С Новым годом, с новым счастьем!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кэтрин обвела взглядом класс, полный сияющих детских лиц. На улице теплое солнышко заливало светом зеленые игровые площадки, лучи струились сквозь распахнутые окна, и верилось, что зима в этом году вдруг возьмет да и заблудится где-нибудь в другой стране.

Сентябрь всегда был прекрасным временем. Начало нового учебного года, одно-два новых лица, возвращение к работе после долгих летних каникул. Каждый год каникулы маячили перед ней угрожающей тенью – пустые долгие дни, которые надо чем-то заполнить, иначе придет тоска и уныние, – и Кэтрин всегда радовалась возвращению в школу. Школьный класс – надежное убежище. Он защищает ее от дум о событиях, случившихся шесть долгих лет назад. Целых шесть лет! Даже стыдно, что столь давняя история еще вспоминается, мало того, гнетет ее с такой силой, особенно в те периоды, когда свободное время тяжким бременем падает на плечи и работа не держит мысли в узде.

В классе появились две новенькие. Виктория – эта, похоже, за пару часов уже вполне освоилась, тем более что некоторые из детей ей были знакомы и раньше, и Клэр – миниатюрная, темноволосая, с личиком слишком серьезным для ребенка всего лишь пяти лет.

Кэтрин представила их всему классу – там были только девочки – и еще раз внимательно взглянула на темноволосую Клэр. Нужно будет взять этого ребенка под свое крылышко. Среди своих маленьких подопечных она мгновенно вычисляла тех, кому понадобится больше внимания, чем другим. Они были, как правило, самыми тихими – и, если предоставить их самим себе, тут же спрячутся в раковину природной застенчивости.

Эта малышка, думала Кэтрин, уж слишком серьезная, встревоженная, тихая и совершенно выбита из колеи тем фактом, что родной ее язык – французский, и поэтому большая часть веселого щебетанья остальных ей непонятна.

Хорошо еще, что девочка пришла в самом начале программного курса, лишь чуть-чуть отстав от остальных, которые в основной своей массе только недавно освоили азы чтения. Она улыбнулась, машинально поправила пучок на затылке и начала урок.

– Что тебе о ней известно? – спустя неделю спросила Кэтрин в учительской у заведующей приготовительными классами Джейн Рей.

Джейн Рей была живой, небольшого роста женщиной с коротко подстриженными темными волосами и пронзительными черными глазками под стеклами очков. Кэтрин всегда было легко общаться с ней. И ей, и остальным учителям очень нравилось, что им давали полную свободу в работе, позволяя применять любые, даже самые невероятные методы обучения, которые они сами считали наилучшими.

– Не так уж и много, – призналась Джейн. – Она пришла к нам в день открытых дверей на Пасху и ужасно хотела попасть именно в эту школу, не знаю уж, по каким причинам. Я не смогла получить мало-мальски определенной информации о ее семье. Клэр привела молодая женщина – полагаю, ее няня из Франции, которая либо не говорит по-английски, либо – что более вероятно – тщательно скрывает, что все-таки говорит. Девочка до сих пор жила во Франции, где-то недалеко от Парижа, как я поняла. А что?

Кэтрин, нахмурившись, пожала плечами.

– У нее такой вид, как будто она на своих плечиках несет всю тяжесть мира.

– Тебе не стоит так уж беспокоиться по этому поводу, – рассмеялась Джейн, но вдумчивый взгляд ее темных глаз задержался на лице Кэтрин. – Дети привыкают к незнакомой обстановке куда легче, чем думают взрослые. Уже к концу следующей недели Клэр Лодетт начнет у нас осваиваться. Даже языковой барьер ей не помешает. Ты же видела, как общаются дети. В таком возрасте общение – это же сплошные жесты и гримасы! – Обе рассмеялись, а потом Джейн уже серьезно продолжала: – Гораздо хуже, что вечером, когда ты уйдешь из школы, ты унесешь свои тревоги о Клэр с собой, а этого ты делать не должна.

– Ничего подобного! – запротестовала Кэтрин. – Я не стану!

– Скажу тебе начистоту, Кэтрин. Иногда я за тебя волнуюсь.

