С Новым годом, с новым счастьем!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дни постепенно становились короче, а в воздухе чувствовалось приближение холодов.

Кэтрин очень любила осень и зиму. Любила, когда листья меняли цвет с зеленого на желтый, а потом на багряно-красный; любила печальный, холодный пейзаж зимы. Она любила ранние вечера, когда так приятно было вернуться в свой уютный домик и весь вечер провести в гостиной с зашторенными окнами, с хорошей книжкой в руках, прислушиваясь к завыванию ветра.

В гостиной у нее был камин, и она решительно отказывалась сменить его на газовое отопление, несмотря на постоянные советы друзей. Ей нравилось мерцание язычков пламени, нравилась легкая усталость, когда она закладывала в камин поленья.

В конце октября, перед осенними школьными каникулами, она приехала домой, мучительно стараясь воскресить то удовольствие, которое всегда испытывала от предвкушения недели приятного безделья в теплом доме, когда за его стенами холод и мрак.

Так. Она примется за новую книгу; приготовит себе восхитительное спагетти; сварит настоящего кофе, вместо обычной растворимой гадости.

Она вошла в дом и громко объявила в пустоту, что предстоящая неделя каникул будет для нее райским блаженством.

Разве не об этом она всегда мечтала? – подумала Кэтрин. Как же она ненавидела долгие зимние месяцы в юности! Целыми днями приходилось торчать дома, стараясь угодить раздраженной матери, стараясь не маячить у нее перед глазами, хотя надежды остаться незамеченной все равно не было. Но уже много лет она могла делать все, что ее душе угодно, и много лет она наслаждалась роскошью своего уединения, а вот теперь чувство радости куда-то исчезло.

Она остро осознавала дурацкое ощущение, недовольства, неожиданное желание испытать в эту неделю нечто большее, чем просто тишину и покой.

Но вот только – и этот вопрос истерзал ее – что именно?

Она приготовила себе стакан очень сладкого чая, устроилась с ногами на диване и принялась делать краткие пометки для работы после каникул.

Месяц перед Рождеством всегда был в школе хлопотным временем. Прежде всего начиналась подготовка к рождественскому спектаклю – любительскому представлению, в котором с восторгом участвовали все дети и которое сама она обожала. У нее было намечено две экскурсии, одна из них – в местное пожарное депо. Дети наверняка примут ее на ура, им будет казаться, что они не больше не меньше как встретились с самим Пожарным Сэмом.

Она заставила себя приняться за составление плана для рождественского спектакля, хотя всегда занималась этой работой вместе с еще двумя учителями.

Но мысли у нее разбегались. Они вели себя так с тех самых пор, как Доминик Дюваль во второй раз объявился в ее жизни, и, сколько она ни пыталась, ей не удавалось удержать их на привязи.

Она откинулась на спину и уставилась в потолок и опять, уже, наверное, в сотый раз, вспомнила свою последнюю, двухнедельной давности, встречу с ним. Она ворвалась к нему, полная решимости поставить кое-что на свои места, полная решимости объяснить, что ничего к нему не испытывает, что у него нет причин опасаться каких-нибудь глупых – выходок с ее стороны. Однако сейчас, обдумав все спокойно, никак не могла вспомнить, добилась она своей цели или нет.

Ей вспоминались лишь бешеный стук сердца и вихрь эмоций всякий раз, когда он смотрел на нее, вспоминалось ощущение его пальцев, когда он стянул резинку с ее волос.

Чуть слышно вздохнув, она закрыла глаза и снова постаралась понять, что же все-таки это значит, но тут раздался громкий стук в дверь.

Это был Дэвид. Она не виделась с ним довольно давно, правда, он изредка звонил, но разговоры были всегда краткими и им явно недоставало дружеского тепла, присущего их прежним беседам.

– Как я рад, что ты дома, – сказал он. – Я боялся, что ты ушла.

– А где же мне еще быть? – Она рассмеялась и вернулась в прихожую, а он осторожно прикрыл за собой входную дверь. – Я только что заварила чай, – бросила она ему через плечо. – Налить чашечку? Или твой сумасшедший класс приучил тебя к более крепким напиткам?

