Шаг до страсти

Глава 8

Фергус Стефенсон с женой ехал в своем «роллс-ройсе» на обед в Бразильское посольство. Сидевшая на заднем сиденье рядом с мужем Маргарет сверкала, как младший член королевской семьи, в белом платье с прелестным викторианским ожерельем. Вечернее платье придавало ей импозантность, официальный вид не оставлял и намека на сексуальность, за лощеной внешностью особы из высшего света не разглядеть было еще не погасших углей неулегшегося гнева. Она не разговаривала с ним с того самого момента, когда швырнула в него зажигалкой. Он и не пытался заговаривать. Он работал, как всегда сосредоточенно выполняя свои обязанности с той дисциплинированностью, которую ему привили с детства. Он примирился с необходимостью душевных мук, зная, что она хочет, чтобы он заплатил ими за происшедшее, но одновременно понимая, что всякий поспешный шаг может еще больше настроить ее против него. Если бы все не началось уже так давно и если бы ее молчание было просто еще одним садистским выпадом против него! Он курил не переставая, и только это выдавало, как он нервничает. Когда он предложил сигарету Маргарет, она покачала головой:

— Мне не нужно, и, ради бога, смотри, что ты делаешь, — ты же уронил пепел на юбку!

— Извини, — сказал Стефенсон. Машина пропиталась запахом ее крепких духов, в этом была она вся — сильная и решительная. Она часто говорила, что тонкие цветочные ароматы не для нее, они моментально испаряются. Он с удовольствием открыл бы окно, его выворачивало от этого запаха.

— Сегодняшний вечер обещает быть интересным, — вдруг промолвила жена. — Я слышала, бразильский министр вот-вот уйдет в отставку.

— Да, — сказал Стефенсон. — Ходят такие слухи. Впрочем, может быть, это и неправда.

— А я-то думала, что ты считаешь такого рода вещи очень интересными. — Говоря это, она смотрела в окно. — Разве ты не собираешь всякие слухи, а вдруг они понадобятся твоим друзьям?

— Нет. — Он старался сохранять терпение. Он знал, что в конце концов об этом зайдет речь, и не испытывал вообще никакого чувства. Ровным счетом никакого.

— Значит, ты интересуешься только самым важным?

— Совершенно верно.

— Что будет с тобой, если это обнаружится?

— То же, что и с другими. Если только я не успею вовремя уйти.

Стеклянная перегородка отделяла их от шофера. Тем не менее он нагнулся вперед, чтобы убедиться, что в ней нет щели.

— Не могу себе представить тебя живущим в противной крошечной квартирке в Москве, — произнесла его жена. — Но это, наверное, было бы лучше, чем Пентонвиль. Могу я спросить тебя, что, по-твоему, было бы лучше?

Она повернулась и посмотрела на него. Он очень удивился, увидев, что лицо у нее буквально перекосилось от злости.

— Я подумала о том, что было бы лучше для меня. Боже мой, Фергус, как же мне хотелось высказать тебе все, чего ты заслуживаешь. Последние два дня я провела в каком-то сумасшедшем замкнутом круге, стараясь принять решение. Так вот, теперь я его приняла. В одном отношении ты уже погубил мою жизнь. Ты был гомосексуалистом, когда женился на мне. Мне не забыть тот день, когда ты рассказал про свой роман в Кембридже. До конца дней своих буду помнить, что я тогда пережила!

Вероятно, по этой самой причине я смогла спокойно воспринять теперь еще и эту новость. Трудно представить себе что-то страшнее, чем та ночь, — как же ты тогда распустил сопли, признавшись в мужеложстве. Я готова была пережить многое, но только не это. Никогда. А теперь, когда мы прожили двадцать с лишним лет, когда дети выросли и наша жизнь вошла в определенное русло, после стольких лет скитаний по забытым богом местам, теперь, когда перед тобой замаячило назначение в посольство первой категории и к тому же в качестве первого лица, я узнаю, что ты замешан в таких делах, которые способны все уничтожить.

Я могла бы погубить тебя, Фергус, и не сомневайся, я бы сделала это с удовольствием! С удовольствием запрятала бы тебя на всю жизнь в тюрьму. Если бы по нашим законам полагалась смертная казнь за то, что ты делаешь, с каким бы наслаждением я полюбовалась, как тебя будут вешать. Вот что я чувствую по отношению к тебе. Но мы с тобой связаны одной цепью. Если ты рухнешь, мы рухнем вместе, и черт бы меня побрал, если я это допущу!

Она открыла сумочку и вынула носовой платок, в глазах у нее не было ни слезинки, но она чисто нервным движением несколько раз притронулась к губам.

— Я работала, чтобы получить вознаграждение, — продолжила она. — Я потратила всю свою жизнь, чтобы помочь твоей карьере, потому что я хотела подняться на самую вершину. Я хочу посольство. Для себя, не для тебя. И я сделаю все, чтобы получить его.

— Понятно. — У него внутри все еще было пусто, как после анестезии. — Значит, ты решила ничего об этом не говорить. Спасибо, Маргарет.

— Не смей благодарить меня! — Ее лицо вдруг приблизилось к его лицу, и он почувствовал ее дыхание. Ему показалось, что она может броситься на него... Он знал, что существует подсознательный страх, но в буквальном смысле пережил его впервые.

— Не смей мне это говорить! Ты что, не понимаешь? Да я бы распяла тебя, если бы только наши интересы не совпадали! Я это делаю для себя, я защищаю собственные интересы. И детей. Ты всегда говорил, что я лишена материнского чувства. Да, лишена, но не тогда, когда речь идет о таком страшном позоре! Никто об этом не узнает, а ты с сегодняшнего дня все это прекращаешь, слышишь? Ты это бросаешь. Иначе тебя поймают. Ведь я поймала тебя, а это значит, что ты становишься невнимательным. Я хочу, чтобы ты обещал, Фергус. Я хочу, чтобы ты дал честное слово, что ты больше этого делать не будешь.

— Не могу, — ответил Стефенсон. — Я не могу тебе этого обещать. Могу обещать, что постараюсь.

— Постарайся, — попросила жена. — И смоги. Мы приехали. Это не Патерсоны?

— Да, — сказал Стефенсон. Он никак не мог сбросить с себя оцепенение, все тело ломило. — Она все еще одна из твоих протеже?

— Она мне нравится, — сказала Маргарет. — Он такая бесчувственная свинья, что мне кажется, его жене следует иметь кого-нибудь рядом. Я, например, очень хотела бы иметь кого-нибудь рядом.

— Тебе никогда никто не был нужен, — заметил он. — Ты родилась сильной.

— Мне это было необходимо, — заметила она. — А теперь я сильная. Я закалилась как сталь. Ты наконец сделал это со мной.

Когда шофер открыл дверь, она вышла из машины, придерживая длинный подол рукой, и они с Фергусом прошли короткой дорожкой к ступеням, которые вели во внушительное здание посольства, стоявшего в тени высокого кизила и искусно подсвеченного. Они представляли собой такую импозантную пару, что вполне могли сойти за статистов в голливудском кинофильме.

Рейчел Патерсон изо всех сил старалась поддерживать беседу с бразильским джентльменом, стоявшим слева от нее. Но ей это не очень удавалось, потому что все внимание отвлекалось на Ричарда. С отсутствующей улыбкой, ничего не значащими фразами она отвечала на любезные вопросы относительно того, как долго она находится в Вашингтоне, когда ждет ребенка и о других тривиальных вещах. Ричард стоял по другую сторону стола, и она неотрывно наблюдала за ним. Он разговаривал с красивой девушкой из Южной Африки, женой одного из чилийских военно-воздушных атташе. Та смеялась, ослепительно сверкая зубами и поблескивая на него огромными черными глазами, одной рукой притрагиваясь к своей левой груди, которая, по мнению Рейчел, была до неприличия открыта. Мало-помалу в ней просыпалась ревность.

Когда он вернулся из этой поездки в Нью-Йорк, она встретила его спокойно и внешне безмятежно приняла его объяснения. Но потом не могла сомкнуть глаз и лежала в раздумьях, то и дело разражаясь рыданиями, вспоминая о женщине, звонившей ему по телефону. Он поклялся ей, что их дружба была вполне безобидной. Сказал, что они даже ни разу не целовались. Но Рейчел наблюдала за ним так, как никогда в жизни этого не делала: и, наблюдая, как он разговаривает с другими женщинами, она увидела его в совершенно новом свете. С высоты своего роста поглядывая на собеседницу, он казался веселым и оживленным, и женщина старалась не ударить в грязь лицом перед таким заинтересованным мужским вниманием. Рейчел попыталась съесть чего-нибудь, но желудок как будто распух, и она не могла проглотить ничего твердого. Она потянулась за бокалом вина и стала искать в нем спасения, заставляя себя прислушаться к собеседникам, стоявшим по обе стороны от нее, а не смотреть, как муж флиртует с этой полуголой негритянкой по другую сторону стола...