Наступило короткое молчание. Кэтрин пугало, когда кто-то хотел поговорить с ней начистоту. Она знала, какой видят ее жизнь окружающие.

Спокойной, однообразной, наполненной любимой работой – но без изюминки.

– Ты недовольна моей работой? – Кэтрин сделала вид, что не поняла Джейн.

Та отрицательно покачала головой.

– Конечно же, нет! Мы были в восторге, когда ты снова появилась здесь после шестимесячного отсутствия. Ты превосходный учитель. Ты умеешь поощрять детей, заинтересовывать их учебой – нет, тут мне не в чем тебя упрекнуть. – Она вздохнула. – Ты же понимаешь, о чем я, верно?

– Я счастлива. – Кэтрин опустила глаза на свои руки.

Да, счастлива, повторила она про себя. У меня есть крыша над головой, работа, которая мне нравится, друзья – чего еще желать? Изредка, в минуты оптимизма, она даже пыталась убедить себя, что со временем ей удастся забыть и тот кошмарный случай. Не может же он преследовать ее до конца дней?

Ей нужно быть благодарной за подаренную ей вторую жизнь. Она еще не забыла свои страдания, когда отсчитывала каждый отпущенный ей день, не забыла и то, как от головокружительной эйфории у нее подкосились ноги, когда, вернувшись много лет назад в свой домик, она обнаружила на коврике под дверью то письмо среди рекламных листков и просроченных счетов. Письмо, в котором ее вежливо информировали о происшедшей путанице, учтиво извинялись за допущенную ошибку и радостно уведомляли, что она вполне здорова. Слишком поздно, говорила она себе, но я, конечно же, счастлива, я благодарна и счастлива. Годы шли, а она все продолжала твердить себе эти слова.

– Я, наверное, немножко позанимаюсь с малышкой Клэр дополнительно. Так, пять-десять минут после занятий. Ее забирают не раньше четырех.

– Не сомневаюсь, ей это очень поможет, – с покорным вздохом ответила Джейн, – но все равно ты не должна забывать, что тебе надо жить и своей жизнью.

А есть она у меня? – хотелось спросить Кэтрин. Жизнь, думала она, настоящая жизнь – это что-то особенное, влекущее за собой радость и отчаяние, надежды и мечты, взлеты и падения – все, что и придает земному бытию притягательность.

А ее жизнь, когда она о ней размышляла, представлялась ей гладкой, непотревоженной, зеркальной поверхностью пруда. Кэтрин довольствовалась ею, но Джейн говорила не о том.

– Не забуду, – послушно ответила она, и на этом разговор закончился.

Она стала асом в увиливании от расспросов о своей личной жизни. Она ходила в кино, ужинала иногда в кафе с немногочисленными друзьями, очень много читала, заваливала себя работой, но свои чувства и переживания держала при себе.

Так и кажется, время от времени думала она, что этих опьяняющих шести месяцев не было вовсе. Она сама с трудом верила, что когда-то смогла расправить крылья и воспарить в свободном полете. Но вот ужасающую боль от падения она помнила с такой горестной отчетливостью, как будто это случилось вчера, а не шесть долгих лет назад.

Юность ее прошла. Она без дрожи смотрела в лицо этому факту. Сейчас ей было уже за тридцать, почти тридцать два, и она знала, что судьбой ей уготовано навсегда остаться одной. Но вот об этом она не очень-то любила задумываться. Навсегда… Каким одиночеством веяло от этого слова!

На следующий день она начала заниматься с Клэр дополнительно. За прошедшую неделю она обнаружила, что замкнутость ребенка никак не связана с недостатком сообразительности. Клэр Лодетт оказалась чрезвычайно способным ребенком.

Они устроились рядышком в пустом классе, и лишь с появлением на пороге пожилой дамы Кэтрин осознала, что ее пять-десять минут, намеченные для чтения, превратились в целый час.

В привычку это не войдет, пообещала она себе вечером. Буду стараться сделать как можно больше на уроках, а дополнительно заниматься изредка, пока ее английский не закрепится.

Но в этой девочке таилось что-то загадочно-ранимое, тронувшее такую же ранимую частичку в душе у Кэтрин.

