Часть пятая ЗАВТРА БУДЕТ НОВЫЙ ДЕНЬ

– А теперь тебе не все равно? – прошептала Скарлетт.

Ретт Батлер не ответил. Он подхватил ее, оторвав от земли, мощные руки так стиснули трепещущее тело, что у нее перехватило дыхание.

– Я всегда любил тебя, Скарлетт, – сказал он.

Джули Беннет. «Завтра будет новый день»

23

Сидя в ванной, Джули Беннет могла видеть горы. В Южной Калифорнии очень важно было иметь ванную с видом. В остальной части Америки спальни, и особенно ванные комнаты, считались сугубо частными местами, где происходили восхитительные интимные действа. В редких домах на океанском побережье в таких местах, как Палм-Бич, окна спален выходили на море. Если была возможность смотреть наружу, значит, существовала вероятность, что некий Подглядывающий Том сможет заглянуть внутрь, а в стране, отводившей сексу более важное место, нежели чистоте и благочестию, ничего хуже этого не существовало. Но Джули Беннет как-никак была урожденной англичанкой. А англичане не придерживались подобных табу. Там секс имел довольно низкий рейтинг – несомненно, ниже садоводства, наблюдения за жизнью королевской семьи и собак. Если кто-нибудь хотел забраться на гору, чтобы увидеть ее обнаженной, то подобная инициатива и усилия заслуживали награды.

Подобно океану, гора никогда не была одинаковой – она менялась день ото дня, от минуты к минуте. Игра света как бы создавала новые формы, цвета перемешивались, разделялись и соединялись в новой комбинации в этом вечно движущемся калейдоскопе.

Джули лежала на спине, окруженная пузырьками, ожидая, когда водяные струи вновь вспенят воду, и смотрела в большое окно, расположенное сбоку от ванны из розового мрамора. Со всех сторон ванну окружала полка в два фута шириной, чтобы все необходимое находилось на расстоянии вытянутой руки: огромные кувшины с банными маслами «Опиум», «Алоэ», зеленый хвойный экстракт, поставляемый от Пенхалигона из Лондона; большая мочалка от Фортнума; стаффордское блюдо, наполненное кусками мыла различных сортов – «Диор», «Флорис», «Роджер Галет»; кипа хрустящих полотенец из Белого дома на Бонд-стрит с вышитыми на них инициалами ДБ.

Справа, достаточно далеко, чтобы не облить водой, но в пределах досягаемости, лежал блок дистанционного управления звуковой и телесистемами. Пресытившись видом горы, она могла выбрать любой из ста каналов спутниковой связи и посмотреть программу на встроенном в стену двадцатидюймовом экране монитора или включить восьмиканальную стереосистему, звучание которой можно было слушать в любой из комнат огромного дома.

Таймер отмерил заданный интервал, и жесткие струи воды, бившие из многочисленных отверстий, начали покалывать и пощипывать расслабленное тело Джули. Вокруг шеи плясали пузырьки «Опиума», выстреливая восхитительным ароматом, отвлекавшим внимание от других ощущений. Подобные ванны чрезмерно расслабляли, поэтому бокал бледно-розового шампанского «Пол Роджер» 1976-го не вносил диссонанса – разве что вино нагрелось. Проклятье! Джули презрительно скривила губы и, не раздумывая, вылила содержимое бокала в ванну. Около пятнадцати долларов. Может быть, больше. Она протянула руку к серебряной корзинке со льдом и наполнила еще один бокал. Двенадцать. Ей следовало бы сидеть и писать, а не потягивать шампанское, слушать Моцарта и планировать уничтожение замечательной карьеры.

Взяв белый радиотелефон, она набрала междугородный код 212. Это дело не отнимет много времени.

– Говорит Джули Беннет. Вы уверены, что все прибыло? Вы их пересчитали и проверили? Сорок работ Бингэма. Вы уверены? Хорошо! Я позвоню.

Положив телефон, она взяла свою адресную книжку. Быстро вытерев руки полотенцем, открыла ее на букве К, снова взяла трубку и набрала другой номер в Нью-Йорке.

– Я хочу поговорить с Генри Бисестером, будьте добры. Говорит Джули Беннет.

Не было смысла называть его титул. Любая девушка в «Кристи» наверняка подумала бы, что «граф» – это имя. Было три часа дня по восточному времени. Англичане, принадлежавшие высшему классу, вероятно, заканчивали свой жидкий ленч и готовились к уходу с работы.

– Мисс Беннет! Как приятно! Чем могу помочь?

Джули расслышала снисхождение в голосе. Эти Генри Бисестеры никогда не оправятся от потери семейных состояний и ужасной необходимости работать. Все они выбрали себе наиболее достойные профессии из всех, какие можно найти для джентльмена, – в частности, спокойный, бархатистый мир художественного аукциона, но в итоге оставались торгашами, выискивающими картины для продажи. Они с удовольствием допустят способность назвать кастрата кастратом – существенной особенностью людей этой категории, но никогда полностью не смирятся с подобным положением вещей. Отсюда и проистекает их покровительственный тон. Джули Беннет могла бы, как говорится, миллион раз купить Бисестера со всеми потрохами и заставить его здорово поработать на фирму, но в свободное от работы время и в выходные дни ей никогда не быть ему равной, и это ей неплохо было бы усвоить.

– Как прошел уик-энд?

– Замечательно. Фрэнсис собирается уехать из Нью-Йорка, а у старого Анненберга прекрасный погребок, который он не запирает для друзей.

Человек, подобный Бисестеру, готов отправиться куда угодно ради хорошей охоты и бутылочки «Кларета-61». У Анненбергов главным притягательным фактором было вино. Ни один англичанин, принадлежавший к высшему обществу, конечно же, не надорвется на поле для гольфа – гольф считался игрой, созданной исключительно для людей более низкого положения.

– Ты говорил, что занимаешься реализацией современной живописи в «Кристи»?

– Да. Современной. Если точнее, работами периода после тысяча девятьсот сорок пятого года. Французскими импрессионистами занимаются другие.

– Мог бы ты продать картины Билли Бингэма?

– А почему бы, собственно, и нет. Правда, до сих пор мы его не продавали. Его только что открыли. Впрочем… да – на его работы должен быть спрос. Да, мы бы продали картины Билли Бингэма.

Похоже, эта мысль пришлась ему по вкусу. Она заслуживала упоминания в нескольких строках информационного бюллетеня.

– Ты купила одну на презентации, а затем, придя домой, пожалела? Если так, то уверен, лучший выход – отправить ее обратно Ивэну Кестлеру и попросить его подобрать еще что-нибудь.

Желание Бисестера продать не ослепило его настолько, чтобы отказать в благоразумном совете такому клиенту, как Джули Беннет. Может быть, для Джули Беннет такой дилер, как Ивэн Кестлер, сделает исключение и возвратит деньги.

– Нет. Я хочу сделать это через фирму «Кристи».

– Хорошо, подвози как-нибудь, взгляну и прикину, сколько можно выручить.

– Понимаешь, речь идет не об одной картине. У меня их сорок.

Джули взяла бокал с шампанским. Дельце становилось довольно веселым.

– О нет, дорогая мисс Беннет. Это опрометчиво.

Голос патриция вдруг стал внезапно подозрительным:

– Как, ради всего святого, удалось достать сорок картин Билли Бингэма? За них довольно крепко держатся.

– У Кестлера. Я купила всю его заднюю комнату. Можешь проверить у него, если есть желание. Я даже настаиваю на этом. Сегодня утром картины передали мне. К вечеру, если хочешь, они будут у тебя.

Фамильным девизом пятнадцатого графа Бисестера было «никогда не удивляться». Однако сейчас он не мог найти слов.

– Но зачем покупать сорок картин, а затем продавать все сорок?.. Я не вполне понимаю, какой в этом смысл.

– Я говорю совершенно серьезно. Все предельно просто. У меня есть сорок Бингэмов, и я прошу тебя продать их на аукционе. Ты ведь этим занимаешься, верно? У вас ведь аукционная фирма, не так ли?

Неужели Бисестер и «Кристи» опасаются взяться за эту сделку? Где же хваленая английская флегматичность?

Бисестер внутренне собрался, уловив скрытый упрек.

– Да, разумеется, мы могли бы продать их для тебя. Тут нет никаких вопросов. Но это же неразумно, тем более продавать все сразу. Подобная продажа тотчас собьет цену и вытолкнет товар с рынка. Тогда за них и гроша ломаного не выручить.

– Да, верно. Они пойдут почти задаром.

– Но ты, вероятно, заплатила за них немало денег. Полагаю, по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов за каждую, исходя из того, что я слышал о сегодняшних ценах.

– На самом деле по сто тысяч.

– Ну, тем более. Я считаю, если вывалить все сразу, не выручить и части затраченного. Если по каким-то причинам у тебя нет желания обращаться к Кестлеру, то картины следует продавать очень осторожно, в течение длительного времени, и моли Бога, чтобы рынок смог их поглотить и чтобы художник остался в моде.

Бисестер полностью пришел в себя. Он ошибся, переоценив разум этой женщины. Совершенно очевидно, что, несмотря на свою коллекцию, она не научилась бизнесу картинами. Какой-нибудь делец здорово повеселится, выпустив из нее всю кровь.

Он продолжал:

– Попытаюсь объяснить, мисс Беннет, что в отношении новых художников, каким является Бингэм, цена искусственна. Дилер способен поддерживать цену на солидном уровне, только тщательно контролируя спрос и предложение. Если это удастся, он сможет поднять цены, создавая художнику имя. Если же сразу вывалить всю эту кучу картин на рынок, цена резко упадет, и те, кто купил картины по пятьдесят тысяч, запаникуют, они тоже постараются сбыть свои картины. Это как с банком. Пропадает доверие – пропадает все.

Бисестер подумал, что ему удалось изложить положение вещей весьма доходчиво.

– Я отлично знаю всю эту чепуху, – сказала Джули Беннет, подставляя свою роскошную кормовую часть под струю пикантно расположенного крана. – Ты берешься продать их или мне обратиться в «Сотби»?

Упоминание о ненавистном конкуренте мгновенно привело в порядок разум Бисестера.

– Хорошо, мы можем. Мы можем продать их для тебя.

Он помолчал.

– Но ты потеряешь деньги, уничтожишь художника и, может быть, его дилера тоже.

По крайней мере, она не сможет сказать, что ее не предупредили.

– Именно это я и хочу сделать, – просто сказала Джули.


В баре «Карлиль» восхитительный «Перриер» в бокале Ивэна Кестлера отдавал каким-то угрожающим привкусом. Хотя для этого, казалось, не было никаких причин. В конце концов, его солнце сияло высоко в небе: репутация, банковский счет и все, что имело значение в этом мире, также были на высоте и нежились в теплых лучах. Действительно, он не мог припомнить времени, когда дела обстояли бы лучше. Не похоже, чтобы англичанин разыгрывал спектакль, но слова Бисестера прозвучали, как слова человека в плаще из романа Ле Карре – плащи, кинжалы и нашептываемые угрозы. Бар «Карлиль» мало подходил на роль места для обмена секретами, но ему предстоит услышать, как было сказано, нечто секретное. Боже, думал Ивэн, эти секреты… Ему совершенно не хотелось получать грустные известия в день рождения.

Раскрасневшийся Бисестер появился точно в назначенное время. Сев, заказал сухой мартини и выложил на стойку бара номер «Файнэншл таймс». Цвет бумаги соответствовал цвету его щек.

– Привет, Ивэн.

Ивэн молча смотрел на него. И удивительное дело – неприятно скрутило живот. Что же, черт возьми, Бисестер хотел сказать ему?

– У тебя крупные неприятности, Ивэн. Очень большие. Джули Беннет сказала, ты продал ей сорок Бингэмов. Она вчера мне звонила поздно вечером – хочет, чтобы «Кристи» продала все картины одним лотом на ближайшем аукционе. – Любое время после ленча для таких, как Генри Бисестер, считалось «поздним вечером».

Отпив полпорции мартини, он искоса посмотрел на Ивэна Кестлера. Трудно было подложить бомбу более крупного калибра.

– Что? – спросил Ивэн.

– Ты дал ей возможность купить сорок Бингэмов, не оговорив в контракте ограничений на перепродажу?

Вопрос, заданный Бисестером, как ничто иное подтвердил, что весь этот кошмар – правда.

– Она не может сделать это! – воскликнул Ивэн.

– Если нет контракта, а картины у нее, она может поступать с ними как ей заблагорассудится.

Бисестер допил мартини и сделал знак бармену принести еще одну порцию. Он пил не для того, чтобы снять стресс, – это было частью обычного предленчевского ритуала.

– Можно на этот раз добавить «Будля»?

Члены клуба веселились до упаду, поскольку название благородного клуба святого Джеймса красовалось и на бутылке с джином. В клубе джин стоил намного дешевле и был хорошего качества. В Англии для мартини всегда использовался джин «Гордон», разлитый в зеленые бутылки, однако «Гордон», экспортируемый в Америку, был значительно слаще. «Будль» был лучшим напитком. По эту сторону Атлантики самым шикарным считался джин «Танквари», но о нем не могло быть и речи в Вест-Энде.

– Однако ты не возьмешься продавать картины для нее, не так ли, Генри? Ты прекрасно знаешь, чем это может обернуться для меня и для художника.

Генри Бисестер взглянул прямо перед собой. Он ожидал подобного заявления. Аукционы не могли позволить себе портить отношения с дилерами, реализация картин которых составляла солидную часть их доходов. Коробейники от искусства, кроме тех случаев, когда грызли глотки друг другу, держались вместе ближе, чем спаривающиеся собаки.

– Понимаешь, все весьма непросто, Ивэн. Вот почему я позвонил тебе сразу же, как только эта сумасшедшая баба переговорила со мной. Подумал, что, может быть, ты сумеешь отговорить ее. В конце концов, ее ожидает холодный финансовый душ, если она попытается реализовать свою безрассудную схему. Но, судя по всему, ее это абсолютно устраивает. Дело в том, что, если не мы продадим картины, их продаст кто-нибудь другой. Парни из «Сотби» продали бы своих бабок, узнай они об этом. Если дело будем вести мы, то, по крайней мере, сможем действовать заодно и предотвратить полную катастрофу. Одному лишь Богу известно как.

Ивэн подумал, куда могла подеваться вся его кровь? Беннет решила идти до конца. «Кристи» ей поможет.

– Этого нельзя допустить.

– Боюсь, что так все и будет, Ивэн. Кто-нибудь может объяснить мне доходчиво, почему эта Джули Беннет так страстно мечтает уничтожить тебя и Билли Бингэма, что не останавливается перед потерей солидного куша от четырех миллионов долларов?

Генри Бисестер покачал головой. За четыре миллиона долларов можно купить пятьдесят тысяч акров земли в Шотландии, участок в одну-две мили береговой линии на Спейе, где водится лосось – лучшая недвижимость в Инвернешире. На эти деньги можно купить имение – настоящую жемчужину, расположенную на плато Нэш в Регентском парке; три-четыре сотни акров земли в Вилшире, где водятся фазаны, форель, а на ферме можно разводить породистых собак. Тогда не нужно будет думать о том, чтобы зарабатывать себе на жизнь, – только спортивные упражнения в баре Уайта и сногсшибательная приходящая девица, выполняющая некоторые обязанности Фрэнсис. Девушка, жалующаяся на его действия, вернее на их отсутствие, которая могла бы раз-другой стегануть его по заднице хлыстом и ради смеха одолжить ему свои трусики покрасоваться перед зеркалом после того, как он примет положенную после ленча порцию согревающего «Кэмел-онзе-рокс», остуженного ею в холодильнике в квартирке на Бейсвотер, которую он помог бы ей оплачивать.

Ивэн Кестлер нарушил все правила своей собственной игры. Опыт, накопленный годами, полетел, как говорится, коту под хвост, когда королева романа помахала перед ним своим притягательным чеком. Однажды он ее перехитрил, а на этот раз явно недооценил. Теперь ему придется поплатиться всем, буквально всем. И ему было известно за что: Бингэм был любовником Беннет и бросил ее, предоставив ей все основания для мести. Невероятно, но Ивэн сам на блюдечке преподнес ей средство для их уничтожения. Почему? Ответ прост. Бисестер только что ответил на него. Никто в этом странном мире денег, в котором они жили, не мог поверить, что кто-то готов лишиться огромной суммы ради такой нерыночной вещи, как месть.

– Когда будет распродажа картин, Генри? – спросил он поникшим голосом.

– Фирма намерена как можно скорее выставить их на продажу. Она состоится в конце следующей недели, после подготовки приложения к каталогу. Никакой предпродажной рекламы. Может быть, никто не заметит.

– Да уж!

Бисестер кивнул. Да, на это слабая надежда.

– Что ты будешь делать, Ивэн? Выкупишь их сам?

– За четыре миллиона, и я буду единственным покупателем в зале? Затем цены начнут падать камнем, и получится, что я устрою праздник для этой Беннет и выброшу на ветер свои деньги. Кроме того, у меня нет четырех миллионов. А у тебя есть?

Несколько дней назад у Ивэна были деньги, полученные от Джули Беннет, но теперь они покоились в Центральном банке Севильи на счету герцогини Альбы в обмен на те картины, которые он просто был обязан заполучить, но для обращения которых в деньги потребуется длительное время.

Бисестер подумывал о третьем мартини. Да, плохи дела, но он чувствовал себя отлично. В несчастьях других было что-то стимулирующее. У немцев существует даже специальное понятие: schadeneude – означающее восторг, получаемый от несчастий друга.

