Сад изящных слов

Глава 7

«Может, я столкнусь тут с кем-нибудь? Может, меня кто-нибудь отсюда заберёт?» — безнадёжно размечталась я, сидя без дела в кафе, и нате вам — столкнулась с Ито-сэнсэем. Подсел ко мне какой-то здоровенный мужик и тут же выдернул у меня изо рта сигарету. Я на миг в панику: «Ай, ой, что, кто это?!» Но потом сказала себе: спокойно, надо разобраться, — присмотрелась к этому дядьке в вязаной шапке, и оказалось, это Ито-сэнсэй. Когда я училась в десятом, он был нашим классным руководителем, а не узнала я его потому, что в школе этот физрук-фанатик вечно ходит в спортивном костюме. Сейчас, в дутом пуховике с поднятым и наглухо застёгнутым воротником, он ещё больше походил на бандита из подворотни.

Ученики его порядком побаивались и старались лишний раз ему не попадаться, но сегодня он почему-то не стал наезжать из-за сигареты (потребовал, конечно, бросить курить, но как-то вяло и без нажима), да к тому же угостил меня карамельным фраппучино (вообще-то я просила с шоколадной крошкой, но он ослышался). Притащил гигантский стакан размера «венти» — даже больше, чем «гранде»[63], типа: «На вот, взял побольше, я добрый».

— Большое спасибо.

Он уставился на меня и смотрел, как я тяну напиток через соломинку. А я вся как на иголках. Жуть, да и только. Что ему надо?

— Ну как, Сёко Айдзава, вкусно?

— Ничего так... — тихо ответила я, прикидывая, почему он назвал меня полным именем.

— Что-что?

— Вкусно, конечно вкусно!

— Ага! После зимних каникул приходи на профориентацию.

— Что?

— Кофе пила? Не за так же.

— Что за подстава! Так нечестно!

— Будет тебе наука. Нет ничего дороже бесплатного.

— Да ну вас! Вы сами меня угостили!

Не обращая внимания на мои жалобы, он назначил дату и время для консультации, прихватил свой латте и исчез за дверью. Я разозлилась. Просто жутко разозлилась. Но...

Но в то же время почувствовала слабую, неловкую радость, как будто меня, пусть и грубо, потрепали по голове. Я училась в двенадцатом классе, шёл декабрь, а я до сих пор не решила, что буду делать после школы. В последний год, несмотря на увещевания, я всегда сдавала анкету о том, каким вижу своё будущее, пустой, но для учителей всё равно оставалась неприкасаемой: «Окончи школу, а большего не требуем». Правда, я не очень хорошо понимала, почему ко мне так относятся.

Я допила свой мегафраппучино. Город уже начинал светиться ярче, чем небо. Я не могла сидеть в кафе вечно и потому нацепила медицинскую маску, воткнула в уши наушники, повязала на шею шарф, натянула чёрную вязаную шапку и медленно вышла на улицу. Я бы, честно говоря, и солнечные очки надела, но это выглядело бы слишком подозрительно, так что я просто уставилась под ноги и потихоньку зашагала по дороге вниз под гору. Зачем я только стараюсь — подвожу брови, удлиняю ресницы, румяню щёки и крашу губы, — если, выходя в город, я всю эту красоту прячу? Я не знала, куда мне идти, просто брела наугад, а вокруг загорались яркие огни. Я словно блуждала в бесконечном кошмарном сне и искала выход, который, я уверена, где-то обязательно существует.

Может, меня кто-нибудь отсюда заберёт?

С каких пор я стала цепляться за эту зыбкую надежду? Кажется, со средней школы, а может, даже с последних классов младшей.

Если говорить о том, что здесь вызывало у меня отвращение, то в первую очередь это парни. Иными словами, половина населения Земли. А ещё устройство общества, в котором тебе якобы не стать счастливой, пока ты не свяжешь свою жизнь с одним из них. В общем, мне была противна бо́льшая часть мира.

Кто вообще может полюбить этих существ, способных, просто проходя мимо в коридоре, шёпотом или в голос бросить тебе: «Уродина», или «Жируха», или «Сдохни». Притом что у самих прыщи на роже, грязь на одежде, от них воняет, а без похабных мыслишек им не вытерпеть и пары минут.

Своих папу и брата, который был на три года меня старше, я тоже недолюбливала. Дома все молча согласились с тем, что у папы есть любовница на стороне, а наслаждавшийся жизнью по полной брат — у него не было отбоя от подружек, ещё когда он учился в младших классах престижной частной школы, — никогда не упускал возможности смерить меня холодным взглядом и спросить: «Слушай, а ты нам точно родная?»

И потому в мире, полном мальчишек, вызывавших исключительно ненависть, меня тем более раздражала идея, гулявшая среди школьников, как зараза, что любовь на свете превыше всего. Да что там, крутить романы сейчас считалось естественным даже у младшеклассников. В журналах для них печатались статьи вроде: «Специальный выпуск! Самое популярное среди малышек! В этой одежде тебя заметят! Ты будешь выглядеть стройной и стильной, даже если похожа на мультяшную зверушку-талисман!» По их мнению, «стильно» = «чтобы понравиться»? «Похожа на мультяшную зверушку» — это вообще как? И не пишите в детских журналах слово «малышки»! У меня просто руки опускались. За младшие классы я накопила в себе тонны злости и разочарования и поэтому в средней школе отгородилась от всей этой девчачьей романтической чепухи.

— Что-то там про род Асикага. Прикинь, как всё запутано?

— Ой, я тоже в японской истории не шарю. А разве читается «Асикага»? Не «Асири»?

— Мне, наверное, лучше английский взять.

— Мм... Но мы же японцы. В Америку никогда в жизни не поедем.

— Может, и так... Вот и пойми, какой смысл учиться...

Вот о чём мы разговаривали с подружкой на большой перемене, ну или: «Сегодня жарко», «Холодрыга!», «Тайфун, однако!», «Это из-за Эль-Ниньо»[64] и тому подобное. Вспоминаю сейчас — и мне себя жаль: настолько всё было прозаично.

В то время моего пребывания в глубоком любовном тылу у меня было двое близких друзей: Сая-тин и, как ни странно, парень по фамилии Тэсигавара — обоих я знала ещё по младшей школе. Сая-тин, как и я, была низенькой, чуть полноватой брюнеткой простецкой внешности, да и Тэсигавара выглядел вполне заурядно. В средней школе мальчишки обычно кучкуются с мальчишками, но этот будто застрял в младшем возрасте и со спокойной душой пристроился к компании из двух девчонок. Тот ещё клоун, конечно, но про меня Тэсигавара никогда гадостей не говорил, и потому я его за парня не считала.

Нечего и пояснять, что наша троица находилась в самом низу школьной иерархии. Большинство одноклассников заговаривали с нами, только если появлялось какое-то дело; некоторые из тех, кто принадлежал к «высшему обществу», при виде нас брезгливо морщили нос, а учителям мы были неинтересны.

