Глава 22

Мелверли завел привычку наведываться в Королевский театр по четвергам во время сезона. Он делал это не из любви к театру, а чтобы показать обществу свою последнюю пассию. Эмили Бейтс, сестра той самой Салли Бейтс, которая в связи с беременностью уехала куда-то под Ньюкасл, до рождения ребенка (по слухам — от Мелверли), являла собой симпатичный пример проститутки, розовощекой и с ямочками на щеках, хихикавшей в постели.

София знала это по рассказам того, кто бывал с Эмили и убедился в этом сам. Естественно, София была удостоена его доверия и имела удовольствие причислять себя… ну, скажем, к особо доверенным лицам.

— Ричборо, само собой, мне все рассказал, — сообщила София. — По его словам, она хихикала в самые горячие моменты, что, по-моему, не на пользу ни ей, ни ему. Конечно, есть много вещей, которые может делать мужчина в такие моменты, что может рассмешить женщину. Особенно с Ричборо.

— Вы это знаете не по собственному опыту? — спросила Энн Уоррен, с некоторым удивлением посмотрев на Софию.

— Не жеманничай со мной, Энн. Ты не хуже моего знаешь, что не только Ричборо — самый болтливый из мужчин нашего круга, но и я, к несчастью, имела возможность узнать, над чем так потешалась милая Эмили.

— Полагаю, я считаюсь слишком невинной, чтобы обсуждать такие дела с вами, София, — сказала Энн. — Или, в крайнем случае, я могу притвориться таковой.

— Разумеется, ты должна притворяться со Стэви, чтобы он любил тебя и защищал, но как женщины мы должны быть честны в таких вещах. Чтобы иметь возможность защищаться, как ты понимаешь.

— От чего это вы ее защищаете? — спросил Даттон, появившись сзади в их ложе.

— От кого — это был бы более правильный вопрос, — тут же ответила София. — От таких мужчин, как вы, лорд Даттон. Вам слишком быстро удается запятнать честное имя женщины.

— Но не имя честной женщины, — сказал Даттон. — Это большая разница.

— Само собой, это не касается леди Луизы, — сказала Энн, живо подобрав аргумент, — ведь она так же честна, как и ее имя.

— Была, пока события в Хайд-Хаусе не погубили одновременно и ее добродетель, и ее доброе имя, — сказал Даттон, нагло уставившись на Энн.

Она не обратила на это никакого внимания. София улыбалась и развлекалась тем, как Энн управлялась с Даттоном. У нее это хорошо получалось для девушки, которой не было и двадцати одного.

— События, к которым я не был причастен. По крайней мере, сначала.

— Полагаю, обсуждение леди Луизы вряд ли разумно или отвечает ее интересам, — сказала Энн.

— А почему вы так заботитесь о ее интересах, миссис Уоррен? Я и не знал, что вы в таких хороших отношениях с ней, — поинтересовался Даттон.

— Я в хороших отношениях с любой женщиной, которая должна защищать свое честное имя, лорд Даттон, от джентльменов, которые для забавы готовы его запятнать. Я кое-что повидала, лорд Даттон. Вам это может показаться интересным — у меня есть правильный вкус к тому, чего я хочу и чего хотеть не стоит, — ответила Энн.

София и впрямь была поражена. Это было прекрасным примером морального превосходства, и ничто не могло сильнее взбесить Даттона. Отличная проверка для Энн, и она великолепно справилась.

— А именно? — спросил Даттон, и его взгляд стал ледяным.

— О, не давите на нее, лорд Даттон, — вмешалась София. — Вы же отлично понимаете, чего так хочет миссис Уоррен, а именно — лорда Ставертона, и он хочет ее, дорогой мой, и они непременно поженятся в следующем месяце и будут очень довольны и определенно скучны своей респектабельностью. И у вас и у меня будет очень мало причин навещать их. Кстати, о визитах, как прошла ваша встреча на рассвете с лордом Генри? Я так мало знаю об этом, но, кажется, все должно быть невероятно интересно.

— Мы хорошо размялись, леди Далби, — сказал он, отводя взгляд от Энн с таким холодным пренебрежением, что это можно было принять за комплимент высшей пробы. — Более того, мы положили конец нашему спору.

— А разве между вами не было заключено пари? — спросила София.

