Самодива

За все годы тяжелого труда и бесконечной практики, когда оба родителя брали дополнительные смены, чтобы оплатить уроки на фортепиано, музыкальные лагеря, звукозаписывающие студии и взносы для участия в соревнованиях, ни один из нас не мог помыслить, к чему это приведет. Что однажды я буду жить в Америке. Что перелет от дома и недельное проживание в отеле Нью-Йорка будет стоит больше, чем их годовой оклад. Больше, чем я смогу заработать в столовой за весь первый курс.

Я положила трубку, чувствуя такую грусть, что почти отправилась обратно в Колониальный клуб. Но это ни к чему не привело бы (разве что, может, вызвало еще более обеспокоенные взгляды моих друзей), так что вместо этого я пошла в Форбс – вперед по пустынным аллеям, через внутренние дворы, которые периодически оживали благодаря врезающимся в стенки фонаря насекомым, либо из–за мерцания выключаемого в окнах света. Кампус утопал в тишине ночи начала октября, на границе сезонов, когда плотная летняя жара все еще теплится в камнях и древесной коре, но с каждым днем все слабеет, содрогаясь от приближающейся осени.

Наконец, на горизонте появился Форбс. В ночь четверга, когда все отправлялись на вечеринки, общежитие напоминало тонущий корабль: покинутый, все еще ярко освещенный, разрушаемый своей же собственной безмолвностью. Я прошла по пустому коридору к своей комнате, вытащила ключ и вставила его в замок...

– Я беспокоился, что ты можешь вернуться не одна. – Вытянувшаяся рука толкнула и открыла для меня дверь.

– Риз? Я не люблю, когда меня пугают... – Я могла бы поклясться, что лишь секунду назад коридор пустовал. – Кто сказал тебе, где я живу?

– У серийных убийц есть секреты. Шантаж. Подкуп. – Он увидел, что его «бородатые» шуточки напугали меня снова. – Или, как в данном случае, выпытывание информации у персонала Форбса. Что было сложной задачей, учитывая, что я все еще почти ничего о тебе не знаю.

– И что из этого? Ты сказал, тебе не нужно меня знать, так ведь?

– Я имел в виду не это.

– А что же ты имел в виду?

– Просто... хотеть кого-то. Без каких-то углублений в прошлое, на что ты посягала раньше – кто я такой, что из себя представляю, где живу.

– Ну, да, но я не могу пойти куда-то с парнем, только если он не...

– Только если он не признает, что облажался? Тогда я вел себя как придурок. Но, обещаю, больше подобное не повторится.

– Что не повторится? Тебе больше не нужно будет "обладать мной"?

– Нет. Я больше не оставлю тебя одну.

Что-то в его обещании напугало меня. Я осознала, как быстро начала верить его очередному обещанию, которое он даже не подразумевал: что он не исчезнет из моей жизни.

– Кстати, говоря об углублении в прошлое – что за девушка рассказывала тебе обо мне?

– Какая девушка?

– Твоя подруга сегодня в клубе. Она оглядывала меня и совершенно очевидно давала тебе какой-то грамотный совет. Предполагаю, держаться от меня подальше?

– Почему? Мне следует так поступать?

– Тебе следует делать только то, чего хочешь ты, а не что говорят другие. Включая меня. – Неким образом его улыбка наводила на иную мысль. – Вопрос в следующем: хочешь ли ты держаться от меня подальше или нет?

– Не хочу. Но также я не понимаю, почему ты ушел из Колониального так, словно мы не знаем друг друга.

– Я ненавижу быть на всеобщем обозрении. Да и к тому же, казалось, будто у тебя свидание.

– Ты о моем друге Бене?

– Он выглядел немного слишком очарованным для друга. Надеюсь, ты не планируешь идти с ним куда-то снова.

– Я не "ходила с ним куда-то". Он живет в Форбсе и мы...

– Нет никакого "мы", Теа. Я не собираюсь делить тебя.

– Делить меня? Риз, что ты такое несешь?

– Что я хочу, чтобы ты была моей девушкой. И я серьезно. – Он поцеловал меня, блокируя любые попытки сопротивляться. – А теперь, если у тебя все еще есть силы, я бы очень хотел отвести тебя кое–куда.

Его девушкой. Я пыталась мыслить ясно: о предупреждениях Риты, или еще лучше о том, чего бы мне уходить с ним посреди ночи, чтобы отправиться на очередную вечеринку или что еще у него там на уме – но он приблизился к моему уху и прошептал:

– В этот раз я буду вести себя хорошо. Идем со мной.

ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА ВЫГЛЯДЕЛО темным, бескрайним и внушительным, как и всегда. Я уже проходила по нему вечером, когда отправлялась играть в Проктер Холле. Но только когда мы скрылись глубоко в его холмах, я почувствовала разницу: в этот раз не было луны. Трава возвышалась и сваливалась под нашими ногами невидимыми витиеватостями. Со всех сторон доносились звуки, издаваемыми разнообразными созданиями. И каждое дерево сначала возникало вдали, а затем внезапно оказывалось рядом с нами в виде обезображенного гиганта, объединенного с бесконечным черным небом.

Я понятия не имела, куда он ведет меня, но знала, что случится, как только мы достигнем места назначения. В голове проносились неловкие сценарии о том, стоит ли – или как и где – рассказывать ему, что у меня еще не было секса. Отказываться от него в старшей школе было легко, особенно после наблюдений за подружками с разбитыми сердцами из–за того, что те не стали ждать правильного парня. Теперь же я жалела, что не сделала это с одним из тех нервничающих мальчишек, что тогда клялись мне в вечной любви. Это значительно облегчило бы ситуацию с Ризом. Никаких напряженных моментов. Никакой необходимости в объяснениях.

Мерсер Стрит была окутана тьмой. Фонарей не было, только дома, чей тусклый свет исчезал задолго до того, как добирался до тротуара. Риз вел меня в тишине, поглощенный своими собственными мыслями.

Я была в смятении. Как другие девушки делают это? Я побывала на достаточном количестве вечеринок Принстона, чтобы понять, что в колледже секс не был таким уж важным делом – после пары пива вообще оставалось мало такого, чего бы люди не делали на глазах у всех. Все происходило обыденно, с отрепетированной беспечностью, словно единственный вскользь брошенный взгляд и спешное «Выпьем» было всем необходимым, чтобы согласиться на остальное. И «остальное» было еще большей загадкой. Каким-то образом тебе полагалось быть беззаботной. Отделить свое тело от любых источников возможных осложнений (разума и сердца), и после всего уходить так, словно ничего и не было.

Мы дошли до скопления деревьев – тех самых, под которыми он бросил меня в прошлый раз – и вышли на газон. В особняке не было света. Не было видно ни луны, ни звезд, весь небосвод был зашторен облаками. Я едва могла видеть его лицо, но чувствовала его дыхание и сокрытый в нем вопрос.

– Пойдешь туда, куда я хочу тебя отвести?

Окружавшая нас ночь затихла, ни намека на ветер.

– Да.

Он направился прямо к особняку. Несколько ступенек отделяли газон от возвышавшейся над ним застекленной створчатой двери. Еще до того, как он дошел до верхней ступеньки и прежде, чем его рука нашарила отпертую ручку – с безошибочной уверенностью определив ее местонахождение в темноте – и открыла стеклянную створку, чтобы впустить меня, я уже знала. Знала, куда он вел меня, куда хотел отвести раньше, и почему тогда мой упрямый отказ идти по газону так позабавил его.

Это был его дом.

– ТЫ СКАЗАЛА, ЧТО ХОЧЕШЬ знать, где я живу. И вот ты здесь, в логове твоей рыси.

Я говорила такое, да. Но сейчас это «логово» заставляло меня чувствовать себя не в своей тарелке – Золушкой на балу, приехавшей намного позже полуночи.

Он включил свет. Вдоль стены замерцало несколько огней, создававших иллюзию горящих вокруг нас зажженных свечей. Я услышала шум и инстинктивно сжала его руку: на входе в арочном проеме появилась фигура. Темная, в пиджаке по фигуре. Рубашка поразительно белая, как если бы где-то была включена ультрафиолетовая лампа.

– Ферри! Почему ты на ногах так поздно, друг мой? – Риз сделал пару шагов в направлении мужчины, не отпуская моей руки.

– У меня сложилось впечатление, что господин вернулся в Нью-Йорк, и пока не ожидал его возвращения в Галечник.

– Ну, я решил не уезжать – сейчас или в ближайшее время. – Он посмотрел на меня и улыбнулся. – Теа, познакомься с Фергюсоном, мужчиной из–за кулис, управляющим здесь хозяйством. Ферри практически член семьи, но настоятельно называет себя нашим «дворецким». Полагаю, это напоминает ему Европу. Так что мы потакаем его фетишу в честь старых традиций.

– Рада познакомиться с вами, сэр. – Понятия не имела, как обращаться к дворецкому, особенно к выглядящему на семьдесят и благодаря его внешнему виду и речи, которая больше соответствовала викторианскому роману.

– Взаимно, мисс. – Его взгляд задержался на моем лице, выказывая едва уловимое любопытство или попытку оценить, как долго такой парень как Риз сможет оставаться сосредоточенным на ком-то вроде меня. – Господин будет нуждаться в чем-нибудь?

– Нет, не сегодня. Теа?

Я взглянула на Риза, не уверенная, о чем он спрашивает.

– Мне ничего не нужно, спасибо.

– Значит, нас все устраивает, Ферри. Иди отдохни.

Когда мужчина ушел, я наконец осмотрелась вокруг. Не было и намека на массивное темное дерево, которым в фильмах и журналах были заполнены подобные особняки. Иза белого мраморного пола все казалось невесомым, парящим в воздухе, вплоть до самого камина, высеченного из того же камня (или, может быть, пол поднимался волной и впечатывался в стену). В углах развернутыми к нему стояли пышные пальмы, лишенные пропорциональности листья которых нависали над китайскими керамическими горшками, а лежавший в центре восточный ковер взрывался геометрическими комбинациями красного, зеленого, черного и синего цветов. Диван и два кресла дополняли обстановку, будучи полностью кожаными, соперничая с окраской стен своим белым цветом. Но самыми удивительными предметами в комнате были два фортепиано, расположенные у окон и поставленные друг напротив друга.

– Кто играет на втором?

– Дьявол собственной персоной. Мы часто устраиваем соревнования. – Он улыбнулся, не осознавая, как правдоподобно это звучало. – Сыграй что-нибудь для меня.

– Нет, в этот раз ты играй для меня. – Он уже слышал меня однажды, теперь моя очередь слушать. – Мы рассмотрим это как отплату.

– Ты имеешь в виду аванс?

Я имела в виду совершенно не это, но, может, для него Александр Холл значил меньше, чем для меня.

– Хорошо, назови любимое произведение. – Он подошел к фортепиано слева и сел в ожидании моего выбора, как будто был способен сыграть без подготовки и нот что угодно.

– Думаю, ты знаешь мои предпочтения.

– Твои предпочтения… угрюмый поляк? Да ладно, это обязательно должен быть он?

– Почему нет?

– Он слишком приторный. – С клавиш, струясь, сорвались несколько тактов из полонеза. – Слишком сосредоточен на том, чтобы смягчить тебя. Это может стать невыносимым.

Я вспомнила, что он произнес такой же комментарий той ночью в «У Луизы», чем расстроил меня. Я в нем ошиблась? Мое спешное допущение, что он понял музыку Шопена (и, если уж на то пошло, то и все остальное) так же, как и я, теперь выглядит издевкой моего воображения из–за тоски по дому.

– Вот это лучше… – Он начал мазурку только для того, чтобы резко ее оборвать. – За исключением того, что она становится слишком приторной, поэтому мне нужно остановиться прямо здесь. – Хотя одного взгляда на мое лицо хватило, чтобы он понял, что зашел слишком далеко. – Ладно, пусть будет угрюмый поляк!

На этот раз он действительно начал играть. Помещение заполнили совершенные и беспощадные в своем великолепии звуки: Фантазия Экспромт в до–диез миноре, одна из самых виртуозных работ Шопена. Временами невероятно быстрая. И в то же время, душераздирающе лиричная. Риз назвал эту музыку приторной, и все же, казалось, и его она увлекла на какое-то мгновение. В том, как он играл, не слышалось ничего сладкого или концентрированного. Фрагменты изливались из него так, словно он импровизировал на месте, насыщая каждую ноту ярчайшей глубиной на грани возможного.

Я играю. А твой Шопен роскошен. Когда он произнес эти слова, они казались такими обычными, как если бы в сравнении со мной он едва мог взять ноту. Сейчас же он обернулся куда более совершенным пианистом. И это при условии, что между нами всего несколько лет разницы. Но, вероятно, с возрастом это никак не связано. Он показал, что обладает редким врожденным талантом. Абсолютная непринужденность в обращении с инструментом, какой я не слышала никогда, даже на записи.

И снова в мой разум вторглись вопросы. Кем он был? Принстонский наследник из тех, кого американцы считали аристократами? Одаренный музыкант? И то и другое? Или просто молодой, богатый и эксцентричный гений, решивший удалиться от мира на окраину его превосходно изолированного кампуса?

Запуганная и потрясенная всем этим, я впитывала каждый звук, пока он играл. И все же, в каждом звучании я также чувствовала острую боль от того, как всего мгновение тому назад он принижал эту искреннюю музыку – ту, что привела меня к нему.

Наконец его пальцы закончили потворствующую прогулку по клавишам. Последние ноты отлетели от рояля и рассеялись, потерявшись в пространстве между мной и парнем, чье присутствие впервые показалось безвозвратно чуждым. Я все еще не знала, являлся ли он студентом Принстона, был ли им в прошлом, или нашел иной доступ к единственной местной тусовке – пищевому клубу. Как бы то ни было, я провела первую пробу компании Плюща, и на вкус она оказалась нахальной, в то же время высокомерной, но слишком крутой для ее собственного привилегированного окружения. Это был мир, в который я и не ожидала быть допущенной, не говоря уж о такой скорости. И некоторое его проявление увлекло меня. Простота, с которой Риз делал что угодно. Его уверенность. Даже то, как он высмеивал Шопена, так отличалось от того, как другие люди насмехались над тем, чего не понимали. Он знал музыку Шопена очень хорошо и играл ее лучше, чем кто-либо, включая меня. Чего еще я могла желать?

