Шестая жена

Глава 5

В августе и сентябре того года король, по своему обыкновению, переезжал из одного дворца в другой. Из Вестминстера двор по реке переместился в Хэмптон-Корт, а после краткого пребывания там отправился в Оутлэндс, Вокинг, Гилдфорд, Чобхэм и Виндзор.

Но в Виндзоре выяснилось, что путешествие сильно истощило силы Генриха, и те люди, на чью судьбу смерть короля могла повлиять сильнее всего, наблюдали за ним — и друг за другом тоже, — кто с надеждой, а кто и с тревогой.

Люди, которые до этого вели себя с крайним подобострастием, теперь стали наглыми. Лорд Хертфорд и лорд Лайл вернулись из Франции и стали готовиться к тому, чтобы править страной от имени молодого короля, которому они привили интерес к новой вере. Сэр Томас Сеймур был настороже — его брат, выдающийся государственный муж, держал в своих руках власть, зато Томас был тем человеком, которого больше всех других любил будущий король. Заодно с Сеймурами был и Кранмер, любимец короля, и вместе они составляли очень могущественную партию.

В католическую партию входили герцог Норфолкский и его сын Сюррей, Гардинер, Райотесли и их сторонники.

Король чувствовал, что смерть близка, и его охватило страшное беспокойство, ибо он понимал, что будущее династии Тюдоров находится в руках слабого здоровьем мальчика. Но одного взгляда налитых кровью глаз Генриха, одного его жеста было по-прежнему достаточно, чтобы вселить ужас в окружавших его людей. Он мог еще держать в руках перо; он мог еще подписать смертный приговор. Бессердечный и грубый, он имел дело с людьми, лишенными его бессердечной грубости, главным образом потому, что им не хватало той энергии, которая била в нем ключом. Хоть и больной, Генрих все еще оставался львом. Он оставался государем даже тогда, когда лежал в постели, или, морщась от боли, сидел на троне, или ковылял по комнате, опираясь на палку, или когда его возили в специально изготовленном для него сооружении на колесиках.

Он написал завещание, мудро рассудив, что совет министров, который будет править страной до совершеннолетия короля, должен включать в себя равное число представителей обеих партий. Генрих был уверен, что его воля будет исполнена, — он знал, что и после смерти никто не осмелится ослушаться его.

На его стороне был народ Англии — в нем он черпал свою силу. Народ всегда был с ним — с той самой поры, когда он розовощеким мальчиком ездил на коне по улицам Лондона и наслаждался восторгом толпы. Его целью было — ослабить могущество аристократии, которой он опасался, и угодить толпе. Люди верили, что он избавил их от тирании папы римского. Государство взяло верх над церковью, и не склонным к бурному проявлению эмоций англичанам это пришлось по душе, ибо было осуществлено под маской набожности. Города стали свидетеля- ми неимоверных страданий: людей сжигали заживо, вешали, обезглавливали, самая ужасная смерть ждала предателей, — словом, кровь лилась рекой. Но на континенте крови было гораздо больше, да и вообще многие были уверены, что рождение новой религии невозможно без кровопролития.

Король по-прежнему был королем; он знал, что останется повелителем своих подданных и после смерти. Его слово было законом, законом оно и будет.

Но амбициозные люди, толпившиеся у его трона, напряженно ждали. Напряжение возрастало, и срывы были неизбежны.

В один из ноябрьских дней протестант лорд Лайл дал на заседании Совета пощечину Гардинеру. Лайл был удалей из состава Совета.

Гардинер после неудачной попытки арестовать Катарину попал в немилость. Король, по своему обыкновению, винил во всем Гардинера, убедив себя, что совсем не собирался удалять Катарину, и что это была идея епископа.

Опала Гардинера и удаление Лайла помогли сохранить баланс в Совете, который, по словам Уолси, нельзя было нарушать. Самый крупный сторонник реформ и самый крупный католик — оба попали в немилость.

Гардинер попытался вернуть расположение короля, предложив обложить новым налогом духовенство. Король обрадовался случаю пополнить свою казну, но снять опалу с епископа не захотел — тот так и остался в немилости. «Ибо, — сказал себе король, — это был человек, который пытался отравить мою душу ядом недоверия к моей невинной королеве!» Гардинер слышал в свой адрес одни упреки и ругань. Ему не везло, но это так часто случается с теми, кто служит королю.

