Шаг до страсти

Глава 7

Зажигалки в ящике стола не было. Он вынул из него все, то же проделал с остальными ящиками. Поглядел под креслом, даже отодвинул книжный шкаф, проверяя, не закатилась ли она под него. Он обшарил каждый угол в комнате, потом стал искать в своей спальне. Зажигалки нигде не было. Десять минут он обыскивал карманы своей одежды, даже карманы халата, хотя прекрасно знал, что это пустая трата времени. Затем он позвонил горничной, которая убирала в его комнатах. Зажигалку она не видела. Она сказала, что вообще в глаза не видела зажигалки, и он знал, что так это и было на самом деле. Он никогда не оставлял ее на виду, всегда убирал в футляр от «Тиффани» в самую глубь ящика. В первое время он, как правило, запирал ящик, но через три года потерял бдительность и перестал принимать меры предосторожности. Он стоял посредине комнаты и старался вспомнить, когда он в последний раз пользовался ею. Вспоминать долго не пришлось. Он положил ее тогда в стол. Он еще раз огляделся, словно зажигалка могла неожиданно появиться, как по мановению волшебной палочки. Кто-то подходил к его столу и взял ее. Если ее украли... Он дотронулся до лба, и пальцы стали мокрыми от пота. Он поморщился, вытер лицо и руки носовым платком. В его кабинет не заходил никто, кроме горничной и, конечно же, жены. Горничная, безусловно, ее не брала, он не сомневается, что она говорит правду.

Остается жена. А зажигалка ему нужна этим утром. Даже если бы она была не нужна, все равно он должен обязательно разобраться в этой загадке. Он ненадолго запаниковал, но сразу же взял себя в руки. Он был восприимчивым человеком, но воспитание приучило его презирать и перебарывать страх. Он поднялся наверх к спальне жены и постучал.

Жена стояла перед трюмо одетая к выходу и натягивала перчатку. Он увидел, что на ней платье броского фиолетового цвета, а на голове — похожая на сомбреро шляпа.

— Маргарет, — обратился он к ней. — Извини, что побеспокоил тебя, но я кое-что потерял. Зажигалку. Она не попадалась тебе на глаза?

Маргарет посмотрела на него с выражением, которого он никогда раньше не замечал. Она умела мимикой лица передавать самые разные эмоции, он знал их как свои пять пальцев. Чаще всего на ее лице он читал презрение и неприязнь, временами приступы ярости превращали эту красивую женщину в мегеру. Она не ответила, она ждала, не меняя незнакомого ему странного выражения лица. Казалось, она собирается с силами перед безудержным взрывом. Не услышав ответа, он вынужден был повторить вопрос:

— У меня затерялась зажигалка. Ты не видела ее?

Она расстегнула сумочку, вытянула перед ним кулак и потом разжала его.

— Вот что я нашла, — сказала она. — Похожа на зажигалку, правда? Сначала я так и подумала, стала ею пользоваться, пока не кончился газ. Я хотела перезарядить, но нажала не на тот рычажок.

Зажигалка лежала у нее на ладони, и он понял, что произошло. Створка, скрывавшая глазок камеры, была открыта, вероятно, что-то заело в уголке.

— Сначала я не поняла, что это такое, — сказала Маргарет Стефенсон. — Попробовала развинтить и что-то сломала. Теперь тебе, дорогой, не придется больше фотографировать, верно?

— Не придется, — согласился Фергус. Если бы между ними были иные отношения, он бы блефовал. Можно было как-то объяснить существование этой крошечной камеры; другая женщина проглотила бы какую угодно ложь, и ей бы в голову не пришло истинное объяснение. Но двадцать лет пребывания в обороне убили в нем способность сколько-нибудь убедительно вводить ее в заблуждение. Она доминировала во всех случаях, убивала его одним словом или взглядом, владея моральным оружием, которое он сам же вложил ей в руки. Что бы он ни сказал, она сразу понимала, правда это или нет, она обладала удивительным свойством вскрывать любые его оборонительные системы и вытягивать из него истину, как кишки. Он мог бы с любым другим противником придумать правдоподобное объяснение, на это у него хватило бы смелости и сообразительности. Но с Маргарет он даже не пытался проделать это.

— Нужно было запирать этот проклятый ящик, — сказал он. — Никогда не думал, что ты пойдешь в мой кабинет. Сам виноват.

Маргарет еще сдерживалась. Она с такой силой сжимала зажигалку, что края больно врезались в ладонь, но неизбежный вопрос она задала тем же угрожающим презрительным тоном:

— Зачем тебе такая вещица? Что ты тайно фотографируешь? В какое же дерьмо ты попал на этот раз?

Он не догадался, куда она клонит, осознание вины помешало ему понять, что жена имела в виду сексуальные, а не политические увлечения.

— Никакое это не дерьмо, — возразил он. — Но не думаю, чтобы ты поняла. Ты в жизни не имела идеала.

— Идеала? — Она быстро менялась в лице, и на фоне кричащего фиолетового платья оно сделалось страшным.

— Идеала, — повторил Фергус. — Абстрактного представления о том, как усовершенствовать человечество. Я верю в это уже очень давно. Ты назовешь это дерьмом, предательством, чем угодно, но я не согласен. Я думаю, все, что я делаю, правильно.

Пока он произносил эти слова, она стояла и вдруг почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она тяжело опустилась на банкетку и ухватилась за угол трюмо — от толчка звякнули стоявшие рядами флакончики и пузырьки.

— Предательство, — услышал он ее шепот. — Предательство... Боже мой! Так вот чем ты занимаешься! — Она сидела с полуоткрытым ртом, в глазах отразился такой ужас, что Фергус буквально остолбенел.

— Кто тебе платит?

Он покачал головой:

— Никто мне не платит, Маргарет. — Она, казалось, не слышала его.

— Русские... вот кто! Наверное, опять педерастия, и ты у них на крючке!

— Нет, — ответил он. — Ты все еще не понимаешь. Шантаж тут ни при чем. Меня никто не заставляет ничего делать. Я делаю это, потому что так хочу. Я верю в это со времен Кембриджа.

— Веришь — во что? — Она почти выплюнула в него это последнее слово. Постепенно она брала себя в руки и потрясение сменялось отвращением такой силы, что ему невольно на миг захотелось отскочить от жены, чтобы она не вцепилась в него своими длинными ногтями и острыми зубами.

— Коммунизм, — сказал он. — Я стал коммунистом. Задолго до того, как встретил тебя. — Он сделал жест, совсем печальный. — Прости, — сказал он. — Еще один удар для тебя. Я бы очень хотел, чтобы ты поняла, что я чувствую. Жаль, что нам так и не удалось поговорить друг с другом о важных вещах.

Он отвернулся, по всему телу разлилась слабость, стало подташнивать. Несмотря на то что он так много перенес, ему не хотелось причинять ей страдания. Он не ожидал, что она вдруг разразится слезами. Сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз видел, как она плакала! Ее слезы испугали его, лишили уверенности. Он подошел к ней, протянул платок, который она резко вырвала из его руки.

— Не подходи ко мне, не смей подходить ко мне! Гад, грязный предатель! Предатель! Коммунист — стоишь тут и говоришь, что коммунист, и еще просишь, чтобы я попыталась понять тебя?

— Не кричи, — сказал он. — Нас могут услышать.