Я пыталась улыбнуться. Вежливо его поблагодарить. Но мой голос доходил до меня сквозь толщу тишины – отстраненно, словно принадлежал кому-то иному – и им я говорила, что его Шопен был потрясающим, а затем попросила отвести меня домой.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ я получила обе вещи, что обещал мне предоставить деканат. Первое: копию расписания Эльзы. Греческое искусство. Семинар о Помпеях. Продвинутый курс литературы. Методика современной музыки. Не так уж удивительно, ведь двумя ее страстями были музыка и археология.

Второй вещью был звонок из консультационного центра, предлагающего мне встретиться в тот же день.

– Я действительно рада, что ты решила прийти, Теа. – Рукопожатие теплое, недолгое и профессиональное. – Джейн Пратт. Прости, в МакКош сегодня какой-то бедлам. Найти нас не составило труда?

Я решила, что она ссылалась на временно отключенные для проведения ремонтных работ лифты.

– Девушка на ресепшене была очень отзывчива, даже дала мне карту.

– Хорошо, хорошо… Прошу, садись. – Она указала на кресло посередине кабинета, а сама выбрала диван, что стоял напротив. – Это твой первый раз, я правильно понимаю?

– К счастью, мне еще не приходилось болеть в Принстоне, так что и причин посещать центр здоровья не было.

– Я имею в виду не МакКош. Я имею в виду, посещала ли ты прежде… – ее глаза сощурились, открыв внезапную паутину линий, прибавивших с десяток лет ее лицу, изысканная и густо покрытая веснушками кожа которого не позволяла дать ей более тридцати лет, делая ее более похожей на едва выпустившуюся из медицинского колледжа девушку, – … терапии?

– Я? Нет, не была.

Мы наблюдали друг за другом в тишине. Я не пыталась показаться враждебной, но обдуманная деликатность, с которой она сказала «терапии», да и само эти слово, рассердили меня.

– Доктор Пратт, в деканате меня попросили увидеться с вами для неформального рукопожатия, что бы это ни значило. Так что, честно говоря, я не подозревала, что это будет сеанс терапии. Или что он мне нужен.

‒ Никто не говорит, что тебе нужен сеанс. Нуждаться в нем и быть способной получить от него пользу – разные вещи. Если он проведен верно, то все мы можем извлечь из него выгоду.

Еще бы, да какая разница. Наверняка это была обычная болтовня, чтобы расслабить мой разум, пока она «диагностировала» длинный список того, что со мной не так, о чем я даже не знала.

– Я не отниму больше часа. Просто попробуй.

– Попробовать что конкретно? Психиатрические тестирования?

– Нет, нет. – Она покачала головой, даже слишком усердно. – Мы поговорим о том, что произошло в прошлом, и как это может – и должно ли вообще – воздействовать на твою жизнь здесь.

– Предполагаю, под «этим» вы имеете в виду смерть моей сестры?

Естественно, так и было. Как и моему профессору по греческому искусству (и, вероятно, множеству других людей, что я встречу в университете), ей с трудом давался процесс восприятия меня отдельным человеком, без отсылки к личности Эльзы. Почему-то ожидалось, что в моем поведении обнаружатся признаки перенесенной в детстве трагедии. И впервые я поймала себя на мысли, что, может быть, мои родители были правы. Может приезд в Принстон был ошибкой.

– Теа, кажется, мы с тобой неправильно начали знакомство. К чему сопротивление?

– Потому что там, откуда я родом, никто не обращается к психиатру. Людям претит идея нанимать незнакомца, который бы выслушивал их проблемы. Для этого есть семья и друзья.

– Вот только это наука о наших чувствах, совокупности причинно–следственных связей, о которых твои друзья и семья могут не догадываться.

– Они знают самое важное: как действуют мои сердце и разум.

– Я бы тоже не возражала узнать это. – Она улыбнулась, учуяв первую трещину во льду. – Итак, могу я попытаться? Только пять минут. И потом, если ты все еще захочешь уйти, я не буду настаивать, обещаю.

Ладонями она хлопнула по коленям – руки костлявые, веснушчатые, без колец. А также никакого макияжа и других украшений. Серый брючный костюм, размером слишком велик. И прилизанные пепельно–белые волосы, с аккуратно подстриженной длиной до плеч. Словно она хотела быть невидимой. Слиться с комнатой, нейтральное, заурядное и практически обособленное оформление которой, вероятно, было терапевтическим приемом само по себе.

– Ладно. Начнем с твоего дома.

– А что с ним?

– Сколько в нем окон?

Я сделала мысленную прогулку по нашему дому в Софии.

– Семь.

– Уверена?

Я притворилась, что считаю еще раз. На стене позади нее в рамке, разрисованной невротическими разноцветными пятнами, висел натюрморт Сезанна, состоящий из пяти фруктов: трех яблок, лимона и айвы.

– Да, уверена. Семь окон.

– И когда ты их пересчитывала, то была внутри дома или снаружи?

– Внутри… а что?

– Хорошо, это все, что мне нужно было узнать. А теперь посмотрим, ошибусь ли я в истории прошлого. – Она разжала руки и придвинулась ближе, как если бы хотела утешить не столько меня, сколько себя. – Ты росла единственным ребенком, так? Твои родители никогда не говорили тебе об Эльзе. Держали ее имущество запертым в доме, скорее всего в комнате, доступ к которой ты получила совершенно случайно – тебе было сколько, пять или шесть лет? – и именно там ты нашла ее фортепиано. Семейный секрет наконец всплыл не так давно, возможно, накануне твоего решения приехать в Америку. И она начала охотиться за тобой. Странные случаи. Даже жуткие. Временами ты могла практически ощущать ее физическое присутствие в воплощении привидения. Что и сделало для тебя Принстон естественным выбором. На самом деле, единственным выбором, чтобы узнать, сможешь ли ты когда-нибудь быть от нее свободной. Кстати, как я справляюсь до сих пор?

Я была ошеломлена. На какое-то мгновение даже яблоки Сезанна, казалось, вздрогнули от шока, собираясь вывалиться из рамы и покатиться по полу.

– Приму твое молчание в знак того, что я права хотя бы отчасти.

– О да. Вообще-то во всем, но… как вы узнали обо всех этих вещах?

– Это моя работа, Теа. Технический термин звучит как «синдром замещения ребенка». Он дает очень точные предсказания тому, как будет изменяться модель поведения ребенка после смерти брата или сестры. Даже сам Зигмунд Фрейд – хотя в строгом смысле он не «замещенный» ребенок, потому что являлся первенцем – страдал от похожих симптомов после смерти его младшего брата Юлиуса.

– Страдал от чего конкретно?

– От груза, когда тебя рассматривают, как «замещенного» ребенка: который должен заполнить пустоту, заполнить которую невозможно, стереть потерю и подействовать в качестве панацеи. Совершенно очевидно, это невыполнимая миссия, потому что дети не взаимозаменяемы, а агонию от утраты ребенка нельзя так просто излечить появлением другого. Вместо этого родители должны признать потерю, разрешить умершему ребенку занять свою нишу в семье, и дать процессу скорби идти своим чередом. Неспособность сделать это проецирует их травму на выжившего ребенка, запуская синдром.

– Что заставляет вас думать, что мои родители оказались неспособны?

– Большинство людей считают, что лучший способ излечиться – подавление боли или полное ее блокирование, даже если это означает бессрочное стирание умершего ребенка из истории семьи, запирание физических напоминаний о нем в недоступном месте, и так далее. Особенно это относится к родителям, у которых не было возможности погоревать как следует. Например... – Она посмотрела в сторону, словно уже не была уверена, что рассказывать пример такая уж хорошая идея. – Исторически сложилось так, что женщине, чей ребенок умер при рождении, не разрешалось держать его или даже смотреть на него – это считалось губительным для матери. Теперь же клинические исследования показали, что отрицание только то и делает, что оставляет горе неразрешенным. И рана, так сказать, всегда открыта.

Я наконец поняла, к чему она ведет. Исчезновение тела Эльзы не дало горю моих родителей найти выход, как было бы должно.

– В подобных случаях родители либо отталкивают и пренебрегают своим другим ребенком, либо опекают его сверх меры, любя до сумасшествия. Ты считала окна изнутри дома, что означает, что, должно быть, ты была счастливым ребенком, выросшим в любящем и понимающем доме. Я знаю многих, кому не так повезло.

– Они считали окна снаружи?

– Почти всегда. Отторгнутые дети – аутсайдеры, изгои. Некоторые рассказывали, что в семье чувствуют себя буквально невидимыми.

– Но счет изнутри не обязательно значит любящий дом. Может быть совсем наоборот: дом, кажущийся тюрьмой.

– Ты абсолютна права. – Она снова улыбнулась, но так уверенно, что, наверно, означало, что я была не совсем права. – Вот только узник смог бы назвать количество окон сразу же, разве нет? У него не было бы необходимости пересчитывать их для меня. И уж точно не во второй раз, как это сделала ты.

Это обеспокоило меня гораздо больше, чем все то, что она говорила до этого, потому что я не пересчитывала их во второй раз. Тогда… могло ли это быть правдой? За все эти годы уроки игры на фортепиано частенько заставляли меня чувствовать себя заточенной. И мои родители опекали меня сверх меры, это точно. Но я никогда не думала о своем доме, как о тюрьме. Или думала? Кроме того, я все же здесь. В чужом мире. Сама.

– Ты думаешь о тюрьмах и оковах?

Выбор слов сильно испугал меня – шутка, совершенно ясно, но в этот раз я была осторожнее. Если бы человеческий мозг был музыкальным инструментом, эта женщина была бы не худшим виртуозом, чем Риз прошлой ночью.

– Просто… Я все еще не понимаю, как вы догадались обо всех этих деталях моей жизни.

– Честно говоря, есть в этом немного от головоломки. Вот ты здесь, в Принстоне. И выдающаяся пианистка, не меньше. В общем, поступаешь точно так же, как и твоя сестра. Но почему твои родители позволили тебе это?

– Может, так я могла окончательно стать «замещающим» ребенком?

– Нет, так это не происходит. Родители перестраховщики держат «замещающего» ребенка – надеюсь, ты не против этого термина, я использую его только в описательном смысле – так близко, как это возможно. Не отсылают ее на другой континент. И определенно не в тот же университет, где умер первый ребенок. Другими словами, все эти решения принадлежат тебе. К примеру, фортепиано. Чтобы достичь такого уровня успешности, тебе нужно было бы начать в очень раннем возрасте. Но шестилетние дети не просыпаются в один прекрасный день со страстным желанием исполнять классическую музыку, верно? К этому должны подталкивать родители. Твои, само собой разумеется, никогда бы не сделали чего-то подобного по отношению к игре на фортепиано, которая добыла Эльзе хвалебный отзыв, вручившей ей входной билет в Принстон. То есть должен был быть другой спусковой механизм. Какое-то событие, которое должно было казаться ребенку загадочным, пленительным, и соблазнило бы тебя играть, невзирая на возражения матери и отца. Что-то вроде, скажем, изучения мира, что был закрыт от тебя. И вот там – ожидающее фортепиано. Вот только твои родители тут же сделали большую ошибку.

– Позволив мне играть?

– Нет, умолчав о твоей сестре. Подумай: большая часть твоего детства оставалась в их распоряжении. Много времени, чтобы осторожно посвятить тебя в истину, сформировать твою реакцию на нее, и устроить то, чего они хотели больше всего: держать тебя подальше от американского вирусного заболевания, которое, просто дыша посткоммунистическим воздухом, подхватило столько восточноевропейских молодых людей. Но вместо этого они ждали. Но когда у тебя появилась своя голова на плечах, было слишком поздно.

– Не совсем так. Когда я узнала, через что они прошли, я предложила остаться в Болгарии.

– Их счастье взамен твоего. Какие родители пошли бы на такую сделку?

– Я не торговалась. Я говорила серьезно.

– Само собой, так и было. Эмпатия. Самопожертвование. Раннее осознание горя и утраты. Все это довольно типично, потому что «замещающий ребенок» не ждет, что будет центром вселенной. И в этом огромная разница между тобой и Эльзой.

Разница не была такой уж огромной, учитывая, как я выбрала Принстон, зная, что это огорчит моих родителей. И все–таки, было что-то еще в ее последнем высказывании. Прозвучало оно очень лично. Дело не в дедукции – просто точное наблюдение.

– Доктор Пратт, давно вы в Принстоне?

Она поднялась с дивана, подошла к столу в дальнем углу комнаты и взяла бутылку воды со стеллажа, стоящего рядом с ним.

– Будешь?

–Нет, спасибо. – В дипломе на латыни над ее столом было указано ее имя, название университета Джона Хопкинса и год его получения – 1990. – Вы же были здесь в девяносто втором году?

Она открутила крышку и посмотрела внутрь бутылки так, словно прозрачная жидкость содержала в себе молекулы прошлого.

– Моя сестра тоже приходила на терапию?

– Не добровольно.

– Вы имеете в виду, она нуждалась… в помощи психиатра? – Я почти подавилась словами, жалея, что отказалась от воды.

– Тогда я так не думала. Но университет был не согласен. Ты слышала о Голых Олимпийских играх?

Похоже на дионисийскую версию Олимпийских игр.

– Имеют ли они какое-то отношение к древней Греции?

– К сожалению, нет. – Мое предположение позабавило ее. – Это традиция Принстонского университета. Точнее, была ею до 1999 года, когда попечительский совет запретил ее. Каждую зиму, в ночь первого снегопада, второкурсники обнаженными бежали вокруг Рокфеллер Колледжа, во внутренний двор Холдера, а оттуда в город, врываясь в магазины и рестораны. В зависимости от опьянения мог последовать секс, вандализм, ведущий к арестам, преступления и даже госпитализации.

– Но моя сестра не была второкурсницей.

– Верно, не была. Что было лишь частью проблемы. В том году первый снегопад выпал на тринадцатое декабря…

– В те же выходные, когда ее тело исчезло из похоронного зала?

– Да, хотя я и не думаю, что между этими событиями есть какая-то связь. Смысл в том, что зимой 1992 года – и, насколько я знаю, в первый и единственный раз в истории университета – Голые Олимпийские игры, похоже, прошли дважды. Тринадцатого декабря, когда выпал первый снег. И месяцем ранее, десятого ноября – тогда группа студентов начала забег в Холдере, а закончила в лесу на юге кампуса. Участие в нем принимал только один человек, не числившийся на втором курсе: твоя сестра. И, по случайности, она была единственной женщиной.