Постепенно, день за днем, неделя за неделей, она начала по крохам узнавать о домашней жизни Клэр и, осуждая собственное любопытство, обнаружила, что все больше и больше интересуется Клэр Лодетт – человечком, а не только Клэр Лодетт – ученицей.

– Мамы у меня нет, а папа постоянно нет дома, – говорила Клэр, ничего не уточняя. – Никаких животных мы не держим. Он не разрешает.

Казалось, девочку все это ни капельки не волновало, но вот Кэтрин встревожилась.

– Он не любит, когда я ему мешаю, – как бы между прочим говорила Клэр, или: – У папа нет на меня времени.

И картина, которая начала складываться в сознании Кэтрин, была настолько тревожной, что она стала подумывать о том, чтобы как-нибудь вечером встретиться с отцом своей ученицы.

Ей-то было до тонкостей известно, сколько вреда может принести ребенку равнодушный родитель. Какие мучения принесло это в детстве ей самой!

– А та дама, что забирает тебя из школы? – мягко спросила Кэтрин. – Она кажется очень милой. Может, это твоя тетя?

– Папа ей платит. – Клэр усердно раскрашивала собственный рисунок – скособочившийся домик с кривыми окнами и целой клумбой непропорционально больших цветов с одной стороны. – Он говорит, что за деньги можно купить все что угодно.

Тем же вечером Кэтрин отправила с малышкой записку – четкую и лаконичную. Она хотела встретиться с отцом Клэр и предпочла сама предложить время, а не оставлять это право за ним. Теперь он будет вынужден либо как-то выкручиваться, чтобы это время отменить, либо все-таки появиться. Кэтрин еще сама точно не знала, что она собирается сказать этому человеку, но решила, что интуиция ее не подведет. В любом случае она, как правило, могла, судя по детям, многое угадать об их родителях.

У агрессивных детей, склонных при любом удобном случае задирать других, обычно оказывались и социально агрессивные родители. Мамы этих детей изводили состояния на наряды и умудрялись втолковывать своим ангелочкам, пусть даже и не облекая свои мысли в слова, что они – хозяева жизни.

Из того, что она сама увидела в Клэр Лодетт, и из того, что собрала по крохам от других, Кэтрин уже составила себе вполне четкое представление о ее отце. Жесткий, резкий, слишком эгоистичный, чтобы заботиться о дочери, одержимый идеей обогащения, к тому же, возможно, пьющий. Она легко могла представить себе, как он врывается в дом с раздраженной гримасой, а его дочь от страха прячется где-нибудь у себя в спальне. У ребенка, который редко смеется, думала она, вспоминая свое собственное молчаливое детство, обычно и нет поводов для смеха.

Встречу она назначила на шесть вечера и уговорила Джейн позволить ей воспользоваться ее кабинетом.

– Сегодня вечером я встречаюсь с твоим папой, – сообщила она Клэр, когда малышка уже собралась уходить домой, и сразу же увидела, как отсутствующий взгляд девочки сменился тревожным.

– Зачем? – нахмурившись и кусая нижнюю губу, взволнованно спросила Клэр. – Вы же не будете говорить обо мне что-то плохое, нет? – Ее голос заметно дрожал, и Кэтрин хрипло выдохнула:

– Ну конечно, нет! – Она сверкнула улыбкой. – О таком умном человечке, как ты? Нет, я просто хочу рассказать ему, каких замечательных успехов ты добилась. Уверена, что ему хочется об этом узнать.

Честно говоря, предполагая сообщить ему, как прекрасно учится его дочь, и одновременно намекнуть, насколько важна родительская поддержка в жизни ребенка, Кэтрин даже специально продумала свой туалет.

Несмотря на теплый день, она надела темно-синий костюм с белоснежной блузкой и причесалась с особой тщательностью, стянув волосы на затылке в гладкий пучок, без единой выбивающейся пряди.

Волосы у нее сильно отросли за последние шесть лет и теперь доставали почти до талии. Придется их скоро подрезать. В ее возрасте длинные волосы немного неуместны. Правда, в свои тридцать один она выглядела совсем юной. Она это знала. Лицо у нее, может, и простоватое, но без единой морщинки на лбу и возле глаз. Друзья уже перестали убеждать ее, что после рождения одного-двух детей морщины не замедлят появиться. Замужество и дети стали запретными темами в разговорах с ней, о них тактично умалчивали, поскольку ни то, ни другое даже не маячило на горизонте.

