не серьезным. Танец смерти в ритме пасодобля…

Она спокойно возразила ему:

— Но, Жослин, это ты любишь корриду, не я!

Жослин широко улыбнулся и сказал:

— Да, конечно, но ты тоже обязательно полюбишь ее. Я в этом не сомневаюсь. Эх, коррида!.. Сложно понять ее, живя на берегу Луары. Ты знаешь, мне приходилось проживать месяцы и годы, даже не думая о ней. А потом достаточно было, чтобы кто- нибудь заговорил об Испании, и у меня тут же возникало желание оказаться на арене и услышать хрип разъяренного быка, хруст шпор о песок, возбужденные голоса зрителей…

Рафаэль задумалась, касалось ли все сказанное Руиса? И был ли в этой речи оттенок гнева или жалости?

— Когда я приезжаю к Виржилю, — продолжал Жослин, — я вновь испытываю эти чувства. Время ничего не меняет. Однако мир корриды полон противоречий.

Теперь у нее было впечатление, что он обращается не к ней, а рассуждает сам с собой.

— Представь себе старого тореадора, который, запыхавшись, пытается победить тучного быка на забитой зрителями арене. Это зрелище может вызвать только смех; к тому же музыканты изо всех сил пытаются отвлечь зрителей от происходящего. Что касается быка… Иногда его жалко. Он может быть сильным или слабым, но ты всегда на стороне матадора. И даже если у тебя пропадет желание смотреть корриду вообще, быков для сражений все равно будут продолжать выращивать. И, самое страшное, если произойдет несчастный случай, ты будешь чувствовать вину, потому что представление устроено для тебя, зрителя, и тореадор рискует жизнью, чтобы развлечь тебя. Это ты заставляешь его бороться из последних сил, чтобы оправдать ожидания трибун; это ты никогда не чувствуешь жалости к беспомощному человеку на арене. И знаешь почему? Потому что он обязан выглядеть таким, каким мы хотим его видеть, не смотря на то, чего хочет он сам.

Жослин докурил сигарету и зажег другую.

— Видишь, я противоречу сам себе, путаю тебя. Но коррида поистине восхитительна… Тем лучше, что все относятся к ней по-разному.

Рафаэль с интересом смотрела на Жослина. Он так редко позволял себе выговориться.

— В воскресенье, в Арле… — начала она.

Но он прервал ее:

— Ах да, Арль… В жизни бывают волшебные моменты, потому что некоторые люди способны дать тебе почувствовать вечность. Но затем иллюзия исчезает. Восхитительный маленький Руис способен покорить тебя.

Он продолжал говорить, а Рафаэль думала: «Почему маленький? Это было сказано с пренебрежением».

— Не дай себя обмануть, Рафаэль! Что, ты думаешь, ему нравится, этому Руису? Звук шпаги и нескончаемые рукоплескания? Ему наплевать на то, что нас восхищает в нем. Он научился красиво двигаться и всегда быть лучшим. В остальном…

Он потянулся к Рафаэль.

— У меня нет желания обсуждать с тобой Руиса до утра, а у тебя?

Она вздохнула. Сейчас все было просто. Перед ней сидел Жослин. Он был именно таким мужчиной, как она хотела: влюбленным, готовым на все. Брак и покой — вот что их ожидало. Никакой страсти, никаких крайностей. Покой, о котором всегда мечтала девушка. Новый, изменившийся Жослин, которого она узнала у Васкесов, нравился ей больше. Он немного ревнив, слишком разговорчив, но более молод и горяч. И он рядом с ней.

Она обняла его и придвинулась ближе.

— Лучше давай займемся любовью.

У нее не было особого желания, но Рафаэль знала, что должна успокоить ревнивого Жослина. Он понял настроение девушки, но это не остановило его.

— Рафаэль… — произнес он, зарывшись лицом в ее волосы. — Почему я встретил тебя?

Он опасался, что она заставит его страдать. Но было уже поздно. Он осознал, как ему повезло встретить ее. Рафаэль была подарком судьбы. Понимание этого сделало его еще слабее. Возможно, это женщина его жизни, но она была не для него. А он любил ее.

Тяжелый, длинный день утомил Жослина. Он боялся, что не сможет удовлетворить Рафаэль, и ему пришлось постараться. В конце он не хотел отпускать ее, и они долго лежали, обнявшись, уставшие и сонные.