Обычно весьма осмотрительная, Рейчел то и дело подставляла дворецкому бокал. Вместе с другими женами дипломатов она последовала за хозяйкой дома наверх и шла как в тумане. В необъятном будуаре, обставленном французской мебелью и зеркалами в золоченых рамах, она опустилась в атласное кресло и стала копаться в сумочке. Внутри у нее все дрожало, и она боялась опозориться, разрыдавшись на глазах у других женщин.

— Вам нехорошо?

Она подняла глаза и увидела стоявшую рядом с ней Маргарет Стефенсон. Между ними было всего пятнадцать лет разницы, но Рейчел относилась к жене посланника как к матери.

— Да, не очень хорошо, миссис Стефенсон. Так глупо. Сейчас все пройдет.

— Здесь есть спаленка, — предложила Маргарет. — Пойдемте со мной, вы там сможете прилечь на несколько минут.

Рейчел послушно последовала за ней. Они вошли в небольшую комнатку с кроватью под балдахином, поддерживавшимся пухлыми испанскими купидонами, которые сжимали ручками шифоновые занавески.

— Положите сюда ноги, — сказала Маргарет. — Я очень хорошо знаю, как плохо чувствуешь себя в вашем положении. Не расстраивайтесь, через минуту вам станет легче.

Рейчел грузно опустилась на постель и растянулась на ней. От выпитого кружилась голова. Навернулись слезы, и одна сбежала по щеке.

— Я не больна, — сказала она. — Просто очень несчастна, вот и все.

Женщина постарше присела на краешек постели. Она вынула носовой платок.

— Возьмите, милая. Я хорошо устроилась рядышком, миссис Патерсон. Что случилось?

— Это Ричард и я. — Слова хлынули, словно ее прорвало. — Я такая несчастная. Я не знаю, что мне делать. О миссис Стефенсон, мне не следовало бы разговаривать с вами об этом, Ричард выйдет из себя! Боюсь, я выпила слишком много вина. Вот отчего это со мной. Пожалуйста, можно мне побыть тут немного? Я скоро спущусь вниз. Я так жутко себя чувствую! Не нужно было мне рассказывать вам.

— Нет, нужно, — ответила Маргарет Стефенсон. — Я никому об этом не расскажу и, может быть, сумею помочь. Теперь послушайте меня, милая. Завтра приходите ко мне на ленч, нет, вот черт, с ленчем не выйдет, я иду к жене какого-то сенатора — приходите попить кофе завтра утром, скажем, в половине одиннадцатого. Тогда и расскажете все по порядку. И не тревожьтесь, ваш муж ничего не будет знать.

Она нагнулась и пожала молодой женщине руку. Чужая женщина казалась ей ближе, чем родная дочь. Если бы она проанализировала это, то поняла бы, что в этом проявилось не столько желание защитить Рейчел, сколько потребность выступить против своего мужа и всего, что он собою представлял. В этом смысле она больше всего ненавидела Патерсона. Невзирая на сексуальную зависимость от них, она ненавидела всех мужчин. Она ненавидела их в лице мужа, который своей мужской неполноценностью заставил ее пережить незабываемое унижение и уничтожил в ней уверенность в себе, признавшись, что в любви предпочитает свой собственный пол. Она ненавидела мужчин, ставших ее любовниками, потому что само их существование доказывало ее несостоятельность в семейной жизни. Она ненавидела Ричарда Патерсона, так как знала, что встретила в нем личность, которая ей под стать. У нее было такое чувство, что эта миленькая глупенькая жена, которая, по всей вероятности, преклонялась перед ней и все больше тянулась к ней, была в некотором роде продолжением ее самой, представительницей всего женского рода, ставшей жертвой мужчин, которые их предали.

— Оставайтесь здесь, — предложила она. — Я скажу жене посла, что вы неважно чувствуете себя, и кто-нибудь из горничных минут через двадцать поможет вам спуститься. Ваш муж будет ждать вас, чтобы отвезти домой. И не тревожьтесь. Жду вас завтра в половине одиннадцатого. Долго не лежите, а то будет еще больше кружиться голова. — Она приподняла подушку под головой Рейчел. — Вот так. Оставайтесь так, не двигайтесь, пока за вами кто-нибудь не придет. Жена посла поймет. У нее самой девять детей, она должна понять.

Когда Рейчел сошла вниз, Ричард уже ждал ее. Хотя она очень опасалась, он ничем не выдал своего недовольства из-за того, что пришлось так рано уехать. В машине по дороге домой он взял ее за руку. Она уже решила придумать отговорку и не ездить утром к Маргарет Стефенсон, когда он мимоходом сообщил, что пригласил чилийского атташе с женой на обед в следующий уик-энд. Рейчел посмотрела на него в темноте: он вел машину и сосредоточился на дороге впереди.

— Она привлекательная, правда?

— Потрясающая, — ответил он. — И очень занятная.

— Я думала, что у нее выпадут груди, — сказала его жена.

— Вот было бы смеху!

К десяти часам утра она уже ехала к дому Стефенсонов на Калорама-роуд.

— Какого черта, что с тобой происходит, Джуди? Я слышала, как ты ходила на кухню в четыре часа утра, а потом вставала в шесть. Посмотри на себя, ты же можешь наниматься на роль привидения!

Завтракали они вместе, так что Джуди не могла ни спрятаться от нее, ни придумать какую-нибудь увертку и сбежать из квартиры. Нэнси была права: из-за недосыпания Джуди выглядела — краше в гроб кладут. С лица не сходило выражение постоянной озабоченности, и весь день она передвигалась в облаке табачного дыма. Нэнси, отмытая до блеска и розовенькая, как девчонка с этикетки дезодоранта, строго рассматривала ее. Нэнси была привлекательной блондинкой, веселой, с живыми манерами, но глаз у нее был как алмаз.

— Не спится, — сказала Джуди. — Налей мне кофе, пожалуйста.

— У тебя снова неприятности, так, что ли? — Нэнси взяла кофейник и налила ей чашку. — Кто же на этот раз?

— Ты его не знаешь, — ответила Джуди. — И неприятности совсем другого рода. Я сейчас просто беспокоюсь. Все будет в порядке.

— Может, будет лучше, если ты расскажешь мне, — предложила Нэнси. — Мало того, что ты сама утратила сон, ты, милая моя, хочешь, чтобы и я не спала. Когда ты принимаешься расхаживать по квартире, я просыпаюсь!

— Прости. Скоро это кончится, это временно.

Она закурила, кофе был крепкий и горький. Нэнси имела право жаловаться, она имела право и на объяснение, потому что показала себя как преданнейший друг в момент, когда Джуди очень нуждалась в дружбе и понимании, переживая расставание с Ричардом Патерсоном. Соблазн рассказать ей о Свердлове был слишком велик! Нэнси была девушка с характером, очень реалистично смотрела на жизнь, отчего нередко давала откровенные и простые ответы на вопросы, которые представлялись Джуди страшно запутанными. Но сейчас речь шла не о личных муках, связанных с мужчиной, а о большем: возможности для Свердлова спастись от своих. Она уже достаточно знала его, чтобы за его постоянными шуточками не видеть, что это часть его личности, типичная черта его характера, такая же, как неспособность Ричарда видеть в себе или в своем поведении смешные стороны.

Свердлов умрет с кривой усмешкой, высмеивая судьбу. Но она понимала, что он нисколько не преувеличивает грозившую ему опасность и не паникует из-за того, что у него слишком мало времени для маневра. Таким образом, веской причины не рассказывать Нэнси кое-что в общих чертах, чтобы избавиться от напряжения, не существовало. Но логика тут ни при чем, простой инстинкт подсказывал ей, что нужно хранить молчание и не рассказывать ничего, ровным счетом ничего и никому, кроме Лодера.

— А вдруг я смогу чем-то помочь, — предложила Нэнси.

Джуди покачала головой:

— Ничем, спасибо тебе. И не обращай на меня внимания, Нэнси. Я скоро разберусь с собой. Возможно, в один прекрасный день я найду себе кого-нибудь — хорошего, открытого человека.