Без пяти шесть она начала подумывать, не стоит ли встретить его у главного входа. В пять минут седьмого решила, что не стоит, а в десять минут, когда Кэтрин начала уже сомневаться, появится ли он вообще, она подняла голову и увидела его четкий силуэт прямо перед собой, в дверном проеме офиса.

Он был таким, каким она его запомнила. Даже пиджак был перекинут через плечо – точно так же, как много лет назад, когда он зашагал прочь от нее из Риджентс-парка.

От потрясения она приоткрыла рот и приподнялась в кресле, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок. Казалось, что потолок в комнате опустился, а стены сошлись, и от недостатка воздуха голова у нее пошла кругом. Чтобы не упасть, ей пришлось с силой упереться ладонями в столешницу.

– Ты! – Ни на какое другое приветствие она оказалась неспособна. Если он и был потрясен не меньше ее, то быстро оправился и двинулся в ее сторону той же уверенной, грациозной поступью, которую она так хорошо запомнила.

– Кэтрин Льюис, – без улыбки произнес он. Взгляд его остался холодным и отчужденным.

– Я понятия не имела, что ты отец Клэр, – обрела она наконец способность говорить, хотя и была не в силах сказать то, что собиралась.

– Я тоже, – ледяным тоном отозвался он, – ни на секунду не мог себе представить, что та мисс Льюис, о которой не умолкая рассказывает моя дочь, не кто иной, как ты. – Он помолчал и с неприязнью обвел ее взглядом с головы до ног. – Какой ужасный сюрприз для нас обоих.

Воспоминания нахлынули потоком, но эта неприязнь в его глазах помогла ей восстановить хоть какое-то душевное равновесие, и она снова опустилась в кресло, жестом указав ему на кресло напротив, через стол.

Сердце бешено колотилось у нее в груди, как испуганная птичка в силках, пытающаяся вырваться на свободу.

Она собрала несколько рисунков Клэр. Они аккуратной стопкой лежали перед ней на столе, и Кэтрин положила их на ладонь, надеясь, что это напомнит ей о цели сегодняшней встречи, но она кожей ощущала на себе взгляд Доминика, и ей не нужно было сильно напрягаться, чтобы представить, что он о ней думает.

Неужели это та самая девушка, с которой он был знаком много лет назад? Эта стареющая женщина в мрачном костюме, с гладким пучком на затылке? На мгновение от его оценивающего взгляда она потеряла почву под ногами. Но ведь из-за этого она и порвала с ним! Потому что она – из тех женщин, которые его ни за что не привлекут. Скорее вызовут в нем жалость…

– Как бы там ни было, факт остается фактом – я учительница Клэр… – она прокашлялась, – и я пригласила вас, чтобы поговорить о том, как учится ваша дочь.

Значит, он женился. В ее сознании он остался прежним привлекательным холостяком, но, вообще-то говоря, было бы странно, если бы он не женился… Интересно, любил ли он жену? Что с ней случилось? Может, они развелись?

– Я захватила несколько работ Клэр… – она опустила глаза на листочки с детскими рисунками и круглым, неуверенным почерком.

– Ты изменилась.

– Все меняются, – отрезала Кэтрин, но его слова больно ударили ее. – Таков результат прожитых лет.

– Итак, ты стала учительницей. Кто бы мог подумать!

– Все верно. А теперь поговорим о Клэр. Или дать вам еще немного времени, чтобы обсудить меня? Я занятой человек, мистер Дюваль.

– Вот как? И чем же ты занята? Обручального кольца на пальце нет, следовательно, полагаю, ты не замужем.

Она чувствовала себя мышью, с которой играет кот и которая тычется в разные стороны, выискивая, куда бы спрятаться.

– Вот, у меня здесь несколько рисунков вашей дочери. – Она протянула ему пачку, и он принялся просматривать листочки, поворачивая их так и эдак, чтобы понять смысл рисунков. Кэтрин смотрела на его склоненную голову и думала о том, что если она и изменилась, то он – определенно нет. Просто несправедливо, что шесть прошедших лет почти не оставили на нем следа. Его мрачноватое обаяние будоражило ее, как и раньше, и его тело осталось таким же сильным и гибким. Она перевела взгляд на его пальцы – длинные, умные пальцы – и на мгновение закрыла глаза, стараясь прогнать воспоминания об этих пальцах, ласкающих ее.

