С Новым годом, с новым счастьем!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Рождественский спектакль прекрасно продвигался. Репетиции приносили уйму радости десяткам малышей, сосредоточенно пытавшихся выучить библейские стихи и псалмы.

До великого события оставалось две недели, и всего лишь три – до Рождества, поэтому вся атмосфера в школе дышала радостным волнением.

Обычно Кэтрин от души наслаждалась всей этой суетой. Ей как сейчас помнились безрадостные рождественские вечера ее детства. Правда, она вместе со всеми участвовала в представлениях, но переполнявшее ее детское желание довести свою роль до совершенства в надежде, что мать хоть на этот раз развеселится и улыбнется ей из зала, превращало для нее этот праздник в муку.

Во время представления она сосредоточенно хмурилась и так старалась, что веселье и непосредственность исчезали, и она понимала, вглядываясь в мамино лицо, что снова потерпела неудачу.

Теперь, став учительницей, она всегда внимательно следила за лицами своих малышей. Все они должны быть счастливы и довольны, потому что праздник и устраивается ради счастья и удовольствия. Какой наградой для нее было видеть их сияющие лица, любоваться фигурками в красных колготках и самодельных шляпках эльфов!..

Но сейчас мысли ее витали далеко от школы.

Доминик Дюваль ее поцеловал. Это случилось несколько недель назад, но она, похоже, не в состоянии забыть об этом. Поцелуй Доминика постоянно всплывал в ее сознании – всего лишь воспоминание, но обладающее разрушительной силой бомбы.

Шесть лет она работала, чтобы заново построить свою жизнь, – и все пошло прахом. Всего одного поцелуя, притом унизительного, лишенного нежности и любви, хватило, чтобы она вихрем умчалась назад в прошлое, в то время, когда для нее не существовало никаких запретов, когда она была трепетной и страстной ученицей в его руках.

Репетиция подходила к концу. Беспорядочная толпа из пятидесяти малышей от четырех до шести лет звонко распевала под решительное бренчание учительницы музыки.

В маленьком зале была ужасная акустика. Даже ангельскому хору пришлось бы нелегко, а уж детские голоса и вовсе терялись, но все учителя, дождавшись конца, принялись с жаром аплодировать. К ним присоединилась и Кэтрин, которая до тех пор была настолько погружена в свои мысли, что очнулась лишь при оглушающих звуках финальных аккордов. Миссис Хейл была поклонницей бравурной игры на пианино. Ее финалы могли бы и мертвого разбудить.

Остаток дня Кэтрин провела, выполняя свои обычные обязанности – только без всякого энтузиазма. К счастью, ни одна из девочек не заметила, ничего странного в ее состоянии. Что, если человечество заблуждается, считая, что дети тонко чувствуют настроение? – думала Кэтрин. Возможно, на самом деле они реагируют лишь на явную демонстрацию чувств – скажем, рыдания, скрежет зубами и заламывание рук?

Интересно, каково это – быть совершенно беззаботной? Кэтрин не могла представить себя даже хотя бы отчасти беззаботной. Чтобы никаких проблем, кроме самых мелких – например, когда покупать индейку и стоит ли приглашать тетушку Дороти на рождественский ужин ради фарисейского успокоения души.

Сама она с опаской и трепетом ожидала приближающееся Рождество.

Все предыдущие годы она обязательно ставила елку – настоящую, – непременно украшала ее, а потом тщательно расписывала свободное время, распределяя его между друзьями.

Но на этот раз к друзьям ее как-то не тянуло, а она понятия не имела, куда приткнуться в Рождество. Ленч с Дэвидом и его матерью, уже превратившийся в приятную привычку, сейчас был под большим вопросом.