— Черта с два найдешь, — сказала канадка. — Ты, моя дорогая, прирожденная жертва. Ты просто не можешь иметь это без любви, правда?

— Я в него не влюблена, — парировала Джуди. — В этом ты ошибаешься.

— Ради бога, давай не будем! — Нэнси поднялась из-за стола. — Можешь сколько угодно водить сама себя за нос, но не пробуй водить за нос меня! — Уходя с кухни, она хлопнула дверью.

Свердлов прилетел обратно в Вашингтон. Он прошел прямо в свой кабинет и принялся за работу. Вызвав Анну Скрябину, он начал диктовать, и она сидела за своим столиком, расставив ноги так, чтобы он не мог их не видеть. Ей велели подмечать малейшие признаки необычного в его поведении. Она ничего не заметила, разве что он выглядел очень усталым. Он осунулся, щеки ввалились, под глазами залегли темные тени.

— Выпьете чая, товарищ Свердлов?

Он взглянул на нее и улыбнулся. Его буквально тошнило от вкрадчивого голоса, сексуально вызывающего взгляда, который она бросала на него поверх блокнотика для стенографии. Глядя на девушку, он не переставая думал о Калинине, молодом человеке, работавшем вместе с ним три года, которого Свердлов уважал и любил за целостность натуры. Человек нового поколения советских русских, чей ум стремился к независимости и старался вырваться из пут старого революционного мышления, объявившего кровь и террор очистительными средствами для счастья человечества.

Он вспомнил о Калинине, каким тот был, когда они виделись в последний раз — тогда Свердлов собирался ехать на Барбадос. А теперь он представлял, как Калинин выглядит в камере на Лубянке.

— Да, принесите. Мне нужно написать письмо жене.

— Вы выглядите очень усталым, — отважилась заметить девушка. — Надеюсь, дома все в порядке.

— Нью-Йорк — сумасшедший город. — Свердлов немного распрямился и с одобрительной улыбкой посмотрел на нее. — А самое трудное — это ухаживать за красивыми леди, которые никак не могут на что-нибудь решиться. Как вы считаете, Анна, легко убедить женщину?

— Не знаю. По-разному.

— Что значит — по-разному? От чего это зависит? — Он с любопытством оглядывал ее, и она почувствовала себя так, будто он впервые за время их общения увидел в ней человека. Ей стало даже страшно. Ей приходилось ложиться в постель со многими мужчинами, но при мысли о Свердлове она терялась.

— Это зависит от женщины и от того, во что вы хотите заставить ее поверить, — сказала она. Разрумянившись, Анна выглядела очень хорошенькой.

— В то, что люблю ее, — ответил Свердлов. — И больше ничего. И когда женщина в это верит, она делает почти все, чего захочет от нее мужчина, не так ли?

— Да. Да, и я так считаю, товарищ Свердлов.

— Добре. — Свердлов криво улыбнулся. Девушка приоткрыла рот, обнажив зубы и на миг показав кончик языка.

— Тогда мой друг в Нью-Йорке очень скоро убедится, — добавил он. — И можно будет отоспаться. И поехать домой.

Она принесла стакан чаю и повернулась, чтобы уйти и, как всегда, оставить его на десять минут одного, после чего он обычно приглашал ее обратно.

— Анна, я передумал. Я хочу послать жене телеграмму. Отдайте ее шифровальщикам.

По внезапному наитию он решил не писать: даже авиапочтой письмо будет идти слишком долго, да еще пока Голицын вскроет и прочитает его перед отправкой. Любой ценой нужно сделать так, чтобы у этого старого хитреца не возникло мысли, что он уклоняется от возвращения в Россию.

Он передал текст Анне, она переписала себе в блокнот и вышла, чтобы, подумал он, снять копию для Голицына. Он написал, по его мнению, просто и убедительно: «Работа задерживает возвращение на несколько дней. Пожалуйста, подожди с заявлением, пока не увидимся. Надеюсь на примирение и хочу его. Остаюсь, как всегда, твой любящий муж».

Это должно удовлетворить Голицына и, что гораздо важнее, задержать длинную руку Панюшкина, уже готовую силой выхватить его из Америки. Как и положено, Свердлову доложили о поездке Голицына в Нью-Йорк. Это лишний раз подсказало ему, насколько серьезно за ним организовали слежку. И это настораживало, поскольку могло свидетельствовать о том, что его по-настоящему взяли в оборот. Пока он держит на контакте миссис Ферроу, у него есть алиби. Он намеревался усилить его, изложив Голицыну мифический план, который предоставил бы ему свободу действий, нужную для завершения переговоров с Лодером.

Свердлов вспомнил вдруг о переутомлении, которое он испытывал так долго; о нервных перегрузках, фрустрации — обо всем, что толкнуло его на поездку в Вест-Индию. Его мозг работал теперь со скоростью и четкостью, которых он не замечал за собой вот уже несколько месяцев. На него навалилось неимоверное напряжение, но вполне хватает сил справляться с ним. И мастерство, блеск ума, энергия, изворотливость, которые подняли его на вершину военной разведки страны, теперь работали против его собственной организации ради спасения жизни.

Во время отпуска на острове он говорил Джуди, что должен выжить. Тогда это было циничным отречением от каких бы то ни было убеждений. Но теперь выживание приобрело для него совсем иное, очень реальное содержание. Оно соединилось с горячим негодованием против того, как повернулись события, против судьбы, постигшей Калинина, против пути, по которому пошли лидеры страны и который неизбежно приведет к гибели стольких талантливых людей, верой и правдой служивших своей Родине.

Откуда-то из подсознания просачивалась тривиальная ненависть к Томарову, который рассыпался в дружеских заверениях, а на деле преследовал единственную цель — выманить его в Россию; к ожесточенному фанатизму жены, для которой политический идеал значит больше, чем мужчина — ее собственный муж. Нет на свете справедливости для слабых, человечеством руководит только необходимость и целесообразность. Все это он говорил Джуди, имея в виду некую абстракцию. Он понимал тогда умом, что это так, теперь же ощутил на себе, что это значит на самом деле. Ему не найти справедливости. Он приговорен уже одним тем, что его стали подозревать. Снова, как он говорил, маятник качнулся наподобие кошмарного инструмента в рассказе Эдгара По. Обстоятельства диктовали единственный выход: нужно уклониться от этого смертельного взмаха маятника, заплатив за спасение ценой, которую он никогда прежде не думал платить. Во всем этом крылся парадокс, который оценит лишь Джуди. Отсутствие справедливости, господство закона необходимости, породившего столько человеческой подлости, — вот что дает ему право на предательство и переход к врагам.

Последние две недели он провел, прорабатывая возможные варианты принятия помощи от организации Лодера. Самое простое — это прийти в Английское посольство и просить политического убежища. Получив отступные в виде документов, переданных Синим советской разведке, англичане вполне могли бы пойти на это, невзирая на самые серьезные дипломатические осложнения и советские протесты, которые неизбежно должны последовать за отказом вернуть его.

Однако обыкновенная логика говорила, что существует обстоятельство, превращающее самое легкое решение в самое опасное. Если за ним установили наблюдение, ему ни за что не позволят добраться до западного посольства. И чем больше он размышлял, тем с большей уверенностью приходил к заключению, что Голицын начал за ним слежку после Нью-Йорка. В подобной ситуации он поступил бы точно так же. Отдал бы приказ немедленно убрать подозреваемого, как только тот сделает попытку приблизиться к одному из посольств стран-противников. Голицын наверняка уже отдал такой приказ в отношении Свердлова.

Надеяться, что ему удастся уйти к англичанам напрямую и без осложнений, нельзя: если свои увидят, куда он обращается за защитой, его непременно выследят и убьют. Ему нужен определенный промежуток времени, чтобы выбраться из Соединенных Штатов — день-другой, достаточно долгий срок, чтобы люди Лодера сумели подготовить его доставку в такое место, куда КГБ не сможет прибыть раньше. Он знал эффективность системы, в которой он служил, и это заставляло его предусмотреть все и исключить любую, самую ничтожную ошибку, чтобы свести к минимуму степень риска. И за долгие часы предыдущей ночи он принял решение, которое позволит ему выиграть нужное время.

Он позвонил Голицыну по внутреннему телефону и предупредил, что через пять минут зайдет к нему.