— Не знаю, Рафаэль, может быть, магия этого вечера заставляет меня произнести то, что я давно хотел сказать тебе… Если тебя не пугают ни совместная жизнь со мной, ни мой возраст, смогла бы ты выйти за меня замуж?

Рафаэль вскочила с кровати, быстро глянула на Жослина и стала нервно ходить по комнате, кутаясь в его рубашку.

— Не стоит говорить о браке в такие вечера после пьянки и секса, ведь… Ох! Жослин, я не знаю, что сказать! Нам хорошо и так. Мне, по крайней мере.

Она слушала себя и не понимала, как может отказываться от предложения, которого ждала несколько месяцев. Речь была не в расчете или плане. Она боялась, что может не захотеть стать частью жизни Жослина. Рафаэль налила себе еще кофе. Он был холодный. Девушка скривилась с отвращением и снова посмотрела на Жослина.

— В понедельник, когда мы вернемся в Париж, давай сходим в то итальянское кафе на площади Сен-Сюльпис, которое мне так нравится, и до того, как мы закажем аперитив, ты скажешь то же самое, хорошо?

Жослин не шевелился, наблюдая, как она суетливо бегает по комнате. Он был обижен.

— Зачем ты убегаешь от меня, детка? Ты боишься этого разговора? Я могу завести его в другой раз. Я… Я просто ожидал другой реакции…

— Я пьяная, Жослин, — жалобно сказала Рафаэль, прислонившись спиной к двери.

— И чужая… Иди ложись, дорогая.

Его голос был все таким же спокойным и добродушным. Он боялся, что этот разговор примет подобный оборот. Теперь же у него было чувство, что что-то новое стало между ними. Его неотступно преследовала мысль о Руисе.

Рафаэль потушила свет и легла рядом с ним. Он чувствовал себя жалко, и от этого ему становилось еще страшнее. Он боялся сделать жест ей навстречу. Она должна решить сама. Несколько минут спустя Рафаэль положила руку на плечо Жослина. Она пыталась сдержать слезы и сердилась на себя за то, что в этот момент видела перед собой лицо Руиса. Его изящные руки, обнимавшие руль, его точеный профиль в лунном свете…

Руис. Желание повторять его имя было так сильно, что девушка вздохнула. Она знала, что Жослин не спит. Он был расстроен и несчастен, потому что она испортила ему прекрасный день и он терпеть не мог, когда им пренебрегали. Ее охватило желание убежать. Набраться смелости и уехать отсюда. Вернуться в Париж. Но как заставить Жослина уехать? Под каким предлогом?

Да! Снова вернуться в рутину обыденной жизни, такой приятной и размеренной. Хранить воспоминание о Руисе, как легкий укол в сердце, что могло быть возможным, но не произошло. Снова окунуться в романтику отношений с Жослином. Снова видеть цель. Забыть Камарг, его окрестности, великолепие этого мира. Не думать, ничего не предпринимать и ни о чем не сожалеть. Но Рафаэль жалела себя, а не Жослина. Быть в объятиях мужчины, которого она любит лишь за то, что он дает ей, заставило ее испытать жалость к самой себе. Однако сейчас лучше было не поддаваться соблазну и не сравнивать Жослина с другими. Рядом с теми студентами, с которыми встречалась девушка, он был просто великолепен, умен и уверен в себе. Тогда не было особой нужды выбирать. Почему бы и сейчас не оставить этого горделивого юнца со своим сомнительным мастерством? К чему метаться? Зачем впадать в крайности?

Жослин повернулся к Рафаэль и обнял ее.

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

По крайней мере, это было правдой. Да, о нем. О них.

— Почему ты ни разу не сказал, что любишь меня? Это более сложно, чем просить моей руки?

— Это сложно… В моем возрасте, детка, я боюсь, что у нас ничего не получится, какое бы будущее нас ни ожидало.

Она тихо прошептала:

— Ты знаешь, все это только от гордости… Жослин рассмеялся, и это было его ошибкой. Рафаэль тут же перестала его жалеть.

— Уже поздно, — сказала она. — Пора спать.

Он ничего не ответил. А она решила больше не корить себя за эту поездку с Руисом и уснула.