Дэвид, сильно смущаясь, сообщил ей, что они с Джек пытаются придумать, как бы им провести праздники вместе. Ему бы хотелось познакомить Джек с мамой, сказал он, но это означало бы остаться в городе, а если они останутся в городе, Джек придется проводить Рождество с Домиником. Эта проблема поглотила его с головой, она волновала его куда больше всех школьных интриг, которые раньше портили ему жизнь и о которых он ей рассказывал с исчерпывающими подробностями. Теперь же, когда бы он с ней ни говорил – что случалось крайне редко, – он отмахивался от ее вопросов о работе с такой небрежностью, как будто отгонял от себя муху.

Так как же ей быть с Рождеством? И как быть с Домиником?

Выйдя в полседьмого из школы, она сосредоточенно нахмурилась и, поплотнее завернувшись в пальто, поспешила к машине.

Погода, как обычно, разрушала радужные надежды большинства британцев свинцовыми тучами и ледяным дождем без единого, хотя бы случайного лучика зимнего солнца. Похоже, снег и солнце остались исключительно на рождественских открытках.

Она налетела на него со всей силы – и отпрянула, машинально сложив губы для извинений, а потом подняла голову и узнала его.

– Ой! – Ничего другого она придумать не смогла. В промозглом мраке Доминик высился над ней туманным силуэтом в черном пальто, приоткрытом на груди так, что был виден край темного костюма.

– Я хотел поговорить с тобой, – произнес он, и Кэтрин заморгала.

– Назначать встречи привычнее в школе, – ответила она и перевела взгляд на менее будоражащий ее вид стоянки, где почти в самом конце была припаркована и ее машина.

– Речь не о Клэр.

– Понятно. – Она прокашлялась, с тоской поглядывая на машину.

– Мы не могли бы где-нибудь перекусить?

– Что? – Она надеялась, что непроницаемо-чернильная темнота вокруг них скрыла от него отразившийся на ее лице ужас.

Ей понадобилось много недель, чтобы увидеть ситуацию в истинном свете, потом еще много недель, чтобы осознать тот факт, что ее по-прежнему тянет к нему; и еще столько же, чтобы смириться с другим фактом: ее чувство к нему – зерно опасное и запретное, которому нельзя позволить прорасти, поскольку оно может заполонить ее жизнь, как плющ заплетает стену.

– Где здесь поблизости можно поесть? – нетерпеливо спросил он. – Где твоя машина?

– Там. – Она неопределенно ткнула в конец стоянки и шагнула в сторону от Доминика. Устойчивые, разумной высоты каблучки ее черных открытых туфель зацокали по дорожке. Доминик бесшумной тенью двигался рядом с ней. – Боюсь… – начала она, не глядя на него, когда вставила ключ в замок дверцы.

– Я поеду за тобой до дома и подожду там.

– Моего дома?

– Не нужно впадать в панику, – с тем же глухим нетерпением прорычал он, – ты будешь в полной безопасности. Я не собираюсь нападать на тебя из-за угла.

– Очень смешно, – натянуто буркнула Кэтрин.

– Поехали.

– Сегодня вечером я занята, – грубо отрезала она.

– Но не сейчас. Я поеду следом.

Он сел в свою машину, завел мотор и подождал, пока она забралась в свою и в полном смятении выехала со стоянки.

О чем он хочет поговорить? Если не о дочери, то о чем? Уж конечно, не о них самих. Эта тема теперь окончательно и бесповоротно закрыта.

Она бросила взгляд в зеркало, увидела его машину, огромную, внушительную, беззвучно следующую за ней, и постаралась подавить дурное предчувствие, сжавшее ей сердце.

Она не хочет видеть его у себя дома, она не хочет с ним ужинать, она не хочет даже смотреть на него. Ее приводили в ужас те ощущения, которые охватывали ее, когда он оказывался рядом: то, что чувство реальности мгновенно покидало ее; то, что он может заметить ее уязвимость.

Но она не в силах остановить его, и ей не оторваться от него в полутемных переулках, да и в любом случае он знает ее адрес.

Совершенно несчастная, она проделала путь до дома, вылезла из машины, изобразив на лице хладнокровие, а потом, когда они были уже в доме, сказала, сбрасывая пальто:

– Тебе ни к чему приглашать меня на ужин. Можешь сказать все, что хотел, прямо сейчас, здесь. Я приготовлю кофе.