– Как насчет ленча, Ивэн? Я встречаюсь с Кателли и Томом Армстронгом в «Плеядах». Никак не могу наесться их бараниной. Мы были бы рады, если бы ты присоединился к нам.

– Нет, нет. Спасибо, Генри.

Ивэн поднялся. Это действие и предпринятое для его совершения усилие не улучшили цвета его лица. Под загаром оно приобрело сероватый оттенок.

– Пойду обратно в галерею. Нужно кое-кому позвонить.

Он все еще находился рядом, но у Генри Бисестера было ощущение, что он уже ушел.

– Спасибо, что предупредил, – проговорил Ивэн явно упавшим голосом, направляясь нетвердой походкой к двери, ведущей на Мэдисон-авеню.

* * *

Исходя из того принципа, что избыток – благо и лишним можно поделиться, многие теперь сгибались в пояснице, чтобы вручить деньги Роберту Фоли. Пит Ривкин привел в движение этот золотой шар, и теперь он набрал скорость и катится сам по себе. Пит сеял вокруг себя деньги, как машина, удобряющая поле, и наибольший урожай – к его большому удовольствию – принесла группа жестокосердых матрон, страстно желавших передать свои пожертвования. На бумаге все обстояло более чем отлично, но на деле создавало для Фоли множество проблем. Начать хотя бы с того, что это отдаляло его от единственного способа, с помощью которого он боролся с извечно переполнявшим его чувством вины. Лечить неимущих людей собственными руками становилось теперь все труднее. Приходилось следить за реализацией намеченных проектов и программ, контролировать работу строителей, возводивших новые пристройки в больнице, решить какой – американский или европейский – сканер для обследования больных лучше, вести дела с городским советом и т. д. Много возни было с притекающими средствами. Необходимы были усилия и время, чтобы наметившиеся положительные тенденции под давлением моды не прекратились и скучающие плутократы не ударились в иную благотворительность. Роберт Фоли достаточно прожил в Лос-Анджелесе, чтобы знать, что ничто не длится вечно. Поэтому его сияющий костюм для обедов приобрел почти сюрреалистический блеск, постоянно полируя столы и стулья на бесконечных гала-встречах и непрекращающихся обедах и приемах – все эти многочисленные заботы свалились на его голову, как темная туча.

Дважды в неделю, однако, он был избавлен от этого наваждения, и наступали великие страдания, но уже другого рода. По вторникам и четвергам, вечером, Роберт Фоли был занят тем же, чем и вся Америка. Он садился к телевизору и смотрел «Ночи в Беверли-Хиллз», вернее на Джейн Каммин, их главную героиню. Если такое вообще было возможно, то теперь он любил ее даже сильнее, чем прежде, поскольку ее недоступность обостряла желание, а расстояние распаляло страсть. В сумеречном сиянии экрана своего старого телевизора Роберт Фоли вновь был околдован ее чарами: нервничая, когда она оказывалась в руках телевозлюбленных, затаивал дыхание, когда развитие событий угрожало ее безопасности, радовался вместе с ней успехам, глубоко переживал ее неудачи. Несомненно, это была любовь. Даже он мог распознать ее теперь. Тем не менее понадобилось разойтись, чтобы это понять.

Она, должно быть, уже забыла о нем, он был ничтожным камнем на пути, по которому она взошла к звездам. Однако он не осуждал ее. Она заслуживала гораздо большего, нежели мог ей дать он – вечно озабоченный, объятый внутренними конфликтами и странными маниями. Он предал ее в тот момент, когда она нуждалась в помощи, позволил ревности действовать столь же тривиальным и глупым, сколь жестоким и бесчувственным образом. Она поступила правильно, покинув его. Теперь у него не было морального права входить в ее мир. Слава Богу, Ривкин сумел предотвратить катастрофу. Пожалуй, это был единственно радостный эпизод в трагедии его любви.

Сидя в черном лимузине, присланном за ним Стоунами, Роберт Фоли пытался в который раз очистить свою память от призраков прошлого. В приглашении указывалось, что вечер ожидается небольшим: великосветская вечеринка в узком кругу. Собственно говоря, так оно и было. Шестьдесят приглашенных. Шесть столов. Для подготовки и ведения вечера Леона Стоун пригласила Брюса Сутка из Палм-Бич, который сразу же повел его согласно традициям. Брифинг был коротким: никто из гостей не должен догадаться о том, что Леона недавно подтягивала морщины. Именно это обстоятельство обусловило выбор цветовой гаммы интерьера – преобладание красных тонов. Личный слуга хозяина дома препроводил иссохшего, измученного Роберта Фоли, облаченного в лоснящийся, ставший великоватым костюм, в рай мягких пастельных красок. Стоун, напустивший на себя вид Тюдора, владел четырьмя с половиной акрами прекрасно обустроенного имения в Бель-Эйр, и потому имел что сказать; каждый из гостей мог расслышать вновь и вновь повторяемую фразу: «десять миллионов баксов». Если сюда добавить довольно выразительные картины импрессионистов, исключив на всякий случай процентов двадцать, которые могли оказаться копиями, то сумма составила бы пятнадцать миллионов, не считая ценных бумаг, – основного источника дохода Калвина Стоуна, – и домика в Колонии, которым его семья пользовалась по выходным. Все это не составляло выдающегося состояния, по меркам Палм-Бич, но для Западного побережья было немало.

Леона Стоун, с головы до ног облаченная в наряды отныне модного дизайнера Валентино, приблизилась к Роберту Фоли, подобно летучей мыши-вампиру. Она была недурна собой, и в ее пятьдесят Голливуд уважал Леону за то, что она смогла провисеть на шее у Стоуна в течение двадцати пяти лет. Разумеется, что в этом городе, где деньги скорее кричали, чем спокойно заявляли о себе, никто не интересовался, почему она не бросила старого психопата в первую-вторую неделю после свадьбы.

– Роберт, Роберт, – воскликнула она, слегка поморщившись, при виде его фрака. – Как замечательно, ты приехал вовремя. Знаю, у вас, докторов, привычка опаздывать. Заходи, дорогой, возьми шампанского. Знаешь, тебе нужно будет выступить с небольшой речью, хорошо, дорогой? Немного позже.

Роберт пробурчал согласие, слегка отступив назад, чтобы избежать бурного фонтана энтузиазма, срывавшегося с ее губ. Она попросила его не пить слишком много и не пропустить момент выступления. Волноваться было незачем. В Голливуде восьмидесятых годов желающих напиться было мало. Ведь это могло быть использовано против вас, а необходимость напиться была бы истолкована как признак того, что вы делаете вид, будто вас это не волнует. Иначе зачем было вообще приходить на этот вечер и разыгрывать комедию?

– Минуточку, дай мне вспомнить. Где же ты у нас сидишь? А, вспомнила. За столом с Аароном и Кэнди Спеллинг. Рядом с Шери Лэнсинг, мне кажется. Да, правильно. Через одну-две минуты все садимся за стол.

Она двинулась дальше, подобно белому торнадо. Разбивая пары и реорганизуя группы, как одержимый манией садовник.

Роберт Фоли угрюмо посмотрел по сторонам. Столы были расставлены во дворе, залитом светом свечей; шампанское предлагали на небольшом зеленом газоне, разбитом чуть ниже. Темно-розовые скатерти покрывали столы, на них лежали салфетки более светлых оттенков розового цвета, а посредине столов стояли прекрасные букеты благоухающих роз, прекрасно сочетающиеся с убранством столов. Вход во двор был обсажен двенадцатью большими кизиловыми деревьями, усыпанными цветами, а вокруг, где только можно, стояли напольные вазы с цветущими ветвями кизила.

– Обед подан, – произнес мажордом. Нелепая фигура, входящая в штат слуг Версальского дворца.

Все поторопились подчиниться, понимая, что если качество блюд соответствует декору и шампанскому «Дом Периньон» урожая 1982 года, то во время обеденной церемонии будет выдержано строгое расписание. Некоторые уже взглянули на меню, когда отыскивали свои места за столом. Первым блюдом предлагался лобстер, а его следовало есть горячим.

Роберт первым сел на свое место. Справа от него сидел какой-то незнакомый благотворительный комиссар, похожий на школьного учителя. Слева должна быть пока не приехавшая Шери Лэнсинг, в прошлом модель, бывшая руководительница в «Юниверсал», а ныне владелица собственной кинокомпании.

Роберт Фоли повернулся направо и прочел первые строки из своего крайне ограниченного репертуара.

– Какие прекрасные цветы, – выдавил он из себя без тени энтузиазма.

В этот момент кто-то проделал то, что обычно выводило его из себя. Чьи-то руки сзади закрыли ему глаза. Теперь придется угадывать, кто, черт его подери, это мог быть.

Затем Роберт Фоли почти физически ощутил, как внутри щелкнул выключатель, по нервам потек электрический ток. Он потек по всему телу, заглушая начавшее было подниматься безумие. Сердце радостно и облегченно забилось.

Она склонилась низко к его уху, все еще оставляя его глаза в восхитительной темноте, аромат ее тела медленно опутывал его со всех сторон. Почти касаясь губами, она тихо прошептала:

– Я люблю тебя, Роберт Фоли, и я забираю тебя обратно.

24

Ивэн Кестлер не останавливаясь ходил по толстому ковру, устилавшему пол в офисе. То же, вероятно, испытывал приговоренный к экзекуции. Он стоит на помосте, толпа снизу взирает, разглядывая, раскрыв рты, желая рассмотреть во всех подробностях, как он будет умирать. Умрет ли он, как джентльмен – с усмешкой на устах и с глубокомысленным афоризмом, который будут вспоминать после его ухода в мир иной? «Говорят, что я способен создать художника, я же хотел доказать, что я также способен его и уничтожить». Прощай, Ивэн. Или же начать невиданную борьбу? Все надеются именно на это – увидеть отчаянную попытку облаять и укусить мучителя, изрыгнуть из себя мелкие колкости в ответ на удар, который покончит с тобой.

Он перестал ходить и присел за рабочий стол. Существовало два выбора. Можно было грациозно увильнуть в сторону, может быть в Венис, на месяц или два, предаться обществу красоток и мальчиков в Киприани; затем эмигрировать в Европу, погубив таким образом свою репутацию. Так можно сохранить деньги, то, что есть сейчас. Жизнь будет физически беззаботной, но психологически – пыткой. Он по-прежнему останется Ивэном Кестлером, но никогда уже не будет единственным, особенным или даже значительным. Или же можно бороться, поставив на карту не только свою репутацию, но и финансовую независимость. Если он поставит на карту все и превратности судьбы возьмут над ним верх, то его ожидает одинокая бедная старость, попытка спастись от упреков за бумажной стеной. Но на этом пути была хоть какая-то надежда.

Ивэн судорожно писал в лежащем перед ним блокноте, шариковая ручка «Сантос» летала туда и сюда, когда он подводил итоговые суммы.

Он мог собрать четыре миллиона долларов. Закладная на галерею вместе с коллекцией картин могла бы послужить поручительством, кроме того, кое-какие акции здесь, кое-какие там. Он мог набрать нужную сумму, чтобы самому выкупить картины и поддержать цену. Если проделать подобную операцию с надлежащим апломбом, художественный мир, может быть, простит его. Такие действия могут даже быть истолкованы как проявление силы дилера, который отважился вложить деньги в товар, который уже держал в своих руках. Такой поступок продемонстрирует его неколебимую веру в Бингэма, и, возможно, его клиенты воздержатся от выбрасывания картин на неустойчивый рынок. Достаточно будет нескольких небольших волн, чтобы полностью разорить его. Четыре миллиона – это предел; если хоть одно дополнительное полотно появится на рынке, то цены на картины Билли рухнут, как карточный домик. Джули Беннет тогда покончит с его карьерой.

Как бы он ни смотрел на положение вещей, чаши весов колебались примерно на одном уровне. Нужен был дополнительный фактор вне данной ситуации, чтобы сместить равновесие. Он чувствовал: такой фактор наверняка существует, но где?

И вдруг он понял.

Этот фактор носил имя Билли Бингэма. Красивый мальчик, способный убить во имя своего искусства. Стройное, крепкое тело; страстные, голодные глаза, больше жизни желавшие того, что Ивэн сумел дать ему и что теперь оказалось под угрозой потери. Билли Бингэм принес ему величайший за все годы жизни успех, но Билли никогда не был привязан к нему. Другая привлекала его внимание: голубоглазая девушка по имени Джейн, возникшая из ниоткуда и ставшая самой известной личностью в Америке. По тысяче жестов, по сотням непроизвольных комментариев, по самим работам, в которых часто отражался образ суперзвезды, Ивэн мог сказать, что влияние Джейн на Билли все еще было велико. Но, если ему придется поставить на карту все, тогда Билли будет принадлежать ему, потому что пульсирующее сердце его будущего окажется на ладони у Ивэна. В ответ Билли должен будет принести свою жертву, потому что Ивэн героически спасет его во второй раз. Нет, пожалуй, подобная сделка вовсе не чрезмерна, в действительности этого даже мало – настаивать на том, чтобы Билли стал его любовником.


Билли Бингэм, сутулясь, пересек «Вест-Бич-кафе» и прошел к угловому столику. Казалось, все, кто сидел за поздним ленчем, смотрели на него, но совсем не так, как всего лишь две недели назад. Тогда художники, посещавшие это заведение, просто разглядывали его, а обладатели кредитных карточек посматривали на него с критическим уважением. Теперь они были вынуждены признать, что сей пришелец зарабатывает больше их. В большинстве они были настроены неплохо, а мотоциклисты вроде Билли Ал Бенгстона и пустынные крысы типа Эда Руши и вовсе дружелюбно. Даже такой кит, как Боб Грэхам, студия которого в Венисе была побольше, чем у Билли, а лимузин длиннее, чем у кого бы то ни было, теперь приветствовал его. Но сколько времени все это продлится?

Слухи уже просочились и разлетелись по всей Америке. Они побудили «Энтертейнмент тунайт» и «Нью-Йорк мэгэзин» посвятить статьи этому восхитительному и пикантному скандалу. В статьях обыгрывалась тема, что черт не так страшен, как обманутая женщина в ярости, обладающая деньгами, которые не могут купить счастья, но наверняка могут причинить боль. Книжная королева, которую обожает Америка, готова пожертвовать четырьмя миллионами, чтобы потопить и уничтожить карьеру своего бывшего любовника. Закулисные игры художественного рынка вот-вот в миллионный раз могли стать достоянием гласности; десятки состояний, вложенных в картины, были поставлены на грань риска. Затаив дыхание, публика ждала дальнейшего развития реального мыльного сериала. Будут ли слезы и взаимные публичные обвинения? Будет ли насилие? В конце концов, когда рушат карьеру и низвергается гордыня, особенно у людей искусства, которые, как известно, очень щепетильны в этом отношении, разве не следует ожидать трагических событий? Куда выстрелит боль, наружу или внутрь? Чего ожидать, убийства или самоубийства, когда богатый и известный человек упадет до уровня простых смертных в Америке.

Билли сел и раскрыл купленный журнал. Не исключено, что идея прийти сюда была не лучшей. С другой стороны, уже половина пятого, а он умышленно пропустил ленч и обед. Заказав арманьяк «Круа де Сал» 1918 года (по пятьдесят долларов порция), он невидящим взором уставился в страницы «Артфорума», дожидаясь выпивки.

– Желаю удачи по вторникам, – сказал официант, ставя перед ним бокал.

Билли отрешенно посмотрел на него. Нет, идея была неважной. Еще раз он прокрутил ее в голове, выискивая новые ракурсы, отыскивая лазейку в окружающей со всех сторон клетке. Он взял бокал. Густой, цвета карамели, спирт обжег горло, перехватил дыхание, как и полагалось, и на какой-то миг отвлек его мысли.

Прошло около недели, как ему позвонил Ивэн, и за это время возможности выбора вариантов резко сузились. Сначала были одни лишь факты. Голые, неприятные, неутешительные. Джули Беннет намеревалась покончить с ним, и для этого она располагала орудиями и боеприпасами. Попутно, по воле случая, она также топила и Ивэна Кестлера. Ивэн сообщил ему об этом как о состоявшемся факте. Напрасно Билли пытался найти выход из сложившегося положения.

– Разве ты не можешь выкупить картины, Ивэн?

– У меня нет такой суммы.

– Неужели ты не можешь занять?

– Нет.

– То есть нет никакой возможности исправить положение?

– Похоже на то.

Но даже тогда, каким-то внутренним чувством, Билли уловил, что Ивэн Кестлер сам стоит перед выбором. Голос его звучал взволнованно и тревожно, но он не казался подавленным.

– Что стало с деньгами, которые ты получил от нее? Нельзя использовать их для выкупа картин?

– Я их истратил, Билли. Я мог бы их вернуть, но потребуется много времени, а его нет.

– А как насчет моей доли? Ты можешь взять ее.

– Невозможно, Билли. По условиям контракта я должен тебе половину годового дохода. Я не могу воспользоваться ими до того срока. Это катастрофа, такие-то вот дела.

Он был почти доволен. Затем Ивэн повесил трубку, и Билли мучился в течение четырех дней.

Билли пытался дозвониться до Ивэна, но Кестлер был недоступен, словно руководитель студии для дешевого новичка, который домогался его в поисках отеческой заботы. Как зомби, бродил Билли по студии, по пляжу, по темным улицам Вениса. Едва начавшаяся жизнь подходила к концу. Космический полет к звездам, судя по всему, обернулся дешевой экскурсионной поездкой и теперь предстояло вернуться на прежнюю станцию. В городе, где привыкли к быстрым взлетам, он мог попасть в Книгу рекордов Гиннесса как самая недолговечная звезда.