Я почувствовала, как покраснели щеки. Очевидно, Эльза была куда более дикой, чем я подозревала.

– Кто-нибудь был арестован?

– К несчастью, да. Офицеры городской полиции были высланы после первого же заявления о дебоше. Студентов вроде было шестеро, и все они столкнулись с дисциплинарными предписаниями. Свелось все к обязательным консультациям, но сначала велись разговоры об отстранении на весь весенний семестр.

– Отстранении? За бег голышом?

– Ну… там было намного больше, чем просто бег. Уверена, ты можешь себе представить.

Вообще-то я не могла. Моя сестра. Голая. С пятью мужчинами в лесу. Посреди ночи.

– Хотя, я все еще не понимаю. Зачем им было бежать на месяц раньше вместо того, чтобы дождаться первого снегопада с другими?

«Потому что мы не уподобляемся другим». Это были ее точные слова, когда я задала ей этот же вопрос. «И к тому же, сказала она, были первые заморозки, разве это не больше похоже на свободу?»

Для меня это не было похоже на свободу. Но как бы я хотела знать эту девушку. Хотела бы быть похожей на нее: дерзкую и смелую бунтарку.

– Доктор Пратт, вы думаете, что так она… что этот случай связан с тем, как она умерла?

– Неважно, что я думаю, Теа. Мы никогда этого не выясним. А даже если и выясним, ты не сможешь изменить то, что уже случилось. Единственное, что в твоих силах – это проживать жизнь, свободную от призраков.

От ее выбора слов я вздрогнула, пока не осознала, что она говорит не буквально.

– Не уверена, что могу. Эльза – часть меня, которую я только начала познавать.

Она покачала головой.

– Та часть тебя, что годы напролет подсознательно перенимала тревогу и печаль у твоих родителей. Когда секрет гноится так долго, открытие правды может привести к ночным кошмарам. Некоторых людей травма поглощает настолько, что они начинают видеть привидения их почивших братьев или сестер. Вроде видения в окне в ночи.

– И это просто… галлюцинации? – Впервые после поездки в Царево, где я видела фигуру в белом, я ощутила облегчение.

– Можешь назвать это так. Говоря научным языком, это когнитивное искажение: твой мозг пытается сделать так, чтобы она выглядела реальной с целью минимизировать потерю. Но не попадайся в ловушку отождествления себя с ней.

– Почему нет? Я часто задаюсь вопросом, похожи ли мы.

– Не похожи. Поверь мне, я знала эту девушку. В ней таилось какое-то раздражение на весь мир, скрытая злоба ко всем и ни к чему в частности. Не похоже, чтобы что-то из этого относилось к тебе. – Пауза, чтобы придать вес следующим словам. – Что очень даже хорошо.

АЛЛЕЯ ЗАКОНЧИЛАСЬ; я бы поняла это и с закрытыми глазами. Мои шаги, лишь мгновение назад заглушаемые мириадами звуков, исходящими от переполненного кампуса, теперь, когда я шла по тротуару, отдавались отчетливым стуком, рябью поднимавшимся под арочный каменный свод, подобно голосу входящего в церковь прихожанина.

Арочные проходы Принстона всегда захватывали дух. Суетный мир оставался позади. Впереди же далекие решетчатые окна, деревья, возможно клочки неба. Но в промежутке ты чувствовал стык чудес. Низкий потолок возвышался над головой, готовый хранить твои секреты. Слабый свет мог бы вытянуть твою тень вдоль стен. Растянутые эхом, твои шаги могли бы превратиться в музыку. И на несколько секунд, пока ты держал свой путь через мрачный короткий коридор, ты и камень оставались один на один. И ничего больше.

На другой стороне именно этой арки находился четырехугольный двор Холдер Рокфеллер Колледжа (который известен всем под ласковым сокращением «Рокки»). Я должна была понять это давным–давно, задолго до того, как услышала упоминание о «Рокки» в кабинете психиатра: это было общежитие Эльзы. Должно было им быть. Годы тому назад я была свидетельницей одного инцидента. Случайное упущение, висевшее в воздухе, являющееся таковым, как и все на первый взгляд неважные воспоминания, до момента, пока ты не пытаешься сложить мозаику прошлого, давая новую оценку произошедшим событиям.

– Черт, не знаю. Думаешь, эти американцы сидят на чем-то? Потому что в старые времена мы называли подобное эксплуатацией детей.

Говоривший мужчина был боссом моего отца: главой экспертно–криминалистической лаборатории и одним из приглашенных моими родителями на ужин гостей. И, несомненно, он был непреклонен в мнении, что никто младше восемнадцати лет не должен работать – подстрекаемый обсуждением данной темы по телевизору, пока остальные за столом ждали возможности узнать, прошла ли футбольная команда Болгарии квалификацию для участия в Мировом Кубке.

– Павко, угомонись. – Его жена нахмурилась, она сидела в отдалении от него. – Как ты можешь говорить такое, когда коммунисты заставляли нас проводить большую часть летних каникул за принудительными работами? Я все еще помню эти студенческие бригады: потеющие от убийственной жары, пашущие в поле, либо на консервной фабрике. И все это под лозунгом "Во благо общества"? В Америке этим детям, по крайней мере, платят!

– Я не поддерживаю коммунистов. Я вижу это так: эти бригады были частью взросления, тем, через что нам нужно было пройти. Одно дело, когда государство говорит, что каждый должен внести вклад. Но чтобы родители посылали своих детей зарабатывать деньги? Не знаю, как по мне, то это бардак какой-то.

– Согласен, – кивнул сидящий с другой стороны стола самый молодой гость, ассистент в лаборатории. – Если вы не способны содержать детей, то может, для начала, не стоит их заводить?

– Дело не в способности. – Жена Павко повысила голос, переорав ведущего по телевизору, который только что отметил, насколько для подростков ядовита праздность. – Мы говорим об Америке. Уверена, там люди способны позволить себе многое в сравнении с нами и остальным миром. Они всего лишь пытаются привить их детям ценности с раннего возраста.

– Серьезно? Как например? – Моя мама больше не могла сдерживаться. – Что лучшее, на что они могут тратить свое время, это обслуживание столиков шесть дней в неделю?

– Согласен с вами! Кто мы такие, чтобы спорить о воспитании детей с тем, кто вырастил это? – Павко смеялся, указывая на мои висящие в рамках победные грамоты за игру на фортепиано. – Зарабатывать деньги – работа родителей, а работа детей – становиться гениями, верно? Славин, что думаешь?

– Я думаю... – Мой отец сделал паузу, бросая взгляд на маму, выискивая согласие с тем, что он собирался сказать. – Думаю, если потерпеть с прививанием детям ценностей до момента, когда они станут достаточно взрослыми, чтобы работать, то уже будет слишком поздно.

За столом повисла тишина. На экране телевизора в огненно–красном костюме женщина, претендующая на звание "семейного консультанта по достатку", начала рассказывать о Рокфеллерах, и как их внук получал жалование в двадцать пять центов за уборку листьев по восемь часов в неделю.

– Вот почему дети Рокфеллера и не стали знаменитыми на весь мир пианистами! – Павко подмигнул мне, но больше никто не смеялся.

Родители смотрели друг на друга. Затем моя обычно сдержанная мать встала, переключила канал и вышла из комнаты, не обронив ни единого слова.

Теперь, годы спустя, я оглядываю «Рокки» ‒ роскошное студенческое общежитие, сделанное в готическом стиле, по счастливому случаю дарованное колледжу собирателем листьев. Одна из его уединенных комнат принадлежала моей сестре. В эти самые окна она наблюдала разворачивающуюся перед ее глазами жизнь двора Холдер. Утренний балаган. Опадение осенних листьев. Снования студентов туда–сюда через арочные ходы. Вечерние сумерки. Дожди. И эти бесславные первые заморозки, которые, как только что сказала мне Пратт, обернулись первым знаком беды.

«Потому что мы не уподобляемся другим».

И тогда меня осенило: что если родители знали о Голых Олимпийских играх? Что если реакция матери была связана не с проживанием Эльзы в общежитии, а с тем, что ей рассказали об одной ноябрьской ночи, когда ее дочь участвовала в забеге за пределами Рокфеллера без одежды и с группой мужчин?

И тогда… я вернулась к самому началу. Эльза могла как жить, так и не жить здесь. Могла как прогуливаться по этим аллеям, под этими деревьями, сквозь эти арки, так и не делать этого… Но, с другой стороны, меняло ли это что-нибудь?

Меня накрыло осознание тщетности проделанного мною пути. Поиска улик, которые, казалось, вели в определенном направлении, пока, неминуемо, не начали указывать совсем в другую сторону. И когда я вернулась к Форбсу, то решила попытаться сделать то, что все считали лучшим для меня выбором: оставить призраков в прошлом и жить собственной жизнью.

ВЕГЕТАРИАНСКАЯ СМЕСЬ или мясное жаркое?

Смесь – запеканка… Смесь – запеканка… Я не знала, что значили эти слово, и взгляд на блюда ничем не помог. Обычно закрытый по субботам Проктер Холл устраивал специальный вечер с блюдами из местного ресторана, и моя работа заключалась в предоставлении каждому магистру выбора: из двух сомнительного вида приготовлений предпочесть то, которое на слух воспринималось как алкогольная вечеринка, состоящая из овощей, либо другое, по звучанию казавшееся чем-то типа причудливой запряженной кареты. Хуже всего было то, что нам следовало носить поварские кители и высокие бумажные колпаки.

– Будет ли страшно, если мы сбросим колпаки?

Управляющий в обеденном зале одарил меня презрительным взглядом.

– Сбросить колпаки?

– Я тут подумала, что если они упадут?

– Ну так постарайся сделать так, чтобы этого не произошло.

Совершенно ясно, что просьба к управляющим пересмотреть протокол сравнима с просьбой к полицейскому ограбить со мной банк. Так что я просто переживу эту смену с надеждой закончить до того, как Риз мог войти и увидеть меня вооруженной лопаточкой и коронованной бумажным цилиндром.

– Когда и откуда мне забрать тебя завтра? – спросил он меня прошлой ночью.

– В девять, с работы.

– Работы?

– Обеденный зал Магистерского Колледжа. Это условие финансовой помощи. – Я ждала реакции, но ее не последовало. – Ты ничего не говоришь. Какая-то проблема?

– Пока нет.

Пока. Деликатный способ сказать, что встречаться с посудомойкой нормально, но до тех пор, пока кто-нибудь не увидит его с ней (кроме его дворецкого).

– Риз, я не богата. Если тебя это волнует, мне лучше знать.

– С чего бы это меня волновало?

Потому что я слышала о друзьях, с которыми ты тусуешься. Видела машину, которую ты водишь. И дом, в котором живешь.

Когда я не ответила, он поторопился объясниться:

– Просто не хочу, чтобы твоя работа отрывала тебя от меня слишком надолго. Особенно в выходные.

К счастью, к окончанию смены, его следа не было. Так как остальные стремились попасть на главную улицу, я добровольно вызвалась закрыть помещение и начала проходить по привычному списку:

Выключить посудомоечную машину;

Запереть морозильные камеры;

Выключить свет (на кухне, в кладовой, в зале);

И конечная остановка: Проктер Холл.

С другой стороны подсвеченного стекла в свои права вступила ночь. Окна потеряли свой цвет, так что единственным освещением служили не уверенные в своих силах лампочки в люстрах. Я развернулась, чтобы проверить, открыты ли еще двери в вестибюль…

И столкнулась лицом к лицу с кем-то ожидающим в темноте, облокотившимся на ближайший столик.

– Привет, Теа.

Я узнала его интуитивно: этот голос, как он произносил мое имя. Затем увидела силуэт. Белый цветок в его руке. Но и нечто еще: без сомнения совершенно другое тело, незнакомое лицо. До последнего мгновения мой разум отказывался принять видимое. Затем я была сражена очевидной истиной.

Вероятно, это парень с моего концерта. То был не Риз.

Прежде чем я успела отреагировать, он улыбнулся и подошел ко мне. Двигаясь медленно, осторожно, и остановившись лишь тогда, когда его тело практически касалось моего.

– Кто… кто ты?

– Думаю, ты знаешь. – Он дотянулся до моей руки. Вложил в нее цветок. – На какое-то время я уезжал. Но думал о твоем Шопене каждую минуту.

От его тихого голоса воздух начал движение.

– Как ты… – В горле пересохло, слова застряли на выходе.

– Как я что?

– Узнал, что я здесь?

– Я обещал найти тебя. И нашел.

Я сделала шаг назад. Как я могла перепутать Риза с ним? Они выглядели похоже, но только на расстоянии. Вблизи же все оказывалось разным: тело (такое же сильное, но более худое, мускулатура выражена не так ярко), лицо (такое же великолепное, но более угловатое) и глаза (темно–голубые, но более теплые, невыразимо теплые)…

В зале эхом раздались шаги.

– Вижу, вы уже познакомились? – Риз поспешил к нам, не оставляя времени на ответ. – Ферри отмечал, что ты можешь вернуться домой сегодня вечером, но я не думал, что он скажет тебе искать меня здесь.

Парень механически пожал плечами, ложь ему давалась довольно легко.

Риз обернул свою руку вокруг меня.

– Мой брат зол на тебя, потому что ты разрушила его план.

Братья? Я уставилась на него в ужасе.

– Какой же это план я разрушила?

– Годы напролет меня тошнило от этого кампуса, и я пытался убедить Джейка переехать со мной в Манхеттен. Но он любит это место – покой и тишину. Откровенно говоря, я этого не понимаю. Так что мы достигли компромисса: остаться здесь еще на год и покончить с этим местом. А две недели назад, нежданно–негаданно, он согласился переехать. Даже нашел нам жилье в Сохо, сказал мне собираться и уезжать отсюда. Вот только… остальное ты знаешь. Я вернулся на одну ночь и, что ему неизвестно, встретил тебя, что к огорчению моего дражайшего брата отложило мой переезд в Нью-Йорк на неопределенный срок. Неудачное время, так Джейк?

Никакой реакции, даже кивка.

– Забавно, как Принстону удается держать меня на коротком поводке. Сначала брат, теперь ты. – Риз взял меня за руку, наконец заметив цветок. – И это от?..

