Серебряные ночи

Глава 10

Софи потеряла ощущение времени. Оставалось лишь плавное покачивание саней, неторопливо влекомых по снегу убогими клячами. При взгляде на свинцовое небо и серый мрак за окном не верилось, что на улице день. А по тому скудному свету, что проникал в слюдяное окошко обледеневшей коробки, в которой находилась Софья, вообще можно было подумать, что продолжается ночь.

Она полагала, что следует попросить своих сопровождающих остановиться у первой почтовой станции, но не ощущала ни голода, ни жажды; у мужиков, как она поняла, еда была с собой. Утром, когда ей понадобилось выйти наружу, она обратила внимание, что мужики, не слезая с лошадей, закусывали луком и черным хлебом; в морозном воздухе явственно витал запах водки.

Ног своих она больше не чувствовала; с огромным трудом удавалось даже сидеть с открытыми глазами. В какой-то момент этой бесконечной ночи Софи не выдержала и расплакалась. Слезы мгновенно замерзали на щеках; к своему ужасу, она заметила, что смерзаются ресницы и под носом образуется сосулька. В Берхольском все зимние экипажи были оборудованы печками и горшками. Сиденья были обиты толстым мехом, так что путешествующие могли чувствовать себя почти как в домашнем тепле. Она очень любила кататься в санях по заснеженной степной целине, когда белый земной покров сливается, с белесым небом и появляется ощущение, что находишься в ослепительной, искрящейся совершенной чистотой капсуле. Если закрыть глаза, легко представить себя там, ощутить тепло дедушкиной улыбки, услышать его голос, уютно устроиться в мягких мехах… Ей стало восхитительно тепло, так приятно, так сонно…

В забытьи она едва смогла различить звуки выстрелов, Сани резко дернулись, останавливаясь; послышались бессвязные громкие голоса. На секунду приоткрыв глаза, она снова смежила веки. Даже если напали разбойники, какое это имеет теперь значение? Она слишком хотела спать, слишком хотела продлить свое пребывание в этом прекрасном белоснежном мире, обступившем ее, чтобы волноваться о чем бы то ни было…

— Матерь Божья! — в ужасе воскликнул Адам, распахивая дверцу кибитки и заглядывая внутрь. Софи лежала навзничь на деревянной скамье с закрытыми глазами, волосы выбились из-под сбившегося капюшона, накидка распахнулась, открывая тонкий атлас платья. — Софи! — Он забрался в промерзшее нутро кибитки и сделал попытку приподнять ее. — Софи! Проснись! Да просыпайся же, черт побери! — Он яростно встряхнул ее. Ресницы дрогнули; от невероятного облегчения Адам почувствовал, что его ноги стали как ватные.

— Что с ней? — В проеме показалась голова Бориса. Поняв ее состояние, он выругался. — Застыла, граф. Надо разгонять кровь.

— Знаю, — сквозь зубы выдохнул Адам и еще раз сильно встряхнул ее. — Софи! — На этот раз она полностью открыла глаза, но было очевидно, что она не понимает, что происходит.

— Оставьте меня, — невнятно прошептала она. — Хочу спать.

— Ты не будешь спать! — Схватив ее за руки, Адам сумел перевести ее в сидячее положение. Затем, тщательно соразмеряя силу удара, начал хлестать ее по щекам до тех пор, пока в глазах не появилось осмысленное выражение.

— Адам? — непонимающе уставилась она на него, все еще полусонная. — Как?.. Откуда?.. — И в следующее мгновение она совершенно осмысленно и сердито воскликнула, почувствовав боль в щеках: — Ты ударил меня? Как ты посмел?!

— Так-то лучше, — с глубоким облегчением выдохнул Адам. — Принеси меховую накидку и обувь, — бросил он через плечо Михайлову.

— Уже, — невозмутимо откликнулся Борис, протягивая вещи в дверцу.

— Подержи пока. — Адам снял ее вечерние туфельки и принялся энергично растирать ступни. — Ты что-нибудь чувствуешь?

Софи отрицательно покачала головой и без сил откинулась на стенку кибитки, закрыв глаза. Новый удар по щеке заставил ее вскинуться с негодующим криком.

— И так будет каждый раз, как только ты закроешь глаза! — с отчаянием крикнул Адам. — Ты не должна засыпать, Софи! Если заснешь, уже никогда не проснешься! Ты меня понимаешь? — Он впился глазами в ее лицо. — Я не собираюсь терять тебя!.. По крайней мере сейчас.