– Ужин все же куда культурнее, верно ведь? Пойди переоденься.

Он был сама вежливость, когда обращался к ней, небрежно засунув руки в карманы пальто.

– Ладно, – неохотно совласилась Кэтрин и исчезла в – своей спальне, тщательно, но очень тихо заперев за собой дверь на ключ. Больше она не допустит оскорбительных неожиданностей.

Она приняла душ, переоделась в скромный темно-синий костюм, о котором, как и о любом другом предмете ее гардероба, можно было сказать, что он подчеркнуто не привлекает к себе внимания, и вернулась в гостиную, где Доминик разглядывал книги, беспорядочно расставленные в нишах над камином.

– Я готова, – отрывисто бросила она, и он обернулся к ней.

– А у тебя нет чего-нибудь не столь официального? – поинтересовался он, и Кэтрин по его тону поняла, что ее туалет не привел его в восторг.

– А чем тебе не подходит этот костюм? – парировала она.

– Да нет, я так просто. – Он пожал плечами и направился к двери. – А что случилось со всеми теми вещами, – спросил он, уже положив ладонь на ручку двери, – которые ты носила в Лондоне?

Я рядилась тогда в чужие перья, чуть не вырвалось у нее. Сдержавшись, она лишь коротко произнесла:

– Я их сожгла.

– Сожгла?

– Образно выражаясь.

– Почему? Тебя так подкосил отказ твоего парня?

– Что-то вроде этого, – кивнула она, и Доминик повернул наконец ручку, открыл дверь и пошел к машине.

Она опустилась на место рядом с водительским, покорно ответила на его вопросы о местных ресторанах, но ее знания в этой области ограничивались самыми дешевыми заведениями, и он, как она и ожидала, отверг все ее предложения и поехал в роскошный итальянский ресторан, о котором она только слышала, но где никогда не бывала. Дорогостоящие обеды не укладывались в скромное учительское жалованье. В дни ее рождения Дэвид всегда приглашал ее, но не в рестораны, а в местные бистро, где грохотала музыка, а еда была дешевой и вкусной.

– Для такого места я не одета, – сказала она Доминику, когда их проводили к столику.

– Тебе не стоило сжигать те роскошные тряпки, – коротко ответил он. – Образно выражаясь, разумеется. Никогда не встречал женщину, которая бы добровольно вышвырнула одежду от «кутюр», чтобы накупить полный гардероб костюмов.

– Во всяком случае, среди своих знакомых точно не встречал, – едва слышно буркнула Кэтрин.

Ресторан оказался маленьким, уютным, со свечами и цветами на столиках и официантами, которые, похоже, были дипломированными специалистами по раболепству.

С королевскими почестями их сопроводили к столику в самом углу зала, наполовину скрытому экзотического вида растением в кадке, и Кэтрин, едва устроившись, спросила:

– Так о чем же ты хотел поговорить?

– А куда девалась твоя лондонская подруга? – задал вопрос Доминик и заказал им обоим вино, причем, к ее удивлению, точно вспомнил ее любимый напиток – белое вино с содовой.

– Мы по-прежнему поддерживаем отношения. – Пожав плечами, Кэтрин приподняла за тонкую ножку бокал и принялась крутить его в пальцах.

Почти правда. Они действительно поддерживали отношения, но лишь редкими письмами да рождественскими открытками. Эмма два раза приезжала в гости, но жизнь в провинции приводила ее в уныние, и она часами уговаривала Кэтрин вернуться к развлечениям Лондона.

– Что ж, приятно узнать, что ее не постигла участь твоих дорогих платьев, – сказал Доминик, а Кэтрин бросила на него из-под ресниц утомленный взгляд.

– Думаю, мы здесь не для того, чтобы обсуждать меня. – Нужно немедленно вернуться к более энергичному, живому тону. Он у нее лучше получается.