Этот момент я буду помнить всегда. Какая-то доля секунды, когда вселенная, вопреки всему, останавливается перевести дыхание, а судьба смотрит в другую сторону: тебе позволено, но только в этот раз, заполучить то, чего так хочется, лишь нужно проговорить это вслух, но ты должен заговорить или сделать что-то еще, пока не станет слишком поздно; и как только станет слишком поздно, так пробудет до скончания веков.

Цветок от?..

Я чувствовала их взгляды на себе, они ждали ответа. Что я должна сказать? Что я встречалась с Ризом, потому что по ошибке приняла его за его брата? Правду Ризу задолжал именно Джейк. Это он учинил беспорядок, не я. Прочее же они должны выяснять между собой.

Я подошла к одной из композиций, все еще мостившихся по центру столов, где были самые различные белые растения, в том числе и розы, и вставила стебель к другим цветам, как будто так до этого все время и было.

– Должно быть, мне не о чем беспокоиться. Риз улыбнулся со свойственной ему беззаботностью. – На какое-то мгновение мне показалось, что придется вызывать на дуэль собственного брата!

Джейк отвел взгляд в сторону.

«Трусиха», – подумала я. – «Ты такая трусиха».

– Увидимся дома. – Он прошел мимо Риза, не замечая моего присутствия, и, прежде чем воздух нашел обратный путь к моим легким, ушел.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Семь букв

Дождь не прекращался весь день. Я все слушала, как он выстукивал по окну: теперь что? Что?.. что?

Затем, около шести часов, я устала переживать и сдалась.

Хотелось бы мне продолжать в том же духе. Ну или хотя бы не видеть никого. Но в семь мне нужно было быть на Мерсер Стрит для ужина с Ризом и его братом.

Мои попытки найти выход из данной ситуации не увенчались успехом. Риз посчитал, что событие (мое знакомство с Джейком) должно быть отпраздновано особым образом. И, как всегда, он решил поступить по–своему. Я была уверена, что ужину не бывать, что он позвонит и отменит его, как только Джейк расскажет ему, что мы уже встречались – дважды – и почти поцеловались в подвале музея. Но субботний полдень плавно перетек в вечер, а телефонного звонка так и не было.

Я не могла перестать думать об эпизоде в Проктер Холле. Что, если мне следовало поступить иначе? Может, в итоге, настоящая связь у меня с Джейком? Или предназначенный мне парень – Риз? И кем был этот загадочный брат – мягкий, уклончивый, непроницаемый Джейк, который зацепил меня настолько сильно, что в его присутствии мне едва удавалось заканчивать предложения?

Риз не особенно распространялся о нем прошлой ночью, да и я не стала расспрашивать, боясь, что мое любопытство могло бы показаться подозрительным. Нет, они не были близнецами. Джейк младший брат – «младший» значит, что ему двадцать семь, а про себя Риз сказал лишь, что они примерно одинакового возраста. К тому же они близки, точка. Также он боялся, что это может измениться, учитывая, что Джейк теперь живет в Нью-Йорке.

На мысли, что же надеть, у меня ушло полчаса: черные кожаные штаны и черный запахивающийся свитер, в чем я надеялась выглядеть сексуально, но недостаточно, чтобы спровоцировать кого-нибудь. Теперь должен был начаться настоящий кошмар. Я с ними обоими. Застрявшая на часы – занимаясь чем? разговаривая о чем? – в одном помещении.

Когда я дошла до знакомых деревьев, ветер пробудил их ветви своим меланхоличным гулом, сотрясая с них капли прошедшего дождя. От здания мчалась фигура. Риз или Джейк? И это только начало. Мне придется привыкать к этому: к интуитивным вопросам, к попыткам отличить один силуэт от другого. И необходимости подготовить сердце к любому исходу.

Конечно же, это Риз. Он предложил забрать меня у Форбса, но я настояла на прогулке. Она была мне нужна. Теперь же он подбежал и подхватил меня на руки.

– Риз, что ты делаешь?

– Вся земля промокла. Ты испортишь обувь. – Он пронес меня через всю лужайку, и даже не запыхался. – Напомни потом показать тебе главный вход. Именно из–за подъездной дороги мы называем дом «Галечником» – она будто из гальки, но на самом деле сделана из частиц мрамора, которые должны создать впечатление подобия руслу реки. Парень, создавший ее, привез мрамор из Италии.

Итак… Джейк ничего не рассказал. Я слишком сильно обнадежила себя, считая, что он может так поступить. Что попытается вернуть меня, борясь с Ризом, если придется. Вместо этого он собирался отсиживаться в сторонке и наблюдать за тем, как его брат выстраивает со мной отношения.

Мы пришли в гостиную. Джейк сидел, отвернувшись от окон, в одном из кресел, и на какой-то момент была видна лишь его рука, с подлокотника свисали его длинные, скульптурные пальцы. На полу под ними стоял пустой стакан.

Должно быть, он слышал наши шаги, но остался спокойным, да настолько, что рисковал показаться спящим. Но наши голоса его не удивили, и нарочитое спокойствие, с которым он развернулся в кресле, ясно дало понять, что он сидел в тишине, ждал.

– Привет, Теа.

Мое имя снова сорвалось с его губ. Помню, как находилась с ним в другой комнате, где были только мы, когда он произнес его в первый раз.

– Теперь ты знаешь, кто играет на втором рояле. – Риз указал в спину брату. ‒ Неоспоримый талант в нашей семье. Я же его завистливый подельник.

Джейк выглядел более спокойным, чем сам музыкальный инструмент.

«Мы часто устраиваем соревнования». Я представила, как они играют. Если бы моя сестра была жива, мы наверно тоже так делали бы.

– Таков мой брат: ни одного словечка. – Риз подернул плечами, ощущая странные вибрации, и не имея понятия об их природе. – Слава Богу, ужин готов, иначе на то, чтобы сломать лед, у нас ушли бы часы.

Стол разместили прямо здесь, в гостиной, вероятно, для добавления более интимной атмосферы, так как дом определенно был достаточно большим, чтобы иметь отдельный обеденный зал. Три свечи мостились посередине, отбрасывая тени растений в горшках на стены и потолок, превращая гостиную в очень реалистичные монохромные джунгли. На столе, уже наполненные, стояли три бокала для вина. Стол сервирован был на три персоны. Я узнала фарфор, который Риз принес в ивовую рощу, и вспомнила, что с ним у нас тоже есть секреты, в которые Джейк не посвящен.

Мы расселись. Риз произнес тост – за мой первый ужин в «Галечнике», – но первым же глотком красного вина я подавилась. Я пыталась представить встречи с ним с нынешнего момента. Визиты в этот дом. Встречи с Джейком. Ведение с ним обычных разговоров, притворяясь безразличной. Другие ужины. Музыкальные вечера. Может даже двойные свидания…

Мне пришлось заставить себя поесть. Разум не обрабатывал информацию о проскальзывающей пище, не отмечая ни единого вкуса, пока до меня не дошло, что блюда подозрительно знакомы: холодный огуречный суп, пирог с сыром «Фета», фаршированный перец.

– Где ты нашел болгарскую еду?

Риз рассмеялся.

– Я уж начал думать, ты не заметишь.

– Прости, просто все слегка ошеломляющее.

– Могу представить! – Он указал на мою тарелку. – Вкусно хоть? Я попросил Ферри использовать его магию шеф–повара.

– Да, идеально. Но ты не должен был.

– Конечно, должен. Ты так далеко от дома, это меньшее, что я мог сделать.

Джейк поднял взгляд от своей тарелки.

– Я слышал, Болгария красивая. Мне не приходилось там бывать, а вот моему брату довелось.

Я уставилась на Риза в недоумении.

– Почему ты не рассказал мне?

– Ты не рассказал? – Джейк предпочел не замечать нахмуренного выражения лица брата.

Риз опустил вилку, осторожно, словно ее идеальное выравнивание параллельно тарелке может изменить итог всего вечера.

– Не думаю, что говорил об этом Теа, нет. А что? Это проблема?

Они встретились взглядами, сконцентрировав их друг на друге. Я сидела безмолвно. Между ними было напряжение, и, судя по произнесенным словам, эта враждебность ко мне не имела никакого отношения.

– Так-то, я так не думаю. – Риз смягчился и улыбнулся, повернувшись ко мне. – Я путешествовал по Болгарии в прошлом году. Прекрасная страна.

– Когда ты там был?

– Когда встретить тебя было еще слишком рано. – Он поднял мою руку и поцеловал ее, как и тогда в роще. – Еще вина?

Вероятно, тема Болгарии на данный момент была закрыта. Он наполнил мой бокал.

– Кажется, мы должны принять очень важное решение.

Тело натянулось, словно струна.

– Какое решение?

– Будешь ли ты играть до или после десерта.

Я предупредила его, что этому не бывать.

– Боюсь, такого варианта сегодня в меню нет. Умираю, как хочу послушать твою игру. Как и Джейк.

Как мне ему сказать? Знала, что должна. Но это не относится к одной из тех вещей, которые вы можете бросить в лицо кому-нибудь посреди разговора: «Вообще-то, твой брат уже слышал мою игру. Просто не набрался смелости, чтобы сказать об этом, так что все это время мы оба лгали тебе».

– Сегодня я не играю, Риз.

– Почему? Только фрагмент, даже если это будет Шопен! Кроме того, ты задолжала мне за ту ночь, помнишь?

Он попытался поцеловать меня, но я вовремя отодвинулась. Лицо Джейка сделалось белее фарфора.

– Мне нужно уезжать. – Ничто в его голосе не выдавало его эмоций, но он избегал смотреть на любого из нас.

– Уезжать? Ферри сказал мне, что ты пробудешь здесь неделю!

– Вообще-то, нет. – Он остановился, чтобы сказать следующее. – Я обещал вернуться в Нью-Йорк сегодня.

– Обещал… кому? Кому-то, о ком я до сих пор не знаю?

Вопрос был проигнорирован.

– Джейк, да ладно тебе. Останься хотя бы на ночь!

– Как-нибудь в другой раз.

Теперь Риз выглядел сбитым с толку.

– Он убивает меня, Теа! Клянусь, это так не похоже на моего брата…

Джейк обошел вокруг стола, чтобы обнять Риза, после чего повернулся ко мне. Я застыла, напуганная тем, что он обнимет и меня тоже. Что через невероятно краткий миг я, наконец, окажусь в его объятиях. Но он протянул ко мне только руку. Ожидая мою. Аккуратно взял ее, словно касался предмета из стекла, и просто сжал, быстро, пока смотрел мне в глаза.

– Было приятно познакомиться, Теа Славин.

Следующее произошло довольно стремительно. Вероятно, Риз что-то услышал в голосе Джейка, прочел что-то на его лице или увидел в осанке Джейка, пронизанной нервозностью, когда тот выходил, но обыкновенно сказанное «было приятно познакомиться» не провело его. Выглядя взбешенным, он выбежал за братом. Когда же вернулся, то ни словом не обмолвился о том, что произошло снаружи. Но несложно догадаться: вероятно, он поссорился с Джейком и выяснил правду.

В качестве последнего проявления его хороших манер, он отвез меня обратно в Форбс – в тишине. Высадил в молчании. Даже не пожелал спокойной ночи.

– Риз, мне так жаль…

– Чего жаль? Тебе не за что извиняться.

Последнее, что я слышала, это визг шин, когда он повернул за угол и исчез.

– Я НЕ ПОНИМАЮ, ТЕА. – Лицо Доннелли приобрело грозовое выражение, нахмурившись так знакомо, разве что в этот раз катализатором был не мой выбор специализации. Более чем за неделю я выучила только половину композиции Альбе́ниса. Для нее же это было личным оскорблением. – Ты знаешь, что значит Карнеги для музыкальной карьеры, так ведь?

Конечно, я знала: максимальный джек–пот. Но также голову занимали совсем другие мысли. Всю прошедшую неделю меня не отпускало ощущение сюрреализма. Парень, которого я видела, разделился на двух совершенно разных людей, и затем я потеряла обоих.

– Мы идем по краю пропасти, и я не могу позволить тебе тратить время впустую. Что тебя отвлекает? Колледж?

– Отчасти.

– Что еще?

В качестве оправдания я использовала работу в кампусе, не убрав хмурость с ее лица.

– Как я и говорила, настойчивость Офиса финансовой помощи на этой работе просто нонсенс. Я смогу тебя вызволить не ранее января.

Целью было не вытаскивание меня из Проктер Холла. Мне нужно было, что бы Доннелли пустила меня внутрь.

– У них есть фортепиано, на котором, кажется, никто не играет. Если бы я могла практиковаться после работы…

– Почему же не можешь?

– Зал закрыт ночью.

Она потянулась за телефоном.

– Когда ты работаешь в следующий раз?

– Этим вечером.

– Прекрасно. Дай мне минутку.

Больше времени и не понадобилось. Она набрала номер, обменялась несколькими словами, затем завершила разговор с выражением триумфа на лице.

– Кто-нибудь передаст тебе ключ до конца смены.

И наконец я получила его – собственное фортепиано, да еще в таком великолепном месте, которое и так настраивало разум на музыкальный лад!

Рассыпаясь в благодарностях, я задумалась, мог ли этим «кем-нибудь» оказаться смотритель (или как он сам себя зовет – хранитель ключей), уже однажды отпиравший для меня Проктер Холл. Мне он показался чудаковатым и обаятельным, и внутри теплилась надежда увидеться с ним снова. Разговорить его. Узнать, почему он так поэтично высказывается о музыке. И, кроме прочего, уговорить раскрыть детали суицида в Принстоне, о котором он упомянул в прошлый раз. Не то чтобы я могла представить сестру прыгающей с Кливлендской башни. Но может он слышал и о других инцидентах? К примеру, о мертвой девушке, найденной на туристическом маршруте. Или о скандале в похоронном бюро, в котором говорилось о самых нездоровых кражах.

К сожалению, ключ мне не принес никто. Он ждал меня в конверте, когда я пришла на работу, и как только все ушли после окончания смен, я продолжила свою борьбу с Альбе́нисом.

Начало было обманчиво простым: набивая указательным пальцем правой руки ритм по единственной клавише, левой рукой нужно было кружить вокруг нее в отрывистом мотиве. Смешно же, даже ребенок сыграл бы это. Но лишь пока не полилась музыка. Октавы гремели с противоположных концов фортепиано, как если бы вы внезапно обзавелись третьей рукой, затем и четвертой, чтобы накрыть все клавиши без единого нарушения стройной мелодии.