Пронизывающий взгляд серых глаз вырвал ее из затягивающего в себя белого мира забвения. Слова, произнесенные с суровой решительностью, казалось, обрели плоть и медленно возвращали се к жизни. Софи не представляла, как он мог оказаться здесь и где именно находится это «здесь», но сейчас подобные вопросы не имели ни малейшего значения.

— Я и не хочу теряться, — откликнулась она, постаравшись изобразить онемевшими губами некое подобие улыбки.

— Тогда помогай мне. — Он крепко прижался к ее губам и не отпустил до тех пор, пока не почувствовал, что они ожили и согрелись. Потом продолжил растирать ноги.

По мере того как жизнь возвращалась в ее оцепеневшее тело, Софья начала сильно дрожать. Ее колотило так, что стучали зубы.

— Как-то вдруг стало очень холодно, — еле вымолвила она.

— Это не вдруг. Вообще очень холодно, — пояснил Адам. Его очень беспокоило ее состояние. — Ты просто сейчас возвращаешься к той границе, после которой люди уже перестают чувствовать холод. — Натягивая ей на ноги сапоги из оленьих шкур, отороченные мехом, он пробурчал: — Интересно, как долго ты могла бы протянуть, по мнению этого озверевшего дикаря?

— Нед-д-олго, — со страшной силой стуча зубами, откликнулась Софья. — Никогд-д-а я т-т-ак не замер-з-з-ала!

— Надевай вот это! — Он вдел ее руки в толстую меховую накидку и тщательно застегнул. Затем водрузил на голову меховую шапку-ушанку, на руки — варежки; она оказалась в меховом коконе. Адам, критически сдвинув брови, внимательно осмотрел дело рук своих. — Ну что ж, вроде бы огрехов нет, — подытожил он. — А теперь тебе придется побегать.

— Б-б-бегать? Я не смогу!

— Сможешь! — заверил Адам и поднялся. — Вставай, выходи! — Выбравшись спиной вперед из кибитки, он потащил за собой Софью.

Она встала на снег. Коленки подгибались, глаза болели от окружающей белизны, все тело по-прежнему сотрясала крупная дрожь. Неподалеку в снегу лежали ее бывшие сопровождающие, оба в позах, не допускающих сомнения, что в этих телах еще сохранилась жизнь. Она перевела взгляд на Адама.

— Иначе было нельзя, — коротко пояснил он. — Нельзя было допустить, чтобы эта история стала известна Дмитриеву. — Софи передернуло от скрытого смысла этих слов. С внезапной отчетливостью она наконец поняла причину недавней суматохи. — Они открыли огонь, Софи.

Подчиняясь приказу своего хозяина, мысленно добавила она. Что ж, вполне обычный случай в бою. Если бы они не погибли, погибла бы она сама. Но тут краткий момент прояснения сменился головокружением.

— Я должна сесть… Адам, прошу тебя… Я ног не чувствую, — взмолилась она.

— Прежде всего ты должна разогреть кровь, — жестко заявил тот. — Прошу прощения, милая, но ты должна побегать. — Он подвел ее к своей лошади. — Поверь мне. — Быстрым движением, словно надеясь, что она не заметит, что он делает, Адам шарфом привязал к стремени кисть ее правой руки.

Софи, с трудом понимая происходящее, воззрилась сначала на него, потом на свою руку. Попытавшись высвободиться, она качнула головой и испуганно спросила:

— Что ты делаешь?

— Я знаю, что делаю, дорогая. — Адам взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы. Затем взлетел в седло, натянул поводья и послал лошадь вперед.

Софья на мгновение остолбенела от удивления. Очевидно, ее способность воспринимать происходящее все еще была не на высоте, впрочем, как и ее самочувствие. Ну да, конечно, тупо соображала она, если кого-нибудь привязать к лошади и пустить ее вперед, то привязанный просто будет вынужден начать двигаться за ней. Это соображение вызвало очередную, хотя и ослабленную вспышку ярости. Пытаясь успеть за быстро идущей лошадью, она прокричала из своего мехового кокона:

— Прекрати, это отвратительно! Я тебя ненавижу!

— Ничего подобного, — усмехнулся Адам. — Ты меня любишь.

Софи задохнулась, но быстро закрыла рот, потому что легкие обожгло ледяным воздухом. К своему немалому удивлению, она почувствовала, как тепло возвращается в тело, проникает во все клеточки; даже боль в согревающихся пальцах на ногах вызывала блаженство. По мере того как сердце все сильнее разгоняло застывшую кровь, она ускорила шаг.