– А почему это ты так решила?

Официант вручил им меню – невероятных размеров разукрашенные фолианты, у которых был такой вид, как будто там речь шла не о еде, а о мировых проблемах.

– Потому что я – очень скучный предмет для разговора. – Она увлеклась меню и не замечала, что он молчит, до тех пор, пока не подняла на него глаза и не встретилась с его пристальным взглядом.

– Почему ты так думаешь?

– Какая разница? – захваченная врасплох, ответила она вопросом на вопрос. – Я, наверное, выберу язык.

– Твой дружок именно поэтому тебя бросил?

– Я не хочу обсуждать эту тему. Все в прошлом.

– Точно, – ровным, холодным тоном подтвердил он. – В таком случае стоит ли волноваться, – будем мы обсуждать эту тему или нет? Почему ты назвала себя скучной? В Лондоне ты была в себе уверена. И не вела себя так, как будто постоянно удираешь от чего-то.

– Все от чего-нибудь да удирают, – неопределенно бросила она и, когда он недоуменно приподнял брови, с раздражением закончила: – Ты опять за свое, не отступаешься? Ладно, я вовсе не скучная, я потрясающе волнующая – с моим гардеробом, полным костюмов, ранним сном и благоразумной работой! – Она сама прекрасно понимала, что в ее словах звучит горечь, и ненавидела Доминика за то, что он сумел выудить из нее этот запальчивый ответ – особенно после того, как на пути сюда она тридцать пять минут репетировала хладнокровное поведение.

– Так-так-так. – Он откинулся назад и устремил на нее такой немигающее сосредоточенный взгляд, что она запылала от нервозности и отчаянной потребности защититься.

– Я знаю, о чем ты думаешь. – Она сделала паузу, давая ему шанс испытать на ней свои способности психоаналитика, но его упорное молчание заставило ее очертя голову броситься в омут: – На самом деле я вполне уверена в себе.

– Должна быть, – согласился он, – раз выбрала такую работу. Дети способны очень быстро раскусить тех, кто их стесняется.

Ответный смех Кэтрин прозвучал искренне и открыто.

– Я не стала бы это утверждать. В четыре-пять лет их куда больше волнует происходящее вокруг, нежели душевное состояние их учителя. Кроме того, они ужасно доверчивы. Думаю, желание использовать в своих интересах слабости других людей приходит значительно позже.

– Клэр тяжело в школе? – спросил Доминик.

За эти годы она совсем забыла о его способности очень внимательно слушать то, о чем ему говорят.

– Поначалу было тяжело, – ответила Кэтрин и замолчала, пока перед ними торжественно расставляли тарелки с закусками. Потом принялась за еду и продолжала, проглотив очередную порцию языка и овощей: – По-английски она говорит свободно, но первое время не успевала схватывать все, о чем говорили другие девочки. Сейчас же все превосходно. Клэр, конечно, не лидер, но я и не думаю, чтобы она когда-нибудь им стала, верно ведь?

– Верно, – задумчиво отозвался Доминик. – Она всегда была погружена в себя.

– Да. Знаю. И понимаю… – Она запнулась, сообразив, что сказала лишнее, а потом продолжала, сама того не желая, поскольку признание само следовало из предыдущих слов: – Я была точно такой же. Мой отец ушел из дому, когда я была совсем маленькой, а мать… – Кэтрин замолчала. Она никогда никому не рассказывала о матери. Все свои проблемы она прятала глубоко внутри и всегда старалась убедить себя, что все не так уж плохо. Понять, до какой степени ее детство повлияло на нее, она смогла значительно позднее.

– А твоя мать?.. – В его вопросе звучал интерес, но не нажим, и она рискнула:

– Мама возненавидела отца за то, что он нас бросил. Она всегда говорила, что он нас предал. Это, конечно, было правдой, но…

– Она винила тебя?

– Нет.

– Она заставила тебя расплачиваться за его предательство?

