Сестры зимнего леса

Танцы, танцы до упаду!

Закружилась я волчком!

Вдруг, как будто шип змеиный,

слышу за спиной я голос

Дворы Авербах, портнихи:

«Только гляньте, гляньте, люди!

Ишь, волосья распустила,

шикса, гойка! Тьфу, стыдоба!»

Это ведь она о маме.

«Ну, а сам-то! Сам каков он! —

вторит Вельвель, наш аптекарь. —

Что вы скажете, кум Хайме?

Дверь он нашу охраняет,

фу-ты, ну-ты, царь Давид!

Думает, что всех сильнее?

Кем себя он возомнил?»

Это о моём он тяте.

Я кружусь, кружусь

я в танце, вроде бы

их и не слышу.

Либа хмурится, уходит

вся в себя. Наверно, надо

по душам поговорить с ней,

выяснить, что ей известно.

Нет, не буду! Не хочу

портить всё себе веселье.

Ведь никто сказать не сможет,

когда вновь мне доведётся

танцевать. Гляжу на Хайме.

До того уже упился,

что глаза остекленели.

Улыбается блаженно.

Я серебряную чашу

забираю у него,

полную вина хмельного,

и полчаши отпиваю,

вновь пускаясь танцевать.

Глядь – сестра едва не плачет,

подношу и ей вина.

«Пей, – шепчу я, —

пей, сестрица!»

Хмель мне в голову ударил.

Заходили хороводом

вкруг меня все юбки, ленты…

Мне протягивает руку

Пинхас в робком приглашенье.

Ух, как сердце замирает!

Не положено до свадьбы

прикасаться нам друг к другу.

Да, играя в догонялки,

много раз мне доводилось

парубка хватать за руку.

Но теперь – другое дело.

Тут нельзя, повсюду люди.

Вмиг затреплют языками.

Начинаю озираться:

где же мои мамо с тато?

Пинхас нежно обнимает

вдруг за талию меня.

Ну и что, что люди смотрят?

Пусть глазеют, сколько влезет!

Мы несёмся

в быстром танце.

Вскоре рядом

вижу пару,

а за ней —

другую, третью…

Вот уж дюжина, сцепившись,

рядом с нами дико пляшет.

Крепко держатся за руки,

улыбаются друг другу.

Я впервые ощущаю

среди них себя своею.

«Ты красивая такая», —

шепчет Пинхас мне на ухо.

«Красивей, чем Файга даже?» —

улыбаюсь я победно.

«Наша Файга никогда бы

не осмелилась на танец».

Мы хохочем с ним, как дети.

«Не такой, как все, ты, Пинхас,

мне легко сейчас с тобою». —

«Но и ты совсем иная».

Он глядит в глаза мне прямо.

Вдруг меня он поцелует?

Сердце часто застучало.

«Да, – кричит оно, – решайся!»

Пинхас хмыкает, смеётся:

«Иногда, так даже слишком».

Ничего не понимаю:

Хвалит он или ругает?

Головой трясу,

В сторону гляжу.

В ритме танца – жизнь.

Прочь, грусть, уходи!

Этой ночью мы

штетлу в дар несём

радость, свет и смех.

Запыхался Пинхас бедный,

от меня отстать не хочет.

«Я не говорю, что плохо

быть иной, но понимаешь…» —

«Брось, мне это всё неважно,

ты танцуй, танцуй как можешь».

Музыка изменяется,

но мы продолжаем танец.

«Тебе пора научиться

понимать мои комплименты.

Мне кажется, ты излишне

оторвана от людей.

Приходи на наши собрания,

а в следующем году

мы поедем в Эрец-Исраэль».

«Нет, Пинхас, нет.

Не знаешь ты нашего тятю».

Тот, наверное, вышел.

Иначе давно б вмешался,

увидев меня с мужчиной.

И вновь всё быстрее, быстрее

кружусь я с Пинхасом вместе.

«Зато я теперь увидел,

какая ты есть, Лайя.

И то, что вполне ты готова

Искать свой собственный путь».

Он меня отпускает.

Я делаю круг, забывшись,

а когда прихожу в себя,

Пинхас танцует с другой.