Спустя десять минут Адам остановился. Спрыгнув с лошади, он быстро отвязал шарф.

— Если нам не удастся обеспечить тепло в кибитке, тебе придется привыкнуть бегать таким образом каждый час. Даже в мехах мороз проберет тебя до костей.

Софи ответила не сразу. Впервые она сообразила, что, кроме них с Адамом, есть еще кто-то рядом. Ведь пока она бежала, сани следовали за ней, а ими управлял…

— Борис! — разнесся ее радостный крик над пустынной заснеженной равниной. — Как же я тебя не заметила!

— Вы вообще ничего не заметили, — сурово откликнулся мужик. — Не мудрено в вашем состоянии. Посмотрите, кто тут еще, — повел он рукой за спину.

Проследив за его жестом, Софья бросилась бежать, спотыкаясь в снегу.

— Хан!

Жеребец, уже привязанный сзади кибитки, вскинул голову и радостным ржанием приветствовал знакомый голос хозяйки.

— А где седло? Я поеду на нем! — требовательно обернулась она к Адаму, обхватив обеими руками морду коня и гладя его бархатный нос.

— Слишком холодно, чтобы тебе ехать верхом, — с сожалением покачал он головой.

— А вы? — напористо возразила она, прижимаясь к теплому боку своего любимца.

— Мы с Борисом будем меняться каждый час, — пояснил Адам. — Другие лошади побегут в поводу за санями. Им необходимо двигаться, а нам необходимо по возможности сохранять тепло. — Подойдя ближе, он взял ее за руку. — Пора садиться.

Софье пришлось подчиниться. Через несколько секунд в кибитку забрался и Адам, принеся с собой целую охапку шкур с толстым мехом.

— Когда ты ела последний раз? — Он постелил пару шкур на жесткую скамью, потом уселся рядом, накинул сверху другие и крепко обнял ее.

— Вчера, кажется, — пробормотала она, в полном блаженстве и покое уютно устраиваясь в его объятиях. — Но я не голодна! — Последнее было напрасно, потому что Адам уже выбирался наружу.

— Очень жаль, что мы не могли захватить с собой самовар, — проговорил он, спрыгнув на снег. Спустя некоторое время он вернулся, неся большую корзину с крышкой. Как только он захлопнул дверцу, кибитка тронулась.

— У нас есть сироп из красной смородины, — сообщил он, протягивая бутылку.

— Я бы предпочла водку, — сморщила она носик.

— Только не на пустой желудок. Выпей сироп. Сахар тебе полезен.

— В водке тоже есть сахар, — не уступала Софья, заглядывая в корзину. — А, так вот же она! — радостно воскликнула она, доставая желаемое.

Адам, откинувшись на стенку кибитки, смотрел, как она отхлебнула прямо из горлышка изрядный глоток крепкого напитка. За последние месяцы его время от времени посещало пугающее чувство, что прежней Софьи Алексеевны Голицыной больше не существует, она исчезла, превратилась в марионетку Дмитриева. Но сейчас рядом с ним сидела та женщина, которую он знал прежде. И это доставляло ему огромную радость.

Утерев рот тыльной стороной ладони, она рассмеялась:

— Так-то гораздо лучше. А сироп из красной смородины — для сосунков.

— Может быть, — улыбнулся Адам, пряча свои чувства. — Но в настоящее время он для тебя лучше, чем водка.

Софи вместо ответа еще раз приложилась к бутылке, после чего протянула ему. Глаза ее приобрели прежний блеск. Слегка насмешливо она поинтересовалась:

— Ну а теперь мне можно поспать?

Адам убрал бутылку обратно в корзину, а потом пристроил Софью к себе на колени, укрыл овчинами и крепко обнял обеими руками.

— Теперь можешь, — разрешил он, целуя в носик — единственное доступное место среди мехов.

Довольная, Софи почувствовала, как сами собой закрываются глаза и затуманивается сознание. Водка теплом разлилась по всему телу. Даже сквозь несколько слоев меха она слышала, как около щеки бьется его сердце, ощущала его руки. Пережитый ночью ужас истощил ее духовные силы в той же мере, как холод истощил ее тело. Как и почему произошло это волшебное спасение, ее пока не интересовало. Главное, что оно произошло. Она плыла в кольце любимых рук на волнах блаженного покоя, еле живая от усталости, в безопасности и полной уверенности в том, что так и должно было случиться с самого начала. Просто этому раньше мешали какие-то безобразные мелочи…

— Нет, нет, не уходи! Куда ты? — Внезапное движение вторглось в блаженный мир, куда она уже была готова отплыть, и нарушило ее сладкие грезы. Руки больше не обнимали се; тело, покойно угревшееся от его живого тепла, ощутило под собой холодную пустоту.