– Что-то вроде этого. – Кэтрин нервно засмеялась. – Я же говорила, что я – ужасно скучная тема для разговора.

– Прежде ты никогда не рассказывала мне о своем прошлом, верно?

Кэтрин хладнокровно встретила его взгляд и ответила чистую правду:

– Когда я познакомилась с тобой, у меня не было ни прошлого, ни будущего.

– Расскажи мне, – произнес Доминик с встревожившей ее мягкой настойчивостью.

– Рассказать что?

– Расскажи, что ты скрываешь.

Она опустила глаза. На лбу выступили бисеринки пота. Рассказать? – думала она. Всю правду? Всю сложную, запутанную правду, так дорого ей стоившую? Он сказал, что прошлое теперь не имеет значения, поскольку между ними все кончено, и двум чужим людям, чьи дороги случайно пересеклись, секреты ни к чему, но для нее это было не так. Он, возможно, и сумел вычеркнуть ее из своей жизни, но Кэтрин хватало честности признать, что самой ей подобное не удалось. Бессмысленно размышлять, что именно она испытывает к нему, но уж конечно, не равнодушие. А это единственное чувство, которое помогло бы ей непринужденно и весело сообщить ему обо всем случившемся шесть лет назад.

– Ничего я не скрываю, – не поднимая глаз, сказала она.

– Ты встречалась с нами обоими одновременно? – Острый взгляд его сузившихся глаз противоречил небрежной заинтересованности в голосе. – Ты была от него беременна?

Ошеломленная, Кэтрин вскинула на него глаза, а потом расхохоталась, откинувшись на спинку кресла.

– Объясни мне, в чем соль шутки, – холодно отреагировал Доминик, и ее смех постепенно стих, хоть она и не сразу справилась с нервным хихиканьем.

– Я никогда в жизни не была беременна, – ответила наконец Кэтрин, подумав, что беременность от фиктивного любовника, пожалуй, обеспечила бы ей место в «Книге рекордов Гиннесса». – Это самое нелепое предположение из всех, которые я когда-либо слышала. – (После ее заявления он нахмурился еще сильнее). – Ты не подумывал о том, чтобы начать писать романы?

– Как смешно, Кэтрин, – буркнул он. Но, судя по выражению его лица, она его ни капельки не развеселила.

– Не знаю, почему ты считаешь необходимым докапываться до истины, – уже серьезно сказала она. – Полагаю, это каким-то образом связано с мужской гордостью, но я не собираюсь помогать тебе сложить головоломку до конца. И вообще, интересно: стал бы ты этим заниматься, если бы судьба случайно не столкнула нас снова?

– Незавершенное дело всегда остается с тобой, – ответил он и подал знак официанту, чтобы принесли кофе. Затем склонился к ней: – И потом, мы ведь все-таки встретились, и я не сдамся до тех пор, пока не выясню, что двигало тобою тогда и что двигает тобой сейчас.

Она смотрела на него с испугом.

– Но зачем? Что ты выиграешь?

– Удовлетворение, Кэтрин. – Он вернулся в прежнее положение, и на губах его заиграла улыбка, подтверждавшая, что он слов на ветер не бросает.

Ей стало не по себе. Уж лучше бы он признался, что раскапывать правду его заставляет чистейшее, беспардонное любопытство! Его тон был холодным, обезличенным. В словах слышалось бесстрастное желание все выяснить – точно такое, как, например, желание решить сложную научную проблему.

Он давным-давно потерял к ней всякий интерес, и совершенно очевидно, что сидящая перед ним женщина для него ровно ничего не значит, но его безжалостная логика просто не позволит ему оставить эту задачу нерешенной.

У столика возник официант с обычными вопросами о том, как им понравилась еда. А что, если Кэтрин сейчас поднимется и объявит, что ей нисколько не понравилось? Слетит ли с него маска вежливости и обходительности? Завопит ли он от ужаса, воздев руки к небу? А может, притащит сюда хозяина и потребует объяснить, что было не так?