Только для того, чтобы понять ноты правильно, мне понадобились недели. Уайли назвал это «базовым прочтением», тогда как мой преподаватель годы тому назад говорил об этом же, как об «обучении пальцев инстинктам». В любом случае, я ненавидела хвататься за новую композицию. Чувствовать хромоту. Ударять не по тем клавишам. Разбирать произведение, деля его на части, добираясь до самой сути, и механически зазубривать на стольких репетициях, что, да, пальцы будут бегать по клавишам на автопилоте. То же самое и с мозгом. Пока уши, уставая от прослушивания одного и того же звучания снова и снова, не перестают его воспринимать.

Один раз я заставила себя исполнить мелодию до конца, после чего выключила свет и увлеклась совершенной иной музыкой – которую знала сердцем. В последний раз, когда играла ее на этом самом рояле, я представляла, будто меня кто-то слушает. Спрятавшийся, невидимый в темноте.

Я думал о тебе и твоем Шопене каждую минуту…

Скрип петель заставил меня вскочить со скамейки. Я могла поклясться, что закрывала двери. Закрыла плотно и на замок, чтобы никто не мог услышать. Звуки не покидают этих стен. Может Сайлен соврал?

На полу начал растягиваться яркий треугольник: на этот раз рука тянула дверную ручку до конца.

– Привет. Прости, если прервал твою игру.

Я узнала голос прежде, чем глаза привыкли к темноте и рассмотрели его.

– Джейк… что ты здесь делаешь?

– Ищу тебя.

– Это я вижу. Но как ты…

– Узнал, где ты будешь? – Он улыбнулся; мне все еще не было ясно, что если он хотел найти меня, то знал, где и как. – Найти тебя не проблема. Проблема в том, что получается у меня это сделать, видимо, слишком поздно.

Его взгляд метнулся к закрытой партитуре, но мы оба знали, что он имел в виду нечто иное.

– Ты вчера не возвращался в Нью-Йорк. – Это был не вопрос. На самом деле вопрос заключался в причине.

– Мне нужно было увидеться, чтобы извиниться.

– За что?

– За то, как сложились обстоятельства.

– Обстоятельства просты. Ты обещал найти меня, но вместо этого меня нашел твой брат.

– Почему ты выбрала его, Теа?

Меня только осенило: он не знал. Он думал, что я предпочла Риза ему намеренно.

– Я видела тебя лишь в темноте. Когда я встретилась с Ризом, то решила, что это ты.

– Да? Мы даже не особо похожи.

– Вероятно, все же похожи. Либо… может, я просто хотела, чтобы это был ты, пока, наконец, не поверила в это.

– Это должен быть я. – Он сказал это так тихо, что у меня едва вышло разобрать слова.

– Тогда почему ты исчез?

Он заколебался.

– Почему, Джейк?

– Были на то причины.

– И это все? Были причины?

Мы были всего в шаге друг от друга. Я смотрела на него. Ждала.

– Я не исчез. Мне нужно было, чтобы Риз уехал в Нью-Йорк первым.

– Зачем?

– Потому что иметь с тобой отношения было невозможно. Не пока он был бы рядом.

– Какое ко всему этому имеет отношение Риз?

Пока он мучился над тем, как ответить, я попыталась проследить за новым витком событий: внезапное решение Джейка переехать в Манхеттен возникло всего спустя несколько дней после моего концерта, чтобы они оба осели там.

– Ты говоришь, что не можешь встречаться с девушкой, которая живет в том же городе, что и твой брат? – От облечения в слова мысль казалась правдоподобной, но я отказывалась поверить в это. Джейк, терпящий угрозы Риза. Слабый и неуверенный. – Прости, но это смешно.

– Ты не знаешь моего брата.

– Знаю.

– Не знаешь. Не знаешь, насколько сильное влияние он оказывает на женщин. – Как только он сказал это, то, должно быть, понял, что именно это я и познала.

– Ты хоть когда-нибудь думал о том, насколько сильное влияние на женщин оказываешь ты?

– Мне плевать на других женщин.

– Я говорю не о других женщинах, Джейк. Почему ты… – Теперь я была той, кто боялся закончить предложение. – Почему ты всегда уходишь?

– Ты не понимаешь. Мне приходится делать над собой усилие, чтобы держаться от тебя подальше. – Он протянул пальцы к моему лицу, но отвел их на безопасное расстояние, коснувшись моих волос тыльной стороной ладони, коротко, случайно. – Приходится прилагать усилия, чтобы не прикасаться к тебе.

– Почему?

– Потому что я люблю брата.

Что я могла сказать на это? Я отвернулась, чтобы уйти, но он поймал меня за локоть.

– Подожди…

– В чем дело, Джейк? – Я пыталась не поднимать на него взгляд, на любую часть парня, способного заставить меня забыть свой гнев. – Чего еще ты хочешь?

– Я не могу быть с тобой в ссоре.

Я услышала лишь «Я не могу быть с тобой».

– Почему же нет?

На какое-то мгновение он смутился.

– Я серьезно. Какая разница?

– Мы будем пересекаться в кампусе, это уж точно.

– Пересекаться?

– Я хожу в этот колледж, Теа.

Эта мысль не посещала мою голову. После слов Риза о том, что его брату двадцать семь, я решила, что они оба закончили с обучением и живут в Принстоне, потому что здесь их дом.

– Ты кажешься удивленной.

– Просто… не думала, что ты студент. Ты в магистратуре?

– Нет, я старшекурсник. Брал временный перерыв и теперь нужно довести дело до конца.

– Но как ты можешь жить в Нью-Йорке?

– У меня занятия всего три раза в неделю. Дорога туда и обратно занимает меньше часа.

В этом был смысл, я слышала, что в Америке каждодневные поездки скорее норма, чем исключение. Что не имело смысла, так это его следующие слова:

– Тебе не придется беспокоиться о встречах со мной дома. Я занял комнату в общежитии, так что мне будет где переночевать, когда я буду приезжать.

– Дома… у тебя дома? – Логика от меня отреклась. Учитывая, как плохо все закончилось прошлым вечером, с чего бы Джейку быть уверенным, что я появлюсь в их доме еще хоть раз? Затем до меня дошло. – Ты не рассказал Ризу, так?

Он покачал головой.

– Почему?

– Потому что хотел, чтобы выбор был за тобой.

– Джейк, он твой брат, не мой. Ты должен быть тем, кто ему скажет.

– Сказать что? Что мы дурили его весь прошлый вечер, лгали на протяжении всего ужина?

Он был прав: рассказать Ризу правду сейчас было бы проявлением невообразимого эгоизма. Вот только мне хотелось, чтобы именно этой чертой он и обладал, ведь только в этом случае, по всей видимости, он мог бы быть со мной.

– Тогда… это все? Ты, правда, пришел только, чтобы извиниться?

– Ты очень дорога Ризу. Я не могу встать между вами.

– А мои чувства ничего не значат?

– Конечно, значат. Но ты можешь мне со всей честностью сказать, что отношения с ним ошибка? Что ты к нему ничего не чувствуешь? Совершенно ничего?

Я знала, что он хотел услышать, но это было бы ложью. Потому, пока он придерживал для меня дверь открытой, я пожелала ему безопасной дороги в город и спокойной ночи и ушла.

ПРЕЖДЕ ЧЕМ МНЕ УДАЛОСЬ понять, правда ли я дорога Ризу, в Форбсе объявили об осеннем бале.

– Спорю на что угодно, Бен прискачет первым, – прощебетала Рита с полным ртом овсянки. – Прояви к парню милосердие, Тэш. Не его вина, что он так жалко завалил основы по преследованию.

«Милосердие», видимо, значит согласиться стать его парой, но, когда он спросил, я смогла лишь смягчить удар словами о том, что почти пообещала пойти с другим (что было ложью), и что скорее всего даже не пойду (что ложью не было).

– Вообще, пропуск бала не сделает меня несчастным. – Он одарил меня очаровательной, ребяческой улыбкой. – Но меня может сделать несчастным твой отказ от моего второго предложения.

– Какого предложения?

– Соревнование по «Скрабблу». Начинается в пять, чуть раньше в тот же день. Ты же играла в эту игру?

– Нет. А что это?

– Настольная игра. Излюбленная игра американцев. Мне казалось, что и в Европе она тоже знаменита, но, вероятно, не так сильно?

– Может и знаменита. Я же музыкальная заучка, помнишь?

– Тогда тебе понравится «Скраббл», это рай для заучек! Смысл в том, что ты получаешь очки за формирование слов как в кроссворде, только на доске. Группа людей делится на команды и борется раз в месяц.

Я улыбнулась про себя. Если бы Доннелли прознала, что клавиши я променяла на настольную игру, она бы вышла из себя. «Не понимаю этой пустой траты времени, Теа. Для кого-то с твоими амбициями это равноценно самоубийству». Но мне не хотелось разочаровывать друга (да и откуда Доннелли узнает?), потому я сказала, что тур по раю для заучек в субботу на следующей неделе был бы очень кстати.

В тот день на танцы меня пригласили еще дважды. Люди торопились найти себе спутников, но мне и в голову не приходило пойти с кем-то, кроме Риза или Джейка. Не то чтобы мне хотелось пойти даже с кем-нибудь из них. Джейк наверно вернулся в Нью-Йорк, оставаясь на почтительном расстоянии от брата (и от меня). Что касается Риза, то я понятия не имела, услышу ли от него когда-нибудь хоть что-нибудь.

К моему удивлению, он позвонил в выходные.

– Тебе еще не надоел этот кампус? Давай уедем из этого проклятого места на несколько часов!

– Риз, не веди себя так, будто ничего не произошло.

– Ты о чем?

– Твое странное поведение в тот день, после ужина в твоем доме.

– Прости, я просто был… Джейк рассказал кое–какие плохие новости, и они выбили меня из колеи. Моему поведению нет оправдания, я знаю. Так что дай мне загладить вину.

– Как?

Как оказалось, отвезя меня к океану. В город Кейп–Мэй, который являлся исторической достопримечательностью одноименного полуострова на его южной границе, и находился на некотором отдалении от побережья Нью–Джерси и в двух часах езды от Принстона. Согласно тому, что говорил Риз, это был старейший курорт страны, названный именем голландского капитана семнадцатого века, который нанес эти земли на карту. Сейчас же, популярный и привлекательный для туристов, город представлял собой скопление викторианских домов, на которых демонстративно выпячивались яркие башни и балконы из белого дерева.

Была почти середина октября, потому слишком холодно для пляжа, так что мы просто прогуливались по песчаному берегу с закатанными до колен джинсами.

– Что делаешь в следующую субботу? – Так как о встречах всегда меня спрашивал он, я решила хотя бы раз разорвать шаблон.

Он улыбнулся.

– Звучит так, словно я вот–вот узнаю.

– У нас будут танцы в Форбсе. Будешь моей парой?

Секунды тишины все нарастали.

– Слушай… если не хочешь, то просто скажи. Никто не умрет.

– Я хочу провести следующие выходные с тобой. Но не думаю, что вечеринка в Форбсе хорошая идея.

– Почему?

Он продолжал идти, сосредоточив взгляд на пене, которая разбивалась о наши ноги и ласкала щиколотки.

– Лучше держать меня подальше от твоей жизни в колледже. По крайней мере, пока.

– Не знала, что отношения с тобой подразумевали встречи строго вне кампуса.

– Не беспокойся. Ничто со мной никогда не будет строго вне кампуса.

Я понятия не имела, о чем он говорил. Когда он, наконец, поднял взгляд, я почувствовала в нем новую решимость.

– Я не могу быть таким, каким тебе бы хотелось, Теа.

– Откуда ты знаешь, чего я хочу?

– Поверь, я знаю. И у тебя есть право хотеть этого. Но я не могу быть таким.

– Тогда зачем мы здесь? – Рита была права: жди удачи с кем-то из Плюща.

– Потому что должен быть компромисс. Ты же хочешь, чтобы у тебя был парень, правильно?

Парень. Ярлык ограничительного проклятия. Для меня все было четко определено: в Болгарии вы либо вместе, либо нет, полутонов не существовало (во всяком случае, среди моих друзей). Здесь же чье-то сердце завоевывается постепенно: сначала вы вместе проводите время, потом сближаетесь, видитесь, встречаетесь, выходите куда-то, заявляете эксклюзивные права… Придерживаться всех этих нюансов развития отношений было целой наукой. Теперь мне было интересно, на какой отрезок этого пути решил поместить меня Риз.

– Я пойду на танцы, если это так много для тебя значит, но это ничего не изменит.

– Что тебе кажется, я пытаюсь изменить?

– Не знаю. Полагаю, меня? Я не тот, кого… – он сделал глубокий вдох, отвел взгляд в сторону и выдохнул, – называют однолюбом.

Не нужно было спрашивать, что он имел в виду.

– Не то чтобы я хотел бы быть с кем-то еще, это не так. Я невероятно сильно, отчаянно увлечен тобой. Ты же знаешь это, верно?

– Но?

– Но… Я не могу давать обещаний, которые не сдержу.

«Не сдержу», а не «которые могу и не сдержать».

– Решение за тобой, Теа.

Я пыталась убедить себя, что остаться с ним безопасно. Что я могла бы воспринимать это как фантастическое приключение и не влюбляться, особенно в того, кто четко дал понять, что он ни за что не влюбится в меня.

– Итак? – Губами он коснулся моей щеки. – Мы продолжаем или нет?

– Что, если я скажу «нет»?

– Тогда я буду спрашивать до тех пор, пока не добьюсь нужного мне ответа.

Я знала, что он не шутит. Также я знала, что есть много причин, чтобы уйти. Но была одна вещь, что мне так нравилась в нем – он не был трусом. В отличие от Джейка, он не относился к тем, кто сдается и исчезает, когда нуждается в ком-то.

НЕДЕЛЯ ПРОШЛА БЫСТРО. Из–за приближающихся промежуточных экзаменов я не могла сосредоточиться ни на чем, кроме игры на фортепиано и колледже. Риз же, с другой стороны, имел в его распоряжении нескончаемое количество времени. Видимо, у него не было работы (или необходимости в ней). Не было и упоминаний о родителях. И теперь, когда его брат сбежал на Манхэттен, он один жил в гигантском доме.