Он однажды взял ее – и так и не отдал. У нее не было любовников, кроме него, хотя мужчины рядом были. Друзья. Безобидные, добродушные люди, мужья подруг, да еще Дэвид, тоже учитель, но в другой школе. Дэвид тоже был безобидным и добродушным и, дай она ему хоть малейшую надежду, обязательно перевел бы их отношения в более интимный план. Но с тех пор, как Доминик… Это несправедливо, про себя вдруг возмутилась она. У него жизнь шла вперед – он женился, стал отцом чудесного ребенка. А ее жизнь, впервые призналась она самой себе, замерла на месте, как часы без завода.

Его взгляд снова был обращен на нее, сдержанный, настороженный, и она усилием воли вернула себе деловой вид.

– И что я должен об этом сказать? – поинтересовался он, возвращая стопку рисунков на стол и откидываясь в кресле.

– Родители, как правило, в восторге от успехов своих детей, – сообщила ему в ответ Кэтрин намеренно ровным тоном. – Клэр, между прочим, прекрасно освоилась в классе. Она ходила в школу до приезда сюда?

– Нет. – Его тон отнюдь не поощрял продолжения дискуссии на эту тему.

– Понятно. В таком случае она прекрасно усваивает английский. Алфавит знает назубок и, учитывая обстоятельства, довольно бегло читает.

– Учитывая что?

– Учитывая, – ответила Кэтрин, рассерженно вспыхнув, – что это ее первое знакомство со школой.

– Ее мать говорила на двух языках. – Ответ его прозвучал ровно и бесстрастно, без малейшего намека на его подспудные мысли об этой говорившей на двух языках женщине.

– Понятно. – Она запнулась, издерганная его враждебностью, и нервным жестом прикоснулась к безукоризненно тугому пучку на затылке. – Тем не менее я уверена, – продолжила она, – что детям, особенно в возрасте Клэр, очень нужна поддержка и внимание родителей. Я так поняла, что вашей жены здесь сейчас нет?

– А от кого ты выудила подобную информацию? – ледяным голосом отозвался он. – Надеюсь, ты не выспрашивала мою дочь о ее частной жизни? Я не вижу, каким образом учеба Клэр касается ее жизни дома, тем более ты сама мне сказала, что учится она хорошо.

– У нас школа, мистер Дюваль, – не менее ледяным тоном сообщила ему Кэтрин. – Не в наших привычках расспрашивать учеников об их семье. Тем не менее то, что происходит с ребенком дома, сильно отражается на том, что с ним происходит в школе. Клэр очень замкнута и очень взвинченна.

– И ты винишь в этом меня? – Он испепелил ее уничтожающе-презрительным взглядом.

– Я ни в чем вас не виню, – раздраженно возразила она. До сих пор ей не приходилось иметь дело с трудными родителями. Как правило, родители, платившие за образование своих чад, с восторгом внимали рассказам об их успехах. На родительских собраниях они ловили каждое ее слово.

Доминик Дюваль был родителем, не желавшим сотрудничать со школой, и Кэтрин понимала, что его личная неприязнь к ней играет в этом весьма существенную роль, только не знала, насколько большую.

– Давай-ка сразу кое-что проясним, – сказал он, чуть наклонившись вперед. Ощущение его присутствия было настолько подавляющим, что Кэтрин буквально вжалась в спинку кресла. – Ни ты и никто другой не имеет права совать нос в мою личную жизнь. Твое дело – учить мою дочь, и на этом твои обязанности заканчиваются.

– Тот факт, что мы были знакомы, никак не отражается на том, что ты сейчас говоришь? – перебила Кэтрин, выведенная из себя его наглостью. – Будь так добр, постарайся, чтобы неприязнь ко мне не мешала тебе слушать то, что я говорю тебе как учитель твоей дочери.