«Вреда от вас никакого, и всё же постарайтесь не маячить перед глазами», — вот что негласно требовалось от нашего круга.

«Средняя школа, что взять с детишек», — примирительно, словно умудрённый жизнью человек, думала я, забывая, что и сама ещё ребёнок.

— Айдзава, Айдзава, подойди-ка, тут беда!

Седьмой класс, время после уроков. Тэсигавара возбуждённо манит меня рукой.

— Чего тебе? — огрызаюсь я, подходя к парте у окна. За ней, скрючившись, сидит Сая-тин и как заведённая чиркает по бумаге механическим карандашом. В то время у нас вошло в моду разгадывать кейворды — в них не было определений слов, но клетки, где должны стоять одинаковые буквы, подписывались одинаковыми числами. Им-то Сая-тин и занята.

— Тэси-тэси книжку принёс. Ещё немного, и я всё решу, — с серьёзным видом, не отрывая глаз от кейворда, говорит она.

Тэсигавара, брызгая слюной от волнения, объясняет:

— Тема — «выжить любой ценой», десять букв, в первой клетке «к», в последней — «м», в девятой, наверное, «з». С этим разобраться — и решим одним махом!

Я отшатываюсь, чтобы увернуться от брызг, и кручу́ в голове подсказки. Тэсигавара обладал аристократической фамилией и одевался не без шика, но назвать его привлекательным не получилось бы даже из лести. Высокий, тощий, с необычайно длинными ногами и руками, с густыми бровями и причёской, как у карикатурного самурая, удравшего с поля боя: залысины на лбу и спутанные космы, свисающие по бокам головы. Он напоминал «Долгорука-долгонога», мифического великана из «Энциклопедии чудищ». Со мной он вёл себя до крайности фамильярно и, едва завидев, кричал во весь голос:

— Айдзава, Айдзава!

Всякий раз, как Сая-тин называла его Тэси-тэси, я про себя возмущалась: «Какой ты ещё Тэси-тэси, для тебя это слишком милое прозвище!»

— Может, «конформизм»? — немного подумав, предлагаю я.

— Ась? — Тэсигавара хмурит свои чудовищные брови.

— Ой, точно! Тогда по вертикали — «обман», «врун», «заговор»! Молодец, Сёко!

— Ого! Да ты крута, Айдзава! Ну конечно, «конформизм»!

Подразнить бы его тем, будто он не знает, какими иероглифами пишется это слово, но мне что-то лень, и я широко улыбаюсь в ответ на их пышную похвалу. Борьба за выживание, давление окружающих, конформизм... С такой головоломкой и правда мозги сломаешь.

И действительно, чтобы выжить, мне приходилось сражаться с давлением окружающих. Девочки должны вести себя так-то, токийские школьницы должны следовать моде, юность и любовь неразделимы. Можно продолжать сопротивляться давлению... А можно подчиниться и самой стать его проводником.

Я определилась весной, когда перешла в девятый класс. Бесконечная война меня уже порядком утомила, так почему бы не перейти через линию фронта?

«Да мне просто необходимо оказаться на той стороне!» — твёрдо решила я. Стало совершенно понятно, что никто и никогда меня отсюда не заберёт. Это смогу сделать только я сама.

— Решено! Я стану модной! А став модной, изменю свою жизнь. Переверну её вверх дном! — объявила я Сае-тин и Тэсигаваре, когда по дороге домой мы остановились на пешеходном мосту трассы 246 и смотрели на стремительное течение реки Сибуя.

Оба ошарашенно уставились на меня. По эстакаде столичной скоростной автотрассы у них за спиной с рёвом носились машины.

— А ещё лучше — давайте меняться вместе! Хватит на переменах или после уроков забиваться в угол, решать кроссворды, играть в сёги или вызывать духов! Нам уже четырнадцать, не так надо проводить юность в Токио! Сами же подаём сигнал: мы противные, держитесь от нас подальше!

Мои друзья никак не могли прийти в себя от такого неожиданного заявления.

— Нет, Сёко, нет! Мы же пообещали друг другу, что никогда не изменимся! Что мы не будем взрослеть! — расстроенно воззвала Сая-тин к нашему уговору, припомнить который я не могла (скорее всего, она вообразила себя героиней какой-то попсовой песенки).

— Айдзава, если тебя что-то мучает, поделись со мной! — сказал Тэсигавара с серьёзным выражением на своей демонической физиономии, положил руку мне на плечо и заглянул в глаза.

«А кто ты такой, чтобы с тобой делиться?» — чуть не спросила я.

— Ты глянь на этих чмошников! — раздалось у нас за спиной, и мимо прошла группа стильно одетых парней.

Я притворилась, что ничего не слышала.

— Даже если я изменюсь, мы всё равно останемся друзьями!

Теперь и я почему-то заговорила напыщенными фразами, а на глазах у меня выступили слёзы.

Начала я с уроков макияжа. Накупила в магазине глянцевых журналов, изучила страницы «Он вас полюбит! LOVE МАКЕ», по их советам установила тип своего лица из списка: «Округлое, с мелкими чертами, с крупными чертами, ретро» — получилось «ретро» (что было несколько унизительно), тщательно выбрала косметику из огромных маминых запасов и, раз за разом повторяя до слёз обидные ошибки, стала «подводить нижние веки»[65], «прятать выступающие углы нижней челюсти», «сужать овал лица на уровне щёк», «задавать контур губ и придавать им блеск» и всё такое прочее.

Затем, скопив карманных денег и перечитав тучу отзывов в Сети, записалась в салон красоты. Когда я разговаривала с ними по телефону, у меня дрожал голос, а все три дня, пока я ждала назначенной даты посещения, у меня от волнения кусок не лез в горло (зато я немного похудела).

Салон находился в квартале Ура-Харадзюку и напоминал океанариум — всюду стекло. Я удивилась, когда увидела себя в зеркале после стрижки. Не мне об этом говорить, но я точно стала немного красивей. Мои слишком уж густые волосы аккуратно уложили, асимметрично подстриженная чёлка закрывала брови, спадавшие по обеим щекам пряди доходили до плеч, а их кончики загибались внутрь над ключицами. Обрамлённое новой причёской «ретро-лицо» — спасибо также последним достижениям косметологии — приобрело более-менее современный вид. В этот самый момент у меня зародилось ощущение, что я не зря стараюсь. Быть может, мой эксперимент всё-таки завершится успехом.

Следующим шагом предполагалась диета, но в итоге она не понадобилась. Закончился май, и едва мне стукнуло пятнадцать, как неожиданно сработал запрятанный глубоко-глубоко в генах и до сих пор бездействовавший выключатель, и я начала худеть буквально на глазах. Я быстро росла, короткие и пухлые детские пальчики вытянулись и стали тонкими, мне даже казалось, что голос стал выше, а кожа — белее, грудь постепенно наливалась тяжестью. И наконец, я избавилась от последней оставшейся у меня причины жутко комплексовать: молочные зубы сменились на постоянные. Щёлк! Я будто бы наяву услышала, как во мне что-то резко поменялось. То ли переключился тумблер, то ли перевелась стрелка на рельсах, то ли запустилась новая версия системы.