– Пока еще нет. – Он ухмыльнулся. – Я, поприжал этих тиранов, от которых едва не запил, Да и вообще… – он прошел вслед за ней на кухню и присел у стола, – должен признать, что последнее время они здорово изменились. Представь, они меня, кажется, даже стали слушать.

– Какой ужас! – отозвалась Кэтрин, смеясь над его удивленным тоном. – Как ты только с этим справишься!

Она налила чаю, достала из шкафчика пачку печенья и была приятно удивлена, что там осталось больше, чем она рассчитывала. А потом и сама устроилась напротив Дэвида.

– Ну, давай, – обратилась она к нему, – рассказывай, почему тебя так давно не видно и почему у тебя по телефону такой голос, вроде ты торопишься? Я что, теперь в немилости?

Он опустил печенье в чай, с наслаждением положил его в рот и, прожевав, заявил с несвойственной ему прямотой, что часто встречался с Джек.

– Вот как? – удивленно приподняла брови Кэтрин.

– Она такая упорная, – разулыбался он. – Прямо как собака с любимой костью.

– И как тебе нравится роль кости?

– Если честно, очень нравится.

– Собаки кусаются, Дэвид, – задумчиво произнесла она. – Мне не хотелось бы, чтобы тебя обидели. – Она подняла на него глаза. – То есть она, конечно, хорошая девушка, но пришла из мира, который сильно отличается от твоего. И моего, если уж на то пошло. – Она увидела, как при этих словах складка пролегла между его бровей, и поспешила закончить: – Пойми, я вовсе не хочу тебя пугать. Но мы друзья, а друзья на то и нужны, чтобы говорить нам правду. Мне не хотелось бы думать, что Жаклин Дюваль использует тебя как новую игрушку.

Сейчас она думала не о Жаклин Дюваль. Она думала о Доминике. Но разве они не из одного теста вылеплены? Оба в высшей степени самонадеянные, красивые, оба всю жизнь купались в роскоши. Таким людям свойственно использовать других ради собственного удовольствия.

– Я понимаю, о чем ты.

– Но не согласен.

– Я люблю ее. – Он смотрел Кэтрин прямо в глаза, и на лице у него была написана такая решимость, какой она еще никогда не видела. – Я прекрасно понимаю, что мы не пара, как ты говоришь, но не могу все порвать только из-за этого. Разум подсказывает мне поступить именно так, но сердце говорит совсем другое. Ты понимаешь?

– Нет. Да. Наверное. То есть я бы послушалась разума, но понимаю тебя.

– А почему ты бы послушалась разума? – с любопытством спросил он. – Почему безопасность настолько притягательнее, чем неизвестность?

Да потому, подумала она, что неизвестность способна доставить много боли, потому что сердце потом полностью никогда не излечивается, потому что куда лучше оставаться одним целым, чем расколоться на тысячи кусочков без малейшей надежды собрать их воедино.

– А она как к этому относится? – только и спросила Кэтрин и увидела, как загорелись его глаза, когда он начал рассказывать о Джек.

Она ощутила непривычный толчок, как будто что-то острое повернулось в душе. В это мгновение она сама себе показалась нищим, заглядывающим с улицы в комнату, где столы ломятся от яств, а люди едят вволю, и ей пришлось в душе одернуть себя за смехотворные мысли.

– Все дело в том, – сказал Дэвид с серьезным видом, – что нам нужна твоя помощь.

– Моя помощь?

– Мы хотим уехать на каникулы, и было бы желательно, чтобы ее брат ничего не узнал.

– Почему? – искренне удивилась Кэтрин. – Вы оба совершеннолетние. Не думаю, чтобы он помчался за вами с пистолетом только потому, что вы собрались провести отпуск вместе.