– Избавь меня от своих учительских нотаций, – процедил он сквозь зубы. – То, что между нами было, – в прошлом. Если бы я не отправил дочь в эту школу, наши дороги вообще никогда бы не пересеклись. Но, к сожалению, они пересеклись, и нам обоим надо с этим смириться. Тем не менее будь добра – не суй свой нос в жизнь моей дочери. – Доминик поднялся.

Он считал разговор законченным, и Кэтрин насупленно закруглилась, отдавая себе отчет в том, что инициатива уплыла из ее рук.

Из кабинета они вышли в зал, где несколько старших учениц занимались танцами. Учительница музыки нетерпеливо била по клавишам, а полдюжины девочек, сосредоточенно хмуря бровки, пытались придать своим движениям хоть какую-то синхронность.

Доминик остановился, заинтересованно посмотрел на эту картину, а потом перевел взгляд на Кэтрин.

– Что заставило тебя бросить рекламный бизнес? – спросил он, засунув руки в карманы и идя дальше. Похоже, он не сомневался, что она побежит следом, но и не особенно волновался, так это или нет.

Его вопрос сначала поставил ее в тупик, и лишь через несколько мгновений она вспомнила, что работа в рекламе была частью мифа, созданного ею на несколько коротких головокружительных месяцев другой жизни.

– Мне нравится работа учителя, – смущенно сказала она. – А что делал ты все эти шесть лет?

Они прошли в вестибюль, где еще несколько девочек уселись по-турецки прямо на полу, ожидая, когда за ними придут. Стена за ними представляла собой одну огромную доску объявлений – со множеством сообщений о школьных мероприятиях и даже выставкой лучших детских рисунков.

Джудит Эванс, одна из коллег Кэтрин, сидела у входной двери, стараясь одним глазком присматривать за девочками и одновременно проверять тетради. Она посмотрела на Кэтрин, потом с интересом перевела взгляд на Доминика.

– Работал, – спокойно отозвался он, открывая дверь.

Кэтрин, поколебавшись, шагнула вслед за ним через порог. Дверь за ними захлопнулась.

– Клэр говорит, что редко тебя видит, – начала она, и он развернулся к ней, устремив на нее полный отвращения взгляд.

– Мне казалось, что с этим покончено, – жестко произнес он.

Кэтрин упрямо вздернула подбородок.

– Да, вы с этим покончили, мистер Дюваль. Вы четко определили, что в жизни Клэр важно, а что – нет. Но это не значит, что я с вами согласилась.

Он обвел ее неспешным взором – сверху вниз, затем снизу вверх – и наконец сказал:

– Там, где дело касается счастья ребенка, последнее слово за тобой, верно? Скажи-ка мне, у тебя самой есть дети?

– Нет, – призналась она тихо, опуская глаза. – Но при чем здесь это? У меня огромный опыт общения с детьми.

– Детей нет, – протянул он с такой иронией, что Кэтрин вспыхнула от злости. – Мужа нет. Что же случилось с обманутым возлюбленным?

Этот вопрос врасплох ее не застал. Она не забыла небылицу о любовнике, которую придумала для Доминика, когда он потребовал назвать причину разрыва.

– Не твое дело, – буркнула она и отвернулась, устремив взгляд вдаль, на игровые площадки, где несколько девочек играли в хоккей.

Раньше ей это не приходило в голову, но сейчас она подумала: как странно, что я окружила себя детьми – детьми, олицетворяющими надежды, мечты, полнокровную, насыщенную жизнь – все, чего у меня нет и не будет.

Узнает ли Доминик Дюваль, насколько успешно он разрушил ее жизнь? Она никогда не простит его за это, хоть и понимает прекрасно, что вина лежит только на ней, поскольку ей – прежде всего! – не следовало с ним встречаться. Во всяком случае, не так, как это сделала она, руководствуясь мотивами, которые в то время казались такими правильными, а в конце привели к краху.

– Неужто великое примирение так и не состоялось? – с сарказмом поинтересовался он, разозлив ее еще больше. – Бедняжка Кэтрин Льюис. Или, может, ты из тех вечно надеющихся женщин, что шагают по дороге жизни, полные оптимизма, и считают, что в конце концов непременно встретят своего суженого, – главное, не сдаваться? – Он рассмеялся грудным, жестоким, презрительным смехом. – Он что, все тянет с выполнением тех обещаний, которые давал, чтобы заставить тебя вернуться? – Улыбка на его губах была холодна как лед.