Ни один из нас больше не заикался ни о танцах, ни о любой другой теме, затронутой на том берегу, проще было представить, что того разговора никогда и не было. Но, конечно же, он был. И если Риз настаивал на том, чтобы оставаться на расстоянии от моей социальной жизни в колледже, то я собиралась вернуть в нее других.

Так что когда Бен приехал, чтобы захватить меня на обещанный турнир по «Скрабблу», я не стала думать дважды.

– Ты нашел себе пару для сегодняшних танцев?

Он покачал головой.

– Я бойкотирую вечеринку.

– Больше нет.

– Нет? – Когда до него начало доходить, что я говорила, он улыбнулся, и у него появились ямочки. – Я думал, что бойкотирую.

– Так и было. Но это колледж, верно? Мы должны оставаться частью группы.

Он пообещал, что «рай для заучек» больше будет похож на чистилище: перегретая игровая комната, пустые доски для игры на любой поверхности, включая пол, и пицца «Пепперони», чтобы занять тебя пока не наступит твоя очередь.

Бен объяснил правила до того, как мы присоединились к игре, выступив против его двоих друзей, пока остальные наблюдали. Сначала все шло великолепно. Затем кому-то в голову пришла идея, что следующую игру мне следует сыграть без партнера по команде. Выдвинутые условия соревнования по «Скрабблу»: участник, для которого английский не родной против участника, являвшегося самопровозглашенным ходячим словарем.

Став центральной фигурой представления, я достала семь деревянных фишек и начала их переставлять. Слова из четырех букв складывались легко: «ДАМА», «МОДА», «АНОД». Затем я придумала из пяти букв: «ДАМАН».

– Ты способна на большее. – Бен смотрел на фишки, больше не имея возможности помогать мне.

Должно было быть слово из шести букв. И когда я обнаружила его, то пожалела, что вошла в эту комнату. Или вообще согласилась играть. Да и вообще услышала об игре «Скраббл».

Я поместила фишки на доску, надеясь, что никто не заметит, как тряслись мои пальцы. Осталась только буква «О».⁹

– Игра! – Мой противник, старшекурсник, специальностью которого была классика, не терял ни секунды. – Должно быть «МЕ», а не «МИ».

Хоть однажды мне пригодились знания по латыни из старших классов школьной программы, я вспомнила кое-что интересное: оба звука «эи» и «э» эквивалентны греческому звуку «αí». При транскрибировании ¹⁰данного слова с греческого на английский допустимыми являются оба варианта.

Но не по правилам игры «Скраббл» – официальный словарь отрицал правильность моего написания. Пока Бен рылся в телефоне и доказывал всем, что слово минада существует, до меня дошло, что я составила, и не могла оторвать от доски глаз. Каким образом я выбрала именно эти буквы? На этот раз передо мной оказалась не ваза и не тема курсовой работы. Я просто погрузила руку в мешочек с деревянными фишками и без задней мысли достала именно эти семь букв.

– …что, технически, против правил, но ты все равно можешь попытаться.

Видимо, Бен разговаривал со мной, так что я заставила себя обратить на него внимание.

– Прости, могу попытаться что?

– Предпринять еще одну попытку. С теми же буквами.

Я перемешала фишки. С устремленными на меня пристальными взглядами мне меньше всего хотелось спорить по поводу выхода из этой ситуации.

– Как жаль, что тебе не хватает пары букв, чтобы получились лучшие друзья девушек, – пошутил кто-то за спиной, подглядев мои буквы.

И благодаря этой шутке я сразу же заметила другое слово, не имевшее ничего общего с диамантами. Зато имевшее отношение к паре созданий из одной старой легенды, которая предположительно должна была быть только мифом:

В этот раз в стороне осталась буква «А».

Возникло ощущение, будто комната сжимается вокруг меня. Менада… Даемон. Это те же самые слова. Почти те же самые, кроме этих сменяющих друг друга букв «А» и «О».

Альфа и Омега. Начало и конец.

Вот оно, каламбур, который не смог расшифровать Джайлс! Но как со всем этим связана моя сестра? Может, так и раскрывались древние загадки сами собой ‒ в заполненной игровой комнате, в идеальную нормальную ночь в колледже, перед толпой поедающих пиццу студентов?

Как только сложилось слово, оно нашло одобрение словарем (все мы озабочены нашими демонами, так что второму произношению, на латыни, удалось прокрасться внутрь).

– «ДОМИНА» было бы не таким рискованным, – подмечает Бен, когда я поднимаюсь, чтобы уйти. – Уверена, что не хочешь закончить игру?

Я была совершенно уверена.

По пути в комнату я увидела праздничные огоньки. Целые гирлянды, развешенные в коридорах. Но кому какое дело до танцев в такой момент? Я наконец обнаружила улику, оставленную сестрой. Годы тому назад Джайлс прекращал все ее разговоры о даемонах и менадах как безумные, но могла ли она быть вовлеченной во что-то подобное? Что, если окажется, будто ключ к дионисийской тайне – величайшей загадке древнего мира – лежит похороненный в старых студенческих архивах Принстона?

Я нуждалась в плане. Даже в нереалистичном. В любом, что сможет приблизить меня к ответам, на которые я надеялась найти ответы в этом кампусе. Может, подружиться с Джайлсом? Сомнительно, конечно, что кто-то, зовущий меня «мисс Славин», позволит с ним подружиться. Он был идеальным соучастником: обеспокоенный прошлым, жаждущий расшифровать ритуалы. А что лучше всего, он был осмотрительным. Скандал может запятнать его академическую репутацию, так что он наверняка подумает дважды, прежде чем хвататься за телефон: позвонить в полицию, родителям, отослать меня к мозгоправу или заявлять кому-нибудь о преследовании, если вдруг что-то выйдет из–под контроля. Разве что только, если это уже не случалось?

Я вложила два свободных билета в «Карнеги–холл» в записку («Надеюсь, вы насладитесь моим концертом так же, как и первым») и подписалась своим именем на греческом языке: Θεíα. Как только я запечатала конверт, взрывная волна музыки сотрясла здание: кто-то проверял колонки в главном крыле Форбса. В его коридорах уже были слышны первые признаки волнения. В спешке хлопали двери. Начинали звонить телефоны.

Меньше чем через два часа должен был начаться осенний бал.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Гипотеза Тейи

ЛИШЬ НА ОДНУ НОЧЬ обеденный зал Форбс решили превратить в карнавальную сцену: столы были выстроены вдоль стен, цветные проекторы хаотично мерцали, наполненные гелием воздушные шары отталкивались от потолка, рискуя оживить настроение, а в центре зала зеркальный шар кружил своими блестящими боками.

Моя неожиданная прихоть пойти на танцы с другим парнем, в наиболее открытом платье, которое у меня было – была всего–навсего импульсивной попыткой вернуться к Ризу. Но план провалился с самого начала, когда Бен появился у моей двери, держа в руке орхидею.

– Вау, Теа … выглядишь потрясающе!

Вероятно, так и было, поскольку красное платье без бретелек было слишком коротким и вполне могло сойти за тунику. Ошибка номер один: наряжаться для кого-то, кого там не должно было быть. Бен, конечно же, предположил, что я сделала это для него.

– Спасибо. Не стоило приносить мне цветок.

– По обычаю ты должна носить его на запястье.

Тонкая резинка была прикреплена к стеблю.

– А если мы нарушим обычай и позволим цветку пожить немного дольше?

Он наблюдал, как я ставила орхидею в вазу с водой. Я ужасно чувствовала себя от того, что так поступала с ним. Но «обычай» имел место, когда у людей было свидание, а это был определенно не наш случай.

Когда мы уходили, где-то в комнате зазвонил мой телефон – скорее всего Рита, уже дважды звонившая мне, чтобы убедить меня не пропускать танцы. Достаточно скоро мы столкнулись с ней и облегчение от того, что она увидела меня, наполнило воздух.

– Слава Богу, Теш! Я уж было начала думать, что ты впала в вечный траур.

Я не представляла себе, каким образом, появление с другом доказывало обратное.

– Пошли, хочу познакомить вас с Дэвом.

Дэв был второкурсником Форбса, выигравшим самое жаркое свидание этого вечера и знал об этом. Родом из Индии, он представлял собой идеальный экземпляр мужчины: высокий, мускулистый, с волосами до плеч и с чертами лица, достойными древнегреческого бога. Но больше всего в этом парне мне нравилось то, что выглядел он абсолютно потерявшим голову от любви.

Наблюдение за ними двумя напомнило мне о том, что я хотела быть там с Ризом. Что я пригласила его, и он отказал. Независимо от того, что мы делали с Беном, мне было интересно, как это могло бы быть с Ризом. Прийти сюда на свидание с ним. Танцевать с ним. Весь вечер преобразился до неузнаваемости, захватывающий, волшебный. Моя жизнь будто бы разделилась на две: реальность происходящего на самом деле, и параллельность, которая существовала только в моей голове, но была столь же яркой – реальность, которую я хотела, которая могла бы быть.

Даже восхитительное обаяние Бена не очень долго помогало. Когда мое настроение заметно ухудшилось, он предложил передохнуть от толпы, и мы проскользнули через забор, отделяющий Форбс от поля для гольфа. Как только наши ноги коснулись более густой травы снаружи, воздух стал прохладнее. Зябким. Пронизанный беспорядочным ветром, мечущимся среди открытых холмов.

– Теа, что случилось?

– Ничего. – Пруд перед нами был спокоен, глядел в небо серебряным глазом, представляющим собой луну, отраженную от поверхности воды. – Почему что-то должно быть не так?

– Это заметно. Иногда … – он остановился и посмотрел на меня. – Иногда помогает, если обсудить это с кем-то.

Конечно это помогало. Разговор успокаивал рассказчика за счет слушателя.

– Я просто …

… устала.

… подавлена.

… тоскую по дому.

Всё это крутилось на кончике моего языка, но я больше не хотела лжи.

– Я кое–чем опечалена, только и всего.

– Парень?

Я отвела взгляд, пытаясь не отвечать.

– Это поэтому ты решила пропустить танцы? «Почти–обещание» о котором ты мне рассказывала?

– Наверное, да.

Он ничего не сказал, просто обнял – теплые, бережные дружеские объятия, а затем быстро отскочил. Кто-то подходил к нам. Девушка. Поспешно.

– Тэш, могу я поговорить с тобой?

– Прямо сейчас?

– Да. Извини, но это срочно.

Со свойственной ему тактичностью, Бен сказал, что подождет внутри и оставил нас.

– В чём дело? У вас с Дэвом всё в порядке?

– Дэв в порядке. Что же касается твоего преследователя, он – явно нет.

– О чем ты говоришь?

– Да ладно, не прикидывайся дурочкой. Парень, пялившийся на тебя тем вечером в Колониальном клубе. Ты не сказала мне, что вы двое вместе!

– Мы не вместе.

– Тогда почему он искал тебя на танцах? И не только это – когда я упомянула, что у тебя свидание, он, казалось, был готов кого-то убить. Не сказав и слова, он в гневе выбежал из помещения.

– Похоже на него. Он склонен так поступать, но это его проблемы.

– Судя по огромной улыбке на твоём лице, у тебя тоже проблема. Раньше я шутила о твоем преследователе, но сейчас, Теш, у меня появилось странное предчувствие относительно этого парня. Он ведет себя так, будто имеет на тебя права и, честно говоря, не могу поверить, что тебя это устраивает.

Как мой наставник, она любила волноваться обо мне. Всё–таки были вещи и похуже, чем быть «преследуемой» или «востребованной» парнем, подобным Ризу. И что это за американская мания преследования? У нас, в болгарском языке, не было подобного слова – люди выражали свои эмоции всеми возможными способами и подразумевалось, что мужчины проявляли интерес к женщинам, но это не означало пересечение криминальной черты по умолчанию. Впрочем, сейчас было не время для житейских споров с Ритой, так что я поблагодарила её и направилась в свою комнату, чтобы позвонить ему.

Не успела я войти, как кто-то втащил меня внутрь, закрыл дверь и толкнул к стене.

– Почему ты играешь со мной в игры, Теа?

Я попыталась отойти, но не смогла:

– Я не та, кто играет в игры.

– Нет? За исключением моих звонков, которые ты игнорировала, чтобы иметь возможность снова пойти на свидание с тем парнем.

Я вспомнила телефонный звонок, на который я не ответила раньше.

– Насколько мне помнится, ты не должен был быть частью моей общественной жизни.

– Я сказал, что приду сегодня вечером, если это так важно для тебя.

– Тогда, где же ты был?

– У твоей двери! Но, видимо, слишком поздно. Я хотел, чтобы это было сюрпризом. И это определенно был сюрприз – для меня! – Он поднял мои руки по шероховатой поверхности стены из шлакоблока. – Я решил быть честным с тобой. А ты приняла это за разрешение скрытничать?

– Я говорила тебе, Бен – просто друг.

– Не по мнению твоей подруги. Которая, кстати, по всей видимости, знает больше о твоей личной жизни, чем я.

– Нечего знать. Ты выдумываешь.

– Я? Как насчет тебя в его объятиях несколько минут назад – я тоже это выдумал?

Было нечто возбуждающее в его ревности, даже в его ярости. Она делала его уязвимым, а мне придавала странное ощущение силы.

– Риз, ты раздавишь меня. Я даже дышать не могу …

Он отстранился ровно настолько, чтобы позволить мне перевести дух, но его хватка на моём запястье усилилась.

– Я сказал, что не собираюсь делиться тобой. Что тебе было непонятно в этой фразе?

– Я думала, мы договорились о свободных отношениях, когда ты сказал мне, что ты не однолюб.

Должно быть, это подтвердило его опасения на счет меня и Бена и абсолютно свело его с ума. Он ударил кулаком о стену, тем самым посылая дрожь по моему позвоночнику.

– Я дал ясно понять, что нет другой женщины, с которой я хочу быть. Так что ты могла бы поступить, как порядочный человек и держаться подальше от того парня, не так ли? Но нет, ты должна была выставить ваши отношения напоказ! И я должен был догадаться – нет лучшего места, чем чертово поле для гольфа Принстона!