— Да, — в неистовстве бросила ему в лицо Маргарет. — Да, могут! На, забирай эту гадость! — Она кинула в него маленькой золотой зажигалкой. Та пролетела мимо и ударилась в стену. Маргарет повернулась к зеркалу и принялась поправлять макияж, с силой хлопая ящиками и размазывая пудру по лицу. Затем поднялась.

— Пошел вон из моей комнаты, — прошипела она. — У меня встреча с маркизой, и я уже опаздываю. С глаз моих долой!

Он поднял с пола зажигалку, великолепно изготовленную. Даже от удара о стену она не разбилась. Золотая зажигалка с подделанным клеймом «Тиффани». Это он сам придумал, а его вербовщики одобрили. Сунув ее в карман, он вышел и неслышно притворил за собой дверь. Он никогда не производил шума, если это от него зависело. Как-то раз его бабушка, внушительная викторианская дама, заметила в его присутствии об одном взрослом человеке:

— Джентльмен не хлопает дверью. — Этими словами нарушитель был навсегда отрешен от их дома. Фергус запомнил это на всю жизнь.

Стефенсон прошел к себе в кабинет и присел к письменному столу. Он отчетливо помнил свое детство. Отец с матерью были какими-то тенями, с которыми он встречался в установленное время между пятью и пятью тридцатью; они запомнились ему необыкновенно высокими, а то, что они делали за пределами детской, казалось таинственным и непонятным. Его память заполняла заменяющая мать нянюшка, которой его отдали родители. В отличие от описываемых во всех популярных брошюрах извергов-нянь, чьею бесчеловечностью объясняют несчастья, впоследствии постигшие детей, тот выбор, который он сделал в жизни, никак не объяснишь влиянием няни. Его любили и лелеяли, конечно, пока он оставался хорошим ребенком, и в процессе воспитания он не был искалечен. В годы возмужания, постигая собственную натуру, он пытался анализировать мотивы, по которым он пошел совершенно в ином направлении, чем можно было бы предположить по его воспитанию и окружению. Разгадка лежала не в его прирожденной человечности или атеизме, к которому он пришел еще в школе. С его темпераментом он столь же легко мог бы добиться не менее блестящей карьеры и в церкви. Но сонная англиканская церковь тридцатых годов не могла привлечь его ничем позитивным. Не будь его окружения, он мог бы очутиться в лоне догматических сил, под которыми подразумевали римскую католическую церковь. Но для Фергуса, учитывая его происхождение, воспитание и атмосферу, в которой он вырос, католики были такими же еретиками, как диссиденты и нонконформисты. Он нередко говорил о себе, что он слабый человек, — и весьма несправедливо. По своему характеру он нуждался в том, чтобы им руководили сообразно его интеллекту и эмоциональному настрою, — система классовых привилегий и государственная служба, в условиях которых проходили первые десятилетия его жизни, не давали удовлетворения ни первому, ни второму. Найди он для себя такой авторитет, Фергус стал бы способен на большую отвагу, упорство и жертвенность. Эта потребность оставалась в нем все еще не удовлетворенной ко времени, когда он поступил в университет и обнаружил, что он к тому же и гомосексуалист.

И снова неудача. У того, кто соблазнил его, не было никакой привязанности к левым. Политика его ничуть не занимала, а кроме гедонистских убеждений, никаких других убеждений он не имел. Он бы громко посмеялся над Фергусовскими эмоциональными поисками истины, если бы услышал про них. Обращение Фергуса произошло совершенно неожиданно и совпало с неудачным романом, от которого он пытался всеми силами освободиться. На вечеринке он встретил известного писателя-коммуниста. Это было в те времена, когда половина студентов, выходцев из аристократии, считала себя ярыми последователями Маркса, а «Интернационал» пели в конце каждого диспута. Писатель относился к наиболее экстремистскому течению в социализме, и его чествовали новые поклонники. Для Фергуса Сте-фенсона он явился настоящим открытием. Внешне непривлекательный, он весь дышал пламенной убежденностью, от него исходило удивительное притяжение. Он воплощал в себе невиданную силу, которая, как и всякая фанатическая вера, безусловно, шла из самых глубин его существа.

Он пригласил Фергуса отужинать с ним — вот когда завершились поиски смысла жизни. Фергус обрел веру. Еще он нашел оружие, с помощью которого мог победить собственную неудовлетворенность и отвращение к себе. Он открыл для себя общие узы, связывающие его с мужчинами и женщинами всех классов и возрастов. Важнее всего было то, что он нашел среди них свое место. В собственном мире он чувствовал себя чужим, жил фальшивой жизнью с единственной альтернативой — уйти из него полностью, чтобы жить в убогих потемках мира, населенного всеми презираемыми гомосексуалистами. Однако эти люди вызывали у него непередаваемое отвращение. Приведись ему жить среди этих людей, он быстро сошел бы с ума. И вот теперь ему нашлась роль в нормальном мире, где у него есть друзья, цель, прибежище. Привлекала его также и обстановка секретности, которая давала ему ощущение, которого ему всегда не хватало — чувство принадлежности к группе.

Университет он окончил в числе первых, а через год оказался в армии. Воевал в Северной Африке, потом итальянская кампания. Его собратья по оружию, офицеры, удивлялись, что такой тихий человек, как Стефенсон, воевал с нацистами буквально как с личными врагами. Он был уже на дипломатической службе, когда встретился с Маргарет и они поженились. Трагическая неудача брака еще больше заставила его искать в тайных политических связях духовную отдушину. Война с нацизмом сгладила противоречия между его взглядами и интересами страны. Когда закончилась война, то общая цель исчезла, а наступивший мир оказался лишь кратким перемирием между Фергусом и английским государством, и вскоре Фергус почувствовал, что ему нужно определяться.

Последней каплей явилась попытка американцев оживить труп нацистской Германии. Он считал, что этим западное общество само поставило себя вне закона, поскольку прибегло к тому же аргументу, который незадолго до этого помог жуткому чудовищу: сильная Германия — это бастион против советского коммунизма. Фергус не стал прибегать к своим партийным связям, а обратился непосредственно к русским.

Первые инструкции он получил от сотрудника Советского посольства в Лондоне. Вскоре этого человека отозвали в Москву и Фергуса передали на связь другому, тогда же он выбрал себе псевдоним Синий. Настоящий консервативный синий. Цвет политических знамен его класса. И вот он, сидя в своем кабинете, — пятидесятичетырехлетний уважаемый человек, блестящий, перспективный дипломат, у которого все шансы достичь самых больших высот в своей карьере, — сидя в кабинете, он гадает, как теперь поступит его жена.

Он принес ей столько разочарований, что она его возненавидела. Ненависть в конце концов вылилась в смесь раздражения и презрения, но в основе все равно оставалась ненависть. Он бессовестно обманул ее при женитьбе. Он не смог стать ей настоящим мужем, а затем совершил самую тяжкую ошибку, попытавшись вызвать у нее сочувствие. В отместку она вот уже двадцать лет терзает его, унижает своими любовными похождениями, изводит намеками, что их последний ребенок имеет другого отца. Стремление женщины покарать мужчину-импотента не имеет границ.

И вот теперь у нее наконец появилось средство, какого еще не было. Она может полностью уничтожить его, увидеть его разоблаченным, брошенным в тюрьму... Он не знал, пойдет ли она на это. Даже по прошествии стольких лет он не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Он встал и подошел к двери. Фотоаппарат уже ни на что не годится. Детали утреннего совещания придется запоминать. Кто знает, возможно, это будет последняя информация, переданная Синим.