– Это не имеет значения, – ответила Кэтрин, стараясь, чтобы ответ прозвучал беспечно, но добившись лишь впечатления глухой обороны.

– Но я ведь только пытаюсь разобраться, что к чему. Вполне нормальное человеческое любопытство. Ты меня спросила, чем я занимался эти шесть лет. Что ж, теперь я размышляю о том, чем занималась ты.

– Мне нужно вернуться в школу, – сказала она, отворачиваясь, но его пальцы тут же вцепились ей в руку.

– Зачем? – поинтересовался он, подняв брови. – Парты мыть?

– Ты, может, считаешь мою работу нудной, – огрызнулась Кэтрин, – но она так же важна, как и твоя. Польза от человека в жизни определяется не тем, сколько денег он зарабатывает. И, будь так добр, отпусти мою руку.

– О, Боже, – с довольным видом произнес он. – Надеюсь, мои вопросы тебя не расстроили.

– Вовсе не на это вы надеетесь, мистер Дюваль. И ваши вопросы меня совершенно не расстроили. Они меня разозлили.

Кэтрин очень хотелось, чтобы так оно и было, но на самом деле неожиданное появление в ее жизни единственного мужчины, чей образ она столько лет пыталась стереть из памяти, полностью выбило ее из колеи.

– А ты что, всегда от злости дрожишь? – вежливо поинтересовался он.

– Нет, – холодно процедила она, – не всегда. Наверное, все дело в том, что меньше всего на свете мне хотелось бы встретиться с тобой. Никому не нравится, когда ему напоминают о прошлых ошибках, верно?

Его губы сжались, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не попятиться от него. Она и забыла, какая угроза может от него исходить! Зелень его глаз в такие минуты приобретала устрашающие, ледяные оттенки морских пучин, и едва сдерживаемая, рвущаяся наружу сила напоминала ей, что этого человека злить опасно.

– Особенно если на этих ошибках ничему не научишься, – парировал он со зловещим спокойствием. – Скажи, твой возлюбленный пообещал тебе золотые горы при условии, что ты похоронишь себя в глуши и станешь учительницей? Объясни мне, что может заставить женщину отказаться от жизни, полной удовольствий, в обмен на скуку и покой?

Она, конечно, всегда подозревала, что ее настоящий мир вызовет в нем одно лишь презрение, но сейчас, когда он высказал это вслух, она буквально оцепенела.

– Он хоть этого стоит? Ты должна меня с ним познакомить.

– Мне здесь нравится, – ровным тоном отозвалась она. – И раз уж ты считаешь себя вправе задавать мне столько вопросов о моей личной жизни, то, надеюсь, не станешь возражать, если и я задам парочку о твоей? Сколько ты продержался после нашего разрыва, прежде чем жениться?

– А тебе бы хотелось услышать, что я долго оплакивал гибель наших отношений? – Он громко расхохотался. – Я познакомился с Франсуазой через шесть недель после отъезда из Лондона, а еще через два месяца женился. Ты разочарована?

– И что с ней случилось?

Гнетущее молчание длилось всего несколько секунд, но она успела пожалеть о сказанном. Не спросила ли она со злости о том, что ее и в самом деле не касается? Лучше было ни о чем не спрашивать, лучше было просто повернуться и уйти. Меньше всего на свете ей хотелось обнаружить перед ним всю глубину ее интереса к его жизни, и это после стольких-то лет!

– Девять месяцев назад Франсуаза погибла в катастрофе, – наконец ответил он.

– Мне очень жаль.

– Как великодушно с твоей стороны, – процедил он в ответ.

– Это правда, мне очень жаль! Клэр, должно быть, пришлось нелегко, да и тебе тоже.

Наверное, именно поэтому при упоминании имени его бывшей жены на лице у него отразилась такая горечь? Самую острую боль, Кэтрин это было известно, причиняет убитая в самом расцвете любовь. Она постаралась выбросить из головы пагубную мысль о том, что кольцо, вероятно все еще покоившееся на дне пруда в Риджентс-парке, было той самой ошибкой, которую он исправил.

