Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв

О, Божий мир, что в нем творится!

В нем все животное снобится,

Ебется зверь, ебется скот,

Ебутся птицы всех пород.

Козел ебет свою козу,

Кузнечик пиздит стрекозу,

Свинья под боровом пыхтит,

И на блохе блоха сидит.

Осел ебет свою ослиху,

На крыше дрочит воробей,

И даже скромный муравей

Пихает в жопу муравьиху!

Ебутся все! Ебется гнида,

Ебется бабка Степанида,

Ебется лань, тюлень, олень.

Ебутся все, кому не лень!

Природа женщин сотворила,

Богатство, славу им дала,

Меж ног отверстье прорубила,

Его пиздою назвала.

Пизда — создание природы,

Она же — символ бытия,

Оттуда лезут все народы,

Как будто пчелы из улья.

Пизда! О, жизни наслажденье,

Пизда — вместилище утех!

Пизда — небес благословенье!

Пизде и кланяться не грех.

У женщин всех пизда — игрушка,

Мягка, просторна — хоть куда,

И, как мышиная ловушка,

Для всех открытая всегда.

Повсюду всех она прельщает,

Манит к себе толпы людей,

И бедный хуй по ней летает,

Как по сараю воробей.

Блажен, кто по ночам ебет

И по утрам исправно серет.

Кто регулярно водку пьет

Имеет чин и в Бога верит.

Дом двухэтажный занимая

В родной Москве жила-была

Вдова — купчиха молодая,

Лицом румяна и бела.

Покойный муж ее мужчиной,

Еще не старой был поры.

Но приключилася кончина

Ему от жениной дыры.

На передок все бабы слабы,

Скажу, соврать вам не боясь,

Но уж такой ебливой бабы

Весь свет не видел отродясь!

Покойный муж моей купчихи

Был парень безответный, тихий

И, слушая жены приказ,

Ее еб в сутки десять раз.

Порою ноги чуть волочит,

Хуй не стоит, хоть отруби.

Она ж и знать того не хочет:

Хоть плачь, но все-таки еби!

В подобной каторге едва ли

Протянешь долго. Год прошел,

И бедный муж в тот мир ушел,

Где нет ни ебли, ни печали.

О, жены, верные супругам!

Желая быть вам лучшим другом

Прошу я: хоть по временам

Давайте отдыхать хуям!

Вдова, не в силах пылкость нрава

И женской страсти обуздать,

Пошла налево и направо

И всем, и каждому давать.

Ебли ее и молодые

И старики и пожилые -

Все, кому ебля по нутру,

Во вдовью лазили дыру.

О вы, замужние, о вдовы,

И девы (целки тут не в счет),

Позвольте мне вам наперед

Сказать про еблю два-три слова.

Ебитесь все вы на здоровье,

Отбросив глупый, ложный стыд -

Позвольте лишь одно условье

Поставить, так сказать, на вид:

Ебитесь с толком, аккуратней -

Чем реже ебля, тем приятней,

Но боже вас оборони

От беспорядочной ебни!

От необузданности страсти

Вас ждут и горе, и напасти,

И не насытит вас тогда

Обыкновенная елда.

Три года ебли бесшабашной,

Как сон для вдовушки прошли,

И вот томленье муки страстной,

И грусть на сердце ей легли.

Её уже не занимало,

Чем раньше жизнь была полна,

Кого-то тщетно все искала,

И не могла найти она.

Всех ебарей знакомы лица,

Их ординарные хуи

Приелись ей, и вот вдовица

Грустит и точит слез струи.

И даже в ебле же обычной

Ей угодить никто не мог:

У одного — хуй неприличный,

А у другого — короток.

У третьего — уж тонок очень,

А у четвертого — муде

Похожи на качан капусты

И больно бьются по манде.

То сетует она на яйца —

Не видны, словно у скопца,

То хуй не больше, чем у зайца…

Капризам, словом, нет конца.

Вдова томится молодая,

Вдове не спится — вот беда,

Уж сколько времени, не знаю,

Была в бездействии пизда.

И вот по здравому сужденью

Не видя толку уж ни в ком,

Она к такому заключенью

Пришла раскинувши умом:

"Мелки в наш век пошли людишки —

Хуев уж нет — одни хуишки,

Но нужно мне, иль так иль сяк,

Найти себе большой елдак!

Мужчина нужен мне с елдою,

Чтобы когда меня он еб,

Под ним вертелась я юлою,

И чтоб глаза ушли на лоб.