— Я не могу сказать тебе, кто это, — сказала Джуди. Ричарда Патерсона в пятницу не было в посольстве, и только отчаяние заставило ее позвонить ему домой. Она не предложила ему сесть. Они стояли друг против друга в гостиной в ее квартире. Теперь, когда он приехал, она совершенно успокоилась. Она думала, что все будет намного хуже, чем получилось на самом деле: оказалось, что она может держаться так холодно и так любезно, словно они малознакомые люди. И Ричард Патерсон, со своей стороны, тоже предпочитал держаться официально. Он даже не попытался поздороваться за руку. Первым делом он спросил, кто этот русский. Она еще раз отказалась назвать его.

— Тогда какое право ты имела вытаскивать меня сюда, — возмутился он. — У меня нет никакого желания впутываться в такое дело, а если это всего-навсего какой-нибудь клерк, разливающий чернила по письменным приборам, который хочет подоить Запад...

— Ничего подобного, — прервала его Джуди. — Я знаю этого человека очень хорошо. Ему грозит большая опасность, и он просит политического убежища. Поверь мне, Ричард, если бы не крайние обстоятельства, я бы ни за что не позвонила тебе.

— Очень рад, — сказал он. — Жена слышала наш разговор и страшно разволновалась. Едва успокоил.

Джуди посмотрела на него. Безразличие, абсолютное безразличие. Вот чем полезен оказался для нее Свердлов.

— Извини, — сказала она. — Но это нельзя откладывать до понедельника. Пришлось позвонить тебе домой. Моему другу нужно знать, примут ли его англичане и пообещают ли не передавать его американцам и его собственному посольству. Вот что он велел мне спросить у тебя. Я попыталась связаться с человеком из разведки, но он улетел в Лондон. Мне больше не к кому было обратиться.

— Я не могу дать тебе ответы на оба вопроса, это не в моей компетенции. Я могу только вернуться в Вашингтон и доложить обо всем послу. Если это и в самом деле важная персона из Русского посольства, все равно этим должен заниматься посол. Во всяком случае, я мог бы сначала поговорить с посланником.

— Нет времени. Иди сразу к послу, — решительно заявила она. — Мой друг примет его гарантии. Можешь сказать, что этот человек будет очень ценным приобретением для Англии. — Свердлов велел ей подчеркнуть эту мысль.

Она никак не могла понять, зачем, пока он не объяснил ей, что в таких делах страны торгуются за людей, как за товары.

— Если ты не имеешь права назвать мне его, — раздраженно буркнул Патерсон, — сама подумай, как я должен вести дело. Из какого подразделения посольства — хоть это ты можешь мне сказать?

— Военный, — ответила Джуди. Свердлов сказал ей, что больше ничего говорить нельзя. Такой информации достаточно, чтобы у чиновников потекли слюнки.

— Хм, это может значить что угодно. Ты все время называешь его своим другом... — Он бросил на нее взгляд, как бы укоряя ее. — Ты не можешь не знать его имени. Почему ты не доверяешь мне? И мне же нужно что-то иметь в руках, когда я пойду к послу, иначе все выглядит странно.

— Извини, но мне не позволили говорить тебе. Я сказала все, что могла. Он важный человек, он хочет перейти к нам, у него мало времени. Я тебя знаю, Ричард, ты великий законник, но, если ты запутаешь все это дело в параграфах, мы опоздаем помочь ему.

— А почему я должен думать о том, чтобы помочь ему? — возразил он. — Я приехал сюда потому, что перебежчик может помочь нам. Всегда найдется ненадежный человек, который продастся тому, кто больше заплатит, если что-то натворил у себя и боится расплаты. У нас уже были такие случаи: солдаты из Восточного Берлина называли себя политическими беженцами, когда напивались или убегали в самоволку.

Он прекрасно понимал, что тут речь идет совершенно о другом, но его злило отношение Джуди. Он никак не ожидал такого холодного приема, можно было подумать, что она никогда не спала с ним. Ее тревожила только безопасность этого «друга».

— О боже мой! — воскликнула Джуди. — Боже мой, никогда не думала, что захочу встретиться с этим маленьким животным, Лодером, но я бы отдала все на свете, чтобы здесь вместо тебя был он. Если ты не в состоянии помочь, то ведь можешь по крайней мере вывести на меня кого-нибудь из разведки? Вот все, что мне нужно! Тебе можно не ходить к послу и не впутываться в это дело, если ты боишься, что все обернется вовсе не так, как ты думаешь, и пострадает твоя драгоценная карьера! Хотя черт бы меня побрал, но я не вижу, как она может от этого пострадать!

— Я поставлю Лодера в известность, когда получу на это указания посла. — Он направился к двери. — Не знаю, во что ты там впуталась, Джуди, но похоже, на этот раз в какую-то мерзкую историю. Посоветую тебе не забывать, на чьей ты стороне. Свяжусь с тобой завтра.

Она догнала его в дверях.

— Времени очень мало, — сказала она. — Неделя, десять дней. Ради бога, постарайся заставить их принять решение!

— Трудно что-нибудь обещать относительно времени, — резко отрубил он. — Я сказал тебе, что передам наверх и позвоню завтра. — Он быстро зашагал по коридору к лифту, и она закрыла дверь в квартиру.

Из спальни вышел Свердлов. В руке он держал сигарету, которую и протянул ей.

— Ты слышал? — спросила Джуди.

— Да. Все как нужно. Он пойдет к послу, а посол отправит его в разведывательное подразделение. Ты все провела отлично.

— Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что это будет именно так? А если Ричард не сделает ничего? Ты же слышал, как он говорил про мерзкую историю, вдруг он решит, что ему лучше держаться подальше. Ты же не знаешь, что у него на уме!

— Я это знаю намного лучше, чем ты, — сказал Свердлов. — Он сделает так, как сказал, потому что хочет и сам подзаработать на этом деле. Он пойдет к послу и скажет: «Сэр, у меня есть очень важный русский офицер, который хотел бы перейти на нашу сторону». Меня запишут ему в актив, и он будет на седьмом небе. Но лично он со мной работать не собирается. Я этому рад. Он мне не нравится.

Джуди посмотрела на часы:

— Нам лучше уйти до того, как Нэнси вернется после ленча. Федор, тебе обязательно возвращаться в посольство? Я так беспокоюсь — вдруг они что-то заподозрили.

— Они не заподозрят, — заверил ее Свердлов. — Все это очень смешно. Тот, кто пытается заманить меня в ловушку, думает, что я поймал тебя. Он не торопится, чтобы приписать себе успех уже после того, как западня захлопнется за мной. Трюк старый как вечность, но сработает. Если у тебя в одной руке что-то такое, чего хотелось бы заполучить противнику, покажи ему, что у тебя есть что-то в другой. И тогда он будет ломать голову, что взять в первую очередь.

— Это что, русская поговорка? — спросила его Джуди. Он немного отошел после вчерашнего напряжения, но следы волнения еще остались. Сбоку у рта пульсировал нерв, и вокруг глаз пролегли черные круги. Она и сама ночью почти не сомкнула глаз. Она так боялась, что по какой-нибудь причине он не сможет приехать и она никогда уже ничего о нем не узнает, и из-за этого страха ожидание превратилось в какой-то кошмар.

— Давай пойдем в кино, — предложил Свердлов. — Тогда я смогу держать тебя за руку в темноте. — Он неожиданно обхватил ее плечи рукой, она потеряла равновесие, и он поцеловал ее в губы.