– Наверное, нет, – медленно проговорил Дэвид, – но Джек обожает брата. И знает, о чем он подумает, если до него дойдет, что мы всерьез встречаемся. Он подумает, что я гоняюсь за ее деньгами. – Он произнес это безо всякой обиды, просто констатируя факт. – Я ведь нищий учитель из нищей семьи, а встречаюсь с его сестрой, у которой денег куры не клюют. В данном случае дважды два может и не равняться четырем, но ведь может и равняться, а?

– Так, и что же требуется от меня? – в полной растерянности спросила Кэтрин.

– Да просто не говорить, что мы уехали вместе. Если ты случайно с ним встретишься. Если он случайно спросит. Кэт… – он с умоляющим видом наклонился к ней, – мне нужно время, чтобы понять, настоящее это или нет. Нам обоим нужно. Но у нас ничего не выйдет, если Доминик будет дышать нам в затылок и пытаться разрушить наши отношения еще до того, как они толком начались.

– Понимаю, – неохотно согласилась Кэтрин.

Доминик может быть безжалостным, и, заподозри он хоть на мгновение, что его сестру используют ради ее денег, он тут же пресечет все это немедленно и решительно.

– Но ведь ты мог бы поближе познакомиться с ним, – предложила она. – Узнав тебя, он поймет, что ты не охотник за богатыми невестами.

На физиономии Дэвида отразилось такое упрямство, что Кэтрин пришла в изумление, поскольку до сих пор никогда не видела в нем подобного качества. Он всегда был добродушным, легким в общении и склонным скорее уступать, чем бороться.

– Нам необходимо время, когда мы будем только вдвоем, без Доминика и его подозрений. Я искренне люблю его сестру и чувствую, что это единственный способ для нас к чему-нибудь прийти. Мы оба это чувствуем.

– Рано или поздно он все равно узнает.

– К тому времени мосты будут сожжены. – Ему еще что-то было нужно. Ощущая эту недосказанность, она ждала продолжения. – Мы с тобой давние друзья, – начал он, и Кэтрин сухо взглянула на него.

– Почему мне мерещится на горизонте еще одна просьба?

– Совсем крошечная, – краснея, признал Дэвид. – Не могла бы ты делать вид, что мы с тобой продолжаем встречаться? Нет, нет, нет… – он замахал руками, заранее предупреждая все ее возражения, – сначала послушай. Я не прошу тебя лгать…

– А просто немножко недоговаривать?

– Ну, и, скажем, намекнуть вскользь – если речь зайдет об этом, что маловероятно. Нам это даст возможность разобраться в самих себе, понять, настоящее ли между нами чувство или случайное увлечение.

Его возбужденное, раскрасневшееся лицо дышало искренностью, и Кэтрин против воли кивнула.

– Ладно, но ничего больше, – твердо заявила она. – Врать напрямую я решительно отказываюсь. Если он задаст мне вопрос, встречаешься ли ты с его сестрой, мне придется сказать правду. И меня ничто и никто не заставит сочинять какие-либо алиби.

– Нет, конечно! – В его взгляде отразился ужас, и она не сдержала улыбки.

Все это выглядело для нее глупой игрой, но с другой стороны: когда дело касается любви, здравый смысл исчезает. Здравый смысл – это размеренная, упорядоченная жизнь; здравый смысл – это наслаждение предсказуемостью течения твоих дней. Она опять ощутила в груди тот же болезненный толчок и поскорее отмахнулась от него. Однажды она уже поиграла, как игрушкой, в безрассудную, бездумную страсть и больше не повторит эту ошибку.

К тому же в том, о чем просит Дэвид, особого вреда нет.

Шансы встретиться снова с Домиником Дювалем у нее ничтожно малы, а если даже эта встреча и произойдет, то в официальной обстановке школы, когда единственной темой для беседы будет его дочь.

Она сомневалась, что он, даже при всей своей непредсказуемости, рискнет поднимать вопрос о личной жизни своей сестры в стенах школы.

Как только они решат все для себя, Дэвид убедит Джек рассказать обо всем брату. Уж Кэтрин-то его прекрасно знает. В том числе и то, что Дэвид не станет гоняться за женщиной ради денег.