— Я должен поменять Бориса, — улыбнулся он се сонному негодованию. — Он правит санями больше часа.

— Но если ты уйдешь, я снова замерзну! — Она села и встряхнула головой, приходя в себя.

— Тогда тебе придется побегать, как договаривались, — бодро сообщил Адам, подтыкая под нее со всех сторон меховые полости. — Дай Борису водки и проверь, хорошо ли он одет. Должно быть, он очень замерз.

Софи мгновенно выбросила из головы свое эгоистичное желание удержать Адама рядом. Это желание пришло из тех грез и не имело никакого отношения к действительности.

— Да, конечно. — Дотянувшись до корзины, она вытащила бутылку. — Надеюсь, это у нас не последняя? Она так восхитительно согревает! — И опять сделала большой глоток.

— Всегда знал, что ты пьешь как лошадь, — усмехнулся Адам, спрыгивая на снег. — Водки достаточно, только постарайся не напиться так, чтобы себя не помнить. — Серые глаза внезапно потемнели; он больше не шутил. — Весьма скоро наступит момент, Софья Алексеевна, когда я должен буду убедиться, что вы полностью отдаете себе отчет в том, что произошло.

Софи вздрогнула, но на этот раз не от холода. Хотя смысл этого заявления о намерениях был им обоим вполне ясен, время, о котором он упомянул, и ощущение собственного балансирования на грани супружеской измены, последствия которой даже трудно было представить, внезапно ужаснули ее. Она испугалась любви. Подняв голову, она долгим взглядом посмотрела ему в лицо.

— Я тебя люблю, — спокойно выговорила она. — И можешь не бояться, что я нашла эту мысль на дне бутылки.

— Вы меня убедили, Софья Алексеевна, — медленно улыбнулся Адам. Повернувшись, он обнаружил Бориса, стоящего прямо у него за спиной. Мужик окинул его тяжелым оценивающим взглядом. Было ясно: тот не упустил ни единой мелочи из их последних слов. Медленный, едва заметный наклон головы дал понять Адаму, что он получил своего рода благословение. И это весьма кстати, с грустной усмешкой подумал про себя Адам, взбираясь на коренника. Если Борис Михайлов предпочел бы встать между мужчиной и Софьей, только смерть могла бы его сдвинуть с места.

Он дернул вожжи, и кибитка, поскрипывая по снегу, заскользила вперед. Деревянные полозья существенно замедляли движение; стальные, конечно, были бы гораздо лучше, но князь Дмитриев совсем не был заинтересован в особой скорости путешествия его жены. От этой мысли Адам вновь ощутил приступ глухой ненависти к Дмитриеву, оказавшемуся способным на такой варварский поступок. Впрочем, подобные чувства в данное время совершенно неуместны. Его гораздо больше интересовала другая сторона медали — а именно любовь, страстная любовь и ничего, кроме любви.

Тем временем Софья в кибитке заботливо обихаживала полузамерзшего Бориса, наваливая на него меховые шкуры, поднося бутылку водки к окоченевшим губам, пока он наконец не набрался сил, чтобы настойчиво запротестовать, заявив, что не дело госпожи ухаживать за своим слугой. Софи пренебрежительно рассмеялась:

— Тебе не идет говорить глупости, Борис. Ладно, если ты не хочешь спать, тогда расскажи, как графу удалось вызволить тебя из конюшни.

Когда настало время Борису снова поменяться местами с Адамом, тот сначала заставил Софью пробежаться рядом с санями в течение десяти минут. На этот раз он бежал рядом, взяв ее за руку, чувствуя, что и самому необходимо как следует разогреться, разогнать застывшую кровь.

Перед тем как стемнело, они наткнулись на разрушенную избу; к избе примыкал вполне целый амбар, со стенами и крышей. Борис направил кибитку в помещение. Спешившись, он в своей обычной манере пробурчал:

— Немедленно разводим костер. Надо обтереть лошадей, накормить их, поставить поближе к огню. К утру они будут как новенькие. — Продолжая что-то бормотать, он в первую очередь занялся животными.