– Лучшее место для чего? Перестань так себя вести …

– Я не единственный, кто так себя ведет. Всё это время умирать от желания заняться с тобой любовью и быть одураченным твоей искусной застенчивостью… – Он протолкнул свою ногу между моими. Стена мешала ему сделать это, но он повторил движение, скользя рукой вверх по моим бедрам, пока его колено держало их раздвинутыми.

– Это то, чего ты хотела? Потому что, если это так, то я могу сделать это лучше, чем кто-либо другой. Лучше, чем ты когда-либо представляла …

Он точно знал, где ко мне прикасаться и как – настойчиво, стирая мой гнев, делая меня готовой для него. Постыдно готовой. Теплой, влажной, возбужденной. Но я всё еще приходила в ужас от мысли о сексе с ним. Обо всем, что могло (и вероятно всегда так и было) пойти не так, как надо в первый раз.

– Риз, мы должны остановиться.

Он не слушал. Мы оба были возбуждены и остальное для него, по всей видимости, не имело значения.

– Я не могу сделать это сейчас … Риз, мне нужно больше времени.

Моё тело одеревенело из–за приступа паники.

– У меня не было секса прежде. Пожалуйста, остановись!

Он перестал дышать. Его руки упали, остальная часть его всё еще пребывала в шоке от услышанного.

– Ты действительно имеешь в виду … никогда? – Как будто мои слова могли значить что-то другое. – Почему ты мне не сказала?

– Я только что это сделала.

– Нет, раньше. На поле, когда пытался … О Боже, если бы я только знал! – Он, снедаемый чувством вины, потер лоб. – Прости меня, Теа. Я понятия не имел.

– Теперь имеешь. Но, в любом случае, думаю, ты должен уйти.

– Я пытался. Но я не могу находиться вдали от тебя.

– Я говорю о комнате, сейчас же. И это не стеснение или попытка схитрить. Я действительно прошу тебя уйти.

– Я не могу быть вдали от тебя. Ты это понимаешь? Я никогда не был чьим-то … – Затем он поправил себя, чтобы избежать запрещенного слова. – У меня никогда, ни с кем не было серьезных отношений. Но я стараюсь. Я хочу попробовать.

– Что именно попробовать?

– Быть с тобой и не видеть твоих страданий. Ты просто должна быть терпеливой со мной.

– Я ничего не должна.

– Конечно, не должна. Я не это имел в виду.

Его глаза всегда гипнотизировали, но до настоящего момента, я никогда не видела их умоляющими.

– Поехали домой со мной – автомобиль снаружи.

– Мне нужно отдохнуть. В моей собственной кровати.

– Тогда позволь мне остаться здесь. Мы просто будем спать, я обещаю.

Мой телефон зазвонил, и звук был таким резким, что я поняла, что Риз говорил шепотом. Это был Бен. Я извинилась перед ним, спросила, не против ли он закончить вечеринку без меня и пообещала загладить перед ним свою вину в ближайшее время. Он был милым, как обычно.

Риз наблюдал, ожидая, когда я повешу трубку.

– Мне нравится то, какая ты милая со всеми.

– Милая? Из–за тебя я только что была грубой со своим другом. Это не может повториться.

– Прости меня, Теа. Мне действительно жаль. – Его пальцы скользнули по моей щеке, быстро, но едва касаясь её, словно боясь повредить поверхность крыла бабочки. – Позволь мне остаться здесь на ночь. Пожалуйста.

– Каким образом? В моей кровати с трудом помещается один человек.

Он быстро поцеловал меня. Повернулся. Схватил край покрывала и скинул его одним движением, сбрасывая все на пол: одеяло, простыни, подушку. Не успела я и слова сказать, как моя обувь была снята, платье стянуто, а ноги оказались на невероятно мягкой хлопчатой ткани, более мягкой, чем я могла себе представить своё белье на грубом ковре. Затем он сложил все вдвое и заботливо укрыл нас, долгое время целуя моё лицо …

И тем самым две реальности слились воедино. Во всяком случае, с другой стороны, мой вечер завершился именно так, как я и хотела – в его объятиях.

МНЕ ПРИСНИЛОСЬ, ЧТО я была с Ризом. В поле. В поле, расстелившем свои удивительные травы под нами – красные, убийственно красные, как если бы земля изливала кровью всю свою скорбь в черное, как смоль, небо. Умоляя его. Изнывая от ожидания.

В сравнении с белоснежными зимними птицами все вокруг было тусклым, хилые скелеты деревьев сплели свои секреты в плотной паутине молчания. Внутри воздух был порывистым, свободным.

Он шел первым – уводя нас вглубь леса, в его безжизненные лабиринты. Я с плавностью тени шла по его стопам. Двигаясь с ним. Дыша ним. Существуя только в нём, будто я всегда принадлежала ему.

Пока мы шли, он рассказывал мне о тьме. О его вечном мраке и о том, как он хотел взять меня – так, как мрачная ночь охватывает землю: атакуя её, прорываясь сквозь каждую расщелину и грунт, с силой с которой нас влекло друг к другу навстречу, безумно, необратимо, даже не подозревая об этом –

затем он повернулся.

Я чувствовала его глаза. Их вину. Его затухающий голос, когда я ускользала:

вовсе не потеряно

если ты не откроешь глаза

я буду

одна

голодная

не способным вернуть тебя

из бездны

В отличие от меня он не видел этого: белая фигура, приближающаяся через лес. Вприпрыжку. Улыбаясь. Кружась, как ребенок, пока платье переливалось серебром, вокруг её крошечного тела. Она достигла его. Поцеловала его лицо. Утопила в своих золотистых волосах: потерянное солнце в поисках своей луны –

– Солнце? Нет, солнце далеко не потеряно. Оно уже встало и, если ты не откроешь глаза … – Знакомый смех пролился у моего уха. – Если ты не откроешь глаза, я буду вынужден завтракать без тебя. Не говори мне, что ты хочешь проснуться одна и голодная.

Я огляделась и обнаружила себя свернутой калачиком на полу своей комнаты. Риз, улыбаясь, склонился надо мной.

– Доброе утро. Тебя невозможно вернуть!

– Куда вернуть?

– Сюда, из бездны сна.

Он уже сходил в столовую и принес поднос с едой: теплый тост, два омлета, кофе и тарелку с фруктами. Впрочем, и в этот раз его больше интересовало наблюдать то, как я ем, нежели сама еда.

– Ты не голоден?

Он пожал плечами, откусывая кусок тоста:

– Толкотня отбила мне аппетит. Я и забыл, что Форбс по утрам превращается в зоопарк.

Моя вилка остановилась в воздухе. Забыл? Я видела, как хлеб опускался вниз по его горлу, когда он осознал, что его ляп не ускользнул от моего внимания.

– Когда это ты прежде был жаворонком в Форбсе?

Всего одно тщательно подобранное слово:

– Давно.

Затем еще три:

– На втором курсе.

Мне наконец-то удалось выудить это из него: когда-то он учился в Принстоне.

– Почему ты не рассказал мне, что жил в Форбсе?

– Потому что не жил. Я имею в виду в Форбсе.

Он звучал униженно от моих вопросов, и я тут же прекратила допрос. Чего ради? В те времена лишь одна вещь могла удерживать его подальше от общежития всю ночь: то же, что удерживает его вдали от дома и сейчас. Как бы то ни было, в это мгновение этой «вещью» довелось быть мне.

Я размешала сахар в своём кофе.

– Кстати, мы, наверное, не увидимся до пятницы.

– Почему?

– Завтра начинаются экзамены. Я должна дать книжный обет.

– Есть что-то еще, Теа. – Казалось, всегда было что-то еще. – В пятницу не получится. Я уеду на некоторое время.

– На сколько?

– Всего несколько дней, я вернусь к субботе. Но до этого мне нужно побыть одному.

Нужно побыть. По крайней мере, в отличие от Джейка, он поставил меня в известность заблаговременно.

– Тогда увидимся на выходных. Ничего страшного.

Но это было важно. Было ясно, что для него это было важнее, чем для меня. Необъяснимое чувство вины проникло в его глаза и осталось там.

Безумные сценарии начали роиться в моей голове. Что, если он был тайно женат? У него был ребенок? Или откуда он взял все свои деньги? Корпоративные махинации? Происки мафиози? Затем я заставила свои мысли вернуться к реальности: у Риза были планы, которые не включали меня. У меня не было права расстраиваться по этому поводу, и он не должен был давать меня объяснения.

Прежде чем уйти, он снова помог мне убрать постель. И в дневном свете полный грез хлопковый покров стал тем, чем всегда и был:

Обыкновенной постелью.

– НУ, КТО ОН? – Рита поймала меня во время ужина. Ее поднос приземлился напротив моего, и чашка кофе едва не опрокинулась – театральный удар, чтобы показать мне, что она все еще была зла из–за того, что я хранила в секрете сагу о преследователе. – Тэш?

– Мы действительно должны говорить о нем? – Это была ночь перед экзаменами и все чего я хотела – быстро поесть.

– Я просто пытаюсь защитить тебя. Так что да, полагаю, мы должны.

– Защитить от чего? – Я сделала глоток апельсинового сока. – Он не мой парень, если ты это имеешь в виду.

Так, по крайней мере, он это уяснил.

-тогда, кто он?

Мои пальцы играли со стаканом, вращая его на месте.

– Тэш, я не слепая. Кто он?

– Я видела его пару раз. Все сложно.

Она потянулась через стол, опуская свою руку на мою.

– Именно поэтому я беспокоюсь. Парень, кажется, словно создан для сцены обеденного клуба – что уже само по себе кажется нехорошо – но он ведь старше, да?

– Ненамного старше.

– Ладно, Мисс Таинственность, назови точное число.

– Не знаю, 27–29 лет. Кого это волнует?

– Что ты имеешь в виду под фразой «кого это волнует»! Не лучше ли быть с кем-то твоего возраста? Или влюбляться в мужчину постарше – болгарская особенность?

– Не все должно быть болгарской особенностью. На сколько, по твоему, люди за границей отличаются?

Она вела себя так, будто я приземлилась с Марса. И не одна она. Каждый раз, когда я делала что-то отличающееся от нормы: надевала каблуки на занятия, уходила с вечеринки трезвой, или (ох!) предпочитала угрюмых и маниакальных мужчин тошнотворным принстонским мальчикам, чье представление о «крутости» – сосать пиво из шланга и соревноваться за то, кто переспит с большим количеством девушек – люди полагали, что это было столкновением культур.

– Слушай, здесь не о чем беспокоиться. Я сама могу о себе позаботиться.

– Конечно же, ты можешь. Но дело не в тебе. Дело в Ризе.

Риз? Не припоминаю, чтобы я упоминала его имя при ней.

– Так … ты знаешь его?

– Я? Ах, да. – Она закатила глаза. – Можно подумать они бы приняли меня в Плющ. Но его знает Дэв. То есть … «знает» – сказано с большой натяжкой, но он безусловно видел его несколько раз.

– Какое отношение имеет Дэв к обеденным клубам? Разве он не просто второкурсник?

– Да, но он также в команде по гребле. И они тусуются в Плюще. Много. Так же, как и пловцы – и именно так твой парень вписывается в картину.

– Риз не «мой парень». И он не студент, так что он не может быть членом какой-либо команды. Думаю, ситуация безопасна.

– Я не сказала, что он в команде. По крайней мере, уже нет. Но, судя по всему, пловцы никуда не ходят без него. Дэв называет его их вдохновителем. Я понятия не имею, что это вообще значит!

Я тоже.

– Я знаю только то, что прошлой ночью он казался немного неуправляемым, Тэш. И такие вещи вызывают у меня мурашки по коже. – Она оглянулась и понизила голос. – Насколько я понимаю, происходит куча странных вещей.

– Например? – Я думала, что самые странные «вещи» происходят в Принстоне во время недели «пик».

– Говорят, что раз в месяц пловцы проводят буйные вечеринки. Не в клубе. Они начинают в Плюще, а затем отправляются куда-то для настоящей вечеринки. Это супер секретно, всё без исключения. Но время от времени приглашаются гребцы, полагаю, чтобы повысить планку. Дэв ходил пару раз и говорит, что не может описать то, что там происходит.

– Пьянство? Секс? – я пыталась звучать обыденно.

– И то и другое. Правда, я думаю это лишь … разминка, понимаешь? Дэв не стал бы говорить об этом, но проговорился, как однажды ему пришлось уйти, потому что он не смог вынести происходящего. И Дэв – не парень с комплексами, это точно.

Я гадала стоит ли ей верить ей или нет. История, безусловно, вяжется с виноватой скрытностью Риза. Его внезапная потребность побыть одному.

Затем мысль возникла в моей голове.

– Могу я попросить тебя об одолжении? Предположим, пловцы задумали что-то на эту пятницу. И, допустим, Дэв знал об этом. Думаешь, его можно было бы уговорить рассказать об этом тебе?

ПОСЛЕ УХОДА РИТЫ Я вернулась в свою комнату. Но вместо учебы я включила компьютер и нашла страничку Принстонской команды пловцов.

Десять лет фотоархивов – и ни одно лицо отдаленно не знакомо. Бедный Дэв должно быть отчаялся, чтобы произвести впечатление на свою девушку. Выдумывал истории о злых вдохновителях, ночных авантюрах, тайном сексе … и утверждал, что он был частью этого! Риз никогда не был в той команде. Что ж, даже если ежемесячная «тусовка» проходила засекречено, зачем пловцам приводит постороннего?

Я закрыла браузер и полезла за книгой. Но что-то было не так. Пока я была на ужине, что-то в этих четырех стенах изменилось. И мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что именно:

Исчезла орхидея Бена. На её месте яркий мак освещал красным цветом остальную часть комнаты.

ДЖАЙЛС РРАВНОДУШНО СМОТРЕЛ на часы, пока мы быстро писали предложение на обложках наших экзаменационных книг: Клянусь своей честью, что я не нарушил Кодекс Чести во время этого экзамена. Затем он пожелал всем удачи и ушел.

Моя первая сессия в Принстоне. Я поспешно начала отвечать на вопросы, время от времени поднимая глаза, чтобы взглянуть на аудиторию, на ряды склоненных голов. Было удивительно наблюдать знаменитый Кодекс Чести в действии. Замысел был прост: ты не жульничаешь и сдаешь тех, кто это сделал. В свою очередь, факультет проводил экзамены без присмотра. Люди оставляют свои ответы и уходят, даже в том случае, когда большая часть ответов отсутствует. Если вы не достаточно хорошо подготовились – бал будет низким и всё. Никто не жульничал.