Каникулы Кэтрин вошли в свое обычное спокойное русло – с походами по магазинам и дружескими встречами, заканчивавшимися, как правило, спорами о работе, поскольку большинство ее друзей были из того же школьного круга, – как вдруг в середине недели, в самом начале вечера телефонный звонок нарушил это плавное течение.

Она как раз вымыла голову и собиралась было съездить в магазин, купить что-нибудь на ужин, и почему-то решила, что звонит Дэвид. Наверное, она оказалась неправа в своей мудрой характеристике, и он выкинул что-то совершенно неожиданное, и теперь ему нужна помощь.

Это был не Дэвид. Это был Доминик. Она мгновенно узнала его голос и, несмотря на то, что разговаривала с ним всего лишь по телефону, машинально потуже затянула пояс на халате и окинула всю комнату подозрительным взглядом, как будто ожидала, что он неслышно материализуется из ниоткуда.

– Рад, что ты дома, – произнес он, полностью пренебрегая всяческими вежливыми прелюдиями. – Джек нигде нет. Испарилась куда-то на неделю и не оставила даже адреса. Ты, видимо, не в курсе, куда она отправилась?

– Нет.

Она уже собиралась с духом, готовясь к продолжению расспросов, но он внезапно сменил тему, сказав вместо этого:

– Ну, ладно, все равно. Ты сойдешь: Клэр приболела. У нее что-то с желудком, и воспитательница сказала, что ей нужно побыть дома. Джек нет, Лизы тоже, да и в любом случае Клэр в ее обязанности не входит. Лиза слишком стара.

– А я при чем? – спросила Кэтрин.

– Видишь ли, у меня на сегодня назначено несколько важных деловых встреч, и я не могу торчать дома, приглядывая за больным ребенком.

– Возможно, я в корне не права, – холодно отозвалась она, – но разве не в этом заключаются родительские обязанности?

– У меня нет времени выслушивать твои нотации, – отрезал Доминик, и Кэтрин почти воочию увидела, как он нетерпеливо поглядывает на часы. – Я и так потратил слишком много рабочего времени, чтобы съездить к воспитательнице и забрать Клэр. Мне необходимо уехать как можно быстрее. Как скоро ты сможешь добраться сюда?

– Я не собираюсь…

– Нет, собираешься, – оборвал он ее.

– Но почему я? – спросила Кэтрин, возмущенная его безапелляционной уверенностью в ее согласии. Почему вообще каждый уверен, что она готова примчаться по первому требованию?

– Потому что я не знаю, к кому можно еще обратиться, – напрямик ответил он. – Я мог бы попросить прийти кого-нибудь из офиса, но Клэр очень стесняется незнакомых людей.

У Кэтрин вырвался вздох. Едва слышный вздох покорности.

– Буду через пятнадцать минут, – сказала она. – Только переоденусь.

– Спасибо, Кэтрин, – помолчав, произнес он. – Я понимаю, что у тебя своя жизнь и мое вторжение в нее не очень приятно. Я тебя жду.

Он повесил трубку, и Кэтрин заметалась по дому, в спешке натягивая одежду, и наконец, дополнив свой совершенно разномастный туалет пиджаком, забралась в машину.

Каждый раз, сталкиваясь с ним хоть на миг, она вдруг начинала нестись на всех парах. И сейчас у нее возникло ощущение, что в нее вкатили огромную дозу адреналина.

Она добралась до его дома за двадцать минут и увидела его в безукоризненно сшитом костюме дожидающимся ее прямо на пороге.

Как это выходит, подумала она, поднимая на него глаза, что ему всегда удается смутить меня? Она стянула пиджак и чуть было не начала извиняться за свои джинсы, мешковатый свитер и спортивные тапочки.

– Когда я был ребенком, – произнес он и окинул ее с головы до ног взглядом, в котором, как она решила, сквозила не очень-то высокая оценка, – то всегда представлял себе учителей такими же чопорными вне школы, как и на работе. По крайней мере в этом я ошибся.