Софья взяла на себя заботу о Хане. Адам набрал растопки и развел огонь в каменном очаге, расположенном прямо посреди амбара. Время от времени он бросал взгляды в ее сторону, наблюдая, как она постоянно что-то нашептывает коню, настолько поглощенная своей ласковой беседой с огромным животным, что даже человеческая любовь не может ей в этом помешать. Матерь Божья! Уж не ревнует ли он к жеребцу? Скривив губы в усмешке над такой нелепостью, Адам начал распаковывать тщательно уложенные седельные сумки.

— Здесь еда? — Софья подошла поближе к небольшому, но яркому огню и принялась рыться в только что разложенных на земле мешках.

— Еда… Софи, если ты опять начнешь пить водку до того, как съешь хоть что-нибудь, мы с тобой поссоримся!

— Никогда! — миролюбиво откликнулась она и убрала руку от бутылки. — Это я потому, что водка просто совершенно превосходная. — Присев у костра, она сняла варежки и протянула руки над огнем. — Ты не заметил, какой нежный вкус у настоящей водки?

— Конечно. Прямо бархатный, — согласился он. Торжественность его тона контрастировала со смеющимися глазами. — Кажется, в той сумке, что за твоей спиной, кастрюля и сковородка.

Порывшись, Софи нашла требуемое и подала ему.

— Мы будем готовить?

— Самым простым способом. — Взяв кастрюлю, он встал. — Пойду наберу снега.

— Но ты же говорил, что у нас нет самовара! — рассмеялась она.

— А вы, Софья Алексеевна, немного пофантазируйте! — шутливо посоветовал он.

— В чем, в чем, а в этом я большая мастерица, — откликнулась она, сидя на корточках перед огнем и глядя на него снизу вверх.

— Мы оба на это мастера, — ответил он пристальным взглядом. — И необходимость в этом еще не миновала.

— Да, — кивнула она. — Но сейчас это не столь необходимо, правда? Теперь мы можем не прятаться.

Адам молча кивнул, соглашаясь. Она была права; в настоящий момент они были свободны, свободны дать волю своей так долго сдерживаемой страсти, свободны ощутить восхитительное наслаждение захлестывающим потоком разделенной любви.

Софи огляделась. Во мраке амбара, освещенного одной мерцающей масляной плошкой и языками пламени костра, угадывались темные силуэты лошадей. Единственный островок тепла среди леденящего холода. Неосознанно соблазнительная улыбка тронула ее губы.

— Полагаю, нам придется кое-что придумывать.

От этой улыбки, от мягкой интонации ее голоса в серых «лазах Адама мелькнуло выражение откровенного желания, подобное обнаженному клинку. Он медленно опустил на землю кастрюлю и присел на корточки рядом, обеими ладонями обхватив ее лицо.

— Я боюсь, — прошептала Софи. — Пугаюсь силы нашей любви. Я так хочу этого, что, наверное, просто растаю, растекусь вся..

— Не надо ничего бояться, милая моя, — нежно произнес Адам, проводя пальцами по ее губам. — Не надо бояться разделенных чувств. Мы оба рабы этой силы. — Он прикоснулся губами к ее тонким, с голубоватыми прожилочками вен векам и почувствовал, как вспорхнули густые ресницы. Потом губы медленно прошлись по высокой скуле, пальцы погладили подбородок; она вся замерла от его ласкающих движений и затаила дыхание, словно боясь пропустить малейшее проявление нежности.

Борис молча подхватил оставленную кастрюлю и вышел наружу, чтобы набрать снега для чая.

— Я так хочу тебя обнять, — прошептал Адам. — Обнять тебя всю, первый раз без страха и чувства вины… — Руки легли на ее хрупкие плечи. С тех пор как он впервые ее увидел, Софи заметно похудела. Он вспомнил, как тогда отскочил в сторону, осознав, что произошло, осознав, насколько близко подошел к той грани, за которой — предательство, измена. Но Дмитриев сам себя лишил всех прав на то, чтобы рассчитывать на верность. Интересно, полагал ли любовник Евы, что отсутствующий муж лишается всех своих прав? Горький укол разочарования перевернул все у него внутри. Он опять увидел ее стоящей на верху лестницы, с большим животом, в котором жил ребенок от другого мужчины…

— Что случилось? — прошептала Софи, вздрогнув от внезапно закаменевшего выражения его еще мгновение назад полного нежности лица. — Тебе что-то привиделось?