— Ты ведь больше не любишь этого англичанина, правда?

Джуди высвободилась:

— А ты откуда знаешь?

— Потому что ты сейчас поцеловала меня, — ответил Свердлов. — Мы пойдем в кино и сядем в последнем ряду.

Джуди потом не могла вспомнить, что они смотрели. Он обнял ее и, как она ни шептала, как ни протестовала, он не проявлял никакого желания ни убрать руку, ни сесть на своем месте прямо. Со всех сторон парочки прижимались друг к другу, обнимались, не обращая внимания на экран. Свердлов положил голову ей на плечо. Не прошло и нескольких минут, как Джуди поняла, что он заснул. Она сидела в темноте в неудобной позе, потому что на нее навалился всем весом усталый человек. Ситуация сложилась невозможная, более невероятная, чем все придуманное в фильме, который шел на экране. Никто этому не поверил бы, никто, увидев их сидящими в темноте, не подумал бы, что спящий человек получил передышку от мыслей о грозящем аресте и неминуемой смерти.

Они походили на влюбленных, но они ими не были. Они встретились на барбадосском пляже и завели знакомство под солнцем, и это знакомство переросло в нечто такое же темное, как окружавшая их атмосфера. Она убегала от собственных треволнений, а на спасительном острове, сама того не зная, накликала на свою голову такие, что на их фоне неудачный роман и заурядное вдовство выглядели самыми тривиальными событиями. Мужчина, чья голова лежала сейчас у нее на плече, не был случайным человеком, встреча с которым забывается на следующий день. Познакомиться с ним, позволить ему сблизиться с ней — что ему удалось — было даже не легкомыслием, которого просто ни под каким видом не следовало делать. Теперь она отдавала себе отчет в том, что в результате этой встречи ее жизнь уже никогда не будет прежней. Она не любила его, это ясно. Что бы она ни чувствовала к Ричарду Патерсону, ее чувство к Свердлову было совсем другим. Это не любовь. Но она не хотела, чтобы с ним что-нибудь случилось. Она не хотела, чтобы его схватили, чтобы ему пришлось страдать и умереть. Она достала из сумочки платочек. Он так уверен, что Ричард поможет ему. У нее такой уверенности нет. Сидя в темном зале, она ругала себя за то, что вела себя столь агрессивно. Ведь она знала, насколько тщеславен ее бывший любовник, следовало сыграть на этом. Ему не понравилось, что она называла русского «другом». Она затронула его гордость, пусть даже не ревность, но как бы из-за этого он не передумал. Свердлов высмеял ее, приведя эту странную русскую поговорку, из тех, что так обожал Хрущев. Она решила, что обязательно скажет об этом, как только он попытается процитировать еще одну. Но нервный тик остался, остались черные круги вокруг зеленоватых медлительных глаз, и он неожиданно заснул, почувствовав, что может в безопасности отдохнуть хотя бы час. Последовало музыкальное крещендо, вспыхнул свет — фильм закончился, она так и не разобрала, о чем он, и легонько тронула Свердлова за плечо.

— Прости, — сказал он, тут же выпрямившись. — Я мысленно занимался любовью с тобой.

— Ты смертельно устал, — ответила Джуди. — Хорошо, что ты заснул.

— Хорошее было кино?

— Не знаю, я не могла сосредоточиться. Федор, почему бы тебе не перебраться в мою квартиру, пока ситуация не прояснится?

— А как же твоя подруга Нэнси?

— Скажу ей, что ты занял место Ричарда. Она не станет задавать вопросов. Я же не спрашиваю, с кем она встречается, у каждой из нас своя жизнь. Я могу сказать, что ты из белых русских.

Его разобрал такой смех, что сидевшие перед ними стали оборачиваться и шикать: начался второй фильм. Он никак не мог остановиться и от смеха раскачивался из стороны в сторону.

— Это мой друг Федор Свердлов, белый русский! О дорогая ты моя, какая же ты глупышка! Давай, пошли, пора возвращаться. У меня сегодня ночью много работы. Тебе завтра что-нибудь сообщат из посольства.

Он отвез ее домой в такси, где тискал и целовал ее, пока она не позабыла про свои страхи и не велела ему прекратить.

Она никак не могла заставить его серьезно отнестись хоть к чему-нибудь. Он несколько раз вспоминал ее слова про белого русского и снова принимался смеяться. Джуди предложила, чтобы он переехал к ней жить. И вот после стольких недель его настойчивых домогательств Свердлов отказался воспользоваться этим приглашением. Только улегшись в постель и стараясь заснуть, она поняла, что он поступил так потому, что опасность ареста была много серьезнее, чем он описал ей. Присутствие в квартире на Манхэттене двух женщин не остановит этих людей. Он решил поехать в посольство, тогда она останется в стороне.

Прошло два дня: понедельник и вторник — и все еще никакого звонка от Ричарда Патерсона. В среду она смогла работать с обычной отдачей только до ленча, на перерыв не ушла, попила кофе из автомата в коридоре и ждала звонка, которого так и не дождалась. Записывая диктовку, она сделала несколько ошибок, пришлось вернуться к Нильсону и переспросить. У него было по горло работы, и для ее ошибок выпал очень неудачный день. Так он ей и заявил.

— Простите, — с трудом промямлила она. В ее комнате зазвонил телефон. Она испуганно посмотрела на Нильсона, то ли с мольбой, то ли с вызовом, и бросилась к телефону.

Она так волновалась, что произнесла «Ричард», не успев даже толком взять трубку.

— Миссис Ферроу?

Она перехватила трубку в другую руку. Это был голос Лодера.

— Да, — сказала она. — Да, это я. Я пыталась дозвониться до вас...

— Не говорите, — остановил он ее. — Просто слушайте и молчите. Я в курсе событий, я прилетел сегодня утром, и мне передали. Я вылетаю сегодня вечером, я так понял, что это очень срочно, правильно?

— О да, — ответила Джуди.

— Так это наш друг хочет поговорить со мной?

— Да, — снова сказала Джуди. Не важно, что Свердлов велел ей держаться по-другому, она просто обо всем забыла. Ей хотелось только одного: чтобы кто-нибудь из посольства встретился с ним и машина наконец закрутилась.

— Тогда о'кей. — В его голосе прозвучала какая-то особенная нотка. Не будь он таким бесцветным флегматиком, она бы сказала, что он возбужден. — Пригласите его прогуляться с вами сегодня вечером и идите по Пятой авеню, на углу парка остановите проезжающее такси, ровно в девять тридцать. Оба садитесь в машину, я буду в такси. Все точно поняли? Угол парка, девять тридцать. Сегодня вечером.

— Я поняла, — ответила Джуди. Она чувствовала, что Сэм Нильсон ждет в кабинете и постепенно закипает. Он закипит еще больше, услышав, как она звонит Свердлову.

Она не пошла в кабинет, чтобы спросить разрешения. Набрала номер, который ей дал Свердлов, и ее сразу соединили. Он все еще был в представительстве при ООН.

— Мы можем поужинать сегодня, — сказала она. — Ты подберешь меня после работы, в шесть тридцать?

— С удовольствием. Это что, будет целая компания? — Джуди представила себе демоническую кривую усмешку. Она настолько обрадовалась, услышав его голос и удостоверившись, что все нормально, что не могла остановить нервного смешка:

— Да, я обо всем договорилась.

— Как ты спала?