Экзаменационная неделя сама по себе была жестокой. Физическое мучение. Психологическое истощение. Ощущение, будто по мне проехался бульдозер. После последнего экзамена в пятницу, всё, чего я хотела – вздремнуть, но голосовое сообщение от Бена напомнило мне, что у нас были планы – ужин с друзьями в Еврейском центре. Моя первая попытка постигнуть тонкости кошерной пищи.

Между тем, меня всю неделю мучил вопрос: Что случилось с Ризом? Он ни разу не позвонил, чтобы узнать, как я сдала экзамены. Даже не прислал сообщение. И я понятия не имела, где он был. Где и с кем.

– Ну что, передумала на счет Бостона?

Голос Бена вернул меня к беседе за столом, и казалось, единственная тема, в которой все были заинтересованы, это осенние каникулы. Он пригласил меня и еще нескольких друзей из Форбса в свой дом в Бостоне. Его родители на неделю уехали в Европу и дом будет в нашем распоряжении.

Я повторила ответ, который дала ему ранее: Карнеги был менее чем через месяц; я должна была остаться в университете и практиковаться.

– Ты понимаешь, что кампус будет городом–призраком, верно?

– Думаю, в этом-то и суть.

– За исключением того, что это колледж, а не армия! Тебе позволено развлекаться, по крайней мере, изредка. К тому же у меня дома есть фортепиано.

– Это ни за что не сработает, Бен. Слишком много отвлекающих факторов.

Я исчерпала запас оправданий. Практика была практикой, но реальной причиной, из–за которой я хотела остаться, естественно, был Риз. Он и мои поиски следов Эльзы. Я не могла перестать думать о её эссе. Было ли это больше, чем девичьи фантазии? Я должна была выяснить это, с помощью Джайлса или без. Добавьте немного удачи и я, вероятно, даже наткнусь на что-то случайно. Если первые два месяца были каким-либо показателем – подсказки проявляли себя, когда я меньше всего их ждала. Кто знал, что еще могло выявиться, как только я действительно начала бы искать?

– Хорошо, я понял. Истинное искусство требует жертв, – Бен развел руки в стороны, приняв вид распятия. – Но может, мы хотя бы прогуляемся сегодня вечером?

– Конечно. Какие планы?

– Пока что туманные. Я знаю о вечеринке в одном из общежитий. И всегда есть вариант Проспекта.

– Я думала по пятницам Проспект вымирает.

– Не сегодня вечером. Это осенние каникулы; все буйствуют там.

Буйство. Деталь, которую я не хотела знать.

Когда мы уходили, я услышала музыку из обеденного клуба всего лишь в квартале от нас. Начались послеэкзаменационные гуляния.

Неважно, не думай об этом. Просто следуй за Беном. Переходи улицу.

Но даже указатель насмехался надо мной: Аллея Плюща. Той ночью всё вступило в тайный сговор, чтобы напоминать мне о Ризе.

– Взгляни сюда, это невероятно. Новейшее творение Фрэнка Гери. – Бен указал на огромную строительную площадку на углу Аллеи Плюща и Вашингтон Роуд. – Библиотека Льюиса. Биология, химия, математика и астрофизика.

Даже забор не мог скрыть безумного гения того, что было спрятано внутри. Гигантская серебряная ящерица пыталась проглотить кирпичную башню, но кусок распорол существу горло, и оно рухнуло вокруг башни, застыв грудой в вечном сражении. Покореженные металлические ребра приняли форму крыши; стальные плиты разрезали воздух с одной стороны – изнуренные крылья навсегда проклятые мечтать о полете; и ниже, раскрытые, словно складки необычайно тонкой кожи, стеклянные окна содержали в себе доказательство, что где-то внизу животное все еще дышало.

– Ты была внутри здания Гери? – Бен продолжал строить из себя гида, ободренный моим восхищением.

– Нет, только на фотографиях видела.

– Ощущения будто не из мира сего. Словно все три измерения сталкиваются, а ты находишься в самом центре.

Находиться в эпицентре разрушающегося мира. Я несколько раз приближалась к этому, хотя это и не имело ничего общего с архитектурой: Игра на сцене, когда в зал вошел Джейк. Мы вдвоем, в темном музее. Моя рука в его, в конце ужина, в то время как его брат наблюдал …

– Когда-то там было открыто, но они, должно быть, закрыли его. – Бен осматривал забор, пока мы шли по Аллее Плюща. – Изумительно, не правда ли? Научная лаборатория похожая на произведение искусства. Полагаю, глазам нужен отдых от науки, по крайней мере, моим. Загружаешь мозг слишком большим количеством цифр, и он начинает отчаянно жаждать искусства…

Его голос все еще долетал до меня, но я больше не слушала. Кто-то вышел из соседнего здания – миниатюрного по сравнению с вольготностью строения Гери, с крохотными окошками, почти незаметными за счет своих похожих друг на друга арок кирпичных стен – и я мгновенно узнала фигуру.

Измерения снова столкнулись. Пойманная в эпицентре, я задалась вопросом, как мне сказать Бену, что я не вернусь с ним в Форбс.

– ПРИВЕТ, ТЕА – ПРАКТИЧЕСКИ ПРОШЕПТАЛ он моё имя, словно держал его в секрете. Так, как он всегда его произносил. И так, как его брат никогда не делал. На самом деле, Риз едва произносил мое имя, за исключением предупреждений или извинений. – Что привело тебя на Аллею Плюща?

– Моя первая кошерная еда. А тебя?

– Это мой факультет, – его глаза скользнули вдоль арок. – Астрономия.

Я представила себе его глядящего в небо, в холодный мрак Вселенной.

– И что же тебе сегодня сказали звезды?

– Звезды молчали в течение долгого времени. – Он должно быть сразу пожалел о своей уязвимости, потому что его голос снова стал официальным – чего я не могла выдержать. – Чем ты еще занималась?

– Продолжала развлекать твоего брата. Разве не это было поручением для меня?

– Ты гораздо больше, чем развлечение для Риза.

– Будем на это надеяться. Но мы оба знаем, что я могу ошибаться в своем значении для кого-либо.

Он молчал. Было приятно провоцировать его. Обвинять его в том, что исправлять уже было слишком поздно.

– Ты всегда присматриваешь за своим братом подобным образом? Отступаешь в сторону, так, чтобы все досталось ему. Очень бескорыстно с твоей стороны.

– Он заслуживает быть счастливым, Теа. Больше, чем кто-либо, кого я знаю. Бесспорно больше, чем я.

– Да, кажется, он тоже так думает.

Я ожидала, что он, вероятно, будет спорить, пытаясь оправдать себя или защитить Риза. Но он лишь покачал головой.

– Пойдем. Я хочу показать тебе кое-что.

Я последовала за ним внутрь здания, вверх по лестнице в комнату, которая выглядела обычной, серой – пока он не толкнул рычаг затвора, и небо, выпущенное нами, влилось в комнату через стекло великолепного куполообразного потолка. Под ним, незначительный в сравнении с бескрайностью, которую вскоре донесет до наших глаз, ожидал чирково–голубой телескоп.

Он набрал что-то на панели управления и на экране выскочили слова [Звездный объект:___]. Рядом с клавиатурой находилась инструкция с перечисленными на ней несколькими кодами.

– Что ты хочешь увидеть первой: планету или звезду?

– Ни то, ни другое.

Я протянула руку и набрала три цифры, 9–0–3: Луна.

Словно разбуженный заклинанием, телескоп начал выравниваться, пока объектив не выбрал угол и не застыл в нем. Я опустила лицо к окуляру –

Глубокая тьма. Беспорядочная мозаика далеких звезд. А в ней – серебряный шар. Удивительно бледный, пустынный. Затерянный в своде бездонного неба.

– Сегодня полнолуние, не так ли?

Он не ответил, но идеальный круг ни с чем не спутаешь.

– Тебе нравится луна?

– Всегда.

– Конечно. Ты создала её. – Улыбка затронула уголки его губ. – Ты слышала когда-нибудь о Тейе?

Не совсем моё имя, но почти. Некто другой произнес его таким образом, в ночь полнолуния, как эта. Ночь, которая нуждалась в своей музыке.

– Это – планета. Загадочная. Погоня за тем, что осталось от неё, всё еще не дает спать NASA по ночам.

Он нарисовал солнце на листе бумаги. Маленькую Землю рядом с ним. И круг вокруг солнца – орбиту Земли. Затем он отметил пять точек: три вдоль круга, одну внутри него, а другую снаружи, рядом с Землей.

– Это пять точек Лагранжа в системе солнце–Земля. Они представляют собой зоны в космическом пространстве, где притяжение между нами и солнцем создает статическую гравитацию, которая собирает обломки, плавающие в космосе; очень похоже на то, как вода собирается на дне колодца. Что-либо, пойманное внутри того колодца, будет бесконечно вращаться вместе с Землей и солнцем, если конечно другая сила тяжести не вмешается извне. Здесь в L4 или L5, – маленький x появился над двумя точками вдоль круга, – спустя пять миллиардов лет, по слухам, всё еще плавает Тейя в виде обломков астероидов.

Я пыталась представить свою таинственную тезку и не потеряться в Джейке – в его голосе, чьи истории я могла бы слушать бесконечно; в его пальцах, держащих рисунок гравитационных колодцев и космических тайн.

– И эта планета сотворила луну?

– Так говорят. Выведенная из равновесия Тейя столкнулась с Землей, затем обломки обоих планет срослись в луну. Так называемая гипотеза Тейи, а часть о происхождении Тейи началась именно здесь.

– В Принстоне?

– Да. Бельбруно и Готт. Готт – мой научный руководитель.

– Ты пишешь работу об этом всём?

– Хотелось бы мне! – Смех прояснил его глаза до более мягкого, почти прозрачно–голубого цвета. – Была бы фантастическая работа: Астрономия и мифы Древней Греции.

Я думала, что он выдумывает, чтобы спровоцировать меня, ссылаясь к нашей беседе у греческой вазы.

– Джейк, это не смешно.

– Я не шучу. Отчасти жутковато от того, как все взаимосвязано, да? Тейя – греческая титанида, родившая богиню луны Селену – поэтому твоё имя, безусловно, лучший выбор для столкновения планет. Тем не менее, время от времени, возникало альтернативное имя: Орфей. – Он дал мне секунду, чтобы переварить последнюю деталь. – И это не имеет смысла, потому что Орфей не имеет никакого отношения к луне. Совершенно никакого.

Возможно не к луне, но имеет отношение ко мне. Таким образом, звук этого имени больше не приводил меня в шок. Орфей – и через него Эльза – пропитали всю мою университетскую жизнь. С чего бы им пропустить несколько моментов с Джейком под куполом из звезд?

– Это напоминает мне о том, что я хотел тебе показать. – Он ввел новые цифры на панели, стирая оттуда луну. Телескоп вернулся к движению. Прозондировал небо. Остановился. – Созвездие Лиры. Лира Орфея. Не совсем та, что на твоей вазе, но всё равно…

– Джейк, ты не возражаешь, если мы … можем мы посмотреть на что-то другое?

Моя просьба удивила его, но он ничего не спросил, просто снова изменил цифры.

– Хорошо, как насчет моей любимой части неба? Вот … взгляни.

Это выглядело так, как если бы его глаза оставили позади потрясающий осадок своего цвета: скопление звезд окрасило ночь бледно–сапфировым сиянием.

– Это самое яркое созвездие в нашем полушарии. И одно из ближайших к Земле.

– Как близко это «близко»?

– Четыреста световых лет.

Он дождался, когда я снова посмотрю на него.

– Удивительно, не правда ли?

– Никогда не думала, что звезды могут быть такого цвета.

Равно как и глаза. Твои глаза, голубая Вселенная их безмолвия.

– Это Плеяды. Своим цветом они обязаны очень мелкой межзвездной пыли, через которую им приходится проходить. Она отражает голубой свет ото всех молодых звезд.

– Сколько лет Плеядам?

– Сто миллионов лет. Осталось примерно в два раза больше.

– И что потом?

– Потом сила притяжения Вселенной сделает своё дело, заставляя сестер пойти по разным путям.

– Сестер? – что-то в том, как он это произнес, вызвало во мне озноб.

– Плеяды – семь сестер. Орион пытался охмурить их, но они убегали от него до тех пор, пока Зевс не превратил их в звезды. – Он смотрел в телескоп и регулировал объектив. – Теперь их должно быть легче обнаружить. Ты видишь их, все семь?

В этот раз фигуры отчетливо возникли в небе. Ромб и небольшой треугольник рядом с ним, зашифрованные в точки так, что даже ребенок мог бы соединить их в течение нескольких секунд.

Я спросила его, почему одна из звезд, в самом низу, была не такая яркая, как другие.

– Это Меропа – младшая из Плеяд. Она едва сияет, потому что навечно пристыжена.

– Из–за чего?

– Из–за того, что влюбилась в смертного.

Его голос стал настолько тихим, что я подняла голову от окуляра.

– Как любовь может быть постыдной?

– По–видимому, для греков это возможно. – Он надел крышку обратно на объектив. – Пойдем, я отведу тебя в Форбс.

Я бы очень хотела побыть с ним подольше. Гулять в тени деревьев и зданий, освещенных луной, весь путь через кампус, обратно в мою комнату. Но это был Джейк. Не могло быть никакого «обратно в мою комнату» с ним.

Пока он выключал телескоп, я проверила телефон и обнаружила смс от Риты: Таки уговорила Дэва. Ответ на твой вопрос – да.

– Готова? – Джейк был у двери, ожидая, чтобы выключить свет.

– Спасибо, что показал мне всё это. Но не волнуйся о возвращении в Форбс. Я и так отняла у тебя достаточно времени и учитывая, что это вечер пятницы...

– Я в твоем распоряжении, когда бы тебе ни понадобился.

В моём распоряжении? С каких это пор? Этот парень хотел переехать в общежитие, лишь бы не сталкиваться со мной в его собственном доме. Теперь, внезапно, он проводил мне астрономические экскурсии и предлагал вернуться в общежитие вместе со мной? Если конечно он не делал это из жалости. Некая косвенная вина за то, что его брат – тот самый брат, который заслуживал счастье – делал прямо сейчас на Проспекте, за моей спиной.