— Так, один миг из прошлого, — вернулся к действительности Адам. Нельзя позволить, чтобы это прошлое омрачало настоящее, чтобы оно помешало насладиться взаимной любовью с женщиной, которая умеет смотреть жизни в лицо и которая, в этом он мог поклясться, является символом честности.

— Что-нибудь неприятное? — Она дотронулась до его лица с сочувствием и горечью.

— Да, — не смог солгать ей Адам. — Уже все прошло.

— А я ведь на самом деле ничего о тебе не знаю, — с ноткой удивления проговорила Софи. — И в то же время мне кажется, что все самое важное мне почему-то известно.

— Так оно и есть, любовь моя, — улыбнулся Адам. Быстро поцеловав ее, он встал, стряхивая с себя неуверенность и не поддаваясь пугающей страсти. — По-моему, Борис слишком долго уже на морозе.

— Какие же мы эгоисты! — воскликнула она, с беспокойством всматриваясь во тьму. — Борис, ты где?

— Княгиня? — В то же мгновение возник из мрака мужик с кастрюлей в руках. — Я ходил набрать снегу.

— Иди сюда и грейся, — подозрительно вгляделась она в невозмутимое, как всегда, лицо, но не обнаружила ничего необычного. Подвинувшись, она дала ему возможность подойти к огню. — А что мы будем есть? — Соскучившись по домашним хлопотам, она начала распаковывать выложенные Адамом мешки. — Я умираю с голоду.

— Конечно, ты же не ела со вчерашнего вечера, — невозмутимо откликнулся Адам.

— Вчера? — опустилась она на колени и покачала головой, словно не веря своим ушам. — Неужели я была у Строгановых всего лишь вчера? Кажется, с тех пор прошла целая вечность. — По-прежнему покачивая головой, Софи принялась нарезать ветчину и складывать куски на сковороду, которую без слов протянула Борису. Тот поднес сковороду к костру и стал держать над огнем, переворачивая шипящие куски. Так же молча она показала Адаму, чтобы он занялся хлебом. Отрезая от ковриги толстые ломти, тот улыбался, поглядывая на Софи, которая озабоченно нахмурила брови, выкладывая то, что считала необходимым к ужину, а потом с важным видом начала колдовать над чаем. Снег растаял, вода в кастрюле уже закипела.

Через полчаса почти полной тишины, прерываемой только стуком ножей по тарелкам, Софи глубоко и блаженно вздохнула:

— Ничего более вкусного не приходилось пробовать! А чай! Божественный напиток!

— Лучше, чем водка? — с улыбкой поддразнил Адам, взглянув на нее поверх чашки.

— Всему свое время, — высокомерно возразила Софи, собирая ножи и тарелки. — Борис, если ты наберешь еще снегу, мы помоем посуду.

— Это может подождать до утра, — решительно заявил Адам, поднимаясь. — Слишком холодно, чтобы лишний раз выбираться наружу. Нам и так всем придется предпринять необходимую вылазку. Софи, сначала мы сходим с Борисом, а потом я провожу тебя.

— Я не нуждаюсь в провожатых, — слегка покраснела она.

— Ни в коей мере не хотел бы затрагивать ваши деликатные чувства, Софья Алексеевна, но вы представляете собой крайне привлекательную и легкую добычу для любого голодного хищника.

Софи передернула плечами, словно признавая, что подчиняется приказу полковника, который командует в этой экспедиции.

— Если повезет, завтра к вечеру нам, может быть, удастся найти какую-нибудь почтовую станцию, — удовлетворенно заметил Адам.

— Ты действительно думаешь, — усмехнулась она, — что там будут обеспечены большие удобства? Как насчет блох, например?

— Пожалуй, ты права, — рассмеялся Адам.

Проверив пистолет, он вместе с Борисом вышел в ночь, оставив Софью дожидаться своей очереди в хмуром размышлении на тему о том, что мужской пол имеет иногда незаслуженные преимущества.

Пока она занималась своим делом, Адам стоял поодаль с пистолетом в руке, пристально вглядываясь в ночь, где ему чудились желтые глаза и обнаженные клыки голодных хищников.

— Это полное сумасшествие, — сообщила она, подбегая к нему и зябко потирая замерзшие руки в варежках. Густой пар вырывался у нее изо рта. — Нам удастся добраться до Берхольского, Адам? — Она прильнула к нему на минуту, не в силах скрыть прозвучавшего в вопросе беспокойства.