— Не очень хорошо. А ты? — К черту Сэма Нильсона. Она услышала, как он сердито откашлялся и как зашелестели по столу брошенные им в раздражении бумаги.

— Не так хорошо, как спал бы с тобой. — В голосе сквозило веселое ехидство. — Бессонница плохо влияет на здоровье. Нам нужно что-то с ней делать.

— Шесть тридцать, — повторила Джуди. — Я не опоздаю. Пока. — Она дала отбой, а потом вернулась в кабинет Нильсона.

— Мистер Нильсон, — сказала она, — я прошу прощения. В моей жизни происходят очень важные события. Теперь уже все в порядке. Больше это не повторится.

Лодер сошел с самолета после ночного полета над Атлантикой. Как собака, бешено роющая землю, чтобы вытащить закопанную кость, он не переставал думать об ужасающих последствиях подозрений, которые высказал его начальник. Высокопоставленный предатель, работающий на КГБ. Передающий информацию самого секретного свойства. Эта инициатива с мирными переговорами между арабами и израильтянами была настоящей бомбой замедленного действия, она должна была незаметно тикать, пока не придет время взорваться и разнести в куски советское влияние на Ближнем Востоке. Вместо этого она взорвалась, так сказать, в руках, похоронив надолго перспективу перемирия между Египтом и евреями. Кем бы ни был этот негодяй, Лодер уже считал его личным врагом. Он уважал агентов, работающих на его стороне, хотя и не останавливался, в случае необходимости, перед самыми крутыми мерами в отношении них и часто жаловался на ненужную мягкотелость. Но платного агента-двойника, изменника, работающего на врага, Лодер патологически ненавидел и презирал. Шантаж, которому подвергался этот человек, не оправдывал его в глазах Лодера: значит, просто не нашлось мужества отказаться. Что же касается идеологических предателей, ученых-атомщиков, выдававших свои секреты угнетателям половины Европы, то Лодер с удовольствием перестрелял бы их.

Кто же это, черт побери, на сей раз? Неужели и вправду англичанин, пошедший по стопам презренных перебежчиков, этой троицы грязных предателей? Лодер сидел в своем кресле в самолете, и злость нарастала в нем, как боль в животе. В свой кабинет он пришел усталым и раздраженным. И тут посол пригласил его к себе.

Посол был личностью и держал других в благоговейном страхе. Очень высокого роста, он имел привычку смотреть на всех, с кем разговаривал, сверху вниз. Происходило это совершенно непроизвольно, но Лодер с трудом переносил такое испытание. Не один раз за время разговора он жалел, что старик не уехал куда-нибудь и на его месте не было Стефенсона.

Посол был краток. К нему приходил полковник Патерсон, это было во время уик-энда. Он поднял целый трамтарарам о каком-то сотруднике русского посольства, который, очевидно, пытается найти убежище на Западе. Посол разъяснил ему, что такой факт выходит за рамки дипломатической деятельности и посему полковнику следует забыть о нем, — это относится к сфере полномочий Лодера. Посол преподнес это тоном, подчеркивающим, что сфера деятельности Лодера весьма непривлекательна и что грязная сделка с русским, готовым продать свой народ, не делает чести его посольству. Лодер взял коротенькие записи, сделанные полковником, и бегом помчался к себе в кабинет. Настолько соблазнительно было думать, что это, возможно, Свердлов, что ему пришлось буквально заставить себя не торопясь прочитать каждое слово, написанное полковником. Его беседа с миссис Ферроу. Ее отказ назвать русского. Ее настойчивые утверждения, что дело не терпит отлагательств. Совершенно не терпит отлагательств. Боже, да если это Федор Свердлов, слова «не терпит отлагательств» не выражают и доли той срочности, какое имеет это дело. Она заверила Патерсона, что тому человеку угрожает «серьезная опасность» — эти слова поставлены в кавычки, как принадлежащие ей — и что «осталась неделя — десять дней», чтобы принять его.

Свердлов. Это должен быть он. Вот для чего он установил контакт с Ферроу на Барбадосе. Не заловить ее в свои сети, а обеспечить себе пути отхода. Боже. Находясь в четырехстах милях от Вашингтона, Джуди не представляла себе, что Лодер взмок, пока набирал ее номер, слушал и задал этот главный вопрос.

— Это наш друг? — И затем дарованный свыше ответ: «Да». Это был Свердлов. Главный человек в посольстве, самая большая рыбка в Соединенных Штатах. Верилось с трудом. И обращается к англичанам, а не к американцам. Это же прямо под ребро всемогущему командору Бакли. Весь день у Лодера буквально раскалывалась голова. Он проглотил еще аспирину, запив его чаем, и принялся строчить депешу своему начальству в Лондон. Затем помчался в вашингтонский аэропорт, чтобы поспеть на аэробус в Нью-Йорк.

Генерал Голицын решил лично лететь в Нью-Йорк. Весь уик-энд он обдумывал ситуацию, прикидывая, как лучше поступить. Положение в целом, а его в особенности, так внезапно переменилось, что поначалу он растерялся. Свердлов отменил поездку в Россию. В разговоре с Голицыным он, как бы между прочим, поставил его в известность, что у него теперь другие планы, и сослался на причину, которая и в самом деле могла перевесить личные соображения и заставить на время отложить выяснение отношений с женой. Это касается миссис Ферроу. Разработанный Свердловым план близок к завершению, и он намекнул, что она гораздо более важная птица, чем он предполагал. Как подчиненный, Голицын не мог ничего сказать — сразу же после разговора Анна Скрябина сообщила ему, что Свердлов приказал ей зарезервировать место на самолет через неделю. Она доложила, что у него великолепное настроение. В этой ситуации Голицын ничего не мог предпринять, только послал домой сообщение, что подозреваемый не приедет и, насколько он знает, причины задержки абсолютно обоснованны. Однако он проверит все лично и после этого обратится за указаниями.

Он вылетел пятичасовым рейсом и в семь был в Советском представительстве при ООН. В аэропорту его встретили, как и положено встречать номинального главу военной миссии в Соединенных Штатах. Сам постоянный представитель СССР в ООН вышел в вестибюль представительства, чтобы приветствовать его. Голицына проводили наверх в роскошный номер-люкс, где ему предоставили спальню и кабинет, — этот номер держали для высокопоставленных гостей. Помещение, отведенное для КГБ, находилось в другом крыле здания, и в нем поселился Свердлов. Старик устал, летать самолетом уже не для него, даже после короткого перелета он был совершенно разбит. Пора, пора возвращаться домой, к своему креслу, от которого он так долго открещивался. Вот сослужит Родине последнюю службу, и можно сдаваться, уходить на покой.

Он должен освободить Россию от Свердловых с их бесхребетной верой в компромисс, их упадническим заигрыванием с еретической идеей, будто пролетарская революция может победить, не уничтожив своих врагов.

На вопрос о Свердлове ему ответили, что тот в городе. Голицын налил себе водки. У него сохранились простые вкусы его предков-крестьян. Прислуга позаботилась приготовить ему тарелку соленых огурцов, черного хлеба и солонку с солью. Старый генерал любил водку с надлежащим сопровождением. Бутербродики, подаваемые на западных приемах, не для него. Потом он велел пригласить к нему майора ВВС Стукалова. Он был земляком генерала. Коренастый, светловолосый, лет тридцати пяти, душа вечеринок и коктейлей, приятель многих дипломатов из союзных стран. Его считали одним из лучших офицеров КГБ в Америке, ему покровительствовал генерал. Как и все остальные, в конечном итоге он подчинялся Свердлову. Перед генералом он стоял руки по швам.