Вечером последнего дня летних каникул я заперлась в ванной комнате и перекрасила волосы. Сделала их каштановыми с лёгкой примесью оранжевого. Ещё я сама укоротила школьную форменную юбку. Мне всегда хорошо удавалось несложное рукоделие — кройка, шитьё, вязание, — и потому я достала из кладовки покрытую пылью швейную машинку и показала класс, прострочив идеальный потайной шов. В стрекоте, издаваемом двигавшейся иглой, мне слышался звук автомобиля, который наконец увезёт меня отсюда.

Поздно ночью я надела школьную форму, подошла к большому зеркалу у лестницы и оценила новый образ. На меня смотрела девушка, словно сошедшая со страниц модного журнала. Я покружилась на месте. В волосах замелькали лёгкие оранжевые блики, а выглядывавшие из-под короткой юбки бёдра, как по мне, выглядели весьма эротично. У меня заколотилось сердце.

— Ты всё-таки не подкидыш.

Тут я заметила, что со второго этажа на меня смотрит мой старший брат. Я хоть и обрадовалась, что сумела выудить из него это признание, но от его липкого взгляда мне стало противно, и я ничего не ответила.

— О божечки, что это?! Офигеть как красиво!

— Ничего так? Сойдёт? Или перебор? Глаз не режет?

— Нисколечко! Ой, вот теперь я призна́юсь: когда ты только начала краситься, я подумала — ничего у Сёко не выйдет. Но получилось идеально! Просто супер! За тобой же скауты[66] из модельных агентств начнут гоняться! В Харадзюку[67] не ходи, пристанут! Или, наоборот, лучше пойти? Нет, точно, давай сходим!

Когда в сентябре, в первый учебный день после каникул, я появилась в классе, Сая-тин искренне восхитилась моим новым внешним видом. Больше всего я боялась, что она меня возненавидит, и потому едва не расплакалась от облегчения. Мне не терпелось узнать, как отреагирует Тэсигавара. Ждать не пришлось — в дверях как раз возникла сутулая фигура с лицом демона.

— Привет! — окликнула я его.

Он метнул в меня затравленный взгляд и молча прошмыгнул мимо. Я обиделась и стукнула его по затылку:

— Привет, говорю! Тэсигавара, я к тебе обращаюсь!

Он повернулся, испуганно посмотрел на меня, тут же отвёл глаза, потом снова посмотрел. У него в мозгу будто что-то щёлкнуло, челюсть отвисла, и на лице появилось выражение крайнего удивления:

— А... А... Айдзава?! — Он что, меня не узнал? — У тебя... — его голос прервался. Он вытащил меня в коридор и перешёл на шёпот: — У тебя дома что-то случилось? Если тебя что-то мучает, поделись со мной!

— И это всё, что ты можешь сказать? — разочарованно ответила я и тут обратила внимание, что смотрю на него снизу вверх под тем же углом, что и раньше. Хотя на Саю-тин при моём теперешнем росте я смотрела сверху вниз. Он что, тоже подрос? И прежде чем я успела сообразить, что происходит, у меня загорелись щёки, и я, занервничав, поспешила вернуться в класс.

Мир, в котором я очутилась во втором триместре, разительно отличался от того, где я обитала прежде.

И парни, и девушки, проходившие мимо меня в школе, смотрели в мою сторону.

«Кто это?», «Красивая!» — долетало иногда до моих ушей.

Сая-тин и Тэсигавара, наверное, в такие моменты чувствовали себя неловко, но у меня на душе было солнечно, будто наконец-то перестал лить надолго затянувшийся дождь.

Больше всего изменились взгляды и отношение ко мне парней — а точнее сказать, всех мужчин. Когда я просто шла по станции или по улице или ехала на поезде, то чувствовала, как их взгляды скользят по моим ногам, талии, груди и лицу. Я и не знала до сих пор, что мужчины могут так беззастенчиво пялиться на совершенно незнакомую девушку.

Иногда в переполненных электричках какие-то извращенцы пытались меня облапать. Впечатление осталось самое мерзкое.

— Может, ты выглядишь слишком покладистой? — предположила Сая-тин, когда я с ней посоветовалась, и я стала краситься ярче и ещё больше высветлила волосы.

Тогда эти гады от меня отстали. Я лишь изменила внешность, ни на йоту не меняясь внутри, но окружающий мир начал воспринимать меня совершенно по-другому. Это удивляло, сбивало с толку, я была немного разочарована, но и, как ни странно, довольна.

Однажды, когда мы втроём, как обычно, после уроков разгадывали кейворды, я вдруг услышала:

— Эй, Сёко, поделись-ка! — И у меня выхватили пакетик недопитого клубничного сока.

Я испуганно проследила за ним глазами и увидела группу школьных красавцев, один из которых его и утащил. То, что какой-то парень вдруг запросто позвал меня по имени и косвенно поцеловал через соломинку, потрясло только нас троих — у модных и стильных такое, по-видимому, считалось нормой. Так всё и завертелось — школьные модницы приняли меня к себе. Тем временем Сая-тин тоже освоила макияж, вместе с другими девушками стала гулять после уроков по Харадзюку, и к ней на самом деле несколько раз подкатывали какие-то подозрительные модельные агенты. Когда мы с новыми подругами ходили по городу, громко болтая и не обращая внимания на то, как на нас смотрят, я всё больше проникалась мыслью, что да, именно так и проходит юность у токийских подростков.

Мир стал гораздо светлее, и в нём стало гораздо проще жить.

Никто больше не говорил про меня обидных слов. Теперь мир относился ко мне с заботой и лаской. Прежним остался только Тэсигавара. Он так и продолжал придираться по мелочам: «У тебя юбка слишком короткая, удлини!» или «Я бы не хотел, чтобы ты кокетничала с незнакомыми парнями». Иногда мне хотелось на него прикрикнуть: «Ты мне не отец!» В каком-то смысле я его ценила и знала, что могу на него положиться, и всё же наша троица теперь реже проводила время вместе. Кейворды после уроков мы и вовсе забросили. Трудно сказать почему: то ли мода прошла, то ли нам надоели наши отношения как таковые. И не успели мы опомниться, как настало время выпускной церемонии. Тэсигавару определили в школу для мальчиков, а мы с Саей-тин вместе перешли в одну старшую школу. Так закончилась наша дружба, продолжавшаяся ещё с первых классов: сдулась сама собой, как воздушный шар, из которого постепенно вышел воздух.

Учиться в старшей школе с самого первого дня было сплошным удовольствием.

Записная книжка в моём мобильнике заполнилась именами новых знакомых обоего пола, раз в неделю мы с друзьями на всю ночь зависали у кого-нибудь в квартире или в круглосуточной кафешке. Веселье поглотило меня с головой, и в кружке игры на духовых инструментах, куда мы записались вместе с Саей-тин, я появляться перестала, лишь числилась в списке.