– Мне кажется бессмысленной прогулка по аллее памяти, а тебе как? – спросил он, и на лице у него снова появилась маска холодного самообладания. – По твоим словам, Клэр учится неплохо. А нашла она общий язык с остальными детьми?

Довольная, что они вернулись на твердую почву, Кэтрин облегченно вздохнула и начала рассказывать об успехах Клэр.

Ей было не привыкать говорить о детях и о школе. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Лишь оказавшись рядом с черным «БМВ», она поняла, что проводила его до самой стоянки. К этому времени она взяла себя в руки и смогла даже поднять на Доминика глаза. При этом ей удалось улыбнуться, что в данных обстоятельствах она посчитала самым настоящим подвигом со своей стороны.

– Когда речь заходит о детях, я частенько забываюсь, – услышала она собственный голос, абсолютно нормальный, голос, каким она обратилась бы к любому родителю, – чуть виноватый, чуть шутливый и глубоко искренний.

– Я вижу. – В его глазах появилось задумчивое выражение, и она неловко поежилась, не понимая, что у него на уме. – Работа учителя тебе явно подходит.

– Я люблю детей, – отозвалась Кэтрин тоном, закрывающим тему. – А почему вы решили переехать сюда, в центральные графства? – перевела она разговор на другое.

Он рывком открыл дверцу машины и остановился.

– Потому что после Лондона Бирмингем больше всего подходит для развития моей компании, – ответил он, и по его тону Кэтрин поняла, что он все еще думает о ней, пытаясь сложить две половинки личности, которые ему открылись в разное время.

– Частичка грандиозного плана покорения мира? – весело поинтересовалась она и в его ответном смехе впервые за эту встречу не услышала металла.

– Нужно же мне чем-то занимать время, – сказал он, не отрывая от ее лица напряженного взгляда, и она непонятно почему вдруг почувствовала реальную угрозу. Ни к чему ей вспоминать о его фатальном обаянии. Это еще опаснее, чем едкая неприязнь.

Она скрестила на груди руки и нервно проговорила:

– Что ж, мне пора возвращаться. Обращайся ко мне, если появятся вопросы насчет учебы Клэр. – Она чуть попятилась от машины. – Скоро миссис Гэлл выйдет на работу после операции аппендицита и будет набирать танцевальную группу. Ты должен был получить письмо из школы.

Он по-прежнему не сводил с нее глаз, и она почувствовала, что снова конфузится и краснеет.

– Вполне возможно. – Он пожал плечами. – Боюсь, я не успеваю следить за всеми этими письмами.

– Мне кажется, ей понравится, – запинаясь, проговорила Кэтрин. – И наверняка пойдет на пользу общение с девочками вне класса.

– Отлично.

– Ну что ж. – Она бодро улыбнулась. – Очень надеюсь, что дела у тебя идут успешно. Может, это и не Лондон, но я уверена, что тебе и наши места понравятся не меньше. – Ничего вежливее она придумать не смогла, хоть и была уверена, что от здешней жизни его мутит. Он не из тех, кто станет наслаждаться покоем деревни. Для этого он слишком неугомонный, слишком городской человек. Интересно, надолго ли он здесь задержится, подумала Кэтрин. Наверное, ровно настолько, чтобы основать филиал, а потом вернется к круговерти и блеску Лондона, Парижа или Нью-Йорка. Бедная Клэр. Не станет ли она одной из тех детей, которых бесконечно таскают по свету, которые нигде не могут пустить корни? Или, быть может, она будет просто одиноким ребенком, которого отсылают в дорогую школу-интернат, потому что бизнес ее отца не оставляет ему времени играть роль родителя.

На обратном пути к школе она услышала рев заводимого двигателя и с трудом поборола соблазн оглянуться.

Он вернулся, думала она, но это вовсе не великое примирение. Слишком много горечи, слишком много невысказанного, слишком много тайн.

Она остановилась, чтобы полюбоваться на игравших в хоккей девочек. Большинство из них она знала еще четырехлетними крохами, она учила их, формировала их ум и характер. Здесь вся ее жизнь, и в ней нет места прошлому.

Она смотрела на мелькающие фигурки, ощущая, как в ней поднимается тоскливое, отчаянное желание – чтобы прошлое не сумело ее догнать.