Саднящая боль съедала изнутри. Без возможности рисовать, без признания гениальности не было никакого движения, никакого прогресса, только разруха и упадок. В состоянии отчаяния и ярости он подумывал о том, чтобы покончить с собой или убить Джули Беннет. Но что он этим достигнет, за исключением пустой мести, за которой не последует ничего? Какой бы путь ни избрать – мечта его меркла, а слава тускнела. Он цеплялся за надежду, что Ивэн Кестлер сможет найти способ, как спастись им обоим. Но звонки Билли оставались без ответа, ежедневно в газетных колонках он читал свою безрадостную судьбу. Распродажа приближалась, он был охвачен паникой, как никогда прежде.

Но теперь все изменилось. Он отчетливо помнил беседу, состоявшуюся утром.

– Билли? Ивэн.

Голос звучал просительно, жалостно и возбужденно.

– Извини, не мог связаться, пришлось здорово помотаться, утешительных новостей нет.

Сердце Билли почти остановилось.

– Послушай, думаю, мне удалось найти способ собрать достаточную сумму денег, но придется идти на риск полного разорения в зале аукциона, чтобы поддержать цену.

– О Боже, Ивэн, замечательно.

– Но это было нелегко. Я заложил все, что имею, буквально все. Я рискую абсолютно всем, своим будущим, стараясь спасти тебя, Билли.

В голосе Билли что-то надломилось, когда он заговорил вновь:

– Ивэн, если ты пойдешь на это ради меня, я никогда не забуду. Никогда. Назови свою цену. Я имею в виду… я так благодарен…

– Да, есть кое-что, что я хотел бы получить от тебя взамен, Билли.

Билли ничего не сказал. Шестое чувство шептало ему, что момент наступает.

– Я хочу, чтобы ты приехал в Нью-Йорк, прямо сейчас, сегодня, хочу, чтобы ты переехал ко мне. Ты и я. Вместе. Только вдвоем.

Смысл слов Ивэна был совершенно очевиден. Пауза затянулась.

– Или ты не станешь помогать мне, – наконец выдавил из себя Билли.

– Или я не стану помогать.

– Ты же знаешь, я не гей.

– Это не мои, а твои трудности.

– Могу я некоторое время подумать?

– До шести часов – время Западного побережья.

Билли взял арманьяк и залпом выпил. Он заказал еще одну порцию. Полчаса прошло. Пять часов.

Он посмотрел по сторонам, словно в поисках поддержки. Отменно хороший вкус окружавшего его декора, казалось, насмехался над ним, сочетание серого с белым – цвет сиюминутного творения на стенах. Фрэнк Стелла. Чак Арнольди. Эд Мозес. Так ему и надо, нужно было бы держаться подальше от кафе, посещаемого художниками. Что же делать? Оставался час.

Ясно было одно. Предложение Ивэна не оставляло выбора, только все или ничего. Никакой торговли. Его тело в обмен на его искусство и всемирное признание. Наверняка подобная сделка была не первой и, конечно же, не будет последней. Но мозг его отказывался работать всякий раз, когда он пытался об этом думать.

Бренди начал действовать, успокаивая, притупляя очертания. Билли взял большой бокал и выплеснул густую жидкость, глядя, как она прилипает к стене, вдыхая ее дурманящий аромат. Он поднялся. Бросил несколько банкнот на стол. Пять тридцать. Чтобы дойти обратно до студии, потребуется десять минут. Может быть, немного больше.

Без пяти шесть; огромные картины взирали на него, посмеиваясь над его дилеммой. «Мы только цвет и краски, холсты и формы, но ты наделил нас силой, которой невозможно противостоять», – казалось, шептали они.

Билли бродил между картин в мягком свете раннего вечера. Они всегда будут выглядеть такими, но станут другими. Их значимость необратимо изменится оттого, что он сделает или не сделает сейчас. Его телефонный звонок может обратить их в прах или придать им новую жизнь. А пока они пребывают в неопределенности – между адом и раем, куда их загнала ненависть женщины, – ожидая либо спасения, либо осуждения.

Шесть часов. Билли протянул руку к телефону. Набрал номер.

– Привет, Ивэн, – сказал он.


Нож вряд ли помог бы вам пробиться сквозь густую атмосферу, царившую в аукционном зале фирмы «Кристи». Скорее потребовалась бы мотопила. Воздух был пронизан напряженностью, драма проступала на стенах, а весь художественный мир с нетерпением ожидал начала убийства. Нью-Йорк давно жаждал подобного зрелища, и вот теперь он его получит.

На бумаге распродажа выглядела самым заурядным образом: второстепенная распродажа современной живописи, никаких специальных приглашений, никаких билетов. До этого момента не было ничего исключительного: второсортная картина Стелла, пара третьесортных картин Поллака; кроме того, Мазервелл, две приличные работы Дона Джадда и сносный Вархол. Из более популярных, но относительно дешевых полотен, выставлялся стабильный и пользующийся спросом Блум Нелман. С.-З. Уитмон из Палм-Бич приобрел пару картин Дональда Султана, а сама галерея приобрела полотно Элсвоза Келли, присланное на аукцион одним нефтевладельцем из Далласа, друзья которого никогда не испытывали восхищения от картины, а ему самому к тому же понадобились деньги, поскольку нефть временно лишилась благословения Всевышнего.

Генри Бисестер поправил свой старый итонский галстук и величественно оглядел зал. Он нравился сам себе: его костюм от Адерсона и Шепарда безупречно сидел на плечах, носовой платок в красную крапинку выглядывал из нагрудного кармана пиджака, под которым виднелась рубаха от Нью Лингвуда с надлежащими узкими бело-синими полосками. Гордое арийское лицо, обращенное к собравшимся в зале, было холодным и властным.

– А теперь, дамы и господа, довольно необычная группа лотов для распродажи. Б. Бингэм. Лот номер триста двенадцать. Ваши цены?

Билли Бингэм сидел, глядя прямо перед собой, размышляя, благоразумно ли он поступил, придя сюда. Последние несколько дней были мучениями на адовом огне из-за этого дьявольского договора, затем наступило ожидание одно хуже другого. Он заключил жуткую сделку с Ивэном и даже сейчас чувствовал, какой ужас голодные глаза выдавливали из его тела. Никогда прежде он не был с мужчиной.

Теперь, чтобы встать на собственную дорогу, он вынужден позволить Ивэну получить свое, и каждый фибр его души восставал против подобного деяния. Билли оговорил лишь одно условие. Их связь полностью зависела от успеха Ивэна в сохранении цен на картины и его репутации. Поражение не в счет, хотя именно такую, беспроигрышную для себя сделку, пытался навязать ему Ивэн. К концу распродажи в «Кристи», если все пойдет хорошо, он подпишет договор о сдаче своего тела в аренду. Сейчас все решалось на весах фортуны: на одной чаше – слава, деньги и сексуальные услуги отвратительнейшего рода, на другой – нищета и безвестность, провал и свобода.

Через зал за ним наблюдала Джули Беннет. Он не смотрел в ее сторону, но она этого и не ждала. Так было еще лучше, поскольку означало, что они среагировали на ее выстрелы, а такие мгновения в жизни она любила больше всего на свете. Она чувствовала, как пробуждается внутри фонтанирующий триумф. Еще немного, и ее драгоценный экс-любовник вновь станет дешевкой. Пусть ради этого ей придется расстаться с большой частью выручки от продажи книги, все равно, даже такая цена не казалась слишком высокой. Билли Бингэм будет раздавлен. Любовник Джейн будет втоптан в грязь.

Она устроилась в кресле поудобнее и вонзила взор в Бисестера.

– Давай, начинай, – процедила она сквозь зубы.

По правую сторону от нее сидел Ивэн. Ей еще никогда не доводилось видеть, что кто-нибудь был так напряжен. На его глазах вот-вот рухнет его репутация, и перед сытым взором всего нью-йоркского художественного мира огромными, тяжелыми, неперевариваемыми кусками будет втиснута ему в глотку. Ну не замечательно ли?

Ивэн, не отводя глаз, с отчаянием смотрел на аукциониста. Предстоял длиннейший из самых длинных торгов, но это был единственный шанс. Была установлена резервная цена: восемьдесят тысяч долларов. Он будет скупать их по этой цене, в разных местах зала находилось еще пять-шесть подобранных им человек, чтобы создать иллюзию жарких торгов. Бисестер также будет делать вид, что принимает ставки из других углов зала, пока цена не достигнет зарезервированного уровня. Такова была обычная практика в торговом зале. Однако дело заключалось в том, что это был Нью-Йорк, где все друг друга отлично знали. Любой, способный отличить коллаж от натуры, мгновенно сообразит, что ставки из зала выкрикивают подставные лица и весь спектакль срежиссирован Ивэном. Если другие крупные дилеры – музеи и частные коллекционеры, действующие через известных посредников, – не поднимут руки, то мир поймет, что рынка для Билли Бингэма не существует, а цена столь же реальна, как скачки на лошадях в космосе.

Рокочущий шум достиг своего высшего уровня. Казалось, что никто не говорит, но каждый что-то бормочет, как в сценической массовке. «Какое слово они произносят, – подумал Ивэн. – Сэр? Абракадабра? Бутылка содовой воды?»

– Могу ли я попросить тишины в зале, пожалуйста, – рявкнул с трибуны граф Бисестер, и благодаря английскому акценту и высокомерно-презрительным интонациям ему мгновенно подчинились. Он посмотрел в лежавшую перед ним книгу.

– Начальная цена пятьдесят тысяч. Пятьдесят пять? Пятьдесят пять. В конце зала. Шестьдесят тысяч. Итак, сэр, против вашей ставки. Шестьдесят пять тысяч.

Его голова качнулась вверх, вниз, затем из стороны в сторону в смешной и удивительной манере, присущей аукционистам. Подобно почерку, у каждого из них была своя манера вести торги, но вовсе не манерной ведения определялся ход аукциона.

Ивэн посмотрел вокруг. Делая вид, будто впервые вступает в игру, он помахал своим каталогом тем жестом, который в мире искусства равносилен выстрелу из стартового пистолета. Бисестер мгновенно заметил это скромное движение.

– Впереди семьдесят тысяч, принято. Так, семьдесят пять, восемьдесят, восемьдесят пять.

Ивэн остановился. Господи всемогущий, где же все остальные? Он торговался один, сам с собой, за картины, которые вскоре окажутся никчемным мусором. Остановиться? В слезах броситься прочь из зала? Это значит обречь себя на ссылку в тосканскую деревню и доживать там до печального конца, коротая дни за хорошим вином и приличной едой в компании итальянского деревенского мальчишки. Он посмотрел на Билли, сидевшего как на иголках с правой стороны зала.

– Ваша ставка, сэр. Восемьдесят пять, принято.

Бисестер опустил глаза в книгу. Он превысил зарезервированную цену. В зале шли торги.

– Сто тысяч, – заявил Ивэн. Вновь зал ответил молчанием. Ивэн Кестлер продолжал торговаться вопреки всем превратностям. Никто из посторонних не включился в игру. Он торговался сам с собой.

– Против вас, в конце зала. Против вас, сэр, я принимаю сто тысяч. Есть еще предложения? Сто тысяч долларов.

Бисестер взмахнул в воздухе небольшим молотком и со стуком опустил его на кафедру из красного дерева.

– Продано Кестлеру. Сто тысяч долларов.

Называть имена дилеров было обычаем.

– А теперь лот номер триста тринадцать. Начальная цена за него пятьдесят тысяч. Предлагайте, кто предлагает пятьдесят пять? Пятьдесят пять?

Одетый в зеленую униформу служащий указал на висевшую на стене картину Бингэма, чтобы каждый из присутствовавших мог видеть, что выставлялось на торг. Небольшие картины вносили в зал и показывали под кафедрой, а картины таких размеров, как у Билли, были развешаны по стенам зала.

Словно ребенок, завороженный покачиванием приближающейся кобры, Ивэн Кестлер посмотрел через зал на Джули Беннет. Она выигрывала, высасывая из него жизнетворную кровь, а он сам оплачивал ей это удовольствие. Только что он заплатил ей сто тысяч долларов, минус комиссионный сбор за привилегию удавить его репутацию. Выходя на аукцион, он ставил все свое состояние на то, что остальные представители мира искусств примут в нем участие, но, судя по всему, проиграл.

Билли запаниковал. Он чувствовал, что план проваливается. Картины – его прекрасные картины, те самые, из-за которых буквально несколько недель назад народ давился, – теперь походили на прокаженных в бассейне.

Джули повернулась на своем месте и окинула взором аукционный зал. Выражение ее лица, казалось, говорило: «Спасибо вам. Спасибо всем вам за то, что сделали меня такой счастливой, а моих недругов такими грустными. Какие вы все замечательные, что поддержали меня».

– Пятьдесят пять. Шестьдесят пять, семьдесят… и пять… и восемьдесят и пять… и девяносто… и пять. Сто тысяч долларов. Кто-нибудь предложит больше? Итак, сто тысяч долларов.

Ивэн возвел свои молитвы к небу. Картина была продана за сто тысяч долларов. Молоток поднялся в воздух, и Бисестер уже мысленно произнес: «Продано Кестлеру». Но затем, совершенно неожиданно, аристократическая голова вскинулась вверх.

– И десять. Сто десять тысяч в конце зала.

Джули Беннет, Ивэн Кестлер, Билли Бингэм и весь художественный мир Нью-Йорка обернулись, чтобы увидеть нового участника торгов. Кто сделал заявку? Кто же это, черт подери? Кестлер был ни при чем.

Ивэн почти поднялся со своего места и дикими глазами рассматривал последние ряды в зале.

Слова Бисестера привели его в чувство:

– Сто десять тысяч. Против вашей ставки из переднего ряда, сэр.

Ивэн судорожно махнул рукой из-за спины. Глаза его не отрывались от конца зала, внимательно разглядывая море лиц, стараясь определить заявителя.

– Сто двадцать.

Боже милостивый, пусть он продолжит.

Да! Он его увидел. Голова немного наклонена к левому плечу. Сердце Ивэна замерло. Нет. Нет! Да. Это был Дон Маррон из Музея современного искусства (МОМА), поставивший сто двадцать тысяч долларов за Билли Бингэма.

Ивэн повернулся лицом к сцене. В момент гениального озарения он держал паузу.

– Сто сорок слева от меня. Против вашей ставки, сэр, сзади.

Ивэн успел разглядеть и этого участника торгов. Кристофер Мэтлоу, сидящий радом с С.-З. Уитмором и покупающий для него. Уитмор, вероятно самый богатый из серьезных коллекционеров в мире, не считая Гетти и их музея, вступил в игру. Против МОМА.

– Сто пятьдесят справа.

Пейс Гэлери вступила в торги.

– И шестьдесят, и семьдесят, и восемьдесят…

То были Кноэдлер, Ирвинг Блюм, вновь Уитмор.

Солнце взошло в душе Билли Бингэма и одновременно село в душе Джули Беннет. Он выжил, и более того, пока он сидел на неудобном стуле с прямыми спинками, которые один из крупнейших аукционных центров навязал своим клиентам, его спасение постепенно начало перерастать в триумф.

– Двести двадцать… и тридцать… кто еще… в конце зала… кто еще?

Бум!

– Продано Музею современного искусства. Двести тридцать тысяч долларов!

В течение одной-двух секунд висела абсолютная тишина, пока информация западала в три сотни черепов. Еще тридцать восемь лотов. МОМА только что выложил двести тридцать тысяч долларов, перехватил картину у Уитмора, Пейс участвовал в игре на сотни тысяч.

Основное ядро художественного рынка присутствовало на аукционе. Но снаружи, на Парк– и Мэдисон-авеню, оставались сотни их коллег – людей, которые по той или иной причине не захотели присутствовать на торгах. Теперь они пожалеют, а сидящие внутри наверняка позаботятся об этом, потому что они упустили возможность, выпадающую раз в жизни. Те, кто имел возможность покупать, стучались в окно фортуны за счет своих отсутствующих друзей и их менее могущественных соседей, присутствовавших в зале, но не получивших от своих боссов или партнеров разрешения на расходование крупных сумм, а также за счет тех, кто своевременно не привел в порядок свои банковские счета. Люди типа Уитмора, не думающие о деньгах, вычистят все картины до единой в полной уверенности, что ценность каждого полотна, нашедшего свой путь в их коллекцию, будет удостоверена самим фактом престижного присутствия здесь. И он всегда мог побудить некоторых из своих друзей, таких, как Саатчис или Руперт Мердок, попытаться приобщиться к сонму состоятельных коллекционеров.

Джули Беннет оторопела. Она посмотрела на Билли, потом на Ивэна, потом на блестевший от пота раздвоенный подбородок Генри Бисестера. Еще немного, и она заработает целое состояние, но душа ее терпела такие муки, словно наступил конец света. Непредвиденный ход событий спутал ее планы; замышлявшаяся экзекуция превратилась в коронацию. Билли Бингэм и Ивэн Кестлер воспарят на облаках славы еще выше, чем до этого, и будут поливать ее грязью. Джули попыталась встать: нужно было уйти. Но казалось, в кресло был вделан мощный магнит. Она вновь уселась и напряглась, когда объявили следующий лот.

Предложения сыпались, как из пулемета, быстро и яростно, цены на картины Бингэма расцветали на волне оптимизма, возбуждения и удивления.

Фактически, не успев начаться, все завершилось. За тридцать самых невероятных минут в истории живописи сорок картин Билли Бингэма разошлись за баснословную сумму – в восемь миллионов долларов. Джули Беннет заработала четыре миллиона долларов чистыми и наблюдала, как бывший любовник оказывается по правую руку от Отца нашего Господа Всемогущего. По всему залу «Кристи» вокруг нее звучали аплодисменты. Прежде подобного здесь не случалось.