Чтобы дыханье захватило,

Чтоб зуб на зуб не попадал!

Чтоб все на свете я забыла,

Чтоб хуй до сердца доставал."

О вдовы — бляди всего света,

Уж знать, зашла моя планета,

Теперь не ется больше мне

В родной и близкой стороне.

Ни днем, ни ночью нет покоя,

Вдова решила сводню звать.

Мужчину с длинною елдою

Уж та сумеет отыскать.

В Замоскворечье, на Полянке

Стоял домишко в три окна.

Принадлежал тот дом мещанке

Матрене Марковне.

Она Жила без горя и печали,

И эту даму в тех краях

За сваху ловкую считали

Во всех купеческих домах.

Но эта тихенькая жрица,

Преклонных лет уже девица

Свершая брачные дела

Прекрасной своднею слыла.

Иной купчихе — бабе сдобной,

Живущей с мужем-стариком,

Устроит Марковна удобно

Свиданье с ебарем тайком.

Иль по другой какой причине

Жену свою муж не ебет,

Та затоскует по мужчине -

И ей Матрена хуй найдет.

Иная, в праздности тоскуя,

Захочет для забавы хуя,

Матрена снова тут как тут,

Глядишь — бабенку уж ебут!

Порой она входила в сделку:

Иной захочет гастроном

Свой хуй полакомить — и целку

К нему ведет Матрена в дом.

Матрена все подворье знала,

Умела залечить манду,

Мочой бобровой торговала

И целкой делала пизду.

И вот за этой, всему свету

Известной сводню тайком

Вдова отправила карету

И ждет Матрену за чайком.

Вошедши, сводня поклонилась,

На образа перекрестясь,

Хозяйке чинно поклонилась

И так промолвила, садясь:

"Зачем прислала, дорогая?!

Али во мне нужда какая?

Изволь, хоть душу заложу,

А уж тебе я угожу!

Коль хочешь, женишка спроворю,

Иль просто чешется пизда?

Я в этот раз такому горю

Могу помочь, как и всегда.

Без ебли, милая, зачахнешь,

И жизнь вся станет не мила,

Но для тебя я припасла

Такого ебаря, что ахнешь!"

“Спасибо, Марковна, на слове, -

На это молвила вдова, -

Хоть ебарь твой и наготове,

Но пригодится мне едва.

Мне нужен длинный хуй, здоровый,

Не меньше, чем восьмивершковый,

Не дам я малому хую

Посуду пакостить свою!"

Матрена табачку нюхнула,

И, помолчав минуты две,

О чем-то глубоко вздохнула

И так промолвила вдове:

"Трудненько, милая, трудненько,

Такую отыскать елду,

С восьми вершков ты сбавь маленько –

Тогда, быть может, и найду.

Есть у меня тут на примете

Один парнишка. Ей-же-ей,

Не отыскать на белом свете

Такого хуя у людей!

Сама я, грешная, смотрела

Намедни хуй у паренька.

И, увидавши, обомлела -

Как есть пожарная кишка!

У жеребца — и то короче,

Ему не то что баб скоблить,

А — будь то сказано не к ночи! -

Лишь впору им чертей глушить.

Сам парень видный и дородный,

Тебе, красавица, под стать,

Происхожденьем благородный -

Лука Мудищев его звать.

Но вот беда: теперь Лукашка

Сидит без брюк и без сапог -

Все пропил в кабаке, бедняжка,

Как есть до самых до порток."

Вдова в волнении внимала

Рассказам сводни о Луке

И сладость ебли предвкушала

В мечтах о дивном елдаке.

Не в силах побороть волненья,

Она к Матрене подошла

И со слезами умиленья

Ее в объятья привлекла.

"Матрена, сваха дорогая,

Будь для меня ты мать родная:

Луку Мудищева найди

И поскорее приведи!

Дам денег, сколько ты захочешь,

А ты сама уж похлопочешь,

Одеть приличнее Луку

И быть с ним завтра к вечерку".

"Изволь, голубка, беспременно

К нему я завтра же пойду,

Экипирую преотменно,

А вечерком и приведу."

И вот две радужных бумажки

Вдова выносит ей в руке,

И просит сводню без оттяжки

Сходить немедленно к Луке.

Походкой быстрой, семенящей,

Матрена скрылася за дверь,

И вот моя вдова теперь

В мечтах о ебле предстоящей.

В ужасно грязной и холодной

Каморке возле чердака

Жил в вечно пьяный и голодный

Штык-юнкер выгнанный, Лука.