Увидев генерала, он первым делом подумал, что тот еще больше постарел: он как-то сжался, и это бросилось в глаза, как только Голицын встал, чтобы, как всегда, поздороваться со Свердловым и предложить ему чая или виски, которое, как всем было известно, полковник пил в любое время. Свердлов предпочел виски: с начала кризиса он пил очень мало, но не стоило показывать, что в его привычках что-то изменилось. Он взял стакан и улыбнулся генералу своей кривой усмешкой.

Голицын держался очень почтительно, в это утро его враждебность не бросалась в глаза, словно он предпринимал особые усилия, чтобы не раздражать шефа.

Несколько минут они поговорили о внутрипосольских делах, потом Свердлов неторопливо произнес:

— У меня с миссис Ферроу складывается сложная ситуация.

— Что вы говорите, — удивился старик. — Очень жаль. Я был в полной уверенности, что она уже завербована.

— Завербованной ее можно будет считать только после того, как она принесет первое донесение. Я уже думал, что дело сделано, но оказалось, что есть еще мостик, который она должна перейти, чтобы оказаться на нашей стороне. Она сейчас пребывает в романтическом настроении. Мне придется использовать следующий уик-энд, чтобы помочь ей перейти этот маленький мостик. Совращение — нелегкая работа.

— Я слишком стар, чтобы помнить, как это делается, — заметил Голицын. — Но ведь у совращения есть и свое вознаграждение?

— В другое время я, вероятно, получил бы от этого удовольствие, но мне пришлось снова посылать жене телеграмму с просьбой повременить.

— Понимаю, — сказал генерал. — Не так-то просто выбирать.

— А что мне выбирать, я имею право выбрать только свой долг, — резко возразил Свердлов. — Разве можно раздумывать о том, что главнее. У этой женщины доступ к самым секретным докладам по всем вопросам, которые ведет в ООН Нильсон. У него нет от нее секретов, она сама мне говорила. У миссис Ферроу своя связка ключей от его сейфа — настолько он ей доверяет. Она занимается его личной перепиской и всеми официальными бумагами. А он в приятельских отношениях с президентом и половиной Сената. Миссис Ферроу может стать здесь одним из самых важных наших агентов. Говорят же, что для того, чтобы женщины и лошади были в хорошей форме, на них нужно больше ездить и заставлять работать. Если сейчас я позволю этой женщине отдалиться и займусь личными делами — все, пиши пропало, мы потеряем ее. Один уик-энд, чтобы убедить ее, что она делает это ради любви, а потом оперативный работник присмотрит за ней неделю-другую. После уик-энда мне нужно получить от нее нильсоновскую записку о морских проблемах Бразилии. Тогда она уже не сорвется с крючка.

— Вы решили, кто примет ее от вас на время вашего отсутствия? Опасно оставлять ее без контакта. Женщины не так надежны, как мужчины, их нужно пестовать, и очень внимательно, пока они не привыкнут к тому, что делают.

— У вас есть кто-нибудь на примете? — спросил его Свердлов.

Голицын колебался. Он остановился на Стукалове, но не только чтобы вознаградить его за работу против Свердлова. Он понимал, как важно заменить Свердлова представительным мужчиной, способным очаровать Джуди Ферроу. Такой переход — дело нелегкое, но генерал полагал, что Стукалов справится. За два года до этого он познакомился в Гааге с девушкой, начал ухаживать за ней, и все закончилось шантажом. Она работала на советскую разведку восемнадцать месяцев, пока не попала в поле зрения голландцев и не получила длительный срок. Стукалова задолго до ее провала перевели в другое место, и его роль в этой истории не всплыла, потому что девица знала его под другой фамилией.

— Как насчет Григория Стукалова? Он у нас дамский угодник — он сумеет удержать расположение миссис Ферроу до вашего приезда.

— Оставлю ее на вас, — сказал Свердлов. — И вы вместе со Стукаловым будете отвечать за нее в мое отсутствие.

Вы и Стукалов. Если он придется ей по душе, то пусть работает с ней и дальше, но поспешность в такого рода делах недопустима.

— Нет конечно, — согласился Голицын. — Нужно терпение. Надеюсь, вы уговорите Елену Максимовну забыть про развод. Она прекрасная женщина, жаль будет потерять ее.

— А я и не намерен терять ее. Как только миссис Ферроу будет у меня в кармане, тут же отправлюсь повидаться с женой. Возможно, я привезу ее с собой.

— Буду ждать, — сказал старик. В кармане его кителя лежала нацарапанная Анной копия свердловской телеграммы Елене. Пока никаких расхождений. Уик-энд с англичанкой... В чем проблема — их обоих можно взять под наблюдение. А потом ей волей-неволей придется привыкать к Стукалову. Свердлова она больше не увидит, сомневаться не приходится.

Свердлов вернулся к себе в кабинет, Анна Скрябина печатала в приемной. Когда он вошел, она посмотрела на него и улыбнулась, он улыбнулся в ответ и жестом показал, что она может продолжать. Она ему не нужна. В кабинете, закрыв за собой дверь, он открыл ящик письменного стола и вынул несколько листов бумаги, документы, полученные за это утро. Он сложил их и сунул в карман. Потом закурил, глубоко затянувшись. Голицын проглотил объяснения. Старика он изучил очень хорошо. Особенно внимательно он присматривался к нему последние месяцы. Тот бы хитер и, вопреки всеобщему мнению, конечно же не дурак. Действовал он по шаблону, как и все его поколение, приученное думать определенным образом. Он держался уверенно, но самодовольство так и перло, он не мог его скрыть, потому что не замечал. Голицын считал, что Свердлов у него на крючке. Он был настолько уверен в себе, что уже приготовился заменить его с миссис Ферроу своим протеже. Это подтверждалось его предложением кандидатуры Стукалова. Стукалов давно уже числился в любимчиках генерала, и генерал взял на себя рекомендовать его, чтобы потом обеспечить ему повышение.

Стукалов — молодой человек, но воспитан совершенно в духе Голицына. Несомненный продолжатель твердой линии. Свердлов раздавил сигарету. Он вышел из кабинета и в маленькой приемной задержался у столика Анны Скрябиной:

— Вы заняты?

— Да, товарищ Свердлов. Я вам нужна?

— Не сейчас. — Он посмотрел на нее, она на него, неуверенно и ищуще. — Меня не будет в выходные. Вернусь в понедельник. Потом поеду домой. Что привезти?

Она покраснела:

— Вы так добры. Ничего не приходит в голову.

— Я уеду ненадолго, — сказал Свердлов. — На неделю, десять дней. Когда вернусь, поужинаем вместе. Хочешь?

— Да, еще бы.

— Ладно, — сказал он. — Ладно. Мы хорошо проведем вечер. Буду ждать. — Он вышел в коридор. На лифте спустился в «секретную». Все встали, когда он вошел. Начальник отдела поспешил к нему.

— Мне нужно дело Синего, том двадцать три. — Сейф с совершенно секретными документами открывали только с его или Голицына разрешения. Даже посол мог пользоваться содержимым сейфа, только если в дежурной книге рядом с его подписью стояла вторая.

— Можно не расписываться, я ничего брать не буду, — сказал Свердлов. — Мне нужно кое-что посмотреть.

Начальник «секретки» положил книгу выдачи документов на место и пошел в другую комнату открывать сейф. Свердлов направился за ним. Он взял папку за номером двадцать три и открыл ее. Несколько минут постоял, читая последние донесения Синего. «Секретчик» отошел в сторону, но все еще находился в комнате. Свердлов не торопился. Листы бумаги, которые он принес с собой, лежали у него в кармане. Он стоял с папкой в руке, засунув другую руку с бумагами в карман.

— Теперь еще двадцать вторую.

Сейчас они поменялись позициями. «Секретчик» находился перед ним, вынимая предыдущее досье. Всего их было двадцать три, каждое в отдельной коробке — все самые важные донесения Синего из Вашингтона за последние три года. Свердлов действовал уверенно. Правой рукой вытащил из зажимов нужные листы и сложил их пополам. Левой вынул бумаги из кармана. Не прошло и нескольких минут, как бумаги поменялись местами. Когда «секретчик» повернулся к нему лицом, Свердлов стоял в прежней позе: одна рука в кармане, полураскрытая папка балансирует в другой. Он закрыл папку и отдал ее.

— Один момент, и можешь забирать и эту тоже.

Он быстро пробежал глазами содержимое папки номер двадцать два, пошелестел страницами, нахмурился, задержался на одной странице, сказал «ага», как будто нашел то, что искал, затем вернул и эту папку. Подождав, пока папки водворят на место, а сейф будет закрыт, Свердлов предложил:

— Может, все-таки лучше расписаться? — Он находился уже у двери.