А затем я влюбилась.

Но не в парня, а в молодую учительницу классической литературы. Не то чтобы я хотела «связать с ней свою жизнь», или «встречаться», или «держаться за руки», но при моём нулевом романтическом опыте чувства к ней я не могла назвать иначе как любовью.

«Ох ты ж, какая красавица стоит у доски, просто чудо природы!» На её первом уроке я испытала настоящее потрясение — как рыбак, всю жизнь промышлявший у побережья, когда он вдруг заплыл далеко в океан и увидел синего кита[68]. Непонятно объясняю, да? Короче, я знала толк в искусственной красоте, взращённой на косметических средствах, даже считалась авторитетом по этой части, и потому сразу поняла, что своим простым макияжем учительница не подчёркивала естественное очарование, а скрывала его. Она наверняка выглядела сногсшибательно ещё в раннем детстве. Я и представить себе не могла, как живётся человеку, которому необходимо подавлять свою красоту. Её голос звучал нежно и ласково, и на уроках я вся обращалась в слух, лишь бы не пропустить ни один её вздох. Мне хотелось услышать, как она вызывает меня: «Айдзава-сан!», хотелось дать идеальный ответ, и я как сумасшедшая вгрызалась в учебники классической литературы. Она ко всем относилась справедливо и была очень доброжелательным человеком. Останься я прежней, как в средней школе, её отношение ко мне нисколько бы не изменилось. Не знаю почему, но я в этом не сомневалась.

Звали учительницу Юкари Юкино.

— Юкино-сэнсэй! Сэнсэй, сэнсэй, а вы уже уходите?

Заметив её после уроков, я всегда мчалась к ней со всех ног. И даже не пыталась скрыть, что стараюсь ей понравиться — так собака радостно виляет хвостом. Я много раз жалела, что нашим классным руководителем стала не она, а этот солдафон Ито-сэнсэй (хотя он оказался тем редким представителем мужского племени, в чьём взгляде не читалось ни намёка на флирт, поэтому ненависти к нему я не испытывала).

— Айдзава-сан? Нет, у меня ещё дела в учительской.

А-ах! Она произнесла моё имя!

— Тогда я подожду, пока вы закончите. Давайте пойдём домой вместе!

— Не стоит. Это надолго.

— Я всё равно вас дождусь!

— Не надо.

— Тогда скажите ваш имейл!

— Но вот зачем он тебе? — улыбаясь, с мягким укором сказала Юкино-сэнсэй. — Что интересного в том, чтобы переписываться с учительницей? Ты только что перешла в старшую школу, и гораздо важнее обзавестись друзьями твоего возраста.

При всём радушии в тоне она продолжала держать ворота на замке́.

«Конечно, интересно, я уже с несколькими учителями-мужчинами почтой обменялась! Да что там, на групповых свиданиях со мной и студенты вовсю заигрывали, и взрослые дядьки! Я хочу узнать вас получше, Юкино-сэнсэй!..» Ничего этого я сказать не смогла и только продолжала с горечью повторять про себя: «Сэнсэй, сэнсэй...»

Я торчала у входа на станцию с десяти утра, и за три часа со мной заговорили трое мужчин. В Сибуе, Харадзюку или Синдзюку таких нашлось бы намного больше, по опыту знаю, но здесь, в Сэндагае, чаще встречались какие-то странно зажатые люди спортивного вида и редко кто бросал на меня оценивающие взгляды.

«Вот где она живёт! Очень ей подходит — тихо, просторно», — думала я, подпирая колонну перед турникетами. Облачение у меня сегодня было боевое: белое вязаное платье и чёрный Честерфилд[69]. Сразу через дорогу в лучах осеннего солнца ярко сверкала похожая на панцирь серебристая крыша Токийского дворца спорта.

— Кого-то ждёте, девушка?

Голос четвёртого мужчины. То, что со мной заговаривают, меня не особо раздражало. Идти я никуда ни с кем не собиралась, но приятно знать, что тебя оценили. На этот раз меня окликнул изящный мужчина в излишне пёстрой одежде со сложным орнаментом — возможно, продавец из модного магазина.

— Да, жду. Своего парня, — невозмутимо ответила я.

— А по-моему, ты тут давно в одиночестве скучаешь, — не отставал тот, и в ту же секунду я услышала другой, знакомый, ласковый голос:

— Айдзава-сан? Надо же, какая встреча! Что ты тут делаешь? Это твой друг?

— Ю... Ю... Юкино-сэнсэй?!

Она стояла прямо передо мной, одетая в более легкомысленное, чем обычно, свободное бежевое пальто. Моя охотничья вылазка увенчалась успехом, я наконец-то повстречала человека, которого так долго поджидала, но внезапно мне стало стыдно. Заслышав слово «сэнсэй», излишне пёстрый мужчина молча удалился.

— Нет, я его совсем не знаю!..

— Ясно. Ты кого-то ждёшь?

— Нет!.. Я... из-за... Из-за сёги![70]

— Как это?

— Чтобы помолиться богу сёги! — брякнула я наобум. Вспомнила вдруг, что на станционной платформе стояло изображение фигурки из этой игры.

Юкино-сэнсэй понимающе кивнула:

— Точно, здесь поблизости есть такой храм[71]. Значит, ты играешь в сёги, Айдзава-сан. Это замечательно!

И она улыбнулась улыбкой, способной растопить любое сердце. О-ох! Это вы замечательная!

Остаток дня прошёл лучше некуда. Я сказала учительнице, что уже побывала в храме (соврала, конечно же) и хотела немного погулять в парке, а она ответила, что как раз собиралась пойти туда и немного почитать. Национальный парк находился недалеко, и мы пошли туда вдвоём.

— Будем считать, что сегодня особенный случай, — сказала Юкино-сэнсэй и заплатила за меня входную плату в двести иен.

С утра я вспомнила навыки готовки из своей прежней простецкой жизни, чтобы собрать себе обед в дорогу, и теперь поделилась им с учительницей. Мы обсудили школьные сплетни, я рассказала про свои семейные неурядицы, рассчитывая слегка её разжалобить, а она — о своих любимых книгах и о том, как она сама училась в старшей школе.

Время пролетело незаметно, осеннее солнце клонилось к горизонту. Мы вышли из парка, когда там начали транслировать оповещение о скором закрытии, и Юкино-сэнсэй проводила меня до остановки моего автобуса. Вдоль улицы вперемешку сгрудились жилые дома и невысокие конторские здания, но, когда мы завернули за угол, лучи солнца, отыскавшие щели в плотной застройке, ударили прямо в лицо, как прожектор. Я посмотрела назад и увидела на асфальте наши чёткие тени, уходящие в бесконечность. От Юкино-сэнсэй, окружённой прозрачным оранжевым ореолом, исходило яркое сияние. И я взмолилась о том, чтобы и мне засиять, как она. Чтобы и мне стать такой, как она. Чтобы эти счастливые для меня дни никогда не кончались. Но безразличное к моим мольбам заходящее солнце тотчас скрылось за домами, и нас окатило холодным ультрамарином сумерек. Я должна была сказать Юкино-сэнсэй что-то очень важное и потому, разузнав тайком, на какой станции она садится на поезд, в выходной день с раннего утра устроила засаду, только это «что-то» оказалось невозможно выразить словами.

