Самые близкие

20 глава

Выпустив в воздух густое облако дыма, я щелчком отбрасываю недокуренную сигарету в урну и смотрю в сторону стеклянных дверей. Телефон в кармане джинсов вибрирует, не прекращая.

Менеджер Натали начал атаковать эсэмэсками еще в такси, потом подключилась и она сама, а после третьего пропущенного звонка как будто окончательно сорвалась с катушек и останавливаться, похоже, не собирается. Мне, блядь, мерзко от одной только мысли иметь с ней снова что-то общее после всего, что произошло. Неужели Натали сама этого не понимает?

Удивительно, как можно испытывать нежные чувства к человеку, иметь с ним общие цели, строить планы на будущее, а потом в одно мгновение во всем этом разочароваться. Причем до такой степени, что сам себе становишься противен.

Я достаю телефон, который и не думает замолкать. Собираюсь в очередной раз сбросить вызов и поставить режим полета на время разговора с Эриком, но, зацепив взглядом последнее сообщение Натали, пролистываю тексты до конца. Внутри опять все скручивает от боли.

Наши отношения начались давно. Единственная дочь обеспеченных родителей, Натали с детства не знала ни в чем отказа. Начитанная, умная, привлекательная. Чем-то она всегда напоминала мне Яну. Все у Натали горело в руках, все ей было нужно, чарующая улыбка не сходила с лица, а в глазах искрился вечный задор. Я залип с первого взгляда. Влюбился со второго. Взаимностью мне ответили практически сразу. Это был яркий и красивый роман. С бурными выяснениями отношений.

В какой из моментов в голове Натали все пошло наперекосяк, я не знаю. Иногда кажется, ее родители тупо недоглядели за дочерью. Своим благородным воспитанием что-то в ней сломали, и ее жизнь превратилась в нескончаемый протест, пока они были живы.

За мной в то время ходила нехорошая слава ловеласа, и родители Натали были категорически против нашего союза. Плюс ко всему я часто конечности ломал, выполняя опасные трюки. Натали плевала на запреты семьи и мчалась ко мне в больницу, всегда была рядом, ездила на чемпионаты.

День, когда между нами все изменилось, отчетливо врезался в память. Это произошло в первую годовщину смерти ее родителей. Натали вернулась из клуба под утро, и, найдя дурь в ее сумке, я испытал настоящий шок. Решил успокоиться и аккуратно, без эмоций поговорить.

Держалась Натали уверенно, и не возникло сомнений, что наркотики она попробовала впервые. Убеждала, что ей не понравилось и больше она к ним не прикоснется, это усыпило мою бдительность. Я поверил. Как оказалось, зря. Через два месяца история повторилась, а спустя три я предложил Натали посетить наркологическую клинику.

Там ей помогли, и жизнь вроде начала налаживаться, но через полгода я опять подловил свою подругу с дурью в клубе. В тот момент во мне самом будто что-то надломилось и наши отношения окончательно зашли в тупик.

Натали не смогла смириться с расставанием, просила ей помочь, умоляла не бросать. Я сдался, и мы заключили контракт.

Сейчас понимаю, что это было большой ошибкой. Проявлением нездоровой, губительной слабости у того меня, который все еще верил, что между нами что-то может измениться, а Натали сумеет отказаться от наркотиков. Однако ничего не изменилось.

Следовало раз и навсегда оборвать эту больную связь, похоронив всякую надежду на выздоровление Натали, потому что бывших наркоманов не бывает, особенно среди людей с «поехавшей» психикой.

Но я так не сделал.

Цепенею, читая новые сообщения. В голове не укладывается, что человек, с которым в прошлом у нас было немало хорошего, может превратиться в подобное чудовище, особенно после смерти собственного ребенка.

Натали угрожает сливом компромата, в том числе — в правоохранительные органы, если немедленно не вернусь. Улетел я внезапно, накануне судебного разбирательства. Она обещает, что на моей спортивной карьере можно будет поставить крест. И вообще, «мать моего погибшего ребенка» не заслуживает, чтобы ее бросили в такой сложный момент.

Телефон в руке продолжает и продолжает вибрировать от потока сообщений. Мускулы на лице сводит от напряжения, и пальцы начинают дрожать, когда я сбрасываю вызов и пишу Натали, что она вольна делать все, что ей заблагорассудится. Если решила вставлять палки в колеса, всячески мешать мне быть с Яной, за что-то мстить — вперед. Как я могу запретить человеку и дальше рушить свою жизнь?

В ответ на сообщение Натали по новой атакует меня звонками. Под ребрами закипает что-то такое, как в тот самый день, когда увидел сына мертвым. Хочется набрать мать и с ней поговорить, у нее всегда находятся для меня ободряющие слова, которые могут успокоить и придать сил. Но вместо этого стискиваю зубы, врубаю на телефоне режим полета и снова тянусь за сигаретой.

Возможно, если бы не юношеский бунт и переезд к отцу, пока он еще был жив, моя жизнь сложилась бы иначе. Возможно.