– Я не всегда такая неряха, – вынуждена была защищаться Кэтрин, – просто очень спешила добраться вовремя.

Он кивнул и, резко отвернувшись, добавил:

– Клэр наверху, в своей спальне. Жалеет себя.

– Дети это любят, – ядовито отозвалась Кэтрин, поднимаясь вслед за – ним по лестнице, – правда, меньше, чем взрослые.

Перед ее глазами была его стройная фигура, широкие, мощные плечи. Как странно думать, что когда-то она прикасалась к этому телу, что ее пальцы ласкали мускулистую плоть, атласную кожу… Теперь он стал чужим человеком, и ее вдруг пронзила тоска по утраченному прошлому. А затем он пригласил ее в комнату малышки, где Клэр, со скорбным видом откинувшись на подушки, смотрела мультики по портативному телевизору.

Она обернулась к двери, и ее личико просияло.

– Я ему не поверила, что вы придете! – завизжала она от восторга.

Кривовато усмехнувшись, Кэтрин спросила:

– А ты уверена, что больна? Мне ты кажешься совсем здоровой. – В ответ на это замечание Клэр мгновенно скорчила горестную мину и пустилась в плаксивые описания своей болезни – от жжения в горле до головной боли в животе.

Причем рассказ был выдан с такой серьезностью, что Кэтрин с трудом удержалась от смеха.

Она спиной чувствовала, что Доминик наблюдает за ними, а потом услышала его голос:

– Я вернусь попозже.

– Когда попозже? – крутанулась в его сторону Кэтрин.

– Где-то между шестью и восемью, – протянул он. – Подходит?

– А куда денешься, – ответила она, снова поворачиваясь к Клэр. – А тебе бы водопроводчиком быть… От них никогда не добьешься, когда же они все-таки придут.

Кэтрин услышала за спиной его тихий смех, я потом он ушел из спальни, и следующие два час и она от души развлекалась с Клэр.

Каникулы, как бы тщательно она их ни планировала, все равно были для нее гнетущим временем одиночества. Семейные друзья и подруги, как правило, проводили время дома, отдаваясь за ботам, которые Кэтрин казались благословенными и недоступными для таких, как она, одиночек.

Она часто думала о том, как это несправедливо, что к ней люди спокойно обращаются, когда им что-то нужно, в то время как сама она всегда очень долго взвешивала, прежде чем попросить кого-нибудь о помощи.

К тридцати годам она практически лишилась одиноких подруг. Последние шесть лет они обручались, выходили замуж, рожали детей, а она лишь поглядывала на них из-за кулис, понимая, что они вступают на сцену жизни, где ей не будет места.

Когда-то ее друзья пытались ее с кем-то знакомить, и она убеждала себя собраться с силами и пойти на такое свидание.

Но так и не смогла. Сначала потому, что образ Доминика еще царил в ее сердце, ну а потом одиночество стало частью ее жизни, и идея разделить его неизвестно с кем просто для того, чтобы иметь мужчину, потеряла всякий смысл. В любом случае теперь такая возможность стала чисто теоретической, поскольку поток предложений о знакомстве иссяк.

Кэтрин смотрела на Клэр, которая пыталась соорудить из конструктора «Лего» замысловатое чудовище и при этом жалобно ныла, как нехорошо морить ее голодом, если животик у нее уже почти не болит, а видела Доминика. Их разделяла бездна невысказанной правды, а если так, то лучше бы он никогда не возвращался в ее жизнь. Она научилась справляться с его призраком, но справляться с ним самим ей не по силам. И тот факт, что она стала ему отвратительна, нисколько не облегчал эту задачу.

В семь часов Кэтрин сказала Клэр, что пора ложиться в постель, и получила нисколько не удививший ее ответ: что та совсем не хочет спать.

– А я тебе почитаю, – соблазняла Кэтрин. – Выбирай, какую книжку хочешь?