Так, весело и счастливо, прошёл первый год старшей школы. Не хватало лишь какой-то малости, приправы, название которой никак не удавалось вспомнить, — противная, как щекотка, мысль, не отпускавшая меня всё это время.

С Саей-тин мы оказались в разных классах и практически перестали встречаться. Но всё же мы иногда обменивались парой слов, когда случайно сталкивались в коридоре или на станции. У нас почти не осталось общих тем для разговора, и хоть какой-то интерес вызывали лишь слухи о Тэсигаваре. Поговаривали, что в своей школе для мальчиков он вступил в группу поддержки[72] спортивной команды, начал отращивать бороду и зачем-то перекрасился в блондина. Когда я о нём вспоминала, у меня почему-то сжималось сердце, а ещё становилось противно, что я так раскисаю, и однажды я хохмы ради предложила:

— А давай как-нибудь позовём его и погуляем втроём, как раньше!

— Давай! Он, наверное, расплачется от радости.

— Или, наоборот, будет вредничать, чтобы радость скрыть. Вот и проверим! Я ему напишу.

Но в итоге ничего я ему не написала. Потому что встретила Макино-сэмпая. Встреча оказалась роковой: на этот раз я по-настоящему влюбилась в парня.

Может, меня кто-нибудь отсюда заберёт?

Давно позабытая мечта воскресла в тот самый миг, когда я увидела Макино-сэмпая в метро. И ещё я подумала: «Наверное, все эти годы я ждала именно его».

Это случилось в апреле, вскоре после перехода в одиннадцатый класс. Я ехала из школы домой в битком набитом поезде линии Гиндза, и он оказался в одном со мной вагоне — прислонился к двери и читал книжку. Я тоже стояла у двери, на той же стороне, лицом к нему, и нас разделял один ряд сидений. В школе его всегда окружала толпа эффектных парней и девушек, но сейчас он был совсем один. Это выглядело странно, но, если подумать, то же происходило и со мной. Он стоял метрах в шести от меня, но мне казалось, что даже с такого расстояния я чётко вижу, как печально подрагивают его длинные ресницы, обрамлявшие опущенные в книгу глаза. И этого хватило, чтобы без памяти в него влюбиться.

Макино-сэмпай был, так сказать, школьной знаменитостью. Высокий, шикарно выглядевший парень, капитан баскетбольной команды, примерный ученик — он пользовался доверием учителей, и его всегда окружали столь же яркие люди, как он сам. Его нередко замечали прогуливающимся наедине с какой-нибудь девушкой. И я заранее приготовилась погибнуть геройской смертью, когда призналась ему:

— Макино-сэмпай, я тебя люблю.

— Тебя зовут Сёко, да? — каким-то поникшим голосом сказал он, с первых же слов обратившись ко мне просто по имени. — Я бываю очень требовательным к девушкам, с которыми встречаюсь. Ты на такое согласна?

Невероятный ответ.

«Конечно! Требуй от меня что хочешь!» Но слова застряли в горле, и я, едва не плача и с таким бесконечно серьёзным видом, словно узнала о неизлечимой болезни, часто закивала.

Той весной я была на седьмом небе от счастья. У меня впервые в жизни появился парень. Мой парень был звездой школы. Вот она, перчинка, которой мне до сих пор не хватало. Более того, сбылось моё заветное желание: с апреля нашим классным руководителем стала Юкино-сэнсэй. Праздник О-Бон[73] и Новый год, Рождество и Хэллоуин, подарки на свадьбу и на рождение ребёнка — не знаю, с чем лучше сравнить, но на меня будто посыпались все радости жизни разом. Я потеряла голову. Да и как тут её не потерять! Даже когда Макино-сэмпай поступал в соответствии со своим манифестом (если подумать, это будет подходящее название) — был ко мне требовательным, — я не чувствовала себя менее счастливой.

— Сёко, ты завила волосы?

— А, да. Только я ещё не научилась, и вышло не очень... — ответила я, опуская глаза.

— Тебе идёт! — сказал он и нежно положил свою большую ладонь мне на голову.

Мои щёки тут же жарко вспыхнули.

— Сёко-тян такая лапочка, когда краснеет!

— Повезло тебе, Макино. Мне бы такую подружку! — наперебой подшучивали его друзья.

Для меня стало привычным дожидаться, пока у него закончатся занятия в секции, а потом идти домой вместе со всей его компанией.

— Дурак, других неиспорченных девушек в нашей школе нет! — сказал сэмпай и засмеялся.

«Ну всё, пошёл трепать!», «Хвастаешься подружкой — гони штраф!». После развесёлой перебранки его друзья пошли своей дорогой. А мы с ним сели на электричку. Через десять минут мне уже надо было выходить, но он сказал, что хочет побыть со мной подольше, и я ещё двадцать минут ехала с ним до его станции. Когда мы оставались вдвоём, он менялся. Поначалу едва заметно, но чем дальше, тем больше он становился другим человеком.

— Сёко, насчёт причёски... — сказал Макино-сэмпай всё тем же вкрадчивым голосом и погладил меня по голове, слегка потянув при этом за волосы. Я встревожилась, что созданная с таким трудом укладка растреплется, и посмотрела на него. — Ты совсем не умеешь делать завивку. Жуть, да и только. А ещё я бы посмотрел, как тебе пойдут волосы поярче. По-моему, будет лучше.

«Вот как?» — подумала я. Зашла на обратном пути в аптеку, выбрала там краску для волос. И тем же вечером решительно перекрасила их в густо-розовый цвет. На следующий день в школе все хвалили мой новый образ. Как красиво! Как по-взрослому! Но до тех пор, пока мы не остались вдвоём, я не находила себе места. Когда все его друзья разошлись, Макино, продолжая мило улыбаться, схватил меня за волосы и несколько раз сильно дёрнул, будто пытаясь их вырвать.

«Больно, больно, больно», — визжали они. А ещё: «Люблю, люблю, люблю».

— Ха-ха-ха! Ну это уж перебор! Ты ж не из банды какой-нибудь. Теперь я вижу, что чёрные лучше.

Ночью я вернула волосам чёрный цвет. Из-за частого окрашивания они утратили блеск и стали ломкими. Но я всё равно была счастлива, радовалась, что Макино-сэмпай одной мне открылся с другой стороны, и думала только о том, что ещё ему может понравиться.

— Сёко, ты девственница? — внезапно спросил он, когда после уроков мы остались вдвоём в его классной комнате.

В его голосе звучало не больше напряжения, чем несколько минут назад, когда он обсуждал с друзьями игры для мобильных телефонов.

— А?.. Я... Э-э...