— Нет необходимости, — ответил «секретчик». — Для вас, товарищ Свердлов. Вы же сами сказали, что папки не выходили из отдела.

— Тогда пока, — попрощался Свердлов. Все встали. Не вынимая руки из кармана, прижимая содержимое папки Синего к бедру, он вышел из секретного помещения.

Через час он ехал в официальном посольском автомобиле в аэропорт, чтобы сесть на дневной самолет в Нью-Йорк.

Весна в Центральном парке. Она напоминала Джуди возобновленный на телевидении старый фильм военного времени или песню Кола Портера. Деревья цвели, и ветки сгибались под тяжестью цветов, из земли пробивалась первая зеленая трава, в лучах сияющего солнца яркими пятнами горели весенние бутоны. Как же не похож очаровательный оазис деревенской природы в окружении городской пустыни на те охотничьи угодья грабителей, насильников и убийц, в которые парк превращался с наступлением темноты. Так же не похожи она и Свердлов на другие пары, прогуливающиеся, держась под ручку или обняв друг друга за талию.

Он прилетел вечером в понедельник, она попросила разрешение у Сэма Нильсона уйти во вторник пораньше. Он позволил, хотя и с кислой миной: он понял по ее решительному лицу, что она все равно уйдет, поэтому у него не было выбора. Как обычно, Свердлов ждал ее в такси и был в приподнятом настроении; поцеловав ее, он велел шоферу ехать в парк. День прекрасный, хорошо бы прогуляться. По его голосу она поняла, что это сказано для шофера. Джуди настороженно посмотрела в маленькое зеркальце заднего вида, чтобы удостовериться, не наблюдает ли тот за пассажирами. Судя по отражению в зеркале, шофер был поглощен дорогой и не обращал на них никакого внимания.

Несколько минут они прогуливались, Свердлов держал ее руку, прижав к своему боку и переплетя свои пальцы с ее.

— Ты выглядишь очень обеспокоенной, — заметил он. — У тебя бессонница. По-моему, ты все-таки влюбилась в меня.

— Ну, ты ошибаешься, — ответила Джуди. — Я беспокоюсь и не сплю с того дня, как это началось, но я чувствовала бы себя точно так же в отношении любого, к кому я хорошо отношусь. Федор, когда ты собираешься уходить?

— В конце этой недели. В пятницу я сяду в самолет и полечу на уик-энд на тот чудный остров, где встретил тебя.

— Барбадос! Ты собираешься полететь туда? Но почему... почему ты не можешь просто назвать Лодеру место и время здесь и предоставить ему все остальное? — Она встала как вкопанная посредине дорожки, он ласково потянул ее вперед.

— Вот именно это я и делаю, — пояснил он. — Я назначаю ему время и место, а все остальное сделает Лодер. Ты должна поехать со мной, Джуди. Поедешь?

— Я ничего не понимаю, — ответила она, чувствуя, что вот-вот разревется или выйдет из себя. Нагрузка на ее нервную систему оказалась слишком большой, больше, чем она предполагала. Туманность его выражений злила. — Зачем тебе разыгрывать весь этот спектакль, когда достаточно просто зайти в Британское посольство.

— Потому что мне не дадут дойти до него, — объяснил Свердлов. — Не сомневаюсь, что за мной организована слежка. Пока еще я уверен, что они не подозревают о моих намерениях. Прошу тебя, доверься мне, я знаю, что делаю. Я прекрасно знаю, как осуществляются подобные операции.

— Ведь против тебя весь КГБ! — рассерженно воскликнула она. — Не забывай об этом.

— Я и не забываю, — ответил он. — Вот почему и разыгрываю спектакль. Что касается КГБ, то я беру тебя с собой на Барбадос именно для того, чтобы завершить твое совращение. Я сказал, что ты очень непростая женщина и не будешь работать на нас, если я не стану заниматься с тобой любовью под пальмами. Я сказал, что ты знаешь все, что знает Нильсон, и можешь открывать его личный сейф, когда тебе только заблагорассудится.

— Вздор какой-то, — прервала его Джуди. — Сэм глаз не спускает с ключей.

— Уверен, что не спускает, но ведь они этого не знают. В их глазах ты очень важная персона, и я должен отложить поездку к жене, чтобы закрепить отношения с тобой. Уже подготовлен молодой советский офицер, который рвется присматривать за тобой в мое отсутствие. Все продумано и подготовлено. Мой полет на Барбадос вместе с тобой — это часть плана, который я предложил им. Но тебе придется полететь вместе со мной. А там дело только за твоим приятелем Лодером.

— Но это так рискованно, — засомневалась Джуди. — Мне кажется, это слишком запутанный путь. Барбадос — крошечный островок, там с тобой может случиться что угодно!

— Не больше, чем может случиться со мной здесь, сейчас, когда я иду рядом с тобой, — проговорил Свердлов. — Ты думаешь, мне будет безопаснее в Нью-Йорке? Барбадос — британский остров, и там мистер Лодер может по-настоящему защитить меня. Здесь в этом городе, в Вашингтоне, я воистину беззащитный. Ты полетишь со мной на Барбадос?

— Да, — согласилась Джуди. — Если это единственный путь помочь тебе, конечно же, я не могу не поехать. Мне холодно, — пожаловалась она вдруг. — Мне больше не хочется гулять.

Ее била дрожь, Свердлов понимал, что температура тут ни при чем, было очень тепло и тихо, но он ничего не сказал.

— Еще немного. До конца этой дорожки, потом мы выйдем на улицу и найдем бар. Но обсуждать это мы будем только сейчас, пока не вышли из парка. Здесь нас не подслушают.

— Ты действительно думаешь, что за нами следят? Сейчас?

— Не сомневаюсь. Знаешь, есть такие микрофоны, которые позволяют слышать разговор с двадцати ярдов.

— Боже, — прошептала Джуди. — Какой-то кошмар. А ты уверен, что здесь безопасно?

— Мы идем очень быстро, — ответил Свердлов. — И никого нет поблизости, чтобы подслушать нас. За мной наблюдают на расстоянии, и это хороший признак. Значит, они еще не слишком насторожились. Теперь слушай очень внимательно. После того как мы разойдемся, ты свяжешься с Лодером.

— Он ждет моего звонка, — сказала Джуди. — Я сообщила ему, что ты приезжаешь и я свяжусь с ним позже.

— Откуда ты звонила — из офиса Нильсона?

— Нет, — сказала Джуди. — Нет, я решила, что лучше этого не делать. Я звонила из уличного автомата.

— Очень хорошо. — Свердлов сжал ее руку. — Очень хорошо. Теперь ты скажешь ему, что мы вылетаем в пятницу рейсом в четыре часа дня из аэропорта Кеннеди на Барбадос, «ПанАм» двести тридцать восемь. Я зарезервировал места и комнаты в том же отеле на Барбадосе, где мы останавливались. Мы прибываем в восемь тридцать, и я поеду в отель с тобой, если только он не даст тебе других инструкций. Бумаги Синего будут со мной.

— Все так быстро, — удивилась Джуди. — Остается так мало времени. А что, если он не успеет все подготовить? Что тогда?

— Я смог бы подготовить такую операцию, — сказал Свердлов. — Лодер тоже должен суметь. Все, что ему нужно, — это самолет, чтобы вывезти меня в Лондон. Скажи ему, что я хотел бы улететь в субботу, самое позднее в воскресенье. Если в нашем посольстве кто-нибудь начнет просматривать папки Синего и не найдет бумаги на месте в мое отсутствие — неприятностей не оберемся. Даже на Барбадосе. Ты можешь все это запомнить? Номер рейса?

— "ПанАм" двести тридцать восемь, прибытие в восемь тридцать. Это барбадосское время или нью-йоркское?

— Барбадосское время, — ответил он. — Теперь нам нужно найти бар, где можно выпить. Мы будем говорить о нашем уик-энде на Барбадосе, и, возможно, ты сумеешь притвориться, что влюблена в меня, это поможет, если слежка будет и внутри.

— Попробую, — согласилась Джуди.

— Спасибо, — с серьезным видом произнес Свердлов. — Уверен, это у тебя хорошо получится.