Вопрос, разумеется, был чистой формальностью. Еда была превосходна, впрочем, даже окажись она несъедобной, Кэтрин все равно воздержалась бы от критики. Слишком она привыкла не привлекать внимания, чтобы вот так добровольно устраивать на людях сцену.

– А почему Клэр так погружена в себя? – неожиданно спросила она, и Доминик ответил не раздумывая, как будто резкая смена темы разговора его нисколько не смутила.

– Полагаю, это результат ее жизни с матерью. Франсуаза была яркой, шумной женщиной. Она стремилась затмить всех вокруг, включая и дочь.

– Потому ты и женился на ней? – осторожно поинтересовалась Кэтрин. – Что она была яркой?

– Я женился на ней потому, что она была беременна.

Он отхлебнул кофе и уставился на нее поверх чашки, как будто развлекался, ожидая ее очередного вопроса. Кэтрин понимала, что он ответит ей, только если захочет, но стоит ей переступить запретную черту, как он резко, холодно и бесповоротно замолчит.

Ее вдруг осенило: не только он ее, но и она его по-настоящему не знала. Те шесть месяцев они плавали в каком-то далеком от всякой реальности облаке наслаждения. Невероятно, что такая короткая связь была насыщена такой мощью и повлекла за собой такие последствия.

– Бедняжка Клэр, – сочувственно проговорила она. Других слов у нее просто не нашлось – Ей хотелось бы расспросить его побольше, узнать что-нибудь о нем самом, но она не вправе была играть в эту игру. Учителя имеют право задавать вопросы только «от и до», а вопросы более личного характера запрещены неписаными этическими правилами. – Ужин подошел к концу, – вместо вопроса произнесла она, – а ты так и не сказал, зачем, собственно, пригласил меня.

– Верно, не сказал. – Он откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и заявил вкрадчивым голосом: – Я хочу узнать, что происходит с моей сестрой.

– С твоей сестрой? – удивленно воззрилась на него. Кэтрин. – Господи, да мне-то откуда знать, что с ней происходит?

– Ты ей, похоже, понравилась. Если бы ей захотелось посекретничать с кем-нибудь, то ты, наверное, сгодилась бы на эту роль.

Потрясающий комплимент, кисло подумала Кэтрин. Ты достаточно скучная, чтобы годиться на роль вечной наперсницы всего населения. Успокаивающая пилюля для окружающих, заменитель аспирина.

– Если бы твоя сестра поделилась со мной своими секретами, то я тем более не смогла бы передать все тебе, разве нет? – парировала она.

– Она сообщила тебе, что за дьявольщина с ней происходит? – спросил он, как будто она и не открывала рта. – Она пристрастилась к ночным вылазкам, что, впрочем, для нее вполне обычно. А вот что совсем необычно, так это то, что я не вижу на горизонте никого из так называемых друзей, с которыми она развлекается.

– А почему тебя так волнуют ее вечерние отлучки? – недоуменно поинтересовалась Кэтрин. – В конце концов, она же не ребенок.

– Судя по происходящему, взрослой ее тоже трудно назвать.

– Может, ты чего-то недопонимаешь?

К их столику заскользил официант со счетом, и, пока Доминик расплачивался, Кэтрин пыталась вычислить, куда могут вести его подозрения, потому что куда-то они точно вели.

– Джек очень смелая, – как будто не было никакой паузы, продолжил он, когда они уже сели в машину. – Слишком смелая, себе во вред.

– Это совсем не плохо, – сказала Кэтрин, вспомнив собственную юность. Будь она тогда посмелее, – возможно, у нее не возникло бы отчаянного желания пуститься во все тяжкие, чтобы жизнь полетела кувырком.

– Кроме того, она невероятно легковерна, – раздался рядом голос Доминика.

– И ты считаешь своей обязанностью удержать ее от соблазнов.

– Я считаю своим долгом сделать все возможное, чтобы она не оказалась в положении, из которого не сможет выпутаться, – отрезал он.