— Было, — ответил Даттон, — и Блейксли его выиграл, о чем я должен с сожалением сообщить.

— Как печально, — сказала она. — Возможно, в следующий раз вам повезет больше.

После чего взгляд Даттона снова, будто магнитом, притянулся к Энн. Вот это мило.

— Может быть, — сказал Даттон.

— О, здравствуй, Маркем, — воскликнула София, поворачиваясь в кресле, чтобы подать сыну руку.

Маркем, граф Далби, поцеловал ее и потом поприветствовал миссис Уоррен с той же учтивостью, кивнул Даттону и слегка поклонился, на что Даттон ответил тем же, старательно избегая смотреть на Энн. Как очаровательно.

— Ты будешь сегодня вечером с нами или у тебя другие планы?

— Я собирался остаться на первый акт, — сказал Маркем, — если найдется место.

— Я как раз уже уходил, лорд Далби, — сказал Даттон, кланяясь дамам.

Энн проигнорировала его. София мило улыбалась и смотрела ему вслед. Маркем проследовал за ним и сказал что-то приглушенным голосом, прежде чем вернуться.

— Что ты сказал ему? — спросила София, когда Маркем сел, положив ногу на ногу.

— Я только напомнил ему, что миссис Уоррен очень дорога тебе и соответственно всем Тревельянам. Так как его имя замешано в истории с леди Луизой Керкленд, ему стоило бы избегать чего-либо подобного в отношении миссис Уоррен, — ответил он. — Надеюсь, я не поставил вас в неудобное положение, миссис Уоррен, тем, что считаю своим долгом оберегать от всякого рода распутников.

— А сколько всего есть видов распутников, Маркем? — спросила София. — И к какому из них относишься ты?

Маркем улыбнулся ей.

— Мама, есть такие вещи, которые мужчине не подобает обсуждать с женщинами из его семьи.

— Не сомневаюсь, это все самое интересное, — сказала София. — Ну, ничего. Я сама все разузнаю. А теперь скажи-ка, куда ты собираешься после первого акта?

— Дядя Джон что-то придумал для нас, но пока держит это в секрете.

— Для всех вас, мальчики? — сказала София.

— Да, для всех нас, мальчиков, — передразнил ее Маркем.

— Что ж, дорогой! Я ничуть не сомневаюсь, что ты мужчина, а самое главное для мужчины, чтобы он сам себя считал мужчиной, — сказала София. — Мне только интересно, на чем основано это мнение. И конечно, нужно признать, что лорд Генри определенно мужчина. Его поступки это доказывают.

— Потому что он обесчестил женщину? — спросил Маркем.

— Не будь глупым, дорогой, — сказала София. — Для того чтобы обесчестить девушку, не требуется особых способностей. Я говорю о том, что он сделал после этого, что может доказывать или опровергать его мужественность. И я не имею в виду сегодняшнюю утреннюю дуэль.

Хотя именно это она и имела в виду.

— А что же тогда?

Соболиные брови Маркема вопросительно взметнулись.

— Как что? Естественно то, чем он занят в эту минуту.

При этом Маркем и Энн Уоррен одновременно взглянули на ложи, находящиеся по другую сторону зала. Как обычно, все было заполнено публикой, сверкавшей, будто россыпь драгоценных камней в чьей-то шкатулке. Блестящие и жестикулирующие, разговаривающие, спорящие — все вели себя так, как им нравилось. Пьеса на сцене еще только начиналась, а вот представление в стенах Королевского театра было уже в самом разгаре, и его участники ждали подходящего момента для своей реплики.

Вышло так, что все взгляды были устремлены на ложу герцога Хайда, потому что там, на виду у всех, и в первую очередь у маркиза Мелверли, сидели лорд Блейксли и леди Луиза Керкленд в очень нескромном, но чрезвычайно идущем ей платье и без всякой наставницы.

Они были одни. Их прекрасно было видно. Они вели себя, к наслаждению публики, очень и очень, неблагопристойно.

София широко улыбнулась и, указывая рукой в сторону ложи Хайдов, сказала:

— Вот что делает настоящий мужчина, Маркем. Не просто обесчещивает девушку, но и делает это прямо на глазах у ее отца.

— Вы уверены, что он видит нас? — спросила Луиза.

— Мы видны всем, Луиза, — ответил Блейкс.