Единая толпа разделилась надвое: одна вокруг Билли Бингэма, другая окружала Ивэна Кестлера. Вокруг Джули не было никого. Хотя она и заработала кучу денег, ее считали проигравшей. Она пыталась уничтожить этих двоих, которые сейчас стали звездами первой величины в художественном мире, и в то время, когда непостоянные законодатели моды стремились примкнуть к новому художественному направлению, доказавшему свою перспективность, первое, что они сделали, презрительно отпихнули ногой женщину, стремившуюся их уничтожить. Разумеется, все могло обернуться иначе, но не обернулось, а это единственное, что имело значение.

Билли Бингэм почти физически ощущал, как мощь и слава струятся через него. Он даже представить себе не мог, насколько замечательны эти ощущения. Они лучше оргазма, лучше дикой радости творения. Пальцы, хватавшие его за рукава, голоса, выражавшие свой восторг, были подтверждением реальности происходящего. Лицо его сияло от сознания, что именно он являлся объектом поклонения, что именно его фигура, как стрела, вибрировала в самом центре мишени. Теперь ему никто не нужен. Даже Ивэн, сделавший возможным это чудо. В особенности Ивэн. Прощальный поцелуй на глазах у всех этих людей убедительно докажет, что он наконец добрался туда, куда мечтал.

Ивэн пробирался сквозь толпу. Он вернулся обратно в этот мир, он стал больше, гораздо значимее, чем раньше, и все присутствовавшие в зале понимали это. Ивэн продемонстрировал храбрость, веру и целенаправленность, о существовании которых артистический мир и не догадывался, и на победителе явственно проступали пятна победы. Но у Ивэна была и другая цель, другой приз. Билли Бингэм, самый известный художник в мире в настоящую минуту, сегодняшнюю ночь проведет с ним.

Он подошел к Билли сзади и вытянул руку, чтобы похлопать его по плечу и востребовать обещанное, получить сполна по мефистофелевскому договору.

Билли Бингэм резко повернулся и презрительно сбросил с плеча руку Ивэна.

– Убери от меня свои грязные руки! Слышишь? И никогда впредь ко мне не прикасайся! – прокричал Билли.

Ивэн отпрянул назад, а в толпе раздались удивленные возгласы. Это уж чересчур. У них и так было полно скандальной информации, а теперь еще и это.

Кестлер был публично унижен художником, чью репутацию он только что спас, и подобное поведение вызывало к жизни самые невероятные домыслы.

Оставив оторопевшего Кестлера приходить в чувство, Билли стал продираться сквозь возбужденную толпу к Джули Беннет.

Лицом к лицу они встали друг перед другом.

– Спасибо тебе, Джули. Спасибо от всего сердца.

Голос Билли дрожал от ненависти.

– Ты продемонстрировала миру мою гениальность. Теперь я хочу, чтобы ты узнала еще вот что. Каждый день, каждую минуту, всю оставшуюся жизнь я буду искать способы причинить тебе вред. И в один прекрасный день – я обещаю – я уничтожу тебя, как ты пыталась, но не смогла уничтожить меня.

Он пошел прочь, не обращая внимания на море зрителей, на толпу свидетелей этой сцены. Не обращая внимания также и на белые пятна, покрывшие обычно круглое и румяное лицо Джули Беннет.

Однако последнее слово осталось все-таки за ней.

– Ты просто глупый маленький мальчик, Билли Бингэм, – прошептала она. – Глупый мальчишка.

И когда он уходил, прокричала вдогонку:

– Ты уничтожишь меня? Только через мой труп!

25

Леонард Файэрстоун угодил в песчаную западню. Боб Хоуп прилип к пальме, а президент Форд промахнулся, подрезав мяч, и не попал на ударную площадку перед соседней лункой. Даниэль Гэлвин Третий семью простыми ударами послал шар в середину пятого зеленого поля на площадке для гольфа в «Альбатросе».

Образно говоря, события на площадке напоминали жизнь, прожитую Даниэлем Гэлвином до настоящего времени: нацеленность на достижение цели, видимая легкость и поступь победителя. В деловой Америке Даниэль Гэлвин относился к разряду мегазвезд, да и в других сферах тоже: член правления Лос-Анджелесского художественного музея, постоянный член элитарного и влиятельного Общественного комитета Лос-Анджелеса, член правления Художественного совета Музыкального центра, член совета директоров компании «Кока-Кола», Банка Америки, Генеральной телефонной компании Калифорнии.

Он уверенно направлялся к шару, повернулся к нему, как к собранию правления, с выражением апломба и либеральной помпезности. Взмахнул клюшкой. Замах получился несколько торопливым, кистевой удар пришелся под шар. Вращаясь, как детский волчок, шар взмыл высоко в бледно-голубое небо и, подхваченный ветром, долетев до семидесятипятифутовой отметки, видимо, устав от полета, камнем рухнул в безупречный песок бункера.

Удар был метафоричным для предсказания судьбы Даниэля Гэлвина, потому что сегодня он испытывал беспокойство.

Деньги давно не интересовали его. Их у него было более чем достаточно, и они доставляли немало хлопот: множество проблем по распоряжению ими, проблемы с налогами, слишком много домов, бесконечная вереница слуг, ожидающих указаний. Но власть – совершенно другое дело. От нее нельзя было устать, и он пока не встречал ни одного человека, которому ее хватало бы. Как приятно волнующее ощущение собственной значимости, уверенности в том, что твою команду «прыгай» выполнят, даже важные персоны подпрыгнут вместе со своими подчиненными.

В компании Эй-би-эс он обладал практически не ограниченной властью как председатель совета директоров и как крупнейший держатель акций. Поскольку это была телесеть, то его политическое влияние было огромным. Одно дело торговать шампунем в розницу, и совсем другое – давать вечерние информационные новости. Здесь много чего можно закрутить так же, как на поле для гольфа. Несомненно, вы даете факты. Но какие факты вы изберете для демонстрации, а о каких умолчите? Разумеется, деятельность в Эй-би-эс не занимала всего его времени. На то имелся заместитель. Но этот заместитель, подобно точно настроенному телепатическому приемнику, был выбран исключительно в силу его преданности Гэлвину Третьему. Поэтому он величественно вытягивался в струнку перед дверью Гэлвина, который не потерпел бы иного поведения.

Но сейчас его уютному миру грозила опасность. Эй-би-эс тащилась в хвосте за другими компаниями по рейтингу и количеству призов «Эмми». Ничего необычного в этом не было, такое периодически случалось с телекомпаниями. В будущем году, когда начнут поступать доходы от «Ночей в Беверли-Хиллз», дела пойдут лучше при условии, что для него следующий год наступит. Даниэль Гэлвин никогда не был сторонником оппортунизма в делах. Постоянный прогресс, подобный величавому шествию патрициев, был его идеалом. Он не одобрял действий своего оппонента, который предпочитал тактику наскоков, и теперь, пользуясь влиятельной поддержкой, стремился захватить руководство компанией в свои руки. Сначала деловое сообщество посмеивалось над попытками Давида свалить могущественного Голиафа, однако атака была организована мастерски, и в результате благоразумных приобретений на открытом рынке и своевременно опубликованных пресс-релизов капиталы Эй-би-эс, сократившиеся было до минимального уровня, теперь резко увеличились. Крупные держатели акций – страховые компании, пенсионные фонды и трастовые организации – уже не торопились выказывать лояльность своим духовным братьям – нынешнему совету директоров, возглавляемому Даниэлем Гэлвином.

Ситуация складывалась таким образом, что возможность проиграть сражение была совершенно реальной для Даниэля Гэлвина. Он испробовал все стандартные приемы защиты: увеличил выплаты по долевым ставкам, взял на себя дополнительный долг, чтобы стать менее «съедобным для хищников», – так называемая ядовитая пилюля, – и несколько других. Но все напрасно. Теперь изощренный ум Гэлвина видел лишь один путь. Эй-би-эс должна увеличить свои доходы, и сделать это необходимо как можно скорее. Но как? Путь был известен каждому, но никто не знал, чего хотела публика.

На поле для гольфа прозвучала ироническая шутка:

– Послушай, Дан, мои люди говорят, что тебе рано уходить на покой. Подумай, ты смог бы играть в гольф, даже выиграть, получить пару ударов форы.

Президент Форд мог позволить себе пошутить над ним подобным образом. Но так шутить могли очень немногие.

Облако мелкого песка взметнулось в воздух, когда Даниэль Гэлвин нанес удар девятой битой. Все вокруг пришло в движение, кроме шара. Тот остался на месте, насмехаясь над ним.

– Тебе, Гэлвин, сейчас, как никогда, нужно хорошее известие относительно рейтинга твоей компании, – заметил Леонард Файэрстоун. – С успехом невозможно спорить.

– Да, – прорычал Гэлвин.

Файэрстоун, вероятно, занялся недвижимостью. Он привел Джерри Форда в «Альбатрос», оба друга жили по соседству на Тринадцатой улице, разместив сотрудников службы безопасности президента на ночлег в доме, принадлежащем матери Джинджера Роджера. Теперь друзья были партнерами в предприятии с капиталом в сто пятьдесят миллионов долларов.

– Мне нравятся эти мини-сериалы, но, понимаешь, они слишком быстро заканчиваются. Хорошо бы запустить более длинный, который шел бы пару недель, каждый день часа по два. Тогда можно было бы посмотреть все, посопереживать и не прилипать к телевизору навечно, как с этими сериалами. Что-то вроде миди– или даже макси-сериала.

Джерри Форд принадлежал к типу людей, которые не скрывали, что смотрят телевизор, более того, смотрят с удовольствием.

Даниэль Гэлвин медленно повернулся и посмотрел на экс-президента. Замечательная идея. Американский народ допустил самую большую ошибку в своей общественной жизни, избрав вместо него Джимми Картера – человека, изгнавшего призраков Уотергейта и придавшего твердость американской внешней политике. Мощные миди-сериалы. Самые крупные кинозвезды, лучшая книга, затратить состояние на пресс-релизы, миллионы на съемку. Да, сериал может стать успешным. Он станет победителем, если все устроить как положено.

– Дэну следует приобрести права на последнюю книгу Джули Беннет. Джули как раз здесь, неподалеку в горах, пишет целыми днями. Ты с ней знаком, не правда ли, Дэн? Она крупный жертвователь в Музей Пустыни, на культурные мероприятия Боба, на обездоленных детей Барбары Синатры. Она немного странная, но в целом ничего, ребятня млеет от ее романов. Бетти тоже.

Боб Хоуп добавил:

– Слышал, что она заключила удивительную сделку. Купила права на использование всех персонажей романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Пишет продолжение. Называется «Завтра будет другой день». Наверное, будет стоить несколько долларов в магазине. Первая книга была неплохой.

И рассмеялся знаменитым смехом Боба Хоупа.

Однако Даниэлю Гэлвину Третьему было совсем не до смеха.

Скарлетт О'Хара вновь появляется в крупнейшей в истории кинопостановке. Эй-би-эс никогда не придется впредь затевать ничего подобного. Доходы подскочат до небес.

Как скоро сможет он благопристойно отвертеться от этой партии в гольф?


Для Джули Беннет, объятой ненавистью, словно коконом, любое отвлечение было приятным. Джейн была повсюду, в каждой клетке организма Америки. Она смотрела с обложек журналов, сияла с экранов телевизоров, ее шелковистый голос звучал на радиоволнах. Джули Беннет, полагавшая, что массовая информация – синоним посредственности, тем не менее смотрела, читала и слушала все подряд. Потрясающий успех Джейн был для нее самой горькой из пилюль. Слава – это одно, но деньги способны купить силу, независимость и безопасность. Вот что более всего жгло ей душу. Джейн Каммин – мечта рекламодателей, доход которой превысил доходы самой Джули. Порой ей приходилось заставлять себя читать эту рекламу, глаза застили боль и ярость. Джейн Каммин, таинственная английская девушка с восхитительно загадочным прошлым. Пресса раздула вокруг этого настоящий ажиотаж. Кто она и что собой представляет? Подразумевалось, что она некое сказочное создание, залетевшее из далекой планетной системы, чтобы явить свою красоту на полях Америки. Неясное прошлое открывало широкий простор для полета фантазии. Не будучи более англичанкой, она принадлежала всему миру. Джейн Каммин воплощала в себе идею, и это подталкивало Джули Беннет на грань сумасшествия.

Все ее темные замыслы были сорваны. Сорваны Билли Бингэмом – прежним мальчиком на побегушках, а ныне художником, супергероем своего поколения. Сорваны Ивэном Кестлером, который украл его у нее и спас, когда тот висел над пропастью, а затем был наказан за свою веру и выброшен, как пустая банка из-под пива на пляже. Но больше всех, разумеется, виновата ее маленькая сестра, ребенок ее отца, символ его предательства. Дочь ненавистной матери, уничтожившей его, доведшей его до разочарования и отчаянной смерти.

Приглашение Даниэля сыграть в теннис, по крайней мере, дало иную пищу ее разуму. Это приглашение и сделка с «Унесенными ветром». Джули Беннет воспрянула при этой мысли. Поиск сюжета для будущей книги всегда волнует авторов. Где взять идею? Откуда она вообще возьмется? Что, если воображение в какое-то момент откажется работать? Как-то раз она взяла в руки книгу и прочитала первую и последнюю страницы – две самые важные в любом романе. Последнее предложение на последней странице бросилось ей в глаза.

Завтра будет новый день. И сразу поняла, чем будет занята в следующем году. Переговоры с правопреемниками Маргарет Митчелл затягивались, однако солидная сумма значительно их ускорила. Три с половиной миллиона за право рассказать миру о том, как развивалась дальнейшая жизнь Скарлетт О'Хара и Ретта Батлера. Цена была невысокой. Как только высохли чернила на контракте, она принялась за работу и через сорок дней набросала развернутый сценарий книги в двадцать пять тысяч слов. Теперь она шлифовала его, прежде чем выложить перед Мортоном Янклоу, нью-йоркским агентом, который обратит рукопись в книги с твердой и мягкой обложкой, а те, в свою очередь, вызовут слезы зависти в глазах писателей всей страны.

Даниэль Гэлвин? Даниэль Гэлвин Третий, не так ли? Интересное дело: все эти первые, вторые, третьи – до чего нравится Америке такая игра. Через несколько сотен лет, возможно, будет жить на свете Даниэль Гэлвин Десятый. Ну и хорошо. Каждый должен с чего-то начинать, и три четверти титулов в Англии были пожалованы после 1900-го. Тот период назвали эрой пива, поскольку пивоварение и внесение вкладов в казну консервативной партии являлись излюбленными способами приобретения титулов.

Что ей известно о нем? Немного. Семья Фордов недавно приглашала его на ленч, но у нее не было времени поговорить с ним. Она знала, что он фактически единолично руководит компанией Эй-би-эс. Знала, что с недавнего времени Эй-би-эс сделалась объектом чьих-то стремлений. Некто, чье имя она никак не могла вспомнить, поднял ставки и ухудшил и без того не блестящие доходы Гэлвина, а держатели акций пускали слюнки, узнав о прибыли, полученной этим дельцом. В то же время нынешние Гэлвины не отказываются от своего куска пирога без борьбы, и кусок, которым располагал Гэлвин, был совсем неплох. Его дом в Зандерберд Кове, согласно утверждению «Архитектурного обозрения», был шедевром Стива Чейза. Неплохо бы заглянуть внутрь.

Джули отдыхала на обитом дорогой кожей заднем сиденье «Роллс-Ройса». По обе стороны дороги ей вслед смотрели самодовольные кантри-клубы, отдаленно напоминающие замки, разбросанные по средневековой Европе. Плутократы Америки скрывались от насилия, наркомании и преступности в этих непроницаемых крепостях, где они спокойно могли вести свой утонченный образ жизни. Для чего еще закрываться в этих сделанных руками человека островках исключительности? Мысль об этом заставила ее кровь похолодеть. Один опрометчивый вечер в баре с высказыванием сокровенных мыслей под влиянием мартини, и вы можете умереть в этой шикарной тюрьме, в которой надеялись прожить остаток своей жизни. Если вас застигнут при попытке смошенничать во время игры в гольф; если ваш муж окажется излишне любезным с официанткой; если вы неплотно задернете занавески в спальне, чтобы скрыть ничтожную извращенность, поскольку лишь с ее помощью можно вызвать у него эрекцию, – то на следующее же утро вы совершенно спокойно можете звонить гробовщику. У каждого из клубов есть свои особенности: «Альбатрос» и «Винтадже» – чертовски аристократичны; кантри-клубы «Морнингсайд» и «Ранчо Мираж» – для нуворишей; «Ла Кинта» – лучший для гольфа и тенниса; клуб «Айронвуд» – лучшее здание.

Джули Беннет подогнула мощные ноги и уставилась на них без особого энтузиазма. Игра с женщинами в теннис не помогла ей сбросить лишний вес. Плиссированная юбка смотрелась как лишний аксессуар на массивных ногах, вся фигура казалась приземистой, и определение «квадратная» было у всех на устах. Тем не менее это тело было весьма функциональным и неплохо демонстрировало свои возможности на теннисном корте. Хосе Хигуэрас, занимающий седьмое место в списке теннисной ассоциации профессионалов и работавший на полставки тренером в «Ла Кинта», заботился об этом. Два или три раза в неделю он заезжал после захода солнца и выводил Джули на залитый светом прожекторов северный или южный корт. В результате ее свинг был мягким, стойка безукоризненной, и, самое главное, глаза никогда не теряли мяча. Поэтому Даниэлю Гэлвину Третьему следовало быть настороже.