Они подъехали к ее дому, Кэтрин вышла из машины и произнесла, давая понять, что закрывает тему:

– Тем не менее я уверена, что она прекрасно может позаботиться о себе сама. – Она направилась по дорожке к парадной двери и с упавшим сердцем услышала звук захлопнувшейся за ним дверцы машины.

– Она тебе что-нибудь рассказала? – спросил он, входя в дом следом за ней и по-хозяйски располагаясь на диване.

– Ни слова, – искренне ответила Кэтрин. – Ни единого слова. И по-моему, тебе не стоит пускать по ее следу ищеек. Она имеет право на личную жизнь.

– Вас этому учат на курсах повышения квалификации? – с издевкой поинтересовался он.

– Да нет, просто здравый смысл подсказывает. Переусердствуй с опекой – и подопечный рано или поздно взбунтуется, а если позволить ему жить своей жизнью, то он всему научится на собственных ошибках и придет в конце концов к верному решению.

– Жизненная философия доверия, – сквозь зубы процедил Доминик, и Кэтрин тут же встала на дыбы:

– Джек не придет в восторг, если ты начнешь проверять каждый ее шаг. Да неужели ты сам не понимаешь? В жизни есть вещи, которые ты не в силах контролировать.

– Я не позволю ей сделать какую-нибудь глупость, – с ледяным спокойствием отозвался он.

– Не сделает она глупость, – буркнула Кэтрин, не желая продолжать дискуссию. – А если и сделает, ну и что? Значит, это было неизбежно, разве нет?

– Ты, похоже, не понимаешь, – холодно ответил он. – Любая глупость Джек непременно будет очень дорого стоить.

– Ах, вон что. Значит, все дело в деньгах? Тебя ни капельки не волнует, хорошо твоей сестре или плохо. Лишь бы она не влетела тебе в копеечку.

В его ответном взгляде сквозило плохо скрытое раздражение.

– Перестань прикидываться наивной девочкой. Совершенно очевидно, что моя сестра с кем-то встречается, и точно так же очевидно, что этот «кто-то» нежелателен для меня, поскольку она до сих пор не пригласила его в дом.

– Ну да, к тебе на проверку. Если честно, я ее понимаю.

Он злобно взглянул на нее, а потом встал и принялся мерить шагами гостиную.

– Она встречается с этим парнем, Дэвидом? – спросил он наконец, и у Кэтрин перехватило дыхание.

– С чего ты взял?

– А с кем же еще? Поначалу она о нем часто упоминала, а теперь даже не произносит его имени. Вы с ним видитесь?

– Разумеется, – с неловким чувством ответила она. – Да если уж на то пошло, разве Дэвид может быть для нее опасен? Или кто-нибудь другой, такой же открытый и надежный, как он?

– Когда дело касается денег, доверять нельзя никому, – зло сказал Доминик. – Я хочу знать, встречается ли он с моей сестрой.

– Так спроси его, – бросила она, и его лицо потемнело от ярости.

– Я спрашиваю тебя!

– А я не ребенок, чтобы на меня орать! – она сорвалась от злости на крик. – Мы с Дэвидом по-прежнему очень близки. – О Боже, зачем меня во все это втянули? – И он не из тех, кто путается с двумя женщинами одновременно. – Вырванное из контекста, это заявление было правдой. Формально я даже не вру, подумала она.

– Когда это началось?

– Я не намерена это обсуждать. – Она вскочила со своего места и подошла к входной двери. – Благодарю за прекрасный ужин. А сейчас, если не возражаешь, я с тобой распрощаюсь.

Она замерла у двери, а он лениво подошел к ней, привалился к стене и обратил на нее немигающий взгляд.

– Ты уверена, что хорошо знаешь этого своего Дэвида? – медовым голосом протянул он. – При нашей последней встрече он испарился вместе с моей сестрой, громогласно заявив, что вы с ним всего лишь хорошие друзья.

– Это преувеличение, – натянуто отозвалась Кэтрин.