— Тогда приступайте, Блейкс. Соблазняйте меня, давайте же!

Блейкс кинул на нее взгляд и саркастически сказал, по крайней мере, ей так показалось, ведь он не мог сказать это всерьез.

— Будет лучше, если вы мне поможете.

— И что я должна, по-вашему, делать? Задрать юбки и поставить ноги на перила? — прошипела она, стараясь выглядеть беспечно и решительно — так, чтобы проявить все те качества, которыми, как предполагалось, были в избытке наделены куртизанки.

Но она совсем не была опытна. Уж не в этом, конечно. И очень, очень обеспокоена.

Не так уж просто обесчестить себя публично, чтобы отомстить собственному отцу. Но Мелверли был таким отцом, который заслуживал подобного отношения для того, чтобы достичь цели. Слава Богу, она привыкла проявлять волю и характер. Хотя отнюдь не терпела всякого рода жертв, считая, что одного раза было бы более чем достаточно.

Именно так.

Она просто не могла вообразить, что когда-либо решится повторить что-либо подобное.

— Звучит многообещающе, — буркнул Блейкс с недовольством, что вряд ли можно было принять за решимость. — Но я не думаю, что вы готовы. И пока вы не стали отрицать и доказывать мне обратное, я тоже не готов позволить этому произойти. Так что пусть уж ваши юбки прикрывают ваши ножки, Луиза. Я почти уверен, хватит и того, что вы здесь и со мной.

— Очевидно, вы абсолютно не представляете, кто такой Мелверли на самом деле, — сказала она, прикрываясь веером так, чтобы незаметно следить за отцом.

Он все еще не заметил ее. Или если заметил, то пока не подал виду.

Чего не скажешь о других.

Она видела Софию в ее ложе, рядом с Энн Уоррен, выглядевшей божественно прекрасно. Вот за что она и не любила эту женщину. Между ними сидел граф Далби, очень импозантный, высокий, худой, с невероятно темными глазами, которые были устремлены прямо на нее.

Но на нее смотрел и лорд Даттон, чья ложа располагалась ниже, — Луиза обнаружила это сразу, поскольку два года она тщательно изучала все, что относилось к Даттону. Его взгляд, откровенный и томный… от него по спине бежали мурашки. Он сражался на дуэли из-за нее, потому что поцеловал, а Блейкс был крайне недоволен этим. Как и должно быть. Блейкс же поцеловал ее первой…

Ах да, хорошо, сначала она поцеловала, что в результате и привело к таким последствиям. И вот она, по причинам, которые все еще пыталась для себя уяснить, выбрала Блейксли. И по каким-то другим причинам, о которых она еще не успела как следует подумать, вовсе не расстраивалась из-за своей привязанности к нему.

Как бы то ни было, Луизе было интересно, не расстраивается ли Блейксли хоть немного из-за того, что теперь так тесно связан с ней. Из-за нее и Даттона, а она считала, что это их совместная вина, Блейксли сражался на дуэли сегодня утром. Впрочем, она не напоминала ему об этом, ведь женщины, как ни глупо, не должны замечать таких вещей, как дуэли, распутства и игорные долги, которые наносят урон положению семьи. Это не ее вина, что она оказалась не глупа и обладает трезвым взглядом на жизнь. И особенно на такую ее сторону, как распутство, которое жило, совершенно точно, в ее собственном доме.

Ее взгляд снова вернулся к Мелверли и его нынешней пассии, которая была очень уж похожа на ту актрису, Салли Бейтс, своим сильно затянутым корсетом. Мелверли постоянно заглядывал в ее декольте, а даме явно доставляло удовольствие предоставить ему эту возможность.

Может, и Блейкс хотел бы бегло заглянуть в декольте Луизы? Судя по Мелверли, почетному специалисту в распутстве, как раз этим и нужно было заниматься с женщиной сомнительной репутации. Создается впечатление, что достаточно мужчинам несколько раз заглянуть в одно и то же декольте, и репутация женщины становится более чем определенной.

— Загляните в мое декольте, — шепнула она Блейксу из-за веера.

— Прошу прощения?

— Полагаю, вы раньше никогда и не думали заглядывать туда? — сказала она, усиленно подавая ему знаки глазами.

— Я так понимаю, вы ждете от меня признаний в развратных мыслях о вас и вашем бюсте?