— Товарищ майор, — сказал генерал, — я хочу доверить вам очень деликатное поручение самого генерала Панюшкина. — Он откусил черного хлеба, посыпанного солью, потом отпил водки. При упоминании внушающего страх имени майор замигал глазами — Панюшкин не внушал такого ужаса, как его предшественник Берия, но подчиненные боялись его.

Он правил своей секретной службой единолично, как царь-самодержец. Его приказы имели силу закона, неповиновение каралось беспощадно.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

Голицын показал на водку:

— Еще стаканчик. Нет ничего лучше водки. Слушайте меня, товарищ майор. Есть у вас двое людей, которым вы полностью доверяете? То есть так, как самому себе, — как я доверяю вам?

— Да, генерал. Даже больше, если понадобится.

— Двоих достаточно. Вопрос очень серьезный, это прямое указание самого Панюшкина. Я выполняю его приказ.

Он помолчал, дав молодому человеку время прочувствовать. Стукалову он доверял, но еще больше доверял его страху перед Панюшкиным, больше, чем благодарности за покровительство, представлению к награде или повышению, с которым он помог земляку в прошлом. Страх, а не личная привязанность помешает Стукалову попытаться предупредить своего начальника.

— Ваши люди должны установить наблюдение за полковником Свердловым, — отчеканил Голицын. — В Президиуме возникли подозрения в отношении полковника. — Он замолчал, потом сплюнул в носовой платок.

— Очень жаль, — ответил Стукалов. — Мои люди могут вести за ним круглосуточное наблюдение. Я прослежу за этим лично, товарищ генерал.

— Докладывать будете мне и никому другому. Панюшкин поручил дело мне лично. Свердлов скоро возвращается в Россию. Если только он начнет что-то подозревать, смотрите, вы мне отвечаете головой. Вы со своими двумя людьми. Поняли?

— Понял, товарищ генерал.

Голицын продолжал:

— С ним связана женщина, некая миссис Ферроу, которая работает у Нильсона, канадского юриста. Он готовит ее на вербовку. После его отъезда вы могли бы взять ее на контакт. Я слышал, вы у нас специалист по женщинам, это правда?

— Не знаю, что и сказать, товарищ генерал. Но руководить миссис Ферроу попробую, если вы мне поручите.

— Она может оказаться очень важной для нас, — заметил генерал. — Если сумеете с ней хорошо поработать, получите повышение. Я вас порекомендую. Но посмотрим, посмотрим. Это будет уже после того, как полковник Свердлов улетит домой в Россию. Наблюдение начнете, как только он вернется вечером в представительство. Теперь можете быть свободны. Спокойной ночи.

Он сжевал несколько соленых огурцов и выпил второй стакан водки. Он пил бочками и никогда не пьянел.

В салоне такси было темно. Свердлов остановил автомобиль, который медленно двигался вдоль тротуара и поравнялся с ними ровно в девять тридцать.

Он открыл Джуди дверь, и, сев в машину, она в глубине увидела сидящего Лодера. Свердлов влез за ней, и они втроем оказались спрессованными на заднем сиденье.

— Я Лодер. Я из Посольства Великобритании в Вашингтоне. Вы хотели видеть меня?

— Совершенно верно.

Джуди показалось, что они проехали чуть не полквартала, пока мужчины заговорили снова. Свердлов закурил и предложил ей сигарету, но она не взяла.

— Ну что же, — первым заговорил Лодер, напористо и враждебно. — Что за причина? Что вам нужно?

— Политическое убежище. Обычные гарантии плюс одна дополнительно — никакой торговли с американцами. Я хочу уехать в Англию.

— Понятно. Мне сказали, вы очень торопитесь уехать, это действительно так?

— Да, — ответил Свердлов. Теперь это был другой человек, холодный, категоричный, каким он становился, когда говорил со своими подчиненными, например с Меменовым в ресторане. Джуди смотрела в окошко, для этих двоих было бы лучше, если бы ее рядом не было.

— Я должен предпринять этот шаг в течение двух недель. В противном случае мне могут помешать. Вы обладаете полномочиями, которые дают возможность предоставить мне необходимые гарантии?

— Я обладаю всеми нужными полномочиями, — ответил Лодер. — Но я еще не обещал вам убежища. Ваш переход, полковник, способен вызвать осложнения. Могут возникнуть огромные затруднения в англо-советских отношениях. Это надо учитывать.

— Я все понимаю, — ответил Свердлов. — Но я иду к вам не с пустыми руками.

— Я и не сомневаюсь, — заметил Лодер. — Охрана вашей персоны от покушений вашей организации до конца ваших дней влетит нам в копеечку. Что вы принесете с собой, если предположить, что мы готовы предоставить вам наше гостеприимство?

— Я раскрою вам одну тайну.

— Одну? Всего одну, вы предлагаете всего одну тайну? Послушайте, полковник, не морочьте мне голову, я и не подумаю занимать время начальства такими предложениями, мне просто велят передать вам, что вы можете ими подавиться.

— Одну-единственную тайну. — Свердлов продолжал говорить, как будто не слышал этого выпада. — Такую, которая для вашей страны будет дороже всего того вранья, которое мои предшественники наговорили вам о методах советской разведки. Что вам нужнее, мистер Лодер: имена полудюжины второсортных агентов, работающих в Европе, ключ к шифру, который заменят через сутки после моего ухода, — или информация о том, кто в настоящий момент выдает самые большие секреты Запада? Если это вас не интересует, остановите машину, я выйду.

Он повернулся, и с секунду оба смотрели друг на друга. Лодеру нужен был Свердлов, он нужен был ему до такой степени, что от волнения жутко разболелась голова. Он ни за что на свете не уступил бы мерзавцу и дюйма, разыграв безразличие и заставив ползать в ногах, вымаливая спасение. Но не прошло и пяти минут с тех пор, как Свердлов сел в такси, и Лодер понял, что ничего у него не выйдет. Этот человек готов стать перебежчиком, но только сохранив свое достоинство. Если ему в этом откажут, он обойдется без чьей-либо помощи, а может быть, со свойственным русским фатализмом решит: будь что будет, и вернется в Россию.

Прежде всего хотелось бы знать, чего же так боится Свердлов, почему он решился на подобный шаг. Конечно, он не из тех, кто делает такие вещи за деньги, и не из тех, кто поступает так из-за идеалистических соображений во имя спасения современной цивилизации. Свердлову угрожает опасность, это ясно. Опасность со стороны своих. Но в связи с чем, какое преступление он совершил?

— Конечно интересует, — сказал Лодер. — Но, прежде чем мы пойдем дальше, я должен получить ответ на один вопрос. Почему вы просите убежища?

— Я знаю, что, вернувшись домой, буду отдан под суд, — сказал Свердлов. — А потом казнен. Что же касается преступления, то я его совершил. Я не сменил вовремя своих политических взглядов. Я умеренный, мистер Лодер. В советском руководстве нас достаточно много. Я думаю, всех нас уничтожат.

— Очень мило, — не мог удержаться от иронии Лодер. — Жернова судьбы, от них не уйдешь. Это вам аукается Венгрия. — И все? Вас будут стараться дискредитировать изо всех сил, так что нам нужна ваша полная, исчерпывающая характеристика.