– А может, ты убеждаешь себя, что это преувеличение? Может, ты просто не хочешь признать тот мучительный факт, что твой успех у мужчин оставляет желать лучшего? Полугодовая интрижка со мной много лет назад, причем безрезультатная, поскольку ты все равно ничего не добилась от своего любовника. Сначала испарился он, теперь вот Дэвид. Какое, должно быть, разочарование для тебя!

– Дэвид вовсе не испарился, – огрызнулась она, чувствуя, как краска злости и стыда заливает ее лицо.

– Значит, вы по-прежнему встречаетесь, не так ли? А с моей сестрой он никак не связан?

– Хватит вытаскивать из меня ответы клещами!

– Ну, взгляни же в лицо фактам. Ты его не интересуешь, Кэтрин. Он, наверное, шлялся Бог знает где, прикрываясь именем Джек.

Его голос был холодным, безжалостным, и ей казалось, что она тонет в глубине его глаз, задыхаясь, как выброшенная на сушу рыба.

– Что ты хочешь от меня услышать? – с дрожью в голосе спросила она. – Что все твои слова – правда? Что я – отчаявшаяся женщина, которая закрывает глаза на все, отказываясь поверить, что ее возлюбленный ей изменяет?

– Ты его любишь?

– Ну конечно, я люблю его.

Но не так, как ты думаешь. Я люблю его, как любила бы брата, которого у меня нет. Я люблю его как друга, с которым знакома много лет и который не отказывался выслушать меня; когда мне это было нужно. Да, я люблю его такой любовью. Но я не люблю его как мужчину. Я не люблю его с той сжигающей, мучительной, непреодолимой страстью, которая придает жизни смысл и в то же время способна все перевернуть с ног на голову. Нет, такую любовь я отдала не Дэвиду. Такую любовь я отдала тебе.

Вот и решился вопрос о ее чувствах к Доминику. Она не удивилась. Она любила Доминика шесть лет назад и так и не перестала любить. В глубине души она всегда знала об этом.

Знала с той самой минуты, как Доминик вошел в школьный кабинет и она подняла глаза и увидела лицо, которое шесть долгих лет мучило ее во снах.

Сейчас она отвернулась от него, чувствуя себя глубоко несчастной, но он обхватил ее лицо ладонями. Его глаза метали молнии.

– Перестань лгать самой себе, Кэтрин, – жестко произнес он. – Ты любишь его не больше, чем он тебя.

– А ты вдруг научился читать мысли?

– Ты забываешь, что я тебя знаю.

– Ты только так думаешь. – Она глубоко вздохнула, изо всех сил стараясь, чтобы ее чувства не отразились на лице. Все так сложно, так кошмарно запуталось. И единственный ясный, неизменный факт в этой неразберихе – то, что ее любовь к Доминику Дювалю нисколько не облегчает ее участь. – А как бы ты поступил? Если бы Дэвид в самом деле встречался с твоей сестрой?

– Будет зависеть от того, насколько все серьезно.

Он по-прежнему не отрывал от нее взгляда, и она представления не имела, о чем он думает. В его глазах было что-то жесткое и властное, а в теле какая-то яростная скованность, и все это пугало и будоражило ее. Вздрогнув, она опустила глаза.

– А если бы все было очень серьезно?

– Ты пытаешься мне что-то сказать?

– Я только высказываюсь гипотетически.

– В таком случае, – без тени сомнения ответил он, – высказываясь гипотетически, я приложил бы все силы, чтобы положить этому конец. Я намерен оградить свою сестру от охотников за ее деньгами, а нищий школьный учитель, недовольней своей работой, полностью подходит под это определение. – Он выпрямился и взглянул на нее еще раз, теперь уже с угрозой. – Поэтому, если ты его по каким-то причинам защищаешь, ты просто дура. Если же нет, если ты искренне, веришь, что у вас с ним есть хоть какое-то будущее, тогда ты, дорогая моя Кэтрин, еще большая дура!