Рейчел Патерсон плакала. Она плакала очень респектабельно, как считала Маргарет Стефенсон, у нее был огромный опыт управляться с рыдающими женами младшего возраста. Однажды она развлекала лондонскую компанию рассказом о том, на какие категории они делятся. Те, кто хлюпает носом и распускает нюни, скучая по дому; безудержные плаксы, обливающиеся слезами, потому что за три тысячи миль от них заболела мамочка; жены, ведущие себя как последние дуры и ожидающие выволочки. Или, например, была такая неврастеничка, которая, прибыв в посольство, вела себя с невероятным апломбом, но, попав в историю, выскочила из комнаты Маргарет как плачущее привидение.

Все так хохотали, что она много лет вспоминала тот вечер. В слезах Рейчел ничего смешного не было.

Как и Фергус, Маргарет получила воспитание, хорошо вооружившее ее против потрясений. Вопреки широко распространенному мнению, воспитание их поколения отличалось строгостью и жесткими требованиями по части самодисциплины. За свои немалые привилегии они заплатили немалую цену — привитыми им неколебимыми принципами, которые запрещали выставлять на всеобщее обозрение личные слабости, трусость, нервные срывы. Маргарет сидела на софе времен регентства подле молодой женщины и, поглаживая ее по плечу, всем своим видом показывала самые добрые чувства.

— Я просто не доверяю ему, — говорила Рейчел. — С момента, когда позвонила та женщина, все переменилось. — Она высморкалась, но постаралась сделать это негромко и снова вытерла глаза. — С ним всегда было трудно, но я никогда не думала, что он волочится за другими женщинами. Теперь я не могу думать ни о чем другом.

— А вы не преувеличиваете? Вы же говорите, что эта женщина из Нью-Йорка — всего лишь знакомая, почему она не может иметь уважительной причины для разговора с ним? Моя дорогая, вряд ли она стала бы придумывать историю про русского перебежчика, если бы хотела повидаться с Ричардом.

Для нее самой это сообщение имело даже большее значение, чем для жены Ричарда Патерсона. Первую часть исповеди Рейчел она выслушала с подлинным сочувствием: как они отдалялись друг от друга, как у него пропал интерес к ней, как его одержимость карьерой заставила его позабыть, что ей хочется ребенка, — все это было так знакомо, что она еще раз утвердилась в мнении, что Ричард Патерсон, муж Рейчел, — порядочная свинья.

Она выслушала рассказ про ранний утренний звонок по телефону. О том, что у Патерсона любовница в Нью-Йорке, она давно уже знала, и вопреки всякой логике возмущалась этим. Когда Рейчел повторила, как он объяснил причину телефонного звонка, Маргарет Стефенсон испытала такой шок, что на какой-то момент лишилась дара речи. Потом, в течение нескольких минут, пока другая женщина заливалась слезами и, запинаясь, то и дело от огорчения путаясь в деталях, продолжала свой рассказ, острый ум Маргарет, вымуштрованный в течение жизни, прошедшей в мире дипломатии, сразу смог выделить один настораживающий факт, и она поняла, к чему все это может привести. Обдумав ситуацию, Маргарет снова держалась как обычно, когда сталкивалась с чем-нибудь действительно важным — внешне не проявляя своих чувств, спокойно и сдержанно.

Кто-то из русского посольства собирался перебежать в Англию... Этот факт сразу выделился из всей сумятицы переживаний, которые поведала Рейчел Патерсон. Маргарет взяла Рейчел за руку.

— Я знаю, что он не остался в Нью-Йорке, — продолжала жаловаться Рейчел. — Он вернулся и в тот же вечер встретился с послом, как он сказал. Значит, он не был с ней...

— Конечно не был, — повторила за ней Маргарет. Если он ходил к послу, значит, вся эта история — правда. Вряд ли он стал бы тревожить главу посольства из-за третьестепенного клерка. Если русский — важный дипломат, то опасность возрастает многократно. — Я уверена, что он не изменял, — заверила ее Маргарет. — Нет никакого греха в том, чтобы раз-другой пригласить кого-то на обед. — Она произносила эти вещи механически, а сама думала совершенно о другом. Ее мысли неслись в поисках правильного решения, как гончие в погоне за удиравшим зайцем. Когда появляется перебежчик, за его безопасность всегда расплачиваются своей кровью другие. Он выдает агентов, секреты.

— Наверное, я преувеличиваю. — Рейчел поднялась в ее мнении после того, как самостоятельно пришла к этому выводу. Маргарет посмотрела на часы. Половина двенадцатого. Где, черт побери, может быть Фергус? В кабинете на совещании? — Вы должны взять себя в руки. — Она заставила свой голос звучать твердо. — У вас привлекательный муж, и не может быть ничего глупее, чем изводить его ревностью, когда он не совершает ничего предосудительного. Это как раз способно навести его на мысль заняться чем-нибудь подобным. Говорите, вас огорчило то, что он пригласил сеньору Фуентес Гарганос на ужин?

— Да, огорчило, поскольку сразу видно, что она ему нравится, а она ужасно хорошенькая и интересная. Я чувствовала себя в тот момент дура дурой!

— Это пройдет. — Маргарет поднялась. Пора отделываться от нее. Нужно найти Фергуса. — Послушайтесь моего совета. Напишите Гарганосам и сами пригласите их. Будьте с ней полюбезнее и скажите мужу, что она грандиозная женщина и такая милая. Обещаю вам, у него все немедленно как рукой снимет. А теперь я должна отослать вас домой. Боюсь, с минуты на минуту ко мне приедут с визитом.

Рейчел уезжала в своей машине, они пожали друг другу руки, и Маргарет дружески потрепала ее по щеке. Она бегом кинулась в гостиную, хлопнув за собой дверью. Рывком сняла телефонную трубку и набрала номер кабинета мужа. Ответила секретарша. Маргарет разговаривала с секретаршами очень резко, когда хотела, чтобы ее соединили с мужем, и ее не терпели все до одной девушки, которым доводилось работать с Фергусом.

— Мистера Стефенсона, пожалуйста. Говорит миссис Стефенсон.

— Боюсь, он занят, у него мистер Хопкирк.

— Это очень важно, — сердито оборвала ее Маргарет. — Пожалуйста, скажите ему, чтобы позвонил как можно скорее. — Она повесила трубку. Черт бы его побрал! И пусть он летит в тартарары со своими делами! Злость из-за того, что его нет, когда он нужен, постепенно сменялась сознанием, как ей повезло с Рейчел. Чистая случайность, а ведь она могла и обойти девочку вниманием, могла не заметить, если бы не внезапная причуда взять ее под свое крыло. Благосклонное отношение, мелкие знаки внимания, которые она оказывала жене военно-воздушного атташе, искреннее сочувствие к ней, когда она подвыпила и казалась такой несчастной у бразильцев прошлым вечером, — все это помогло ей узнать нечто такое, что, вероятно, приведет к полному краху ее мужа, а значит — и ее самое. Опасности, может, и нет, она заставила себя подумать и об этом, приглушая тревожные колокола, надрывавшиеся в ее голове. Русский, кто бы он ни был, возможно, ничего не знает о Фергусе, он может вообще не знать о существовании такого агента. Может не знать, но может и знать. Их будущее зависело от этих трех слов. Если окажется правдой утверждающая фраза — их ждет крах. Если отрицающая — все обойдется. Говоря мужу, что его разоблачение и наказание доставили бы ей личное удовольствие, она не лгала, она не чувствовала к нему ничего, кроме ненависти и желания отомстить, — трудно представить, до какой степени она его ненавидела — прямо до бешенства! Когда же она обнаружила, что он подвергает и ее, и все, что ей дорого, такому страшному риску, она поняла, как ценила свое положение, какое удовольствие доставляли ей связанные с ним привилегии, та значительность, которую придает высокий дипломатический пост мужа. Ей хотелось завершить свою карьеру каким-нибудь особенным успехом, стать госпожой одного из трех главных посольств: в Париже, Москве или Нью-Йорке. Она предпочла бы Париж.

Она, Маргарет Стефенсон, не могла похвастаться легендарной красотой Дианы Норвич, но зато у нее прекрасное воспитание, яркие личные достоинства и своего рода аура женской силы, совсем иного свойства; она единственная из жен дипломатов, способная занять место одной из самых знаменитых женщин своего времени. Таким ей представлялся предел ее мечтаний, ее амбиций, в этом она видела оправдание своего омерзительного брака, многочисленных связей без любви и совершенно гангстерской настойчивости в достижении своих целей.

Какого черта он не звонит?.. Внезапно она почувствовала дикую усталость. Патерсон летал в Нью-Йорк в субботу, в тот же вечер встречался с послом. Сегодня утро пятницы. Русский мог уже перейти.