— Было бы лучше, если бы вы были хоть немного понастойчивей в развращении меня, — сказала она язвительно, с шумом сложив веер. — Я думала, что мы едины в том, каким образом можно добиться согласия от Мелверли.

— В данный момент, — сказал он решительно, — все, чего я хочу, связано только с вашим декольте и его выреза достаточно, чтобы заставить меня быть очень несдержанным.

— Надеюсь, что вы найдете основания заняться мной и моим декольте, и ваша несдержанность будет направлена именно в это русло? — спросила она, расправляя плечи, так что ее корсет раскрылся немного откровеннее, разумеется, только во имя достижения их общих целей.

— Звучит разумно, — согласился Блейксли, наклоняясь вперед, и, как она поняла, посмотрел на ее очень аппетитную упругую грудь.

Она была прелестна и без единой веснушки. Луиза надеялась, что он заметит хороший уход за грудью все эти годы, годы, за которые никто так и не заметил ни ее саму, ни ее грудь. Наконец-то этому пришел конец.

— Блейкс, — выпалила Луиза, холодно глядя на него, — никто в этом театре ни за что не поверит, что я могла согласиться на такое, не говоря уже о развращении, если вы не сделаете чего-то, что создаст иллюзию, ну, того, что я развращена!

— И что вы предлагаете, дорогая? — любезно осведомился он, все еще глядя в ее декольте гораздо более проницательно, чем требовалось. В самом деле, не время осторожничать. — Мне задрать ваши юбки, расставить ноги и нырнуть?

— Блейксли! — воскликнула она, раскрыв веер и используя его теперь уже по назначению, чтобы остыть.

Она ощутила, как жар поднимается изнутри, захлестывая ее от груди до корней волос. Горячие приливы смущения и, да, вспыхнувшей страсти обдавали ее шею и лицо. Она была абсолютно уверена, что даже актерам прекрасно видно ее со сцены и, что еще хуже, видны все ее мысли.

— Это слишком… слишком прямолинейно.

— Но ведь вы хотите прямолинейности, Луиза? — тихо и страстно прорычал он. — Опустите свой взгляд и посмотрите, как я прямолинеен!

Ну что ж, она посмотрела, и там был он. Прямолинейный и смелый. И нацеленный на нее.

Она не могла удержаться и заулыбалась.

— Это веселит вас, да? — спросил он.

— Немножко, — призналась Луиза, скорее потому, что надеялась взбесить его этим.

Она не знала, что чувствует Блейкс, но ее ужасно возбуждала возможность взбесить его.

— Думаю, обесчещенной девушке дозволено глумиться над обесчестившим ее мужчиной, особенно таким образом, именно по этому поводу.

— Повод? — переспросил он. — Да уж, умно, особенно в таком безопасном месте, как Королевский театр. Что вы будете делать, дорогая Луиза, когда мы останемся наедине, и никто не услышит ваш крик?

— Ну же, Блейксли, — сказала она, наклоняясь очень сильно вперед, так чтобы быть совсем-совсем уверенной в том, что он видит большую часть ее безупречной груди, — если никто не услышит мой крик, тогда, скорее всего, никто не услышит и вас.

Блейксли улыбнулся. Легкая улыбка, полуулыбка, которую он быстро стер и сразу же бросил на нее сердитый взгляд.

— А как вы заставите меня кричать, Луиза? Я с нетерпением хочу услышать ваши планы на мой счет.

— Я, — сказала она, быстро подумав и немного выпрямившись, — я поцелую вас.

— Вы меня уже целовали. И я не кричал.

Она не знала, что вынудило ее это сделать. Она не знала, откуда возникла эта мысль. Но как бы то ни было, ее взгляд обратился снова к этому восставшему мужскому естеству, и она выдохнула:

— Вот куда я вас поцелую, что заставит вас кричать, Блейкс!

И тут Блейксли притянул ее за талию, бурча что-то непристойное, или, по крайней мере, благовоспитанная девушка сочла бы это непристойным, затем прижал ее к задней стене их ложи и глубоко поцеловал.

Это оказалось одной из самых лучших находок в ее девических попытках казаться развращенной.

Оставалось только строить предположения, сколько еще она останется незамужней, если все будет продолжаться в том же духе.

Загрузка...