Я растерялась: он шутит или спрашивает всерьёз? Когда ему что-то от меня нужно, ошибаться нельзя. Лампы в классе не горели, но спортивная площадка за окном работала как огромный рефлектор, заливая комнату отражённым оранжевым светом. Через закрытую дверь, как из-под надетых наушников, просачивался весёлый гомон, всегда наполнявший коридор по окончании занятий.

«Прекрасное время, когда школа больше всего похожа на школу», — подумала я.

— Я задал вопрос.

Его правильное лицо, омытое рассеянным свечением из окна, было до невозможности красивым. По кромке волос на затылке скользили мягкие блики. Я должна ответить.

— Только между нами — да, я храню невинность! — сказала я, чувствуя, как от жгучего стыда начинает кружиться голова.

— Ха-ха-ха! «Храню невинность», кто ж так говорит!.. Короче, придержи её до моего дня рождения. Не хочу даже пальцем касаться женщины, которая знала других мужчин.

С этими словами он коснулся моих горящих щёк. Потянулся ко мне губами. Он хочет меня поцеловать!.. Я крепко зажмурилась и ждала, когда его губы коснутся моих. Время шло, но ничего не происходило. Наконец послышался сухой смех:

— Сёко, не жмурься так сильно. Ты становишься настоящей уродиной!

От смущения на глаза навернулись слёзы. Ах, ну почему я не потренировалась целоваться? Не знаю, смогу ли я остаться в здравом уме до его дня рождения — он только в следующем месяце. Охваченный оранжевым сиянием, Макино-сэмпай печально смотрел на меня. Всё моё тело окатило ноющей болью, не выражавшей ничего, кроме счастья.

— Мы всё! Пойдём домой! — Один из его друзей заглянул через дверь, и сэмпай с нежностью сказал:

— Идём, Сёко.

К моему стыду, мои подмышки насквозь промокли от пота, и мне захотелось убежать куда подальше. Но я бы ни за что не смогла.

Лето выдалось исключительно жарким.

Весь месяц с того момента и до дня рождения Макино-сэмпая меня бросало из крайности в крайность. То мне стало стыдно от одной только мысли, что он увидит, как я потею, или учует какой-нибудь запах, поэтому я одержимо старалась сократить потребление жидкости, доведя себя до обезвоживания.

Затем я вбила себе в голову, что разочарую его, если слишком похудею, и сорвалась посреди ночи в закусочную за гюдоном[74], но после, распсиховавшись, что из-за дешёвого мяса от меня будет неприятно пахнуть, побежала в туалет и вызвала рвоту. В общем, слепо металась во все стороны, как зверёк с завязанными глазами. Перевела дух я только тогда, когда наконец благополучно лишилась девственности. По правде, я опасалась, что после этого сэмпай меня бросит, но ничего подобного: со мной он вёл себя неизменно нежно.

Должно быть, в тот день жара тоже не спадала.

Ведь тем летом не могло быть и дня, когда она становилась хотя бы чуточку терпимей. Но, вспоминая те события, я понимаю, что и щекотка от пота, стекающего по коже, и восприятие температуры и влажности — все эти ощущения мне изменили. Мне кажется, тогда я пересекла границу, за которой перестаёшь разбираться в собственных чувствах.

Это случилось после уроков, прямо перед каникулами.

По просьбе Юкино-сэнсэй я собрала заполненные бланки теста и в радостном предвкушении встречи с давней подругой — ура, я смогу с ней поговорить! — направилась в кабинет литературы. В июне Макино-сэмпай со всей своей компанией ушёл из секции, и с тех пор у меня практически не осталось времени общаться с кем-нибудь, кроме него.

Я поднялась по лестнице, повернула в коридор и уже собиралась постучать в дверь кабинета, но остановилась. Мне показалось, что внутри кто-то с кем-то ссорится. Пока я прикидывала, что мне делать и не лучше ли зайти попозже, из-за двери донёсся возмущённый вскрик:

— Как ты смеешь!

Голос принадлежал Юкино-сэнсэй. Изнутри послышались приближающиеся шаги, и я поспешила спрятаться за лестницей.

Из кабинета вышел парень в школьной форме, и это был Макино-сэмпай. На его лице застыла улыбка, в которой сквозило что-то жестокое, — такую я иногда замечала, когда мы оставались наедине. Обычным неторопливым шагом, как ни в чём не бывало, он удалился в сторону кабинетов двенадцатых классов.

Я не знала, что случилось, и какое-то время растерянно стояла на месте, прижимая к груди стопку бумаг. Но я должна была узнать. Хотя, возможно, не имела на то права. Стараясь не шуметь, я последовала за сэмпаем до его классной комнаты. Оттуда послышался дружный взрыв смеха:

— Макино, ты что, сдурел? Ты правда подкатил к Юкино-тян?

— Не слушай идиотов! Наоборот, это круто. Только она не клюнет!

— Как знать, — раздался спокойный, как и всегда, голос Макино-сэмпая. — По-моему, если долго на неё давить, она сдастся. У тётки на лице написано: «Не могу без мужика».

Я плохо понимала, о чём они говорят. Разумеется, смысл слов был предельно ясен, но всё моё существо отказывалось его воспринимать.

Сэмпаю я тогда ничего не сказала и пошла домой без него. Впервые с того дня, как мы начали встречаться. Один раз он мне позвонил, но я не ответила. По дороге домой, и дома, и сидя в ванной, я прокручивала в голове различные объяснения. Обдумывала все возможные доказательства, что услышанные сегодня слова всего лишь плод моего воображения или результат недопонимания. От этих мыслей у меня чудовищно разболелась голова. Мне очень хотелось написать Макино-сэмпаю. Я отчаянно молилась, чтобы он написал сам или ещё раз набрал мой номер. Пусть потребует от меня что-нибудь, абсолютно что угодно. Но ничего не произошло. И я знала, что так и будет. Один звонок он сделал, теперь моя очередь. Он никогда не звонит дважды. Это было нерушимое правило. Мы не договаривались о нём вслух, но в глубине души я знала это наверняка.

На следующий день во время классного часа Юкино-сэнсэй вела себя как обычно. По-моему, никакого «хочу мужика» её лицо не выражало. Получается, вчера я что-то напутала. На большой перемене я отнесла ей бумаги, которые не успела отдать в прошлый раз.

— Спасибо, Айдзава-сан, — сказала она своим неизменно ласковым голосом. — А что случилось вчера? Я какое-то время ждала тебя в кабинете литературы.

— Понимаете... Появилось срочное дело. Извините! — ответила я.

Ну точно, я что-то напутала. Теперь никаких сомнений не осталось. И потому после уроков я со спокойной душой пошла в класс, где учился Макино-сэмпай.

— Ты влюбился в Юкино-сэнсэй?

Я уже должна была успокоиться, убедить себя, что ошиблась, но всё равно начала разговор с этого. Я и сама расстроилась, что спросила.

— С чего ты взяла? — с удивлением сказал он в ответ.

— Просто вчера, в кабинете литературы... — выдавила я, чувствуя себя так, будто сделала что-то плохое.