— Даю слово, — решительно заверил он. — Если нам удастся раздобыть печку для кибитки и горшок, это существенно облегчит дело. Ну ладно, пошли обратно, пока оба не превратились в сосульки. 163В их отсутствие Борис не терял времени даром. Себе он приготовил постель из сена и нескольких овчин рядом с лошадьми, поблизости от костра, чтобы можно было без труда ночью подкидывать дрова в огонь. Гора мехов была расстелена и внутри кибитки.

— Нашел старый железный таз. — Он, как всегда, был немногословен. — Пробил дырки и наложил углей. Подходящая печка для вас.

Софи заглянула внутрь кибитки и была поражена теплом маленького пространства, которое излучало сооружение Бориса.

— Как здесь уютно! — воскликнула она в восхищении. — Борис, у тебя золотые руки!

— Ничего подобного, — буркнул тот. — Ну, желаю вам обоим спокойной ночи.

Они попрощались с ним и на секунду замерли в безотчетной неловкости. Софи уставилась в костер. Она прекрасно понимала, что должно произойти, и страстно желала этого, желала давно; но откуда же тогда эта дрожь и неуверенность, как у девственницы перед брачной ночью? Потом мелькнула мысль, что сравнение не столь уж бессмысленно. С точки зрения любви, она так и осталась девственницей. Она медленно подняла голову. Адам смотрел на нее со спокойным пониманием.

— Да, я хочу любить тебя, дорогая. И не надо бояться. — Взяв за руку, он подвел ее к саням, помог забраться внутрь, в теплую темноту кибитки, и плотно закрыл за собой дверцу. Они оказались в своей крошечной меховой спальне, единственным освещением которой были мерцающие сквозь отверстия маленькой печки угли. Софи, встав на колени, доверчиво распахнула объятия, когда он присел рядом на меховую постель.

— Нам предстоит узнать друг друга не глядя, — прошептал он ей в ухо, проводя по лицу ладонью. — Даже при этой печке здесь слишком холодно, чтобы позволить себе роскошь полюбоваться обнаженным телом.

Дрожь пробежала по всему ее телу при этих словах.

— Не бойся. — Ладонь его опустилась чуть ниже, исследуя изящные очертания ее шеи.

— Я не боюсь, — доверчиво откликнулась Софья. — Если я буду бояться, я не смогу доставить тебе удовольствие.

В ответ он прикоснулся к ее лицу губами; палец одной руки нащупал пульсирующую жилку на горле, ладонь другой плотно легла на затылок. Мягко, ласкаясь, он прикусил ей нижнюю губку и ощутил, как лицо ее расплылось в улыбке от этой чувственной игры. Язычок ее проник и уголок его рта. Их теплые дыхания смешались. Безмолвный разговор губ продолжался. Она с силой ввела язычок в бархатную глубину между щекой и зубами, словно исследуя разницу. Под пальцами Адама быстро забился ее пульс. Она вся прильнула к нему, словно хотела этим движением впервые без страха выразить весь напор охвативших ее чувств, который невозможно было передать словами.

Адам крепко обнял ее в ответ; языки начали свою совместную сладостную пляску. В какой-то момент он открыл глаза и увидел восхитительный блеск в ее широко распахнутых темных глазах. Адам медленно отстранился, обнимая ее за плечи и внимательно всматриваясь в каждую черточку смутно белеющего овала милого лица.

— Заберемся под полость, милая, — дрогнувшим от вожделения голосом прошептал он, откидывая в сторону наброшенные на скамью меховые шкуры. — Я хочу ощутить как следует не только твои губы.

— Я тоже. — Софи забралась в приоткрывшуюся щель. Как только Адам лег рядом, она немедленно обхватила его изо всех сил. Несколько минут они так и пролежали, наслаждаясь предвкушением полной, никем и ничем не нарушаемой свободы быть вместе в течение всей ночи, прислушиваясь к ритму дыхания друг друга, позволяя разгореться всепоглощающей страсти, пока тепло их тел не согрело любовное гнездышко.

Адам слега приподнялся на локте, стараясь не нарушить тесное пространство.

— Я хочу тебя раздеть, — услышала она его шепот. — Если мне удастся не напустить сюда холодного воздуха, ты не замерзнешь.

— Не представляю, что могу замерзнуть, — дотронулась Софи до его лица рукой. — По крайней мере, сейчас.