В придачу к бедности безмерной

Лука имел еще беду, -

Величины неимоверной

Семивершковую елду.

Ни молодая, ни старуха,

Ни блядь, ни девка-потаскуха,

Узрев такую благодать

Ему не соглашались дать.

Хотите нет, хотите верьте,

Но про Луку носился слух

Что он елдой своей до смерти

Заеб коров однажды двух.

И с той поры, любви не зная,

Он одиноко в свете жил

И, хуй свой длинный проклиная,

Тоску-печаль в вине топил.

Но тут позвольте отступленье

Мне сделать с этой же строки,

Чтоб дать вам вкратце представленье

О роде-племени Луки.

Весь род Мудищевых был древний,

И предки нашего Луки

Имели вотчины, деревни

И пребольшие елдаки.

Из поколенья в поколенье

Передавались те хуи, -

Как бы отцов благословенье,

Как бы наследие семьи.

Один Мудищев был Порфирий,

При Иоанне службу нес

И, поднимая хуем гири,

Порой смешил царя до слез.

Покорный Грозного веленью,

Елдой своей, без затрудненья

Он раз убил с размаху двух

В опале бывших царских слуг.

И даже он царю наскучил,

И грозный враг его замучил:

К коню за яйца привязал

И прах по полю разметал.

Второй Мудищев звался Саввой -

Картечью шведов угощал,

А после боя под Полтавой

Он хуем пушки прочищал.

Да, славная была картина,

Когда домой он приезжал,

И все три четверти аршина

Своей супруге заправлял.

При матушке Екатерине,

Благодаря своей хуине

Известен был Мудищев Лев,

Красавец, генерал-аншеф.

Вот вам еще один набросок,

Чем славен был наш генерал,

Без всякого смущения в доску

Он хуем гвозди забивал.

За удалые эти штуки

Ему вручала прямо в руки

Крест золотой сама царица,

Решившись с ним совокупиться.

Сказать по правде — дураками

Мудищевы всегда слыли

Зато большими елдаками

Они похвастаться могли.

Но все именья, капиталы,

Спустил Луки распутный дед,

И наш Лукаша, бедный малый,

Был неимущим с детских лет.

Судьбою не был он балуем,

И про него сказал бы я:

Судьба его снабдила хуем,

Не давши больше ни хуя!

Одевши нищего бедняжку,

Карету сводня наняла.

И усадив туда Лукашку

К вдовице еться повезла.

Настал уж вечер дня другого.

Купчиха гостя дорогого

В гостиной с нетерпеньем ждет,

А время медленно идет.

Пред вечерком она подмылась

В пахучей розовой воде,

И смазала на всякий случай

Губной помадой по пизде.

Хотя всякий хуй ей был не страшен,

Но тем не менее, в виду

Такого хуя, как Лукашкин,

Она боялась за пизду.

Был вечер, тихо, люди спали,

На небо выплыла луна,

А вдовьи груди трепетали,

Возбуждена была она.

Но чу! — Звонок! О миг желанный!

Прошла еще минута, две -

И гость явился долгожданный -

Лука Мудищев — ко вдове.

Пред ней стоял, склонившись фасом,

Дородный, видный господин.

И произнес пропитым басом:

"Лука Мудищев, дворянин."

Вид он имел молодцеватый:

Причесан, тщательно побрит,

Одет в костюм щеголеватый,

Не пьян, но водкою разит.

"Ах, очень мило… Я так много

О Вашем слышала…" — вдова

Как бы смушалася немного

Сказать последние слова.

“Да, мог бы смело похвалиться

Природным даром я своим,

Но лучше в деле убедиться,

Чем доверять словам чужим.”

“Мужчин я много повидала,

Скажу вам прямо, милый друг,

Но очень редко испытала

Я радость трепетных минут.

А мне так хочется забыться

В объятьях страстных трепеща,

Кончая, в судорогах биться

Как рыбка на краю пруда.

Мужчины разные бывают,

Есть те, что в страсти забывают

О даме нежной, и любя,

Лишь ублажают все себя.”

“А я, имея с девой дело,

Всегда стараюсь так воткнуть,

Чтоб сердце у неё замлело,

И не могла она вздохнуть.”

Но тут Лука чуть-чуть слукавил,

Он не сказал, не выдал дум,

Что дважды в юности заправил

Свой хуй смертельно девам двум.

“Люблю с протяжкой отъебнуться,

И в перерыве прихлебнуть

Чуток отменного винца,

А там ебать уж до конца.”