Она снова взялась за телефон:

— Мне нужно поговорить с мужем. Соедините меня немедленно.

Фергус очень удивился, но его тихий голос, смягченный телефоном, звучал подчеркнуто вежливо:

— Маргарет? Я сейчас очень занят.

— Ты должен приехать домой, — набросилась она на него, но голоса не повысила. — Случилось нечто ужасное. С твоей зажигалкой.

Послышался легкий звук, как будто он прочищал горло, потом он закашлялся — она все слышала очень отчетливо.

— О милая, — сказал он. — Ладно, не нервничай. Я заскочу минут через пятнадцать. Мы с Эриком почти закончили.

— Боже, — произнес Лодер. — Пятница, вы хотите сказать, эта пятница? Времени остается совершенно в обрез!

— Об этом я и говорю. — Голос Джуди Ферроу звучал по телефону из Нью-Йорка с надрывом, раздраженно. — Но это то, что я должна передать. Я лечу с ним на Барбадос, тем же рейсом, мы будем в отеле «Прибрежный». Он должен уехать как можно скорее. Он уверен, что за ним слежка. Вы сумеете устроить все вовремя?

— Мне, черт побери, придется устроить, — огрызнулся Лодер. Она действовала ему на нервы. Джуди этого не замечала, но забота об этом русском сделала ее просто агрессивной. Уже тогда, в первый раз, она как львица бросилась защищать его, и Лодер этого не забыл. — Это все, что он сказал?

— Документы будут с ним, — вспомнила она последнее наставление. — Он особенно просил, чтобы ему организовали отлет в Лондон в субботу или воскресенье, самое позднее. Не удастся ли это в пятницу вечером? Я думаю, что он сошел с ума, совершая это, но он говорит, что у себя в посольстве он прикрылся.

— Еще бы! — бросил Лодер. — Если он выбрал Барбадос, он знает, что делает, лучше, чем кто-либо другой. Что касается вечера пятницы, скажите ему, что это невозможно. У меня не хватит времени, чтобы получить места на прямой рейс до Лондона. Я могу реквизировать часть коммерческого самолета, но на это уйдет не меньше двадцати четырех часов, пока я получу нужные санкции. Я могу забрать его субботним самолетом. Передайте ему, что в отеле будет поставлена охрана и чтобы вы, когда приедете туда, не выходили из помещения. Вы это поняли? Оставайтесь внутри до тех пор, пока наши мальчики не придут за вами. О'кей?

— Да, я передам ему. И не беспокойтесь, я позабочусь, чтобы он не высовывал носа из номера.

— Постарайтесь, — подтвердил Лодер. — Мне нужны эти проклятые бумаги, что бы там ни случилось. Вы летите с ним или как? У нас это не предусмотрено, мне казалось, я предупреждал вас.

— Вам незачем было утруждать себя, — обрезала его Джуди. — Я еду на Барбадос, потому что я нужна ему как алиби. Я, мистер Лодер, не собираюсь лететь в Лондон. Единственное, чего я хочу, это вернуться сюда и продолжать заниматься своими делами, так, для разнообразия. Это, если я не потеряю места, взяв отпуск за свой счет.

Телефон замолчал, и Лодер позволил себе ткнуть двумя пальцами в воздух. Все-таки он ее уел, эту воображалу, — надо же, эта сучка притворяется, будто у нее ничего не было с этим русским!

Ладно, выбросим ее из головы. Суббота или воскресенье. Он велел своей секретарше дать ему расписание самолетов, вылетающих с Барбадоса в Лондон в субботу, начиная с утренних рейсов и до ночи. Он составил шифровку в Лондон с просьбой дать указание послу открыть ему, Лодеру, «зеленый свет». Это дало бы ему право предпринимать все необходимые шаги, не обращаясь за согласованием к послу или к Стефенсону, в случае если руководитель посольства отсутствует.

Получив «зеленый свет», Лодер мог бы реквизировать весь самолет «ВС-10», если бы захотел, мог бы вызвать в посольство такое количество сотрудников службы безопасности, какое счел бы необходимым, а также мог бы рассчитывать на самую полную поддержку от внутренних сил безопасности барбадосского правительства. Возможно, ему понадобится помощь канадцев, находящихся на острове. Он задумался, стоит ли связываться с канадцами. Наряд канадской секретной службы, расположившийся вокруг «Прибрежного», будет выглядеть дьявольски подозрительно. Можно посадить двоих людей в тот же самолет, которым полетит завтра Свердлов, они присмотрят за отелем. Он решил обойтись без помощи канадцев.

Секретарь вернулась с сообщением, что в субботу только один прямой рейс с Барбадоса в Лондон, вылет в семь тридцать вечера. Утром в воскресенье есть рейс «Алиталии» в одиннадцать часов, с четырьмя промежуточными посадками: на Тринидаде, в Нассау, на Бермудах, затем Лондон, и после Лондона — Рим. Все билеты на оба рейса зарезервированы, а на английский вечерний рейс имелся длинный список ожидания. Лодер выругался, девушка сделала вид, что ничего не слышала. Наверное, он очень волнуется, если выражается непечатно.

— Соедините меня с главным в отделении БОАК в Нью-Йорке, — приказал он. — Я поговорю с ним.

Звонок оказался безуспешным: нужный Лодеру человек уехал за город. Дальнейшие звонки позволили откопать его помощника, который не обладал нужными полномочиями, но по крайней мере дал телефон, по которому имело смысл искать его шефа. Через полтора часа с третьей попытки Лодер добрался до него. В первый раз ему сказали, что шеф выехал и задерживается в уличной пробке. Во второй Лодер был доведен до белого каления просьбой подождать или позвонить еще раз, потому что этот человек принимал ванну и бойкая американка не пожелала изъять его персону из ванны, чтобы тот взял трубку. Когда шеф БОАК наконец стал доступным, Лодер заговорил подчеркнуто сухо. Ему нужны три места первого класса на вечерний рейс с Барбадоса. Да, он знает, что просит нечто практически невыполнимое, он понимает, как трудно выкидывать людей с их мест в переполненном самолете, — и все-таки он подчеркивает, что не просит места, а предупреждает, что их реквизируют именем правительства и Ее королевского величества. Соответствующий документ будет предъявлен ему завтра, и, если корпорация не поможет, он не остановится перед реквизированием всего самолета. Лодер повесил трубку. Через несколько секунд зазвонил стоявший на столе внутренний телефон. Он весь еще был в борьбе с БОАК, когда понял, что звонит Фергус Стефенсон. Они не встречались за ленчем уже месяц, Лодер намеревался назначить Стефенсону дату, но, когда он получил депешу, вызвавшую его в Лондон, проблемы, связанные с выявлением Синего и организацией перехода Свердлова, вытеснили из головы все другие заботы. Прежде всего он был профессионалом высшего класса, именно фанатическая преданность служебному долгу способствовала развалу его семьи, и служение долгу не могло допустить, чтобы на время, которое по всем статьям принадлежало его работе, в такой критический момент претендовала даже самая дорогая для него дружба. Первый раз он отказывался от приглашения Фергуса, и тот остался явно огорченным. Посланник сказал что-то любезное и дал отбой.

Лодер попросил принести ему в кабинет бутерброды и апельсинового сока, а также велел секретарю не уходить, потому что она будет ему нужна весь вечер. Она подчинилась безропотно; начиналась, как это называл Лодер, «драчка», и ей это нравилось. У них сложились хорошие рабочие отношения, он никогда не приставал к ней, что ее очень устраивало, потому что он был решительно неприятен ей как мужчина: маленький и невзрачный. В целом он был очень внимателен, и, когда в работе наступал такой же аврал, как сегодня, он никогда не забывал поблагодарить ее. Вряд ли она могла сказать, любила она его или недолюбливала, но походила на него в значительно большей степени, чем осознавала это. Так же, как и он, она прежде всего любила свою работу.

— Что ты намерен предпринять? — требовательным тоном спросила Маргарет Стефенсон. — Лодер не может с тобой встретиться, что теперь?

Ее муж налил себе стакан шерри — его выбор разозлил ее. Получив удар, какой получил он, пьют бренди. В этом стакане шерри было что-то такое оскорбительно немужское, что ей захотелось вышибить его из руки мужа. Звонок основательно потряс его — он приехал из посольства и стоя слушал новости, услышанные его женой от Рейчел Патерсон. В какой-то момент он хотел остановить ее, но жена не дала прервать себя, сразу сообщив, что Патерсон ходил к послу, так что в правдивости истории сомневаться не приходится. Затем она задала ему единственный существенный в подобных обстоятельствах вопрос.