Улыбнувшись, он ткнулся губами в ее ладонь.

— Мои пальцы будут моими глазами, — пробормотал он. — Пока эта ночь не кончится, я узнаю каждую твою клеточку, даже если не могу увидеть.

Дрожь снова пронизала ее с головы до ног. Она лежала абсолютно неподвижно, балансируя на краю неведомого, чувствуя, как его руки стягивают накидку, пальцы расстегивают пуговицы, проникают внутрь, под складки материн, прикасаются к атласу, прикрывающему ее тело, на конец, ласкают обнаженную в глубоком декольте грудь.

Софи вся загорелась от этих прикосновений; соски набух ли и затвердели. Она накрыла руками его ладони.

— Божественно! — прошептала она.

Взяв се руки, он поцеловал каждый пальчик, потом резко перевернул ее на себя. Софи сообразила, что так ему будет удобнее расстегивать крючки платья. И Адам проделал все это с такой уверенностью, словно действительно мог видеть руками. Затем» тонкий атлас скользнул через плечи вниз, до талии, и Адам вернул ее в прежнее положение. Далее он с изящной легкостью высвободил маленькие жемчужные пуговки ее нижней сорочки; Софи ощутила обнаженной грудью нежное, подобно поцелую, прикосновение теплого меха. Адам склонился над ней, провел подушечками пальцев по мягкому контуру и поочередно прикоснулся ртом к набухшим бутонам, обхватывая соски губами и обводя языком нежные холмики, отчего внутри у нее разгорался огонь.

Софи, уже почти не чувствовала собственного тела; его словно подхватила и мягко обволокла теплая волна. Ладонь скользнула в складки платья на талии, потом проникла под тончайший батист панталончиков и приподняла его снизу, чтобы легче было стянуть прочь последний кусочек ткани. Откровенность этого движения исторгла короткий стон из ее груди. Павел иногда крепко, даже жестко сжимал ее бедра, когда занимался своим делом. Но он обращался с ней скорее как с предметом для удовлетворения своей потребности; мысль о том, что предмет этот может обладать душой, существовала для него где-то на задворках сознания. Сейчас же все было иначе. Прикосновения Адама Данилевского трогали ее душу, трогали страстно и нежно, вызывая в ней ответные чувства.

Ноги сами непроизвольно раздвинулись, приглашая продолжать волшебный поиск того, что таилось в глубине ее плоти. Губы его ласкали ее живот, она подрагивала, постанывая от удовольствия, когда каждая клеточка тела горячо откликалась на его прикосновения. Язык проник в узенькое углубление пупка; она уже больше ни на что не была способна, кроме как лежать в этой жаркой темноте, чувствуя всем обнаженным телом невыразимое наслаждение, таять под дарующей это наслаждение тяжестью и с замирающим сердцем и прерывистым дыханием ждать следующего прикосновения.

Внезапно Адам резко оторвался от нее и выбрался из-под меховых покрывал.

— Я должен сам раздеться, милая. Под покрывалами мне не удастся этого сделать, чтобы не остудить наше ложе.

Он быстро сбросил с себя одежду. Софи наблюдала за ним. Потом смутная светлая фигура скользнула обратно в меховой уют. Даже несмотря на столь краткое пребывание снаружи, она ощутила, как захолодела его кожа, и крепко прижалась к нему, обдавая своим теплом. Затем вдруг перевернулась и легла сверху, накрывая собой, как горячим одеялом, мурлыкая от радости прикосновения к его крепкому мускулистому телу, от упругой впадины живота, словно специально предназначенной для того, чтобы принять в себя мягкость ее собственного животика. Руки его тесным кольцом сомкнулись у нее за спиной; сердце его сильно билось прямо в ее грудь. Софи жадно прильнула губами к его губам и почувствовала, как его бурное желание настойчиво пытается протиснуться промеж ног, требуя немедленного удовлетворения.

Обхватив ее за талию, Адам резко перевернулся, восстанавливая прежнее положение.

— В другой раз мы попробуем и эту позу, солнышко. — Не видя его лица, Софи по голосу поняла, что он улыбнулся. — Так тебе будет теплее.

Он оказался внутри нее, стал частью ее, заполнил всю ее, до глубины души, своим присутствием; он владел ею, а она владела им, принимала его, наслаждалась им. Тела и души уже были неразделимы; они слились воедино, вздымаясь в блаженстве, замирая в экстазе, проваливаясь в счастье, Софи разрыдалась от ощущения чуда.