Она миновала ворота Зандерберда, задержавшись лишь для традиционного ритуала безопасности, эквивалентного поклону алтарю перед тем, как сесть на церковную скамью.

Затем ритуал повторился, и она прошла в обширный двор дома Гэлвина.

Архитектура Стива Чейза произвела на нее впечатление. Внутрь двора он привнес пустыню: высокие кактусы торчали как тотемные столбы бок о бок с королевскими пальмами. Прямоугольная геометрия зданий прекрасно увязывалась с ландшафтом, естественный цвет камня гармонировал с цветовой гаммой растительности холма, нависшего над домом. Они прошли мимо бассейна, кафельные плиты которого имели цвет голубого неба, по сторонам стояли массивные резные каменные столы и стулья, сочетая полезность и красоту формы.

Даниэль Гэлвин поднялся из-за стола.

– Джули Беннет, – пробасил он. – Как хорошо, что вы приехали.

Его рукопожатие было профессионально сердечным.

– Мне нравится ваш дом.

– Спасибо. Нам тоже он по душе.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Большое удовольствие встретить вас. Ваш ленч был поистине замечательным, к сожалению, у нас не было возможности побеседовать.

«Интересно, – подумала Джули, – где другие гости?»

Гэлвин словно прочел ее мысли:

– Откровенно говоря, Джули, я пригласил вас сюда, поскольку хотел обсудить с вами один вопрос. Мне известно, что вы любите играть в теннис, я – тоже. Поэтому, если вы не возражаете, мы могли бы сыграть один или два сета, а потом перейти к делу. Кроме вас, боюсь, никого нет. Никогда не был большим любителем одновременно решать несколько дел.

– Что ж, неплохо.

Джули оглядела его с головы до ног. Она действительно сказала то, что думала. Начало было неплохим. Одно дело играть партии с профессионалом, и совсем другое – размяться для здоровья. Гэлвин выглядел как игрок, от которого не следует ожидать неожиданностей; крупный, неторопливый мужчина, не любящий рисковать. Подходящий для нее противник, поскольку она всегда играла в полную силу и любила рисковать. Что он хотел обсудить с ней? Такой прямой деловой разговор в обход Мортона, который представлял ее деловые интересы, был для нее неожиданным.

Водитель принес из машины ее ракетки.

– Что ж, давайте сыграем. Солнце уже не такое жаркое. Из трех партий?

– Отлично.

Он повел ее в направлении корта.

– В какое время мы играете наиболее успешно?

– О, обычно я жду, когда солнце полностью уйдет за горизонт. Но и сейчас, думаю, все будет отлично.

– Вы сейчас работаете над очередной книгой? Молодежи нравятся ваши романы. Я, к сожалению, читаю только балансовые отчеты и деловые записки. Не помню, когда в последний раз читал книгу.

Складывалось впечатление, что он этим гордится.

– Да, я постоянно над чем-нибудь работаю.

Джули говорила уклончиво. То был старый трюк дилеров. Она собрала кое-какую информацию, прежде чем ехать на встречу. Наверное, будет еще несколько поездок, несколько партий в теннис, прежде чем настороженность пройдет. К концу первого сета она надеялась получить смутное представление о его намерениях.

– Что-нибудь определенное?

– Не совсем.

Попробовав обходной боковой маневр, он наткнулся на каменную стену ее защиты. Недаром говорили, что Джули Беннет – крепкий орешек. Да, молва не ошибалась.

Вскоре они оказались на безупречном теннисном корте; линии были обозначены белым цветом, а поверхность темно-красного цвета, характерного для теннисных площадок в пустыне.

– Жесткие или мягкие? – спросил Гэлвин, пробуя ракетки.

– Жесткие.

– Хорошо.

Розыгрыш подачи был серьезным. Оба игрока привыкли бороться за победу всегда и во всем, в повседневной жизни. Выискивая слабые места, скрывая свои сильные стороны, они посылали мяч прямо перед собой по центру площадки. Когда стало ясно, что таким образом не раскрыть никаких важных секретов, оба согласились начать игру.

– Готова в любой момент, – сказала Джули.

– Отлично.

Джули взяла мяч в левую руку – прямую и ненапряженную – и подбросила его над левым плечом. Мяч завис над бедром. Размахнувшись прямой рукой и вложив в удар вес тела, она мощно направила его на половину Гэлвина. При подаче она применила все свое мастерство, чтобы выиграть, целясь в дальний правый угол площадки. Мяч лег точно в цель. Мощная подача просвистела над сеткой так, что Гэлвин не успел дотянуться до мяча ракеткой.

– Да, – пробурчал он. – Пятнадцать, милочка.

Следующая подача. На этот раз он не дотянулся лишь нескольких дюймов.

– Тридцать, милочка.

Затем две ошибки подряд: при подаче мяч Джули задел сетку, а второй раз почти на фут ушел за пределы площадки.

«Нервный игрок», – подумал Гэлвин. Если он сможет держать мяч в игре, она сама наделает ошибок. Она сама нанесет себе поражение. Его уверенная, довольно однообразная игра приводила к тому, что противник часто допускал промахи и проигрывал. Аналогичное правило справедливо также и для бизнеса. В делах следует принимать быстрые решения, ничего, если порой они оказываются неудачными.

По тридцати, и пока никакого обмена ударами.

На этот раз подача была удачной, он также успешно парировал. Джули, судя по всему, уверенно играла обратной стороной ракетки. Отлично держала стойку, что обеспечивало больше половины успеха. Она не экономила сил на проводке удара. Разворот корпуса, ноги стоят уверенно. Мяч, перелетев сетку, был направлен прямо ему в лоб. Обратно ей в голову. Она отбила его, но немного запоздала с ударом, дав ему возможность мощно пробить по площадке в двух дюймах от дальней линии.

– Тридцать – сорок.

Следующая подача почти напоминала мощью и скоростью курьерский поезд или выстрел. Мяч попал в белую разграничительную линию и, отскочив от площадки, ударил ему в грудь, не дав времени даже пошевелить ракеткой.

– Сорок – сорок, – решительно проговорила Джули Беннет.

Гэлвин выругался про себя. Два круговых и один прямой удар. Унизительно. А он не любил чувствовать себя униженным. Он купит ее проект за гроши. Она, возможно, умеет подавать, но он раздавит ее при заключении сделки. Он заставил себя сконцентрироваться на мяче до того, как он выскользнет у нее из руки. Он отодвинулся немного назад, к крайней линии. Несомненно, она вкладывала в подачу все силы, придерживаясь тактики: либо все, либо ничего.

Он укоротил свой ответный удар и мягко вернул его на другую сторону площадки. В течение одной-двух минут они играли в манере Криса Эверта с дальних линий площадок, широкими прямыми и обратными ударами, проверяя правильность выбора положения и умения перемещаться по площадке. Джули послала мяч свечой вверх. Гэлвин стоял около задней линии. Свеча сработала, Гэлвину пришлось ринуться вперед за мячом, словно холодный танк, пришедший в движение ранним туманным утром согласно планам фашистского командования. Мяч почти остановился, когда он наконец подбежал к нему. Но сам он не смог остановиться и почти врезался в сетку.

– Черт подери, – громко проговорил Гэлвин.

– Я веду, – сказала Джули.

Вновь ему удалось парировать словно выпущенную из пушки подачу. Она пробила резаный открытой ракеткой, он уверенно сыграл закрытой; она ответила мягким открытым ударом, он возвратил ей удар, сильно пробив по мячу закрытой ракеткой. Пот выступил на лбу Гэлвина.

Джули атаковала ближнюю линию, и ему пришлось потрудиться. Мяч перелетел над головой Джули, она бросилась назад и, успев, мощно пробила. Мяч пролетел мимо Гэлвина, попал точно в площадку.

– Гейм, – самодовольно произнесла Джули.

«Черт тебя подери», – подумал Даниэль Гэлвин Третий.

Сражение возобновилось: дородная Джули, с ее мощными кистевыми ударами, пушечными подачами, двойными финтами и свечками, мощными гасами в переднюю и заднюю линии, с ее хитрыми кручеными ударами, выводила из себя не менее быстрого и более прямолинейного противника – большого, играющего безопасную игру Даниэля, которому вполне хватило бы пальцев на одной руке, чтобы сосчитать свои успешно пробитые двойные удары, все подачи которого были похожи друг на друга, как ксерокопии. Черепаха соревновалась с зайцем, рапира вела дуэль с саблей, чистокровный скакун – с тяжеловесом. Джули Беннет победила.

В пятидесятифутовой художественной студии, из окон которой открывался вид на горы и по стенам висели неплохие полотна Шиеля, Клея, Кандинского, Гэлвин, предлагая Джули охлажденные напитки, делал вид, что не возражает против проигрыша.

– Пожалуй, мне лучше скотч.

Скотч был ее деловым напитком.

Гэлвин рассмеялся. Он тоже предпочитал скотч.

Тот факт, что оба они потеряли несколько фунтов воды и что алкоголь еще более усиливает дегидратацию организма, заботил их менее всего. Тогда главным предметом была игра. Теперь главный предмет – дело. Гэлвин намеревался одержать верх в этой игре, поэтому решил прямо идти к поставленной цели.

– Воды со льдом?

– Воды. Льда не нужно.

– О Боже, вы, англичане, просто мазохисты!

Он устроился напротив нее и задумался, как лучше начать игру.

– Говорят, вы приобрели права на продолжение романа «Унесенные ветром».

– Да, полагаю, тут нет большого секрета, хотя пока он не продается.

– Эта идея кажется мне замечательной.

– Для книги? – Она решила двинуться в атаку.

– И для книги, и для телесериала.

– Сериала, сделанного Эй-би-эс.

– Разумеется.

Он рассмеялся нервным смехом.

– На эту тему вам следует поговорить с Мортоном Янклоу.

Игра с открытыми картами, как правило, приводила к неплохим результатам. Он глубоко вздохнул.

– Послушайте, Джули, я знаю, что у вас прекрасный агент, у меня тоже целый штат специалистов по перспективному развитию и планированию. Дело в том, что я хочу приобрести права на телеэкранизацию продолжения «Унесенных ветром». Удлиненные мини-серии. Огромный бюджет. Первоклассный режиссер. Самый популярный автор. Съемочные работы на высшем уровне. Все будет в лучшем виде, поскольку я даю зеленый свет на Эй-би-эс. Я не говорю об авторских гонорарах, я веду речь о правах. Половину суммы при подписании, другую половину в первый же день начала основных съемок.

– Сколько? Я не отношусь к разряду дешевых авторов, надеюсь, вам известно.

– Два миллиона долларов.

– Пять.

– Три с половиной.

– Идет.

Джули сделала большой глоток скотча. Она взглянула на горы. Когда они придут ей на помощь? Забудь об этом. Она сама помогла себе. Никогда прежде не получала она три с половиной миллиона долларов за сюжет к телесериалу. И никто не получал. Она сама заплатила наследникам Митчелл три с половиной. Теперь выходило по нулям, и книга, как в твердом, так и в мягком переплетах, фактически обойдется ей бесплатно.

Рассеянно она спросила:

– Кто будет сниматься?

– Господи, понятия не имею. Думаю, тот, кто больше подходит для этой роли.

– Полагаю, это не так уж важно.

Однако на этот счет Джули Беннет сильно заблуждалась. Этот вопрос грозил стать удивительно, особенно, необычайно важным и буквально перевернуть весь ее внутренний мир.


– Все отлично, не так ли?

Роберт Фоли покрутил бокал с бренди в своих длинных пальцах и удовлетворенно вздохнул.

– Ого, услышать такое от тебя, это кое-что да значит.

Лицо Джейн расцвело широкой улыбкой. Роберт Фоли редко говорил подобные вещи. Он не верил в обесценивание курса искренности.

Она сжала свои пальцы, зажатые в его руке.

– Да, все замечательно. Лучше, чем замечательно.

Момент был поистине великолепным. Они обедали в восхитительном ресторане Мон-Грениере, о котором никто, за исключением Шери Белафонте Харпера, никогда не слышал, ресторане, скрытом от остального мира в Энсино, где была лучшая в мире земляника и десерт «Гранд-Марньер». Атмосфера как нельзя более соответствовала свершению необычных событий. Самых прекрасных событий.

Роберт повернулся и посмотрел на нее.

– Я люблю тебя, Джейн.

– Скажи, за что?

Она улыбнулась, как избалованный ребенок. Роберту так нелегко дались эти слова, а ей хотелось слышать их снова и снова.

Он рассмеялся.

– О, ты хочешь восхвалений и стихов?

– Конечно.

– Хорошо, потому что ты очень красива, убийственно привлекательна, конечно… и потому что мне нравится, как ты выглядишь во сне, аромат твоего тела…

– М-м-м, Роберт, это дико. Еще. Еще.

– И конечно, мне нравится твоя сила, что ты не замечаешь тех, кто не замечает тебя, твой оптимизм, жизнерадостность, то, что твои губы всегда выглядят влажными…

Она наклонилась к нему, и влажные губы, которыми он так восхищался, нежно прильнули к его губам.

– Если ты не будешь смотреть в сторону, я скажу, что мне нравится в тебе.

Она прошептала нежную угрозу так, что он щекой ощутил ее дыхание, пахнущее земляникой.

– Джейн!

– Да.

Она отодвинулась назад на дюйм или два, и восхищение, сиявшее в ее глазах, заструилось ему навстречу, сердце пело в груди, она видела, как оно отражалось у него в глазах.

– Джейн… не знаю, как сказать… Джейн.

– Вас к телефону, мисс Каммин. – Голос официанта прозвучал твердо. В Лос-Анджелесе телефонный звонок был превыше всего.

– Вы шутите?

Изумленный смех Роберта сопровождал ее вопрос.

– Нет. Мистер Пит Ривкин. Очень срочно. Могу принести телефон к вам на стол.

Официант был настроен решительно. Здесь была территория Долины, на которой располагалась половина съемочных студий. Звонки Ривкина принимали все, даже такие звезды, как Джейн Каммин. Отказ от его звонка воспринимался как ересь.

Джейн повернулась к Роберту, чтобы посмотреть, не упущен ли момент. Нет, не упущен.

– Подождите!

Голос ее прозвучал резко, а в глазах светилась угроза в адрес неожиданного посланника.

– Что ты хотел сказать, Роберт?

– Может быть, тебе следует поговорить с Ривкином. Ты сказала ему, куда ты поехала?

– Нет, что ты! Наверное, он обзвонил все рестораны в городе. Армия секретарей была брошена на мои поиски.

– Да, видно, такой будет наша совместная жизнь. Мне представляется, что такие вмешательства будут частыми во время нашего медового месяца – яхта, звезды, летучие рыбы в лунном свете и звонок Пита Ривкина по радиотелефону.

– Что! Роберт! Медовый месяц?

– Да, об этом я и хотел тебя спросить.

– Мисс Каммин, мистер Ривкин уже давно ждет вас.

Официант терял терпение. Ничто на свете, по его мнению, не могло сравниться по важности с телефонным звонком Ривкина. Он вручил ей телефонную трубку, как эстафетную палочку.

Голос Ривкина проворчал на другом конце линии:

– Есть там кто-то? Не молчите. Бога ради, ответьте кто-нибудь, черт вас всех подери…

– Пит. Не волнуйся, ради Бога. Это я. Хотела спокойно пообедать. Ради всего святого, что стряслось?

Отчаяние, звучавшее в ее словах, было полностью наигранным, ей было совершенно на все наплевать, потому что только что произошло нечто замечательное, самое замечательное событие во всей ее жизни.

– О, Джейн! Слава Богу, я нашел тебя. Знаешь, как я старался разыскать тебя… Послушай, дорогая, произошло нечто невероятное…

– Я знаю, знаю!..

Она взяла Роберта за руку, внутри ее все ликовало.

– Что ты имеешь в виду, что «ты знаешь»? Откуда ты можешь знать. Я сам только что узнал…

– Продолжай, Пит. Я говорю совершенно о другом.

Пит Ривкин остановился. Она пьяна? Непохоже, но возможно. Ну и черт с ней. У него не было больше сил держать в себе эту новость.

– Эй-би-эс хочет, чтобы ты снялась в роли Скарлетт О'Хара в продолжении «Унесенных ветром». Я буду продюсером и директором картины. Это ли не фантастика? Представляешь?

Джейн слышала его слова, но думала она совершенно о других. О словах, сказанных Робертом.

– Да, – сказала она. – Да!

Роберт Фоли вцепился в это слово, как в соломинку.

– Ты выйдешь за меня?

Он скорее не произнес это, а выдохнул.

– Ну? Ты согласна? – кричал в трубке Пит Ривкин. – Они берут на себя практически все расходы. Этот мини-сериал будет огромным. Будет идти целыми днями, и мы сможем снимать его в перерывах между «Ночами»…

– Да, я выйду за тебя.

– Что? Господи, Джейн, что, черт подери, ты несешь? Что там творится? Слышишь, что я тебе говорю?..

Джейн рассмеялась, счастье вырвалось наружу музыкой радостного смеха.

– О, Пит, Пит. Да, я слышу, это замечательно, разумеется, замечательно, я согласна, но знаешь ли, что ты застал меня в самый неподходящий момент? Понимаешь? Ты позвонил мне в самый важный момент моей жизни.

Положив трубку на стол, оставив Пита ждать на другом конце линии, Джейн бросилась в объятия Роберта.

Он крепко прижал ее к себе, так что ни один человек на свете не смог бы разорвать его объятий, звон посуды и бокалов, стоявших на столе стал торжественным фоном снизошедшего на него блаженства.