И, продолжая в том же смысле,

Усевшись рядышком болтать,

Они одно держали в мыслях —

Скорей бы еблею начинать.

Чтоб не мешать беседе томной,

Нашла Матрена уголок,

Уселась там тихонько, скромно,

И принялась вязать чулок.

И находясь вблизи с Лукою,

Не в силах снесть сердечных мук,

Полезла вдовушка рукою

В карман его широких брюк.

И под ее прикосновеньем

Хуй у Луки воспрянул в миг,

Как храбрый воин пред сраженьем, —

Могуч, и грозен, и велик.

Нащупавши елдак, купчиха,

Мгновенно вспыхнула огнем

И прошептала нежно, тихо,

К нему склонясь: "Лука, пойдем!"

Вошли во спаленку вдовицы,

В углу — кровать и две свечи,

Стоит неполный жбан водицы

И круглый тазик для мочи.

И вот вдова вдвоем с Лукою,

Она и млеет, и дрожит,

И кровь ее бурлит рекою,

И страсть огнем ее палит.

Срывает башмаки и платье,

Рвет в нетерпеньи пышный лиф

И, обе сиськи обнажив,

Зовет Луку в свои объятья.

Мудищев тоже разъярился

И на купчиху устремился

Тряся огромною елдой,

Как смертоносной булавой.

И бросив на кровать с размаху,

Заворотил на ней рубаху,

Ее схватил он поперек,

И хуй всадил ей между ног.

Но тут игра плохая вышла -

Как будто ей всадили дышло!

Купчиха начала кричать

И всех святых на помощь звать.

Она кричит — Лука не слышит,

Она еще сильней орет,

Лука, как мех кузнечный дышит,

И все ебет её, ебет!

Услышав крики эти, сваха

Спустила петлю у чулка,

И шепчет, вся дрожа от страха:

"Ну, знать, заеб ее Лука!"

Но через миг, собравшись с духом,

С чулком и спицами в руках,

Спешит на помощь легким пухом

И к ним вбегает впопыхах.

И что же зрит? Вдова стенает,

От ебли выбившись из сил,

Лука же жопу заголил,

И жертву еть все продолжает.

Матрена, сжалясь над вдовицей,

Спешит помочь такой беде

И ну колоть вязальной спицей

Луке то в жопу, то в муде.

Лука воспрянул львом свирепым,

Матрену на пол повалил

И длинным хуем, точно цепом,

По голове её хватил.

Но тут Матрена изловчилась,

Остатки силы напрягла,

Луке в муде она вцепилась

И напрочь их оторвала.

Взревел Лука и тут старуху

Своей елдой убил, как муху,

Еще с минуту постоял

И сам бездыханный упал.

Наутро там нашли три трупа:

Вдова, разъебана до пупа,

Лука Мудищев без яиц

И сводня, распростершись ниц.

Вот наконец и похороны,

Сбежался весь торговый люд,

Под траурные перезвоны

Три гроба к кладбищу везут

Народу много собралося,

Купцы за гробом чинно шли

И на серебряном подносе

Муде Лукашкины несли.

За ними — медики-студенты,

В халатах белых, без штанов,

Они несли его патенты

От всех московских бардаков.

К Дашковскому, где хоронили,

Стеклася вся почти Москва.

Там панихиду отслужили

И лились горькие слова.

Всех трех их вместе хоронили,

В одну могилу положили.

Лукашин левый глаз глядит -

Почти что вылез из орбит.

Купчиха бледная: страданье

Лежало на ее челе,

Исполнивши свое призванье

Лукашин хуй меж ног белел.

Был труп Матрены онемевший,

С вязальной спицей под рукой,

Хотя с пиздою уцелевшей,

Но все ж с проломанной башкой!

Надгробной речи не сказали,

Но в поминаньях записали

“Умершим в бозе”. Отчего

Не написали ничего.

Когда в могилу опускали

Глазетовый Лукашкин гроб,

Все бляди хором закричали:

"Лукашка, мать твою, уёб!"

“Земля им пухом” лишь пропели

Поминки справили, жалели,

Кто мог Матрену, кто Луку,

Кто бедного купца вдову.

Креста в могилу им не вбили,

А лишь насыпали земли,

И вскоре вообще забыли,

Где три бедняги полегли.

Спустя пять лет соорудили

Часовню в виде елдака.

Над входом надпись водрузили:

"Купчиха, сводня и Лука".