Я выкуриваю сигарету до фильтра и иду к зданию. Показываю охраннику красную корочку, получаю пропуск и поднимаюсь в офис Багдасарова. У меня нет заготовленной речи, но есть острое, непреодолимое желание расставить точки над i. Сказать Эрику, что у Алины есть отец. И всегда будет, пока я буду жив.

В приемной секретарь просит подождать, сообщив, что у Эрика Артуровича сейчас идет совещание. Примерно знаю, что последует за нашим разговором, и тем паскуднее становится на душе. Наверное, надо было Янису первому признаться, что я отец Алины. Он бы подсказал какие-то правильные слова, ведь очевидно, что брат лучше знает своего брата. Но боюсь, у моей откровенности и потребности открыться другому человеку есть лимит. Стольких людей разом я не потяну. А когда представляю, что еще и бабуля с дедом в неведении и следующие на очереди, с кем предстоит поговорить, то по спине бежит холодок.

Иногда думаю, что лучше бы Триггер слила то видео в сеть, а не отправила моей бывшей, у которой после просмотра явно поехала крыша. Натали сорвалась. Проблем бы меньше не стало, но все сложилось бы иначе. Это факт.

Несколько месяцев назад, когда я улетал из России, все нутро ныло, что оставляю Яну одну. Закрывал глаза, а перед взором она стояла, ее бешеный и дурманящий взгляд. Наши дни вдвоем, и не только те, когда мы занимались любовью.

Детские воспоминания шли внахлест, одно за другим. Что тянет к Яне, я осознал резко, вдруг. И протест со сменой фамилии, который случился позже, тоже был из-за дочери Эрика, чтобы даже и намека на родство не было.

Впервые я испытал к ней сильное чувство в свои шестнадцать. Яну тогда обидел мальчик, наш сосед. За отказ встречаться с ним. Толкнул ее со всей силы в кусты роз, которые выращивала моя мать. Яна сильно поцарапалась, на красивом лице живого места не было.

Я узнал об этом после, когда вернулся с прогулки. От бабушки. Зашел к Яне в комнату поздно вечером. Она спала и выглядела при этом почти такой же беззащитной, как сегодня в палате. Я смотрел на нее и не мог отвести глаз. Грудь словно огнем опалило, когда представил ее слезы и боль. Выбежал из дома, миновал сад и накинулся на соседа, который играл с собакой во дворе. Я избивал Майкла, пока нас не разняли.

Яна, наверное, и не знает о моей выходке и строгом наказании, которое я получил. Она с родителями на следующий день уехала домой, а меня закрыли в своей комнате на месяц. С тех пор я зациклен на мысли о своей сестре.

Прокручивал те воспоминания и так и эдак, пока летел обратно. Притяжение лишь набрало мощь за годы, что мы с Яной не виделись, И разорвало в клочья все внутри — когда оба осознали, что на самом деле чувства взаимны.

Но сильнее взорвало уже дома. Когда вместо Оскара встретили полицейские и отвезли в участок. А после того как адвокат добился, чтобы меня выпустили под залог, Натали убила новостью о своей беременности. Сразу вывалила правду. Якобы она не сообщала о том, что ждет ребенка, чтобы я не отправил ее на аборт.

Только аборт и так не понадобился.

Пальцы опять начинают дрожать, меня будто охватывает адским пламенем. И рад бы перестать об этом думать, смириться, забыть. Но не могу! Просто, блядь, не могу. Рана свежая и без конца нарывает. Легче становится, лишь когда вижу дочь. Несмотря на сложность ситуации и проблемы со здоровьем малышки, в душе сразу расцветает что-то хорошее и красивое, отчего в темные и уродливые ее уголки не возникает желания заглядывать.

Правда, стоит остаться одному, как вновь затягивает во мрак.

— Андрей Дмитриевич, приходите, — доносится голос секретаря. — Эрик Артурович уже освободился.

Я перевожу взгляд на кабинет, откуда только что вышел высокий темноволосый мужчина в годах. Чем-то на деда похож, но моложе.

Ощущаю себя оглушенным чередой воспоминаний и всем, что происходит в последние дни в моей жизни. Я не в самой лучшей физический и психологической форме. Сказал бы даже, что никогда не был на таком дне, но чутье подсказывает: это еще не конец.

Поднимаюсь с дивана и иду к двери, переступаю порог. Эрик удивленно вскидывает брови при виде меня.

— Андрей? — Его взгляд из сурового и серьезного тут же становится по-отечески заботливым и теплым. — Не знал, что ты прилетел. Постой… Ян вроде говорил, что у тебя проблемы с законом..

— Я их почти решил. — Дыхание становится тяжелым и ускоряется.

— Ну и хорошо… — отвечает Эрик как-то задумчиво и, прищурившись, будто сканирует меня внимательно. — Проходи, — кивает на кресло рядом с собой, заметив, что я не тороплюсь пересекать кабинет.

Вряд ли отец Яны догадывается, по какому я вопросу, но когда наши глаза встречаются и задерживаются друг на друге, кажется, его лицо становится хмурым.

Чувствую, как сейчас может рвануть. Но после напряжения неминуемо приходит облегчение. Лишь бы выжить в этом взрыве, который, похоже, разнесет все вокруг к чертовой матери.