– …Черт знает что… «Унесенные ветром»… Скарлетт… такого еще никогда не было в моей жизни… что за чертовщина… Джейн, ты что, онемела, что ли?

26

Джейн влетела в комнату, словно газель в амфитеатр. Пит Ривкин мерил шагами приемную, явно дожидаясь ее появления.

– Наконец-то. Слава Богу. Послушай. Сейчас в моем кабинете находится Гэлвин. Постарайся не вступать с ним в разговор, о'кей? Отвечай только «да» и «нет». Что бы он ни предложил, не отказывайся. Все детали мы сможем утрясти позже. Ты и я. Можешь мне верить.

Джейн посмотрела на него с подозрением. Как кот на горячей крыше. Он совершенно не походил на обычного Пита Ривкина, к которому она привыкла. Неужели Гэлвин такой страшный великан-людоед?

– Послушай, Пит, сегодня такой день, когда все возможно. Если ты что-то от меня хочешь, не упускай момента. Роберт вчера сделал мне предложение. Несмотря на все твои попытки не допустить этого.

Ривкин отступил на шаг. Он выглядел как человек, который более не способен воспринимать эмоциональные стимуляторы, но понимает, что хоть что-то просто необходимо было сказать.

– И ты согласилась?

– Разумеется, я согласилась.

– Отлично, замечательно, Джейн. Я так рад за вас обоих…

Его голос смолк.

– Надеюсь, ты сможешь сниматься в «Унесенных ветром»…

Джейн ободряюще похлопала его по руке. Совершенно ясно, Пит Ривкин что-то задумал.

– Хорошо, Пит, успокойся. Успокойся. Уж не нужно ли нам поискать валиум? – Джейн рассмеялась. Ривкин скорее съел бы дикобраза, чем таблетку валиума.

Она крепко взяла его за руку.

– Ну, давай войдем в клетку ко льву. Не волнуйся, я буду защищать тебя.

Когда они вошли в кабинет, Гэлвин поднялся со своего места и протянул руку.

– Джейн Каммин. Очень приятно. От имени Эй-би-эс позвольте мне воспользоваться возможностью выразить благодарность за замечательную работу, которую вы продемонстрировали в «Ночах». Садитесь, Ривкин. Садитесь, пожалуйста, мисс Каммин.

Сам он опустился в кресло, в котором обычно располагался Пит Ривкин. Даниэль Гэлвин Третий взял в свои руки бразды правления в его кабинете, как Советский Союз в отношении стран Варшавского Договора, и ощущение неограниченной власти струилось из всех пор его тела.

– Итак, полагаю, Ривкин вкратце рассказал вам о наших планах относительно «Унесенных ветром». Честно говоря, мы заинтересованы в этом проекте. Я лично очень заинтересован.

У Гэлвина не было сомнений, что его личная заинтересованность и заинтересованность Эй-би-эс, в сущности, одно и то же.

– Дело в том, что мы приобрели права на экранизацию продолжения романа Маргарет Митчелл и формально уже приступили к подготовке фильма «Завтра будет другой день».

Он дружески улыбнулся Джейн, ожидая ее реакции.

Джейн, помня о данном в приемной обещании Питу, промолчала.

Гэлвин, слегка удивленный отсутствием реакции, продолжал:

– И, как вам известно, вы будете нашей Скарлетт. Позвольте сказать, что у нас не было сомнений в том, что именно вы будете играть эту роль. На первый взгляд довольно странно, да? Вы блондинка, а Скарлетт брюнетка, но времена меняются; вы – наша нынешняя звезда. Мистер Ривкин будет вашим Дэвидом О.-С. Реттом Батлером, как я слышал, хотя на эту роль претендует Роберт де Ниро, я думаю, Роберт Редфорд. Итак, мы переходим к вопросу о ваших гонорарах. Насколько мне известно, у вас нет агента? Разумно ли это?

– У меня не было в нем нужды. «Ночи» – единственная картина, где я снималась, и я полностью доверяю Питу.

– Отлично. Думаю, что вы благоразумны. В этой жизни необходимо знать, чего ты хочешь, и довольствоваться этим, когда получишь. Агенты же стремятся навязать тебе то, чего хотят они, не правда ли, странно? Только ты сам можешь знать, чего хочешь. Хорошо, не будем ходить вокруг да около. Я делаю вам лучшее из своих предложений, и, поскольку вы были откровенны с нами, я буду откровенен с вами. Два миллиона долларов. Половина при подписании контракта, другая половина в первый день основных съемок. Если бы ваши интересы представлял Вильям Моррис или Ай-сэ-эй, мое первое предложение было бы в половину этой суммы.

– Я согласна, – кратко сказала Джейн.

– Великолепно. Замечательно. Тогда мы договорились. Оказалось, совсем несложно, не так ли, Ривкин? Боже Всемогущий, ваша голливудская братия могла бы вести дела с меньшим шумом и большим толком. Подумать только, сколько денег мы сэкономили бы на всех этих ленчах.

Он откинулся в кресле и окинул взглядом свою объемную талию.

– Ривкин оформит все необходимые бумаги. Поэтому не будем больше терять времени. Займемся фильмом. Это настоящая вещь, не так ли?

Ему было необходимо выдавить еще несколько капель из этой темы. В конце концов, случай был весьма подходящим. И этот замысел был его детищем. Многие годы он смеялся над директорами нью-йоркских корпораций, которые лично отправлялись в Голливуд; теперь он сам испытал всю прелесть этих поездок, радость от возможности предложить девушке, которая выглядела, как Джейн Каммин, два миллиона долларов. И восхитительная услужливость всех людей от киноиндустрии. Они владели искусством лести. Здесь он мог себе позволить это в большей степени, чем в Нью-Йорке.

– Да, я доволен этим проектом. Это мое детище, понимаете. Я разработал этот проект, нашел книгу Джули Беннет, купил права на экранизацию, выбрал вас и Ривкина вовсе не потому, что у нас с вами заключен контракт…

– Что вы сказали? – спросила Джейн.

Монолог Гэлвина был прерван. Как нефтяному танкеру в Персидском заливе, ему требовалось время для полной остановки. Он не привык, чтобы его перебивали, но что-то в голосе Джейн заставило его немедленно ответить на ее вопрос:

– Я сказал, что первый затеял…

– Этот фильм будет сниматься по сценарию Джули Беннет?

Пит Ривкин под столом толкнул Джейн ногою.

– Хорошо, да и нет. Это уже собственность Эй-би-эс. Мой проект. Нам принадлежат права на съемку фильма. Полагаю, что Беннет должна одобрить сценарий, разве она не согласится, Ривкин?

Казалось, Гэлвина раздражало, что беседа с обсуждения глобальных проблем свелась к решению частных вопросов. Люди калибра Гэлвина никогда не любили заниматься частностями. На то существовали мелкие клерки в задних комнатах, чьей обязанностью и являлась реализация намеченных руководителями замыслов. Он был человеком высокого полета.

– Почему вы меня спрашиваете? Вам не нравятся ее книги, или что? Не скажу, чтобы я читал хоть одну из них. Да, она себе на уме, но недурно играет в теннис, а после партии предпочитает скотч.

Пит Ривкин молил ее взглядом не раздувать скандала. Гэлвина не стоит беспокоить. Она и не собиралась.

– Она знает, что я буду играть роль Скарлетт?

– Господи, понятия не имею. О нашем решении уже известно, Ривкин? Она знает? Кто-нибудь знает? Мне кажется, я намекнул кое-кому.

Голос Ривкина прозвучал напряженнее обычного:

– Мне кажется, мы ей еще не говорили. А она, похоже, не интересовалась. – Он многозначительно посмотрел на Джейн и сказал, подчеркивая слова: – Контракт, который она подписала, не предоставляет ей права утверждения состава актеров. Вас удовлетворяет такой ответ?

Гэлвин поднялся с места.

– Что ж, мне нужно успеть на самолет, и меня ждет много работы. Не могу целый день сидеть и обсуждать мелочи сценария. Хотя и не прочь был бы позволить себе эту роскошь, которая, кстати, пошла бы на пользу моим артериям.

Он покровительственно улыбнулся Ривкину и тепло Джейн.

– Желаю наилучших успехов, Джейн, если позволите так вас называть. Ни пуха, как говорят, ни пера. Думаю, ваше участие принесет моему фильму успех, который еще не выпадал на долю телефильмов.

Затем он ушел.

Пит Ривкин быстро заговорил:

– Я умышленно не сказал тебе про Джули, Джейн. Не сердись. Она ничего не сможет поделать. Я изучил этот контракт под микроскопом. И мы будем держать ее от тебя подальше. Нет проблем. Мне просто не хотелось, чтобы ты разнесла в щепки самое замечательное предложение, которое нам когда-либо делали. Я даже не могу сказать тебе, какой бюджет будет у этого фильма. Но ты можешь догадаться уже по тому, сколько он предложил тебе. Он крупнее самого крупного. Эй-би-эс идет ва-банк. Твое участие в фильме необходимо. Без тебя он может рухнуть.

Секунду-другую Джейн смотрела на него. Она не верила, что вообще можно испытывать что-либо более приятное, чем то, что уже творилось в ее душе, в ее сердце. Однако, оказывается, можно. Только что на блюдечке преподнесли то, о чем она мечтала столько времени, – голову ее сестры.


Ивэн Кестлер тяжелым взглядом уставился на письмо – единственный предмет, лежавший на его великолепном, большом, обшитом кожей столе. Он читал его снова и снова:


Ивэну Кестлеру.

Настоящим письмом уведомляю, что наши деловые отношения прекращены. Те картины, которые находятся в твоем распоряжении, могут быть реализованы согласно условиям нашего прежнего соглашения. Те, что в работе, а также картины в студии в Венисе, отныне принадлежат исключительно мне, и я буду распоряжаться ими по своему усмотрению, без каких-либо отчислений от их продажи в твою пользу.

Билли Бингэм.


Ивэн пытался унять непроизвольную дрожь в руках и собраться с мыслями. Невероятно. Никакого обращения «Уважаемый Ивэн» в начале. Никаких «наилучших пожеланий», даже «искренне ваш» в конце письма. Предательство. Подлое, грязное предательство. Ивэн создал его. Ивэн его спас. Ивэн осыпал его всеми дарами этого мира, и вот на́ тебе.

Случившееся после торгов было ужасным. В сладкий миг триумфа чашу победы грубо вырвали из его рук. Весь мир был готов приветствовать его, но после удивительной и непростительной вспышки Билли от него отвернулись. Главной темой по радио, на страницах газет, по телевидению был замечательный триумф протеже Ивэна Кестлера. Однако в художественных салонах, в спальнях плутократии, там, где это действительно имело значение, обсуждалась лишь одна тема. Феноменальное творение Ивэна само распахнуло настежь дверь клозета.

Сейчас его забрасывали деньгами, и хотя над его маленьким «секретом» потихоньку посмеивались, покупатели выстраивались в очередь, чтобы узнать его мнение относительно художественных произведений. Ведение дел Билли Бингэма оказалось равносильным лицензии на производство денежных знаков. Золотой дождь позволил продвинуть и других художников, толпившихся в его стойлах, давал возможность повышать цены на их картины быстрее, чем росли цены на хлеб в Веймарской республике. Ивэну пришлось держаться молодцом при публичном унижении. Билли Бингэм, может быть, и подпортил ему репутацию, но, во всяком случае, это не касалось деловых отношений.

А теперь он их затронул. Ивэн сжал голову руками и почувствовал, как в висках стучит кровь. Мог ли он предпринять что-либо? На законных основаниях – довольно мало. Когда пропадает доверие, отношения между дилерами и художниками рушатся, юристы не в силах восстановить это вновь. Вероятно, он может потребовать свою долю в пятьдесят процентов со всех картин, написанных Бингэмом до нынешней даты. Но сколько их и как он их узнает? Как он узнает, которая из них была продана, кому и за сколько? Единственными, кто выиграет в этом случае, будут адвокаты.

Ивэн мог бы начать преследования на распродажах, патетически нападая на художника, который более не нуждался в его услугах, художника, который публично унизил его перед всем честным миром. Злые языки не заставят себя ждать. Дьявол не бывает так разъярен, как оскорбленный дилер.

Есть еще и другой путь, тот, которым Ивэн воспользовался лишь один раз в жизни, на заре своей деятельности, когда играл в игру под названием «риск» и желание взобраться на темные, скользкие ступени лестницы, ведущей к успеху, было гораздо сильнее чувства голода, жажды и личной безопасности.

На протяжении многих лет он поддерживал контакт с Гильяно: на Рождество посылал поздравительную открытку, ящик хорошего вина – ко дню рождения, картину со сценой на религиозную тематику, выполненную мастерами итальянской живописи восемнадцатого века, – на годовщину свадьбы. Разумеется, он оставался на расстоянии вытянутой руки, поддерживая связь на тот ненастный день, когда может вдруг стать загадочно уступчивым, когда возникнет потребность устранить возникшие проблемы.

Билли Бингэм допустил ошибку, наверное, самую серьезную ошибку в жизни. Похоже, впредь у него никогда не будет шанса ошибиться вновь.

Дрожащей рукой Ивэн Кестлер взял телефонную трубку. Этот номер он хранил только в своей памяти.

– Ивэн Кестлер, прошу соединить меня с Сальваторе Гильяно, – сказал он.

Прошла минута или две, прежде чем его соединили. Голос на другом конце линии был осторожный, внимательный. Одну-две минуты оба обменивались любезностями: говорили о семье, о погоде в Нью-Джерси, о других, не относящихся к делу, вещах. Затем Ивэн перешел к делу:

– Сальваторе. У меня возникла крупная проблема. Нужна твоя помощь. Один человек поступил крайне нехорошо в отношении меня. Ты что-нибудь слышал о художнике по имени Билли Бингэм?..

Ответ на вопрос Кестлера не был прямым.

Голос Гильяно был буднично-деловитым.

– И тебе хотелось бы, чтобы я очень убедительно указал ему на ошибку.

Разговор продолжился еще одну-две минуты. Ничто в нем не выдавало жестокую реальность происходившего.

Словно озарение снизошло на Ивэна, и он добавил:

– Я был бы весьма благодарен, если бы Бингэм был убежден, что «послание» исходит от некой Джули Беннет. Я буду твоим вечным должником, Сальваторе…


Джули Беннет быстро шла по коридорам здания, где размещался офис Ривкина, словно оно было построено специально для нее. Теплое предчувствие уже грело ее. Пребывание в Голливуде всегда доставляло ей наслаждение. Почти каждый год, когда телекомпании покупали права на ее книги, она прибывала в этот город и давала им всем прикурить.

Предсъемочная встреча по обсуждению сценария фильма была для нее своеобразным, бередящим аппетит аперитивом перед началом главного события. Когда Джули нападала на первый вариант сценария, в глазах автора стояли слезы, а все находившиеся в комнате изо всех сил старались держать рот на замке, пока едва задрапированные оскорбления сотрясали и рвали воздух на части. Значение всей сцены было более чем красноречивым: не раздражайте Джули Беннет, терпите от нее все, подставьте свою вторую щеку. Всякий, кто осмелится спорить, канет в историю Эй-би-эс.

– Я никогда не представляла это как комедию. И никто не сказал мне ни слова. Поэтому вы должны простить мне мое удивление. Однако если мы действительно намерены сделать нечто смешное, стоило, вероятно, все переделать, поскольку сейчас имеется лишь несколько сносных мест. Пародийность слишком незаметна.

Сарказм считался низшей формой проявления ума, но смесь иронии с лицемерием была национальной чертой англичан, а Джули в этом была непревзойденным мастером.

Сейчас пришло время повторной встречи, и Джули оттачивала бронебойные оскорбления, которые предназначались для пробивания толстых шкур голливудцев, так вой сирены мог бы нарушить сон спящей красавицы.

Немало приятных минут, наверное, доставит и обсуждение состава актеров. Во всех предыдущих мини-сериалах она имела право утверждения актеров на роль. Какое это удовольствие – влиять на карьеру актеров. Неделями она читала в прессе, что тот или иной актер рассматривается на роль в экранизации последнего творения Джули Беннет. Эти мелкие людишки будут дуться и гримасничать, когда обнаружится, что от них уплыло то, за чем они так вожделенно охотились, а Джули отложит их на потом для дальнейшего использования. Уничтожение мечты в городе мечты – это пострашнее убийства. Продюсеры примутся ее упрашивать, режиссеры – биться в истерике, но она останется непоколебимой, подобно неприступной крепости, воздвигнутой контрактом, подготовленным Янклоу, поражая ядрами с крепостных стен армию бессильного неприятеля, копошащегося внизу.

На сей раз, правда, она не прибегала к услугам Янклоу. И в этой связи испытывала даже небольшие угрызения совести. Комиссионные посредникам положены за полное оформление сделки. Но в этот раз она проделала все самостоятельно: именно у нее возникла идея книги, она сама купила права и сама же продала их Гэлвину. Почему бы ей не сэкономить пятнадцать процентов, хотя бы на этот раз? Это составит более пятисот тысяч долларов.

Она гневно вдавила кнопку лифта, с нетерпением ожидая возможности причинить кому-то небольшие неприятности. А Ривкин пусть особенно поостережется. К нему у нее особый старый счет.

– Я пришла встретиться с Ривкином, – бесцеремонно сказала она секретарше, – и с «писателями».

– Сейчас посмотрю, свободен ли мистер Ривкин. Кто его спрашивает?