— А, ты нас слышала? — не моргнув глазом сказал он, даже не пытаясь отпираться. — Нет, не влюбился. Но чем-то она цепляет, наша Юкино-тян. Какая-то в ней загадка. Секса у нас пока не было. Хотя думается мне, ждать осталось недолго. Женщины в её возрасте самые распутные, так ведь?

— Разве?..

— Ну да. Не знала? Ты, кстати, пока бревно бревном.

«Ясно», — подумала я. И пробормотала то же самое вслух:

— Ясно...

В голосе сэмпая не слышалось и тени сомнения в своей правоте, и я задумалась: «Может, я сама виновата?»

С того дня он перестал отвечать на мои письма. Я звонила, писала — никакого ответа. Он не отворачивался, когда я приходила к нему после уроков. Иногда мы вместе с его друзьями шли от школы до станции. Но казалось, что он старается не оставаться со мной наедине. Это случалось, только когда мы занимались сексом. У него дома, пока не было родителей, или в гостинице, за которую платила я, он наконец-то заключал меня в объятия. Я боялась услышать: «Сёко, опять ты лежишь бревном» — и потому соглашалась выполнять любые его прихоти. Но чем больше я старалась, тем более скованной, иссушенной и безжизненной становилась. И настал день, когда он перестал со мной спать.

Летние каникулы превратились в ад.

Сэмпай не отвечал на мои звонки и письма, но я так по нему соскучилась, что несколько раз приезжала к его дому. Он не обращал на меня никакого внимания, даже если замечал. Как будто я была самой настоящей невидимкой. У него это получалось настолько естественно, что у меня зародились опасения: а вдруг меня и правда здесь нет? И всё же один раз, когда я ждала его на улице, он меня окликнул.

— Сёко, подойди-ка! — позвал он обычным нежным голосом, посмотрел знакомым призывным взглядом, и я чуть не расплакалась от облегчения: «Ах, наконец-то это наваждение закончилось!»

Кажется, я и правда расплакалась. Но сэмпай отвёл меня на полицейский пост. Я услышала, как он говорит дежурному: «Я хочу заявить о том, что меня преследуют...», испугалась и бросилась бежать.

Я нуждалась в объяснении.

Что со мной не так? В чём я неправа? Как мне заслужить прощение? Неужели он никогда меня не простит?

«Во всём виновата Юкино-сэнсэй», — внезапно осознала я, сидя посреди пустой гостиной и поедая онигири, купленный в круглосуточном магазине.

Ну конечно! И как я раньше не замечала? Это Юкино-сэнсэй украла его чувства ко мне.

Мои тревоги разом испарились, и я ощутила невероятную лёгкость во всём теле. Вот в чём дело! Значит, я должна ненавидеть её с той же силой, с какой до сих пор любила Макино-сэмпая.

«Запросто», — подумала я и впервые за долгое время почувствовала, что оживаю.

С тех пор прошло несколько лет, и теперь я понимаю, что к чему.

Макино-сэмпай с первого же дня знакомства вытирал об меня ноги, а Юкино-сэнсэй пала жертвой собственной доброты. Мне кажется, если бы сегодняшняя я встретилась с той Сёко Айдзавой или Синдзи Макино, то сумела бы найти более подходящее решение. Сумела бы понять, чего на самом деле они хотят, придать этим желаниям более правильную форму, подвести к их исполнению. Но тогда...

О да, конечно. Если бы я могла оставить всё в прошлом, рассуждать взвешенно и отстранённо, то и мне, и моим слушателям, найдись такие, стало бы легче на душе. Но, к сожалению, история не закончилась, она продолжалась и сейчас.

Я точно знаю, что Макино-сэмпай просто избалованный мальчишка, я ничем от него не отличаюсь, а Юкино-сэнсэй ни в чём не виновата.

И я до сих пор вижу сон, в котором без остановки бью Юкино-сэнсэй ногами, плачу и кричу: «А ведь я вас любила! Любила! Любила!!!»

Я и сама удивилась, какой силой обладаю.

Передо мной чётко, будто наяву, зажглись дорожные знаки, указывающие путь к цели — как загнать Юкино-сэнсэй в угол и не дать ей оттуда выбраться. Не обошлось без доли восхищения — да у меня, оказывается, талант!

Для начала я опоздала на её урок. Задержалась на полчаса, а потом напоказ, с гордо поднятой головой вошла через дверь возле доски.

— Айдзава-сан, ты опоздала. Что-то случилось? — спросила учительница, но ответила я не сразу. Впилась в её лицо взглядом и лишь затем грубо бросила:

— Может, себя о том же спросите? — И села на своё место.

На этом моё первое выступление закончилось. Но одноклассники почуяли скандал, и в воздухе повисло отличное от обычного урока напряжение.

— Сёко, между тобой и Юкино-сэнсэй что-то произошло? — спрашивали меня подруги на перемене.

Но я уклонилась от ответа.

— Да так, это личное, — сказала я, опустив глаза, но они не на шутку встревожились.

После каникул я появилась в школе заметно похудевшей, к тому же я никогда прежде никого не злословила, и поэтому все вокруг легко поверили, что я невинная жертва.

Юкино-сэнсэй, разумеется, тоже забеспокоилась и несколько раз пыталась со мной поговорить. Я всякий раз извинялась и уходила от разговора по существу. Почти три месяца я тщательно и неустанно демонстрировала свою неприязнь. И наконец некоторые из моих лучших подруг тоже стали её сторониться. Юкино-сэнсэй пользовалась огромным доверием у учеников, но моё упорное нежелание признаваться заставило их думать, что она в чём-то виновата.

А вскоре поползли слухи о сомнительных отношениях между Юкино-сэнсэй и Макино-сэмпаем. Я-то сразу раскусила, действительно ли он продолжает её преследовать или сам пустил этот слушок для прикола. Так бывало и раньше — нелепица на один раз (скажи я: «Она не станет с ним знаться», и сплетням конец). Но сейчас моё молчание добавляло всей истории определённый вес.

«Так это сэмпай отдал мне пас!» — подумала я. В то время я не могла с ним даже разговаривать, но, подстроив этот слух, он словно предложил мне: давай затравим Юкино-сэнсэй вместе. Так мне показалось. И я укрепилась в своей решимости довести с ним на пару дело до конца.

— Сёко, неужели между Макино-сэмпаем и Юкино-сэнсэй что-то было?

Когда я услышала этот вопрос от своих подруг, у меня увлажнились глаза. Мне не потребовалось играть: стоило только завести об этом разговор, как слёзы сами покатились по щекам.

— Как дела в школе, Сёко-тян? — спросила за ужином моя новая мама, и я подумала: «Не пора ли нанести удар с другой стороны?»

— Мм... Есть небольшая проблема с уроками классической литературы. Все шумят, отвлекаются, очень тяжело заниматься. Учительница молодая, её, наверное, не воспринимают всерьёз. А мне ведь сдавать экзамен... — сказала я, набивая живот первоклассными мясными блюдами, украшавшими обеденный стол.