Она с нежностью смотрела на крошечную фигурку в ночной рубашке. Интересно, что испытываешь, когда у тебя есть ребенок? Не десятки чужих детей, которые приходят и уходят, а свой собственный ребенок? Никогда прежде она не ощущала такую неудовлетворенность своей судьбой, это чувство связано с появлением Доминика. С ним связаны и вопросы, на которые, к несчастью, нет ответов, и видения, которые, без сомнения, далеки от реальности.

Душевная горечь – она это прекрасно знала – пилюля, оставляющая ужасный привкус на всю жизнь.

Его горечь осязаема, как железная стена. Но стена горечи – лишь одна из стен, что поднялись между ними, огромные, холодные, непробиваемые.

Она снова стала самой собой – скучной, степенной. Золушка с бала во дворце превратилась в серую, безликую женщину, которой нечего предложить такому мужчине, как Доминик Дюваль.

Она не способна даже понять, что испытывает к нему сейчас. Это не равнодушие, но и не любовь. От любви не становятся издерганными и нервными. Когда-то ее влекла к нему безумная страсть, но ведь в то время в его присутствии она была спокойна, как безоблачное небо, и ей не приходилось постоянно бороться с приступами паники.

Кэтрин принялась рассказывать Клэр сказку, сочиняя прямо на ходу. Рассказчиком она была прекрасным. В школе она частенько играла с детьми в «фантазеров». Начинала историю, потом просила кого-нибудь из девочек продолжить – и так, парта за партой, они добирались до конца.

Вот и сейчас она время от времени останавливалась и просила Клэр помочь ей, пока вдруг не обнаружила, что малышка заснула, по-детски разбросав ручки и ножки и приоткрыв рот.

Кэтрин спустилась вниз и как раз готовила себе кофе, когда услышала шелест колес по гравию, потом в замке боковой двери повернулся ключ.

– Как Клэр? – первое, что спросил Доминик, войдя на кухню.

Ну не смешно ли, подумала она, что его присутствие до такой степени способно накалить атмосферу и изменить все вокруг? С ним она никогда не могла разговаривать так, как со всеми остальными, – разумно, спокойно, логично. Настраивалась именно на такой разговор, но что-то не срабатывало – и она скатывалась на уровень эмоциональной бессвязности, ей совершенно несвойственный.

– Неплохо, – произнесла она сейчас, глядя на него. Между ними был стол, но все равно ей приходилось сопротивляться исходящей от него тревожной энергии. – Правда, в данный момент я не очень-то в милости, – продолжала она, прихлебывая кофе и изо всех сил стараясь выглядеть уверенно, по-взрослому и по-учительски. – На ужин я разрешила ей съесть всего лишь кусочек тоста и выпить капельку разведенного яблочного сока. Против тоста она, похоже, не возражала, но чуть не разревелась, когда узнала, что пудинга не будет. Мне пришлось ее четверть часа убеждать и даже прибегнуть к научному описанию работы желудка. По-моему, она сдалась просто потому, что ей до смерти надоела моя лекция.

Доминика ее рассказ развеселил.

– Значит, завтра она уже сможет пойти к воспитательнице. – Это было утверждением, а не вопросом.

– Конечно, – ответила Кэтрин, – но для нее было бы куда лучше, если бы ты смог побыть с ней день или хотя бы полдня.

– Зачем?

– Это бы ее поддержало.

– Я не могу позволить себе выходной, – ровным тоном отозвался он и отвернулся, чтобы налить себе кофе.

– Ты сам – владелец компании, – бросила она ему в спину, злясь на то, что у него не хватает вежливости повернуться к ней во время разговора. – Следовательно, ты сам и решаешь; когда тебе работать, а когда отдыхать.

– Крупный бизнес так не делается, – наконец обернулся он к ней лицом. – Если меня не будет у руля, корабль пойдет ко дну.

– Но не за один же день!

Они уставились друг на друга, и она сумела не опустить глаза первой.

– Дьявольщина, – выдавил он, нахмурясь, – и чем ты предложишь мне заниматься целый день с пятилетним ребенком? Хлеб на пару печь? В куклы играть?