Джули Беннет подняла глаза к потолку. Все секретари в этом городе, похоже, страдали слабоумием. Может быть, это следствие воздействия какого-нибудь заторможенного вируса, обитающего на лентах пишущих машинок?

– Джули Беннет, – сказала она.

– О, мисс Беннет, я не знала, что это вы, – сконфуженно улыбнулась девушка.

Убийственным взглядом Джули Беннет уничтожила неуместную улыбку.

Поставленная на место секретарша нажала на кнопку межкабинетной связи.

– Мистер Ривкин, к вам пришла мисс Джули Беннет.

– Скажи ей, пусть подождет!

Джули Беннет буквально взорвалась:

– Передай этой заднице, что мое время – деньги, и то, что все в этом вонючем городе занимаются мастурбацией, не означает, что остальные тоже грешат этим увлечением.

Она прокричала эти слова, чтобы Ривкин услышал их через внутреннюю связь. Затем повернулась на каблуках и уверенно направилась к закрытой двери кабинета Ривкина.

– Туда нельзя, – закричала секретарша.

– Пойди пососи леденец, глупышка, – бросила через плечо Джули.

Широко распахнув дверь кабинета, она с порога начала свою тираду:

– Послушай, Ривкин, я не намерена никого ждать в этом городе. Мой счетчик считает, и если тебе некогда, тогда Дан Гэлвин…

Ее глаза столкнулись со взглядом Джейн.

– Привет, Джули, – проговорила она.

Это западня. И она угодила прямо в нее.

Ривкин сидел за своим рабочим столом, Джейн – напротив него в кресле, повернувшись лицом к двери.

Слова замерли на губах Джули.

– Какого черта тебе здесь нужно? – наконец смогла она выговорить.

Джейн, не говоря ни слова, просто улыбалась, глядя на нее.

Тишину нарушил Пит Ривкин. Голос его был негромким и спокойным, но в нем слышался язвительный триумф.

– Мне кажется, самое время представить нашу главную героиню. Джейн будет играть Скарлетт, – просто сказал он.

Теперь они оба молча смотрели на нее, как маленькие дети смотрят на муху, которой они только что оторвали крылья.

– Что? Что ты хочешь сказать?

Вновь молчание, лишь удовлетворенные улыбки.

– Послушайте, вы, двое с куриными мозгами, вы что, читать не умеете? Мне принадлежит право утверждения состава актеров, а день, когда порнокоролева станет сниматься в моих фильмах, будет днем моих похорон.

В этот замечательный момент перед ней распахнулось окно возможностей. Неужели эти двое дураков допустили такую элементарную ошибку, не прочитав контракт? Если так, то все гораздо лучше, чем она думала, их надежды разлетятся в прах, соприкоснувшись с маленькими буквами контракта.

– У тебя нет права на утверждение состава актеров. Только право на одобрение первого варианта сценария, в котором никто тебе не отказывает, кроме этого – ничего.

– Если это глупая шутка…

– Пошутили над тобой, Джули. В конце концов, мне заплатили два миллиона за то, чтобы сняться в роли Скарлетт в телефильме, поставленном по твоей книге. А сколько получишь ты?

В голосе Джейн звучала неподдельная радость, она полностью рассчиталась.

Взгляд широко раскрытых глаз Джули начал наполняться тревогой и горьким отчаянием. Она окинула взором комнату, чувствуя, как все куда-то ускользает. Мортон не участвовал в подготовке контракта. Эта сделка не проходила через него. Кто-то где-то напортачил. Она сама допустила ошибку.

Ривкин взял со стола листок бумаги. Это был контракт.

– Посмотри сама. Я не вижу здесь ни слова относительно утверждения состава актеров. Мои юристы тоже. Вот твоя подпись, не так ли?

Но Джули не стала смотреть, она не желала видеть. Ей хотелось любой ценой растерзать и покалечить этих двоих, издевавшихся над ней.

Она стояла посередине комнаты, переполненная яростью.

– Я рассчитаюсь с вами за это. Обещаю. Клянусь. Я сорву съемки фильма. Я все разрушу. Вы слышали? Вы слышали?

– Только попытайся, и ты погибнешь сама. Убирайся ко всем чертям из моего кабинета. – Ярость, вскипевшая в Пите Ривкине, не уступала гневу Джули. – Или мне придется позвать служителей безопасности, чтобы вышвырнуть тебя отсюда.

Джули Беннет, развернувшись, направилась к двери; глаза ее наполнились слезами, они размывали очертания комнаты. В то же время изнутри ее жгла удовлетворенная улыбка Джейн.

– До свидания, Джули, – сладким голосом проговорила Джейн, – у меня такое предчувствие, что мы с тобой больше не увидимся.

Оказавшись по другую сторону двери, Джули Беннет в душе бросила ей свой вызов: «Ты поплатишься, да, ты поплатишься. И весь мир скоро будет смотреть на тебя Джейн. Неважно, во что это мне обойдется. Мир увидит тебя всю… больше, чем мечтал увидеть… и даже больше, чем хотел бы».


Мечты Билли Бингэма парили высоко в небесах, купаясь в последних лучах заходящего солнца. Длинные и стройные тени упали на пляж, и горячий песок приятно струился между пальцами ног. Мир вокруг него менялся, переходя от радостного дня к беспокойной ночи.

Еще часа два назад мотоциклисты, велосипедисты, подростки на скейтах поражали праздногуляющих калейдоскопом красок, объяснялись немыми жестами, языком телодвижений, все неземные ощущения можно было постигнуть здесь, на самом краю света, где земля вела непрерывное сражение с океаном. Здесь был волшебный мир крутобедрых красавиц – длинноногих, с бронзовым загаром и чарующей улыбкой, зовущей и многообещающей, когда они подобно мечтам проплывали мимо, а так же стройных загорелых незнакомцев с рельефными мускулами и крайне низкими моральными критериями.

Однако теперь едва заметное смещение в цветовой гамме дня преобразило пляж. На арену понемногу стали выходить призраки, а жители солнечного побережья – потихоньку исчезать. Наступала очередь ночных созданий, и скоро пляж заполнится почитателями наркотиков; приверженцами секса на камнях под угрозой острого, как бритва, ножа; подростками, убивающими время и ведущими единоличную борьбу с консерватизмом поколений восьмидесятых годов.

Билли улыбнулся про себя, глядя, как из темных аллей начали выплывать темные личности. Совсем недавно ему было нечего опасаться этих людей. От затасканного пиджачка и заляпанных краской джинсов исходил аромат бедности, который чуяли эти ночные создания с ввалившимися глазами. Тогда у него был иммунитет к опасностям, и он смело бродил меж них, но теперь… теперь он жил в ином мире.

Нагнувшись, он зачерпнул рукой песок и пропустил его сквозь пальцы, словно физически ощущая восхитительное прикосновение опасности. Всего лишь в сотне ярдов находился безопасный мир студии, окруженный металлическими дверями, железными решетками и компьютеризированной охранной сигнализацией, но пока он оставался вовне, на ничьей земле, с неизвестными типами, здесь могло произойти все что угодно. Чувствовали ли они это? Понимали ли, что он оставался последним из «имущих» во владении «неимущих»?

Билли медленно двигался по направлению к крепости, которая символизировала его царственное положение в новом мире, и его разум обратился в прошлое, окинув каменистый путь, который пришлось пройти, прежде чем удалось достичь прочного положения и славы. Прошедшие один или два месяца были самыми лучшими в его жизни, начиная с величественного момента в торговом зале «Кристи», когда он упрочил свою репутацию и одолел свою бывшую любовницу, до того самого дня, когда он наконец отделался от Ивэна Кестлера.

Он воздерживался отказываться от услуг Кестлера, пока не стало очевидно, что он ему более не нужен. Заказ на написание портрета от Анненбергов открыл шлюзы всего Западного побережья, а ньюйоркцы взяли его буквально в осаду, выходя на прямые контакты с ним, страстно желая стать обладателями его картин. Он мог продавать гораздо больше, чем успевал писать, и если цены сохранятся на прежнем уровне, то ему понадобится год или два, чтобы удовлетворить спрос. Платить Ивэну пятьдесят процентов прибыли было бы криминальной глупостью. Поэтому он покончил с ним своей последней выходкой. Ивэн вполне заслужил это.

Предугадывая развитие событий, он благоразумно начал накапливать картины в своей студии в Венисе, а не отсылать их Ивэну в галерею на Мэдисон-авеню. Там скопилось, наверное, около сорока картин. Если их продать по нынешним ценам, не допуская их падения, то получится примерно восемь миллионов долларов. Четыре миллиона долларов за страничку письма. Четыре миллиона долларов, которые Ивэн Кестлер никогда не увидит.

Однако оставались еще сестры. Необыкновенные, беспокоящие душу сестры. Одна – порождение Рая с телом ангела и искренней душой. Другая – исчадье Ада, в сердце которой кипела злость всего мира. Об одной он страстно мечтал. К ней он стремился. И он ее получит. С другой он непременно расправится. Его деньги и его воля проложат дорогу для реализации его амбиций.

Тяжелая металлическая дверь захлопнулась у него за спиной, и Билли почти физически ощутил, как покрывало безопасности опустилось на него. В помещении было прохладно. Прохладно, дружелюбно и успокаивающе по сравнению с кошмарами, которые могли ждать снаружи. Он вздохнул и, довольный, оперся спиной на дверь. Ему нравилась такая жизнь – не запираться в рафинированную безопасность такого района, как Кармел, не устраиваться на патрулируемых улицах Бель-Эйра, а жить здесь, на краю, где резкие запахи жизни низших слоев общества могли проникать и вкрадываться в его полотна, привнося в них жизнь, трепет и проникновенность реальности, которую мог породить только контраст ощущений художника.

По коридору он прошел в студию, картины взирали на него, подобно безразличным детям всепрощающего отца. Господи, как сильно он любил их. Они наполняли его чистой радостью, потому что они были его плотью. Они скоро уйдут в мир и будут развешаны в разных концах страны, даже всего земного шара, и воздадут ему славой, признанием, деньгами и успехом. Каждая сторицей отплатит ему за любовь, вложенную в нее, странной любовью незнакомых людей – дилеров, крупных дельцов от искусства, художественных критиков, манипуляторов модой – все они будут едины в обожании художника.

Он опустился в большое кресло, и волна усталости обрушилась на него. Всю прошлую ночь он работал и даже с приходом рассвета не мог заснуть. Нужно было закончить картину. Он завершил работу только час или два назад и пошел прогуляться в кафе и по прибрежному песку.

Одолевал сон. Ресницы тяжелели.

Сквозь дремоту близкого сна Билли расслышал шум: резкий треск, звук какого-то упавшего предмета. Затем тишина. Он лежал на спине, совершенно неподвижно, в огромном кресле, восстанавливая контроль над своими чувствами и не открывая глаз. В студии имелось множество предметов, которые могли произвести подобный звук: натянутые холсты, их рамы расширялись и сжимались под влиянием температуры в помещении; кисти и тюбики с краской; стремянки, приставленные к скользким белым стенам.

Секунду-другую он раздумывал: просыпаться или нет.

Глубже и глубже он вновь погружался в прекрасную мечту. Ивэн и Джули, как танцующие медведи, плясали под ударами его бича, весь мир подбадривал их криками, а Джейн сжимала ему руки и шептала:

– Я люблю тебя, Билли Бингэм, за все то прекрасное, что ты сделал.

В густой темноте совершенно отчетливо прозвучал голос:

– Просыпайтесь, мистер Бингэм, – произнес он.

На плечо опустилась тяжелая рука.

Голос был вежливый, почти извиняющийся, с легким акцентом. Бруклинский? Бронкский?

Карманный фонарь светил прямо в глаза, он попытался сесть, полностью избавившись от сонливости.

Упертая в грудь рука остановила его.

– Не шевелитесь, мистер Бингэм, – проговорил ровный голос.

– Что за чертовщина…

– Вы правша, мистер Бингэм?

Сон напрочь покинул его, и наконец он ощутил, как в кожу впиваются когти страха.

– Да, я хочу сказать, что вам нужно? Деньги? – Он решил испытать силу удерживавших его рук.

– Не двигайтесь, мистер Бингэм, иначе вы пропали. О'кей?

Луч фонаря сместился на дюйм или на два и высветил ствол пистолета, направленного на него в дюйме ото лба.

Билли охватила страшная паника.

– Послушайте, там в ящике стола есть деньги… И, я полагаю, эти часы стоят…

– Нам не нужны деньги. Это бизнес. Вот и все.

– Что это значит? Что это значит? – В его голосе звучал испуг, слова застревали в горле, дыхание прерывалось.

– Велено передать, что Джули Беннет нужно вот это.

– Черт подери, что ей нужно? Что вы собираетесь делать?

– Она желает, чтобы мы сожгли твои картины и принесли ей твою руку.

– Нет!

Ужас сжал ему горло. Он охватил его целиком, его мозг, его сердце, пронизал все его тело своими ледяными когтями.

– Послушайте, послушайте, у меня есть деньги. Много денег. Я могу заплатить любую сумму. Больше, чем вы мечтаете…

Клейкая лента запечатала ему рот, в то время как металлический капкан обхватил правую руку.

– О'кей, поджигайте картины. О другом мы позаботимся.

Он пытался кричать, но из горла вырывалось лишь нечленораздельное мычание. Он попытался вырваться, брыкаться ногами, но державшие его руки не подвинулись ни на дюйм. Тем временем его руку – его правую руку – отсекли от тела, и она, как кусок теста, застыла на какой-то твердой поверхности.

Боже милостивый, нет! Только не правая рука. Только не пальцы, держащие кисть.

В душе горело. Послышался звук, родивший невыразимый ужас, кошмарный, скрежещущий, хрустящий звук; он разорвал его естество, пронзил мозг. Вновь и вновь его беззвучный крик перекликался с этим зловещим звуком, пока не слился воедино в дьявольском унисоне, знаменовавшем конец его будущего и смерть всех его мечтаний.

27

Расположившись на краю бассейна дома по Бенедикт-Каньон, Люси Мастерсон потягивала холодный мартини и громко смеялась в одинокое небо. Напиток приятно согревал внутренности. Она думала о Джейн. Замечательная, изумительная Джейн, сердце которой размером больше, чем жизнь, которая смогла простить и забыть, продолжала дружить с ней, несмотря на то, что у нее были все основания похоронить ее заживо. Джейн, которая наконец-то добилась своего в жизни вопреки козням своей сумасшедшей сестры.

Может быть, именно в этот самый миг Джейн утирает Джули нос, снимаясь в фильме, который та, можно сказать, создала для нее. Был первый день главных съемок. Сегодня на склонах холмов, взирая на территорию студии, Скарлетт О'Хара будет потягивать мятный сироп на бутафорской веранде в имении Тара. А где-нибудь на краю съемочной площадки, затерянная среди моря голов и микрофонов, софитов и светильников на подставках, будет бесноваться разъяренная и бессильная Джули Беннет, безуспешно пытаясь использовать свое право одобрения сценария. Зрелище было восхитительным – преступница, распростертая у ног своей жертвы. Звезда Джейн вознесется к славе усилиями той самой злодейки, которая только и мечтала о ее уничтожении.

С того момента, когда Билли Бингэм в танцевальном зале «Хелены» упомянул, что Джейн и Джули – сестры, все встало на свои места. Это обстоятельство многое объясняло, но Люси хранила эту информацию в тайне. У Джейн, вероятно, имелись основания держать в секрете свои родственные связи. Когда-нибудь она расскажет обо всем сама. До этого момента Люси с готовностью будет держать свой рот на замке.

Она взяла свой холодный мартини. Джейн щедро позволила ей пользоваться этим домом, пока она будет занята на съемках. Позже Люси пойдет на корт и забьет несколько мячей в сетку или, может быть, просто закажет ленч, прежде чем уставится в телевизор. Решения. Сплошные решения. Так трудно жить на самом верху.

Телефонная трель прервала ход ее мыслей. Звонил ли это телефон у нее в доме или в соседнем, у Майкла Ландона, чуть ниже по дороге? Иногда трудно разобрать. В тишине каньона звук разносится так же быстро, как дурные вести.

Люси сладко потянулась и не торопясь направилась к дому. Один из аппаратов звонил. Нажав на красную кнопку, она сказала:

– Да.

– Джейн?

Голос на другом конце линии был резким, полным напряжения и срочности.

– Нет. Ее здесь нет. Она занята. Что-нибудь ей передать?

– О Боже! Нет.

Пауза.

– А вы кто?

– Люси Мастерсон. Подруга Джейн. С кем я говорю?

– О, Люси, это Билли Бингэм. Послушай…

Он едва мог говорить.

– Что случилось, Билли? Ты еле языком ворочаешь.

– Да. Слушай, Люси. Извини… мне нужно найти… Джули Беннет. Мне сказали, она в Лос-Анджелесе, вероятно, снимает фильм о Джейн. Не знаю…

– Билли, с тобой все в порядке? У тебя такой больной голос.

Его слова были плохо слышны, не было никакого сомнения, что он с трудом выдавливал их из себя.

– Люси! Скажи, где Джули Беннет? Умоляю!

– Слушай, мне кажется, она в компании «Юниверсал». Джейн снимается там в телефильме Пита Ривкина. Джули собиралась что-то там устроить сегодня. Джейн смеялась над этим вчера весь вечер.

Гудки сообщили, что Билли Бингэм повесил трубку.

Ну и ну! Похоже, деньги и слава не принесли радости Билли Бингэму. Интересно, зачем ему понадобилась Джули? Кто знает? Мы привыкли к роковым событиям.

Справа от нее зазвучал зуммер, и загорелся сигнал переговорного устройства от входной двери. Люси раздраженно нажала на нее.