Может ли перебежчик что-нибудь знать о нем? Фергус откровенно признался, что не имеет представления. Мелкие служащие, младшие дипломаты не имеют доступа к секретным документам его уровня. Можно не опасаться нижнего эшелона посольских. Но сотрудник Советского посольства, принадлежащий к высшему эшелону, скорее всего, осведомлен о существовании агента в западных дипломатических кругах, не зная, кто он конкретно. И как только служба безопасности получит сигнал тревоги, она начнет копать глубоко. Если начнется полномасштабное расследование, он окажется в большой опасности. На то, чтобы разоблачить Маклина, потребовалось два года, напомнил он жене. Они работали не торопясь, но основательно. Первым делом ему нужно узнать подробности, относящиеся к предполагаемому переходу: какой пост занимает русский и, если удастся, его фамилию.

Он позвонил Лодеру, жена стояла в ожидании ответа и кусала губы, пока на нижней не показалась капелька крови. Потом она еще раз повторила вопрос:

— Ну так что же ты намерен предпринять? Твой драгоценный полицейский не хочет с тобой встречаться. Боже, ты не думаешь...

— Нет-нет, — успокоил ее Фергус. — Не впадай в панику, еще ничего не произошло. Такие вещи занимают много времени. Пройдут еще недели, пока русский уйдет к нам. Но я должен выяснить, кто это.

Маргарет стояла посредине залитой солнцем комнаты, которая считалась лучшим образцом ее оригинального вкуса. Центральное место занимала картина кисти Кастильса с распушившимся павлином на переднем плане. В этой комнате она всегда собирала небольшие компании: кто-то обмолвился, польстив ей, что в интерьере комнаты чувствуется ее индивидуальность. Она смотрела на стоявшего у камина Фергуса, высокого и довольно худого: он прихлебывал шерри, а ведь под ногами у него разверзлась пропасть.

— И что, если ты узнаешь? — В голове у нее не появлялось ничего конкретного, кроме смутного опасения отставки, возвращения в Англию, а потом — жизнь в изгнании где-нибудь в третьестепенной стране. Мысли путались. Но внезапно она пришла к единственному возможному решению.

— Я предупрежу Советское посольство и остановлю перебежчика, — сказал Фергус. — И дело не только во мне, я должен сделать это при всех условиях. Кто бы это ни был, он предатель. И заслуживает того, что его ждет.

Маргарет Стефенсон промолчала. Он говорил совершенно серьезно, в голосе у него не слышно было и намека на шутку, на иронию относительно его самого. Он говорил со всей искренностью.

— С твоей точки зрения, — тихо произнес Фергус, — это либо русский, либо я. И ты уже приняла решение. Так что предоставь все это мне, и я с этим управлюсь. Слава богу, мы узнали об этом вовремя. Сейчас я пойду в офис и встречусь с послом. Не беспокойся, все будет в порядке.

После его ухода она заметила, что он не выпил и половины стакана. Она поднялась наверх, и там ее впервые в жизни по-настоящему стошнило.

— Не могу этому поверить, — сказала Джуди. — Не могу поверить, что в пятницу нас здесь уже не будет. — Свердлов обнял ее.

Он позвонил ей поздно вечером на квартиру и пригласил в клуб, чтобы вместе провести вечер. Джуди не хотелось никуда идти, у нее просто не было сил. Нэнси ушла на свидание, и она устроилась перед экраном, но банальность программы действовала на нервы, и она выключила телевизор. Веселый голос Свердлова тоже подействовал на нервы. В качестве компромисса она предложила ему зайти к ней на квартиру и выпить.

Как только он вошел, вся ее злость испарилась. Телефоны обманчивы. Он выглядел совершенно зеленым и замотанным.

— О каком еще ночном клубе ты говорил? — спросила она. — Ты выглядишь ужасно. Заходи и садись.

— Я не думал, что можно прийти сюда, — ответил он. — Мне хотелось увидеть тебя, я подумал, что немного музыки может быть для нас полезно. Но это лучше. Намного лучше. — Он повернул ее к себе и поцеловал.

Она предложила ему выпить, сварила кофе. Он осмотрелся в гостиной. Они сидели на большом обитом материей диване, который был сделан по специальному заказу Нэнси.

— Очень удобно, — заметил он. — И ты готовишь хороший кофе. Это гораздо лучше, чем ходить по ресторанам. Я думаю, мы оба устали, особенно ты. Напряжение оказалось для тебя непомерным, прости.

— Ничего, — сказала Джуди. Ей не хотелось его видеть, но теперь она была рада, что он пришел. Приятно было сидеть рядом с ним, приятно чувствовать теплую руку, которая уютно обхватила ее. — Просто мне хочется, чтобы скорее прошли два следующих дня, вот и все. Я хочу видеть тебя в самолете, отлетающем в Англию.

— Ты будешь скучать по мне?

— Да, — ответила Джуди. — Да, буду скучать. Но разве в этом дело. Дело в том, чтобы ты выбрался отсюда и с Барбадоса. Федор, ты все еще уверен, что это самый надежный путь?

— Это лучший путь, — подтвердил он. — Пожалуйста, поверь, что это так. И самый безопасный. Я не взял бы тебя с собой, угрожай нам хотя бы небольшая опасность. А за второй этап отвечает мистер Лодер.

— Он сумеет, — сказала Джуди. — Все готово, он меня заверил. Он очень неприятный человек, но я уверена, что свое дело знает.

Свердлов посмотрел на нее:

— И ты не презираешь меня за то, что я делаю? Ты не считаешь меня предателем и трусом? Это же совсем не по-английски и неаристократично, правда, — уносить ноги?

— Ну что же, если ты так чувствуешь, отправляйся домой и пусть тебя расстреляют. — Она сердито отстранилась от него. — Порой ты просто выводишь меня из себя, когда принимаешься разглагольствовать после всего, что мы пережили за эту ужасную неделю, и к тому же — когда уже все решено. — Она поразилась, услышав, как он засмеялся.

— Ты стала горячей, как огонь, ты это знаешь? Люблю горячих женщин. Что я буду делать без тебя в Англии?

— Не знаю, — сказала Джуди. Она еще не перестала сердиться, никогда в жизни она не была такой раздражительной. Она чуть не заплакала. По-видимому, он заметил это, потому что перестал дразнить ее. Он закурил русскую сигарету и дал ей; несколько мгновений они сидели, не произнося ни слова. Первой заговорила Джуди:

— Я подумала сегодня, что, если бы я не разочаровалась в Ричарде, я бы никогда не поехала на Барбадос и никогда бы не встретила тебя. И что бы ты тогда делал, когда все это на тебя свалилось? Ты все равно решил бы перейти к нам?

— Не уверен, — ответил Федор. — Сейчас я могу сказать «да», поскольку так получилось. Но, не встретив тебя, я, возможно, пошел бы другим путем, самым простым и легким. Конечно, я бы никогда не дал себя арестовать. Никакого суда, Джуди, никакой казни как предателя. Если мне было бы суждено умереть, это не была бы еще одна политическая ложь для русского народа. Правда ценна сама по себе, думаю, я научился этому у тебя.

— И вера тоже, — сказала она. — Я молилась за тебя. Можешь смеяться сколько твоей душе угодно.

— Я не смеюсь, — проговорил Свердлов. — Мне нужны союзники, откуда бы они ни были. Даже твой несуществующий Бог. Ну, не сердись. Я рад, что ты молилась. Может быть, Бог и есть. Может, было и тамариндовое дерево, которое восстало против законов природы из-за того, что человека невинно осудили. Ты веришь в эти сказки, а я нет. Возможно, вера сделала тебя такой, какая ты есть. Если это так, я не буду ссориться с твоей верой. Если я скажу, что люблю тебя, ты мне тоже поверишь?

— Я бы не хотела, чтобы ты говорил это, — сказала Джуди. — Пожалуйста, не говори.

— Ладно, — уступил Свердлов. — Возьму свои слова обратно, чтобы можно было сказать их в другой раз. Я пойду к себе в контору поспать.

— Ты же знаешь, что можешь остаться здесь, — сказала она. — У нас есть свободная постель.

— Нет, — ответил Свердлов. — Я не хочу так оставаться с тобой. Пойду. Ты меня поцелуешь? На счастье, завтра?

— О боже мой, — сказала Джуди. — Я очень боюсь завтрашнего дня.