Малознакомая красивая женщина, которая была старше меня лет на десять, не больше, и выглядела в точности как моя прежняя мама, только помолодевшая, наконец-то нашла, что она может сделать для «дочери». Её лицо буквально просияло.

До чего просто!

По каким-то своим каналам «мама» даже разузнала о слухах, что между той самой учительницей и моим бывшим парнем что-то было. К тому времени мой класс срывал уроки Юкино-сэнсэй как только мог. Несколько учеников из тех, кто хотел заниматься всерьёз, сообщили учителям, что она не в состоянии подготовить их к экзаменам, и почти одновременно с этим кто-то из родителей подал жалобу в городской комитет по образованию.

Юкино-сэнсэй оказалась настолько беспомощной, что мне даже стало её жаль. Она полагалась лишь на свою честность и доброту. У меня была сила, у неё — нет. Истина как простая, так и жестокая.

Вскоре Макино-сэмпай окончил школу, и у меня не осталось ни причины, ни желания продолжать травить Юкино-сэнсэй. Но ситуацией я больше не управляла, дальше всё катилось само собой. Так провод от наушников, оставленных в кармане, спутывается в тугой клубок. Что-то в этом роде. Некоторые ученики продолжали ей пакостить, и Юкино-сэнсэй заболела. Некогда обожаемая мною учительница теперь выглядела хмурой, нездоровой, немолодой женщиной. Я завела нового парня, с лёгкостью с ним рассталась, завела ещё одного, и пошло-поехало.

А однажды в сезон дождей «мама» с радостным видом сообщила мне за ужином:

— Та учительница увольняется.

Я не ответила, молча встала из-за стола, пошла в туалет, сунула пальцы в рот и избавилась от всей еды, которую приготовила эта женщина. Из глаз закапали слёзы. Даже ни разу не солгав, я выгнала Юкино-сэнсэй из школы.

В июне, когда я уже училась в двенадцатом классе, я совершенно случайно встретила Тэсигавару.

Внезапно хлынул ливень, и я спряталась под козырьком у входа на станцию Сибуя. Было ужасно душно, а воздух настолько пропитался влагой, что казалось, будто в нём могут плавать маленькие рыбки вроде оризий[75]. Я случайно посмотрела куда-то вбок, и через секунду после меня под козырёк влетел Тэсигавара.

— М?.. О-о-о! Айдзава, это ты?! — закричал он мне.

— Тэсигавара... — удивлённо пробормотала я.

Он промок до нитки, цвет его волос не изменился, борода не росла. Тэсигавара выглядел всё так же нескладно и неопрятно, только стал ещё выше, и школьный блейзер на нём совершенно не сидел. Он улыбался во весь рот, казалось, вот-вот стиснет меня в объятиях, а с его губ забрызгала слюна:

— Айдзава! Сколько ж прошло, а? Целых два года! Как жизнь? Слушай, а ты ещё больше размалёванная!

Мне не верилось, что он на самом деле стоит передо мной, и потому я не смогла увернуться от брызг. Всё происходило как во сне, и я растерянно застыла на месте.

— А чего ты такая мрачная? Что-то дома случилось или в школе? Если тебя что-то мучает, поделись со мной!

Я уже была на грани. А услышав эти слова... Я давно хотела, чтобы кто-нибудь мне их сказал, но Тэсигавара застал меня врасплох, и я сломалась. Мне стало безумно стыдно за свой вызывающе яркий лифчик, который наверняка просвечивал сквозь мокрую школьную блузку. Отчаянными усилиями я удержалась от того, чтобы броситься ему на шею, удержалась от того, чтобы разрыдаться, и сказала:

— Не смей со мной разговаривать, урод. Не позорь меня.

Не глядя на него, я ринулась через турникет, словно спасаясь бегством. Взбежала по лестнице и, даже не проверив, куда идёт поезд, вскочила в вагон. Мне показалось, что, если мы с Тэсигаварой продолжим разговаривать, я сделаю с ним то же, что Макино-сэмпай сделал со мной. И я жутко этого испугалась.

Мои последние летние каникулы в старшей школе закончились, начался второй триместр.

В тот день я поехала в школу после полудня. Без особой на то причины — дальним путём, не по линии Гиндза, а по линии Яманотэ. Погода словно сошла с иллюстрации «День в разгар лета»: ослепительное солнце, ясное небо. Я сидела и рассеянно разглядывала яркие лужицы света, плескавшиеся на полу вагона. Вторя изгибам рельс, они медленно перетекали с места на место, по очереди окатывая пассажиров. Когда свет добрался до моих ног, я вдруг вспомнила день, когда впервые пошла в старшую школу.

Тогда мы с Саей-тин специально поехали через линию Яманотэ, чтобы прийти в школу вместе. Гордость, с которой мы демонстрировали нашу новую школьную форму, и наш оживлённый разговор я помнила так чётко, как будто это происходило прямо сейчас.

Как оно будет в старшей школе? Наверное, все выглядят как взрослые. А учителя суровые? Хорошо бы кто-нибудь из старших ребят нам помог. Найдём ли мы свою любовь? Вот бы встретить заботливого парня.

Я всё поняла с первого взгляда, как только тот незнакомый десятиклассник неожиданно вошёл в кабинет.

Даже нет, ещё до того, как его увидела, — по тихим шагам в коридоре.

Может, меня кто-нибудь отсюда заберёт?.. Я вдруг вспомнила, с каким чувством мечтала об этом когда-то очень давно.

Я, как обычно, убивала время после уроков, сидя в классе со своими закадычными друзьями. Болтали о какой-то ерунде: вот встречаюсь с парнем, а он оказался так себе, не такой классный, и всё такое прочее. Закат в тот день пылал ярко-алым, как будто недавно прошёл тайфун, и даже после захода солнца комнату заполняло тёмно-красное свечение.

Парень посмотрел на нас, а потом, пробираясь между партами, зашагал прямо ко мне. Он выглядел невероятно серьёзным.

«Вам нет прощения», — читалось в его взгляде.

«Вот оно», — подумала я. Мне захотелось заорать на этого спокойного мальчишку: «Почему так долго?!» Время упущено, уже слишком поздно.

— Тебе чего, салага? — подозрительно спросил один из моих друзей.

Парень пропустил вопрос мимо ушей, остановился передо мной и спросил:

— Айдзава-сэмпай?

— А ты кто? — снизошла я до ответа. Снизошла до того, чтобы показать — да, это я.

Парень сделал глубокий вдох и тихо сказал:

— Говорят, Юкино-сэнсэй увольняется.

— И что?

В глубине души поднялось раздражение. Ничего-то он не понимает. Что ни делай, он уже опоздал.

— Плевать я хотела на старую шлюху.

И в тот же миг его ладонь ударила меня по щеке.

«Это мне наказание», — подумала я.

Одна из двух песен старшей дочери Саканоэ, посланных Отомо-но Якамоти. В ней искренне отражены страдания, причиняемые любовью.