– Кто там?

– Специальный курьер со срочной посылкой для мисс Джейн Каммин.

Люси включила тумблер, открывающий ворота, и направилась в дом. В этом городе все было чрезвычайно срочно. Не исключено, что это могло быть просто приглашение на званый обед.

Курьер легкой иноходью пересек двор, не догадываясь, что его приветственная улыбка упала на бесплодную почву.

– Подпишите вот здесь, пожалуйста. Послушай, ты здорово загорела.

Расписываясь, Люси метнула на него взгляд, ясно говоривший: «Умри, несчастный».

Она взяла посылку в руки. Крафтовая плотная бумага. Подчеркнутые слова. СРОЧНО. ДЛЯ ДЖЕЙН КАММИН. ОТКРЫТЬ НЕМЕДЛЕННО.

Звучало весьма красноречиво. Лучше, пожалуй, взглянуть. Если там действительно нечто важное, она всегда сможет разыскать Джейн в студии. Пока курьер покидал двор, она разорвала конверт.

Похоже, что внутри находились фотографии, наверное, фотопробы для печати. Люси всегда с удовольствием смотрела на фотографии Джейн.

Однако эти фотографии не доставили ей удовольствия.

Они пробудили в ней ужас, страх и тревогу за подругу, вновь оказавшуюся в опасности.


Когда видавший виды «Шевроле» Роберта Фоли подкатил к дому 3000 по Бенедикт Каньон-драйв, Люси Мастерсон нетерпеливо дожидалась его у распахнутых ворот. С того момента, как она позвонила ему, прошло тридцать жутких минут.

Она подбежала к открытому окну машины.

– Роберт, слава Богу, что ты наконец приехал. Слушай, она опять взялась за свое. – Люси потрясла конвертом, достав из него записку. – Вот письмо, где она пишет, что распространит фотографии и что ей наплевать, что предпримет Ривкин. Она собирается приступить к этому сегодня. Будет вручать их всем присутствующим на съемке сериала. Прямо на глазах у Джейн. На этот вечер она созвала пресс-конференцию в Бел-Аже. Она пойдет на это, Роберт. Сумасшедшая сука так и сделает!

На нее смотрело окаменевшее лицо Роберта.

– Те самые фотографии?

В его вопросе прозвучало обвинение. Джейн простила Люси. Роберт Фоли не мог.

– Да.

Люси отвела в сторону глаза.

– Покажи мне записку.

Большие, округлые, выведенные уверенной рукой буквы не оставляли сомнений, что Джули поступит именно так, как обещала. Яростную решимость слов трудно было истолковать иначе. Джейн в роли Скарлетт – это оказалось последней каплей. Джули больше не заботилась о судьбе своих книг, о деньгах, об огласке. Ничто для нее не имело значения – только месть прекрасной девушке, согласившейся стать его женой.

Затравленные глаза Роберта вновь обратились к Люси.

– Почему, Люси? Во имя всего святого, почему?

– Не знаю. Не знаю, почему. Она сошла с ума. Ее нужно лечить. Мы должны что-то сделать.

– Садись. Ты знаешь, где она?

– Да. В компании «Юниверсал». На съемочной площадке. Мы можем туда добраться минут за двадцать, наверное.

Роберт Фоли включил скорость и развернул машину на узкой дорожке.

– Если мы успеем вовремя, вероятно, удастся остановить ее. Может быть, Пит сумеет ее остановить, как он уже однажды это сделал.

«Шевроле», скрипнув колесами на повороте, набирая скорость, помчался в сторону Мюлхоланда.

– Как может она сделать такое? Невероятно. Своей собственной сестре!

– Что ты сказала?

На красный свет светофора Мюлхоланда он повернулся в ее сторону. Люси посмотрела на него, сначала не понимая смысла того, что сорвалось с ее губ.

– О Боже! Ты же тоже не знаешь, мне кажется, что Джейн и Джули – сестры. Мне сказал об этом Билли Бингэм. По непонятной причине они обе скрывают это ото всех.

Внезапно и совершенно неожиданно в мозгу Роберта Фоли вспыхнул красный сигнал тревоги. Но за ним скрывалось нечто гораздо большее. Странное предчувствие, странное щемление в сердце опережало способность разума осознать происходившее.

– Джейн Каммин и Джули Беннет – сестры? – Он хотел услышать подтверждение. – Они не могут быть сестрами.

Как бы страшно это ни было, он должен был произнести эти слова, хотя вряд ли они могли помочь делу.

– Да, они сестры. Так сказал Билли Бингэм, а ему я верю. Он жил с Джули, я его терпеть не могла, однако он не стал бы выдумывать подобные вещи. Может быть, так легче понять, то есть я хочу сказать, какая-нибудь семейная ссора может объяснить эту ненависть.

– Обе англичанки. Отец Джули Беннет был актером… мне кажется, я читал…

В мозгу Роберта Фоли, не поддаваясь контролю с его стороны, зазвучала мелодия. Слишком быстро. Слишком медленно. Слишком громко. Слишком тихо.

– А мать ее какая-то принцесса из Европы. Из Югославии? Албании? – сказала Люси.

– Нет!

Возглас Роберта Фоли, прозвучавший внутри видавшей виды машины, заставил сердце Люси колотиться с сумасшедшей скоростью.

Водитель машины, стоявшей позади них, изо всех сил давил на клаксон. На светофоре включился зеленый свет.

– Осторожнее, Роберт, – нервно сказала Люси.

Им во что бы то ни стало нужно было доехать туда. Нужно было что-то предпринять. Странно, как она могла ошибаться в людях. А она-то считала, что он самый невозмутимый среди всей этой сумятицы.

Одна нога Роберта уже давила на акселератор, а рот сомкнулся на этом ужасном крике, напоминая шрам на лице.

Теперь он знал. Теперь он знал, в чем дело. В чем причина всего этого ужаса.

Совсем скоро свершатся два преступления. Одно против природы. Другое против Бога.


Как раненый зверь, Билли Бингэм, превозмогая боль, продвигался к цели.

Он лишился всего, но нужно оставаться в сознании еще немного, до тех пор, пока ничто уже не будет иметь значения.

Рука, замотанная окровавленными бинтами и висящая на повязке, перекинутой через шею, каждое мгновение непрекращающимся криком сигнализировала в мозг. В кабинете неотложной помощи госпиталя Санта-Моника персонал был просто в шоке, а бледность, проступившая на лице молодого хирурга, который осматривал остатки руки Билли, выглядела красноречивым приговором, начертанным на стене его будущего как художника.

– Не уверен, сумеем ли мы спасти руку.

Все мечты, все помыслы и желания будут отсечены.

Ампутация. Хотя будущего больше не было, все еще оставалась цель – главная, единственная цель – только так он мог отомстить за уничтожение своей души. И именно эта цель, а не перкодан, который он принимал, чтобы заглушить боль, поддерживала в нем силы.

Билли все еще чувствовал едкий запах горящих картин, в ушах звучал раздирающий душу скрежет ломаемых костей. В памяти всплыло имя женщины, написанное кровавыми буквами. Оно всплыло из-за луча карманного фонаря.

Джули Беннет.

Продюсер на киностудии «Юниверсал» – любитель живописи – был польщен возможностью выписать пропуск на студию герою мира художников. Билли с трудом преодолевал волны слабости и провалы в сознании, грозившие сорвать выполнение миссии. Было очень трудно стоять в испепеляющей жаре полуденного солнца. Спасибо Богу за то, что он ощущал сжатыми пальцами левой руки… твердую, с насечкой, рукоять пистолета.


Слова, которые произнес Роберт Фоли, воспринимались им так, словно они не принадлежали ему; его голос и разум были подчинены гораздо более могущественному существу.

У павильона, где проходили съемки «Завтра…», запыхавшись от пробежки по обширной территории студии, он содрогнулся от мысли, что спустя столько лет теперь ему придется сделать окончательный выбор.

Он воспринимал происходящее так, словно возвышался над толпой. Джейн гордо стояла на деревянном крыльце имения Тара, рядом с ней камера, впитывающая ее красоту и фиксирующая удивленный взгляд, обращенный вниз на свою мучительницу.

Джули Беннет совсем близко перед ней и чуть ниже ее, руки Джули высоко подняты; в них, подобно кинжалу, зажат конверт. Джули уже готова показать его содержимое, разбросать ужасные свидетельства среди членов съемочной группы, обожающих Джейн. Ей хочется увидеть стыд в глазах нежной девушки, которую она мечтала уничтожить.

Теперь, при звуке его голоса, пораженная интонациями, от которых по спине бежали мурашки, она замерла.

Над съемочной площадкой повисла тишина.

Фильм, самый захватывающий и реальный изо всех когда-либо снимавшихся на свете, приковал внимание каждого, находившегося в зале.

Роберт Фоли прокладывал путь через толпу. Никто не мог и не осмеливался преградить путь человеку, лицо которого было воплощением ярости, а намерения – подобны неотвратимому року.

Джули Беннет подошла к подножию сцены и теперь обернулась, как загнанный дикий зверь, как окруженный леопард: когти выпущены, полные, цвета вишни, губы приоткрылись, обнажив зубы. Лицо превратилось в перекошенную, злую маску, когда она прошипела:

– Я хочу, чтобы вы все увидели… что тут у меня.

Ее трясущаяся рука исчезла в конверте.

Толпа окружила ее. Все стояли молча, как парализованные, столкнувшись с такими мощными эмоциями, противостоять которым попросту невозможно.

Роберт Фоли вступил в молчаливый круг, словно во врата ада. Он приблизился к ней, и теперь голос его звучал мягко.

– Джули, выслушай меня, – сказал он.

Над ними стояла Джейн, наблюдая, как разворачивалась драма. Она словно приросла к месту, лишенная способности думать или чувствовать, будто из нее выпустили всю кровь, и смотрела на происходящий кошмар. Из конверта показались фотографии. Джули приняла страшное решение. Она готова была потерять все ради достижения своей сумасшедшей, дьявольской цели. Но рядом был Роберт. А за ним, залитая потом, Люси Мастерсон, объемная грудь которой тяжело вздымалась от быстрого бега. Джейн видела свою собственную судьбу, но даже в этот момент она чувствовала, что было нечто, что ей следовало бы вспомнить. Кто-то еще присутствовал, но не проявлял себя.

– Не хочу никого слушать. Ни тебя, ни кого другого. Я хочу…

– Ты должна выслушать меня, прежде чем погубишь себя и свою собственную кровь и плоть.

Голос Роберта Фоли звучал угрожающе тихо, как предвестник смерча.

– Я был священником. Прежде чем стать врачом, я был священником.

Внезапное сомнение охватило Джули Беннет.

Рука Джейн, непроизвольно взлетев вверх, прикрыла губы. Священник! Роберт Фоли – священник. Воздух с шумом вырвался из ее груди, в кровь впрыснулась мощная доза адреналина. Священник! Обет безбрачия. Отказ от плотских утех. Роберт Фоли. Роберт Фоли в ее объятиях. Она вспомнила его отчаянный возглас тогда, в тот полдень в Бенедикт-Каньоне, когда он преступил клятву и наполнил ее зовущее тело жизнью, которую обещал никогда не отдавать. Да, у него была другая любовь. Любовь, имя которой – Бог.

– Но ты же врач, – наконец нерешительно сказала Джули Беннет. Внутри ее росло предчувствие, что этот человек, стоящий сейчас перед ней, такой настойчивый, которого невозможно проигнорировать, знал нечто такое, что она должна услышать.

– Да, но я был священником.

Лицо Роберта Фоли осунулось, ему предстояло совершить невероятное деяние. Он пытался заставить себя продолжать, старался выдавить из себя то, что не имел права выдавать. После того, что он совершит, не будет дороги назад, он выдаст секрет, принадлежащий Богу. Он вновь предаст своего Учителя. Он произнесет слова, услышанные в той исповеди много лет назад.

Роберт начал говорить медленно, осторожно, с потрясающей убедительностью про́клятого:

– Много лет назад я был священником римской католической церкви в Лондоне. Однажды женщина, врач из роддома, пришла ко мне исповедоваться. Она не могла обрести покоя из-за содеянного ею. Она была твоим врачом, Джули, и одновременно врачом твоей матери. Ты была в тяжелом состоянии. Полагали, что ты не выживешь.

Джули смотрела на него в ужасе, загипнотизированная, словно он пробудил к жизни призраки прошлой жизни. В глубинах ее тела жила память о той давней, специфической боли, которую она воспринимала, как смерть.

Будто откуда-то сверху, с другой планеты, где обитала ее душа, Джейн вслушивалась в слова, оглушенная драмой, которая разворачивалась перед ней внизу.

Немым зрителем по правую руку от Фоли застыл Пит Ривкин. Даниэль Гэлвин Третий, которого драма наконец заставила умолкнуть, пораженный, стоял около него.

Голос Роберта Фоли напрягся еще сильнее. Слова приходилось буквально выжимать из неповинующегося рта, на лице проступила невыносимая мука.

– Ты была без сознания, почти мертва, когда врач делала тебе кесарево сечение, все считали, что ребенок мертв. Но это было не так, Джули. Каким-то чудом ребенок оказался жив, твой ребенок. Твой собственный ребенок.

– Нет! – невольно вырвалось у Джули. У нее не было ребенка. У нее не было чрева. В бесплодной пустыне ее жизнь прошла под печальной сенью бесплодия.

– Мой ребенок умер, – проговорила она голосом маленькой девочки.

– В тот момент, когда родился твой ребенок, врачу передали, что у твоей матери случилась неприятность. Роды у нее прошли без осложнений, но ребенок родился мертвым. Ты, которая не хотела иметь дочь, которая зачала ее в гневе и ревности, родила живого ребенка. А у твоей матери и отца, мечтавших еще об одном ребенке, родился мертвый.

Джули Беннет дышала тяжело, со свистом.

Над ними стояла Джейн, глаза ее широко раскрылись, сердце гулко стучало.

– Врач поменяла детей. Тебе сказали, что твой ребенок умер. Но ребенок твоей матери – это твой ребенок, Джули. Джейн никогда не была твоей сестрой. Она твоя дочь.

Роберт Фоли стоял выпрямившись. Он предал Господа, чтобы спасти любимую женщину.

Сдавленный крик начал подниматься из глубин холодного сердца Джули Беннет. Рожденный в ее ледяных недрах, он рвался наружу, чтобы освободиться от нее.

Краем глаза Джейн заметила внезапное движение.

Билли Бингэм.

Билли единственный, кто не понял значения услышанных им необыкновенных слов. Перед ним стоял лишь объект его стремлений, он расплывался, то возникал, то пропадал перед его мутнеющим взором. Его качало из стороны в сторону, он старался пробудить в себе ненависть, которая поможет ему осуществить задуманное. Она уничтожила его прекрасные картины и искалечила руку настолько, что он никогда не сможет стать тем, кем должен был стать. Он громко рассмеялся над необъяснимой странностью всего происшедшего. Как могла она оказаться такой злодейкой? Он вышел вперед и остановился перед монстром, крик замер в горле, когда дикими глазами Джули увидела свое возмездие. Здоровой рукой он извлек из кармана блеснувший на свету пистолет и мягко приставил его к огромной, размером с подушку, груди.

Билли Бингэм нажал курок.

Гром выстрела и брызги крови пробили скорлупу, сковывавшую аудиторию. Первым бросился вперед Даниэль Гэлвин, устремив свой массивный корпус на Билли Бингэма. Билли, из последних сил старавшийся не потерять сознание, увидев кровь, брызнувшую из монстра, наконец-то позволил себе оставить эту мучительную борьбу. Он падал, погружаясь в величественное забытье в объятиях Даниэля Гэлвина.

Звук второго выстрела прозвучал ослабленно, приглушенный плотными телами. Никто сначала не обратил внимание на струйки ярко-красной крови, которые словно по волшебству появились на бесчувственных губах Билли Бингэма.

Пуля отбросила Джули Беннет назад, и глупая улыбка узнавания, страха и мольбы боролась с потрясением за контроль над мимикой лица.

– Билли? – сказала она.

Бесполезный вопрос повис в воздухе, в раскатах выстрела.

Роберт Фоли бросился к ней, подложив одну руку под голову, обхватив второй за талию, и осторожно опустил ее слабеющее тело на пол. Она тихо села, глядя на него, ее глаза смотрели то на пятно крови, то вновь возвращались к нему. Крови было много, пятно расплывалось, все более окрашивая в густо-красный цвет ее белый, похожий на тент, длинный восточный халат.

Но мозг ее уже вернулся к только что услышанным словам, стараясь выстроить их в нужном порядке, стараясь понять смысл необычайной новости. Внезапно ужас отразился у нее в глазах.

– Джейн? Не дочь отца? Моя? Моя девочка?

Слезы, перемешиваясь с кровью, беззвучно струились у нее из глаз и стекали по щекам, в то время как все злодеяния, совершенные ею, нависли над ее беспокойной душой.

Джули подняла глаза, чтобы взглянуть на Роберта Фоли, но его больше не было. Ее голову держали другие руки.

Руки ее дочери.

– Джейн? Джейн! Боже милостивый… что… что я наделала?

Джейн нежно поддерживала ее, мягко укачивая, объятая невероятными эмоциями бушующего моря чувств.

– О Джули. Джули. Если бы мы только знали…

Глаза Джули медленно стали приобретать стеклянную неподвижность.

– Джейн… прости…

Джейн крепко прижала ее к своей груди, и уносящая жизнь кровь Джули расцвела на сердце, которое она выносила в своем чреве.

– Все хорошо. Теперь мы вместе, – прошептала Джейн.

Загрузка...