Кэтрин ничего не ответила, но на лице у нее, видимо, отразилось невероятное изумление, потому что он продолжал, как будто защищаясь:

– Уверен, что тебе очень легко развлекать детей, но у меня в этом нет опыта. И не смотри на меня такими глазами! – заорал он вдруг так громко, что она подскочила.

– Какими?

– Как будто хочешь сказать, что я никудышный отец. – Он прошагал через всю кухню и сел за стол рядом с ней. – Клэр получает все, что ей нужно или чего ей хочется! И даже больше! Одно ее слово – и она тут же получает желаемое!

– Ты вовсе не обязан оправдываться передо мной! – возразила Кэтрин. – Это был всего лишь совет. – Она заглянула в завораживающие изумрудные глаза и как будто утонула в них, но поспешно отвернулась со словами: – Мне уже пора. – А потом поднялась, соображая, где она могла оставить пиджак. Ей совсем не улыбалось прочесывать в поисках пиджака весь этот необъятный дом.

– Сядь, – бесцеремонно приказал он, и Кэтрин, поколебавшись, вернулась на свой стул.

Совсем не от страха, убеждала она себя, просто в качестве дипломатического шага. В конце концов, он же платит ее школе; следовательно, она обязана его выслушать. Убеждение подействовало, и она обратила на него вежливо-невозмутимые глаза.

– Какого черта ты не выскажешь все прямо? Я не выношу немых укоризненных взглядов.

– Что ж, прекрасно. Клэр нужен отец, а не просто человек, который оплачивает ее счета и следит, чтобы исполнялись все ее желания – материальные. Дети невероятно чувствительны к подобным вещам. Ребенок, которого заваливают всем, что только можно купить за деньги, но лишают единственного, чего за деньги купить нельзя, вырастает в агрессивную, неуравновешенную личность.

– Так. Значит, по-твоему, я воспитываю из Клэр малолетнего преступника, правильно я тебя понял?

– Ладно, забудь, – вздохнула она. – До тебя не достучишься, не так ли?

– С Клэр у меня и в самом деле маловато опыта, – с видимой неохотой признал он. Потом посмотрел на Кэтрин из-под густых черных ресниц. – Ее мать использовала ее против меня – в качестве орудия мести за развод. Мне разрешали встречаться с Клэр, но только тогда, когда это подходило ее матери, причем очень часто в такой обстановке, что я просто не мог свободно общаться с дочерью.

– Но почему она это делала? – поразилась Кэтрин, и его рот искривился.

– Да потому что таковы женщины, разве нет?

– Не все женщины! – возмутилась Кэтрин.

– И ты провозглашаешь это во всеоружии добра и святости, верно? – В его тоне явно слышался сарказм, и она покраснела.

– Не втягивай меня в ваши отношения. Если желаешь сплавить ее, отослав к воспитательнице, – что ж, вперед, действуй. – Она поднялась и прошла к раковине с чашкой в руке. – А я, если не возражаешь, уезжаю домой. Мне в самом деле пора.

– Зачем? Тебя там что, Дэвид дожидается? – Он развернулся на стуле в ее сторону.

– Никто меня там не ждет, – холодно ответила она. – Но это вовсе не означает, что я намерена оставаться здесь и выслушивать оскорбления. Хочешь верь, хочешь нет, но я предпочитаю вместо этого сидеть в моем пустом доме и считать трещины на потолке..

Он тоже встал и быстро, с кошачьей грацией двинулся к ней.

– Пойду найду пиджак, – осторожно вымолвила она.

– Я принесу. – Он вышел из кухни, пару минут спустя вернулся с пиджаком и развернул его, чтобы она оделась. Кэтрин с большим удовольствием натянула бы его сама, но все же приняла помощь, каждой клеточкой ощущая близость его тела.

Он повернул ее к себе лицом, не убирая рук с воротника.

– Ты не хочешь остаться и перекусить? – спросил он, и Кэтрин отрицательно покачала головой.

Она могла бы не раздумывая ответить ему, что этого ей хотелось меньше всего на свете. Даже свалиться в яму со змеями, пожалуй, не так опасно.