— Я не пьяница, не наркоман, я предпочитаю спать с женщиной, а не с мужчиной. — На какую-то долю секунды Джуди почувствовала, что он снова привлек к ней внимание Лодера. — Я не игрок и не ворую денег. Миссис Ферроу подтвердит. — Он улыбнулся ей. Она слышала каждое слово, но слова были какие-то неестественные, фразы были элементарные, но их значение ускользало от нее, как разговоры, услышанные во сне.

Лодер закурил.

— Вы говорите о высокопоставленном агенте, — сказал он. — Мне нужно больше информации, чем то, что вы сказали.

— А я и не скажу вам больше, — ответил Свердлов. — Я не знаю, кто это, но я видел его донесения и переданные им фотокопии. Я обещаю принести оригиналы документов. Вы, вероятно, сможете определить, кто это, когда изучите материалы, которые он передавал. Вроде секретных мирных переговоров между Египтом и Израилем.

Лодер поперхнулся дымом. Пора бросать эту затеянную им маленькую игру.

— Вы можете принести нам эти документы? Это точно?

— Это условие сделки, — негромко произнес Свердлов. — Вы понимаете, что это очень выгодные для вас условия. Я сделаю, как это называется, депозит, открою безотзывный аккредитив против ваших действий. У него есть псевдоним. Синий. Я все время думал, что бы это могло означать, потому что для меня это был абсолютный вздор. Но у вас, оказывается, существует выражение «настоящий синий». — Джуди вздрогнула, на мгновение открыла рот, чтобы вставить, что она же ему об этом говорила. Но Свердлов продолжал, и она промолчала.

— Американцы так не говорят, — сказал он. — Посему я полагаю, что агент — англичанин. Я передам вам бумаги, когда буду в самолете, улетающем в Лондон.

— О'кей, — произнес, как бы подводя черту, Лодер. — Мы пойдем на сделку с вами. Вы передаете нам информацию, а мы до конца вашей жизни заботимся о вас и вашей безопасности. Теперь, полковник Свердлов, как, когда и где вы уходите? Вы сами должны будете разработать все эти детали. От вас я жду только информацию о времени и месте. С означенного момента мы берем на себя ответственность за вас.

— Я закончу все свои дела на этой неделе, — сказал Свердлов. — Как мы будем поддерживать связь?

— Через миссис Ферроу, — ответил Лодер. — Ваши встречи с ней не вызовут подозрений, а любой другой контакт опасен. За вами следят?

— Кто его знает. — Свердлов успокоился, Джуди поняла это по его голосу. — Кто его знает, может быть, один из наших людей за рулем этого такси. Очень хотелось бы, чтобы этого не случилось. Остановите, пожалуйста, такси у квартиры миссис Ферроу. Мы с ней выйдем там.

— Между прочим, — сказал Лодер, — шофер — мой человек.

Свердлов взял Джуди под руку, потом, спросив шофера, сколько с него, заплатил. Даже дал на чай. Лодер сидел в темном углу, и его не было видно.

— Нельзя пренебрегать мелочами, — объяснил ей Свердлов. — А вдруг твой мистер Лодер прав и за мной слежка, тогда я обязательно должен заплатить за такси и проводить тебя до двери. И, чтобы все казалось естественным, я должен поцеловать тебя на сон грядущий.

— Все будет хорошо, — прошептала Джуди. — Пожалуйста, остановимся, Федор, поговорим минутку. Все будет хорошо, правда?

— Да, я так думаю. Я думаю, он человек умный и не сделает какой-нибудь ошибки. А я никогда не делаю ошибок, ты разве не знаешь? А вот ты понимаешь, чем ты теперь стала? Почтовым ящиком. Живым почтовым ящиком, потому что ты не дерево с дуплом и не мусорная урна у двери...

— О чем ты говоришь? — Она старалась увернуться от града поцелуев. Она даже отталкивала его, но он не обращал внимания.

— Ты мой канал связи. Мой почтовый ящик для мистера Лодера. — И за этим последовало долгое и решительное объятие. — Позвоню тебе завтра, ты поедешь со мной в Англию?

— Нет, конечно же нет. Не говори глупостей.

— Тебе так худо?

— Мне не худо. Просто я очень беспокоюсь. Я же не такая, как ты, я не могу все превращать в шутку!

— Но, если это не смешно, тогда это грустно, — терпеливо, как ребенку, пояснил Свердлов. — Если меня схватят и отправят домой, тогда будет грустно. Грустно для меня и для тебя, потому что я уверен, что ты будешь жалеть. А пока все смешно. Заниматься любовью с почтовым ящиком — одна из самых смешных вещей на свете.

Джуди пошла к себе в квартиру, а Свердлов гулял еще целый час. Ночь выдалась чудесная, через пять минут он оставил позади жилые кварталы Парк авеню и очутился на ярко освещенной и людной улице, смешавшись с толпой, разливавшейся по тротуару.

Иногда он останавливался у витрин магазинов. Каждая выглядела по-своему красочно и неповторимо, он никогда прежде не обращал на них внимания, никогда не пытался сравнивать с унылым однообразием государственного универсального магазина, где товары выставляют так, словно приглашают покупателя совершить преступление.

Он никогда не был против критики, при условии, что она имела разумную цель, а не была сварливым тявканьем из подворотни. Он находил в своем обществе массу недостатков и очень любил выводить из себя Елену рассуждениями о них. Но никогда не видел причины и никогда не хотел отдать предпочтение иному образу жизни. Он был русским человеком, он чувствовал и думал как русский и вел себя как русский. У него никогда не появлялось желания покинуть свой дом, ему не хотелось этого и сейчас. Но в такой же мере ему не хотелось пока умирать в своем доме.

Словом «предатель» люди пользуются слишком вольно, так называют обычно тех, кто думает иначе, чем другие. Люди, с которыми он работал, употребят это слово применительно к нему, если ему удастся спастись. Возможно, временами он сам будет называть себя этим словом. Только дурак может утверждать, что добровольные изгнанники не испытывают приступов ностальгии, не знают мук разочарования. Но Свердлов хорошо знал, как работает государственная машина на его родине. За подозрением следует приговор, как ночь следует за днем. Государство заняло место Бога и, присвоив себе божественность, объявило себя всемогущим. Подобно Богу, оно стало непогрешимым. Свердлов шел по сверкающей огнями улице в толпе американцев, расходившихся по домам после вечернего сеанса кино или из ресторана, и думал о перспективе прожить оставшуюся жизнь в изгнании. И не только в изгнании, но еще и скрываясь.

Вымышленное имя, несколько переездов на новое место, месяцы жизни под охраной, пока не будет сочтено, что пыль улеглась и можно где-нибудь обосноваться постоянно при самом минимальном прикрытии. Но и тогда никакой определенности. Его по-прежнему будут искать, начнется настоящий крестовый поход, чтобы найти и расправиться с ним. И лодеровское правительство не будет с ним много церемониться, стоит только ему отдать себя под его покровительство, другими словами, под его охрану. Он намеренно назвал это охраной, потому что перебежчик — все равно что пленник тех, кто предложил ему покровительство. После побега уже некуда податься, и на него могут оказывать какой угодно нажим. Наиболее вероятна угроза выдать его своим. Нет, легко ему не придется и весело тоже не будет. Он идет на это. Он не колебался, подумав о том, что альтернатива — лишь подвалы Лубянки и утрата человеческого облика. Нет, он не станет жалкой овцой и не пойдет покорно на заклание только за то, что позволяет себе мыслить независимо. Он прибавил шагу, лавируя в толпе. Скоро улицы опустеют. Почтенные люди, развлекавшиеся в этот вечер вне дома, торопятся скорее укрыться под сенью домашнего очага до того, как город превратится в ночные джунгли, где царят насилие, грабеж и смерть. Лишь храбрейшие или самые отпетые рискнут ночью проехаться в подземке.