– А почему нет? – Жесткая улыбка исказила его рот.

– Дома у меня есть чем поужинать, – чуть неуверенно произнесла она.

– Причина именно в этом?

– А в чем же еще? – В ее голосе звенела тревога, но она все же изо всех сил пыталась сохранить спокойствие, не замечать, что его близость удушающими тисками сжимает ей горло.

– Может, напугана до смерти и сбегаешь? – Он рассмеялся. – Когда ты ворвалась в мой дом, чтобы заявить о своем безразличии ко мне, я не мог избавиться от странного ощущения. Почему-то мне подобная страстность показалась преувеличенной.

Мне не следовало этого делать, покрываясь холодным потом, подумала она. Разве можно было забыть о невероятной проницательности Доминика Дюваля, когда дело касалось оттенков и нюансов человеческого поведения?

– Ты себе льстишь, – буркнула она, а его ладони оставили воротник ее пиджака и легли ей на щеки, обжигая кожу, вызывая внутри ее пламя, которое, конечно, погасло бы, если бы она смогла не обращать на него внимания.

– Вот как? А может, ты опасаешься, что, окажись мы слишком близко, твое тело начнет вытворять такие вещи, каких сознание бы не позволило?

– Какая чушь! Пожалуйста, пусти меня.

– Или что?

– Или я так врежу тебе по ноге, что тебе придется сидеть дома с переломом лодыжки.

– Такой огонь, – пробормотал он, – и прячется под чопорной одеждой и чопорной миной. Ты что, все шесть лет заливала пламя в надежде, что оно в конце концов потухнет?

– Не знаю и не хочу знать, о чем ты! – Смелое заявление, добавила она про себя. Какая жалость, что его подпортила полнейшая сумятица у нее внутри.

– Прекрасно знаешь, – сказал он.

– Я учитель, мистер Дюваль! – начала она, и он снова рассмеялся, как будто ее доводы казались ему невероятно забавными. – А этот огонь вам почудился.

– Проверим? – Он набросился на ее рот, с силой запрокинув ее голову назад, раздвигая языком губы, проникая внутрь.

Кэтрин отпихивала его что есть мочи, но он лишь сильнее целовал ее, грубо, до боли, прижимая ее спиной к кухонной стойке.

Она услышала свой стон – хриплый, постыдный звук, – и его руки, оставив лицо, пустились в путь по ее телу: забрались под свитер, двинулись выше, пока наконец она не почувствовала, как они скользнули под кружева бюстгальтера и легли на груди.

Набухшие, изнывающие груди заполнили его ладони, и он зарылся губами в ямочку на ее шее, отчего голова Кэтрин еще сильнее откинулась назад, а тело выгнулось под лаской его ищущих пальцев.

Все мысли покинули ее, когда он приподнял свитер, обнажил грудь и наконец склонился над ней, обжигая языком твердые, острые соски. Он приник губами сначала к одному соску, затем к другому, и Кэтрин, распростершись на стойке, замерла в позе, которая даже ее затуманенному сознанию представлялась шокирующе бесстыдной.

Все тело вопило от того, что происходило внутри ее, между бедрами стало влажно, но эта влага ее желания лишь переполнила ее отчаянием и унижением.

Она отпихнула его, но, когда он ее отпустил, по-прежнему дрожала как осиновый лист.

– Так-таки нет огня, а, Кэтрин? – поддел он, и она вскинула на него злые глаза.

– Какое ты из всего этого вынес удовлетворение?

– Огромное. Теперь я знаю, что мог бы взять тебя, если бы захотел. Однажды ты ушла от меня, но сейчас, будь моя воля, ты стала бы моей добычей. Разве это не достаточное удовлетворение?

– Возможно, меня все еще тянет к тебе, – в ужасе от своих слов прошептала она, – но твоей я бы никогда не стала!

– Никогда? – Он растянул губы в холодной улыбке. – Поосторожнее, моя крошка учительница, может статься, ты узнаешь, что у прошлого есть когти, которые вдруг возьмут да и вцепятся в тебя, даже через столько лет.