Он не смог бы жить в Америке, разве что не останется иного выбора и все остальные пути спасения окажутся для него закрытыми. И он сказал Джуди совершенно обоснованно, что Америка — главный враг России. Англичане намного терпимее. Свердлов прекрасно знал, что они способны и на любые жестокости: разве смог бы крошечный, с креветку величиной, остров завоевать одну шестую земного шара, не применяя для этого силу.

Англичане теперь не великая держава и слишком умны и многоопытны, чтобы прикидываться ею. То, что он предлагает, более чем достаточно, чтобы удовлетворить их, а традиционное соперничество между английской разведкой и ЦРУ будет гарантией, что они не нарушат слова и не преподнесут его самого в подарок американцам. Когда он подумал о переходе на Запад в первый раз, он сразу же наметил Англию. Возможно, из-за Джуди.

До представительства было рукой подать, но усталость брала свое, и, остановившись на краю тротуара, он стал ловить такси. Когда подъехала свободная машина, он сел в нее и с облегчением откинулся на сиденье. Джуди в его жизни стояла особняком. Он никогда не связывал ее в мыслях со своей работой. Она нужна ему, нужна ее помощь, и он полностью воспользуется ее дружбой, но все равно она существовала отдельно, вне связи со всеми разведками и шпионами мира. Ему уже приходилось переживать в жизни нечто похожее. В свое время он приложил много усилий, чтобы отгородить Елену от политического мира, исключить ее из всего, что касалось его карьеры, и сохранить таким образом свой собственный мир от вмешательства посторонних. Но она не захотела этого. По ее мнению, на такое отделение от общества не имеют права ни один мужчина с женщиной, она считала это уступкой унизительному культу индивидуализма. Индивидуумы принадлежат друг другу, потому что принадлежат государству. Личные отношения, отношения в семье никак не могут оставаться в стороне от более широких и более важных общественных проблем.

А Свердлов хотел именно этого, такой свободы для индивидуума. Вот почему он мог обнимать Джуди Ферроу и одновременно подшучивать над своими страхами и неопределенностью собственного положения. Она стояла особняком, и в те минуты, что они были вместе, он тоже отстранялся от ситуации, от всех этих трудностей. С ней, единственной из женщин, с которыми он когда-либо был знаком, он чувствовал себя в своем маленьком, отгороженном от остальных людей мире.

До своего офиса он добрался в одиннадцать часов вечера. С записи о его возвращении началась первая сводка наблюдения, которое установили за ним люди Стукалова.

Лодеру было не впервой превышать свои полномочия, но на этот раз он был совершенно уверен, что вышестоящее начальство не скажет ни слова против.

Он вылетел одиннадцатичасовым самолетом, в то самое время, когда Свердлов вошел в здание представительства на Девяносто восьмой улице. Короткий перелет он провел, жуя шоколадку, которую купил в аэропорту Кеннеди, и чиркая в своей записной книжке. Свердлов. Главный человек КГБ в Соединенных Штатах. Он не верил своей удаче, не верил, что заполучил такую важную птицу, да еще к ней прилагалась премия, так сказать, алмаз в золотом самородке — то, что он знает о советском агенте. Шеф Лодера сказал, что этот неизвестный предатель представляет собой самую большую угрозу безопасности западных держав. В этот момент все руководство служб безопасности стран НАТО ломало головы над этим новым открытием. Ни один из них не имел ключа для разгадки, всем было известно только одно, что этот зверь двигается где-то в бумажных джунглях, и только благодаря удивительной случайности удалось напасть на его след. Но Свердлов обещал дать достоверные сведения и документальные доказательства, что всегда является более убедительным доводом для вышестоящего начальства, и все это поможет выследить и поймать его. Синий. Настоящий синий. Это может оказаться ключом, а может быть, и нет, Лодер готов был согласиться с выводом русского, что только англичанин мог выбрать такой псевдоним. Но, с другой стороны, могло быть и так, что Свердлов придумал такое сложное объяснение, а правда была проще и в другом духе.

Вполне вероятно существование целой агентурной сети, пользующейся названием цветов для кодов и шифров. Синий мог быть одним из агентов. Могли быть Зеленый, Желтый, Коричневый... Он забрал свою машину со стоянки в вашингтонском аэропорту и прямым ходом отправился в посольство. Все ночные дежурные сидят сейчас и дремлют или режутся в карты и так просидят за картами до восьми часов утра. Рами, давным-давно забытая игра военного времени, вдруг как эпидемия охватила все посольство. В рами играли поголовно все. Лодер же считал рами чепуховой игрой. Он не признавал никаких других игр, кроме бриджа.

Лодер прошел в шифровальное отделение и велел дежурному зашифровать и тут же отослать в Лондон телеграмму. Придя домой и улегшись в постель, он понял, что пытаться заснуть — пустая затея. Мысли работали не переставая, как та механическая гоночная машинка, которую он купил сыну на Рождество. Лодер заварил себе своего особого чая, наполнил ванную горячей водой и плюхнулся в нее. Счастливчик Лодер. Кто-то так сказал про него, когда он получил назначение в Вашингтон. Они не ошиблись.

К тому же, в отличие от большинства разведывательных разработок, на которые уходят недели, а то и месяцы, эта операция завершится в течение нескольких дней. Это сводило возможность ошибки к минимуму. Чем дольше временной отрезок, чем больше вовлекается людей, тем больше опасность утечки, тем больше вероятность, что кто-нибудь на стороне противника начнет что-нибудь подозревать. Он вспомнил несчастного перебежчика, который обратился в Английское посольство в Анкаре. Англия тянула и колебалась, пока наконец ответственность не свалили на начальника отдела англо-советских отношений в Форин-офисе. Эту должность занимал Филби, а русского только и видели. Лодер взял инициативу на себя, обратившись в Центр за подтверждением, но намеревался идти вперед, не ожидая ответа.

Как только Свердлов сядет в самолет, самое трудное препятствие окажется позади. После этого за жизнь Свердлова будет отвечать отдел специальных операций. Что там будет в Англии, Лодера уже не тревожило. Но до тех пор жизнь Свердлова висела на волоске, и он бы не дал за нее и цену кошачьей мочи в песочнице. Этот вульгаризм пришел ему на ум как-то непроизвольно. КГБ ни перед чем не остановится, только бы помешать Свердлову уйти на Запад; достаточно лишь намека, что он задумал переход, и его не станет. Автомобильная катастрофа, инсценированное самоубийство, «сердечный приступ» от паров цианистого калия. Но Свердлову это известно лучше, чем кому-либо другому. Он сумеет позаботиться о себе. Лодер лежал в дымящейся воде и шлепал рукой по животу. Он испытывал веселое оживление; один эпизод, подобный этому, стоил всех скучных тупиков, которых с избытком в его работе. Неудачи, нераскрытые проблемы, неразрешенные вопросы. Через все это он уже прошел, и все это занесено в его личное дело. Но все перекроется одним удачным попаданием в лузу. Благополучной доставкой Федора Свердлова на территорию Соединенного Королевства.