Это были тревожные дни для всех, но с начала ноября здоровье короля немного улучшилось. При дворе вновь стали устраивать праздники и шумные пиры, на одном из них взгляд Генриха остановился на красотке из числа придворных дам королевы, и глаза его разгорелись. Ему снова стало обидно, что у такого человека, как он, — могущественного короля и великого правителя — есть только один законный сын, который унаследует его корону.

Так что в обвинениях, которые выдвигали против королевы некоторые из его министров, есть доля правды. И разве не так уж не прав был Гардинер, задумавший ее арестовать? Может быть, бесплодная Катарина и вправду в душе еретичка?

За последние недели, когда все жили в страшном напряжении, поведение графа Сюррея стало совершенно невыносимым для тех, кого он считал своими врагами, — главным из них был Эдвард Сеймур, лорд Хертфорд.

Сюррей ни к кому не испытывал такой сильной ненависти, как к Сеймурам; в особенности он ненавидел старшего брата. Беспечный Сюррей, этот элегантный поэт, совсем не был умным политиком, каким зарекомендовал себя Хертфорд. Сюррей родился в семье герцогов, Эдвард Сеймур сам пробился к вершинам власти. Сюррей был горд и глуп, а Эдвард Сеймур был одним из самых умных людей в королевстве. Вот почему Генрих сместил графа Сюррея с поста командующего английскими гарнизонами во французских городах — его поведение никак не соответствовало этой должности — и заменил его умным Эдвардом Сеймуром. Сюррей воспринял это как оскорбление, нанесенное ему лично и всей его семье, которое он не мог снести. Расхаживая с важным видом по двору, он оскорблял тех, кто достиг высокого положения в государстве благодаря своим талантам. Отец предупредил его, что это добром не кончится, но Сюррей не захотел прислушаться к его словам.

— В этой стране, — заявлял он направо и налево, — не стало порядка с тех пор, как король допустил простолюдинов в правительство. Мне кажется, его величеству доставляет удовольствие удалять людей благородных кровей и окружать себя людьми низкого происхождения.

Это было прямое оскорбление для Сеймуров, которые внимательно наблюдали за Сюрреем и ждали своего часа.

— Король, — говорил Эдвард Сеймур своему младшему брату, гуляя с ним по Большому парку, — долго не протянет, поэтому не мешало бы поставить этих Ховардов на место именно сейчас, пока он еще жив.

Томас согласился, что неплохо бы:

— Но вспомни, что Норфолк однажды предложил женить Сюррея на принцессе Марии.

— Но король и слышать об этом не пожелал.

— Но если король умрет, а на его место сядет маленький мальчик, кто знает, не начнет ли Норфолк снова хлопотать об этом браке? Принцесса Мария — католичка, и Сюррей тоже. Католическая партия непременно поддержит этот брак.

Братья — два прожженных интригана — осторожно посмотрели друг на друга, им показалось, что на этот раз их устремления совпали. Но это было не так. Хертфорд видел себя протектором королевства, а маленького Эдуарда — марионеткой в своих руках. Томас представлял себя мужем принцессы Елизаветы, что должно было сделать его королем.

На какое-то время они объединились, чтобы бороться с Ховардами, но только на время.

И пока они разговаривали, Хертфорд думал о той огромной власти, которую он получит благодаря своему маленькому племяннику; мечты же Томаса о троне перемежались с эротическими мечтами.

Сюррей наблюдал за ними из окна своих покоев и громко смеялся вслух.

— Посмотри, — сказал он одному из своих слуг, — вон ходят эти безродные Сеймуры. Не сомневаюсь, что они плетут интригу против меня и моего отца. Они ненавидят нашу благородную кровь, точно так же как мы ненавидим их низость.

Он отправился к своей сестре. В то время она была весьма недовольна своей судьбой. Король время от времени поглядывал в ее сторону, и, хотя иногда он довольно сильно желал ее, его останавливало то, что она была его родственницей, а его желание было не настолько сильным, чтобы он мог забыть об этом недостатке.

— Посмотри! — вскричал Сюррей, входя в покои сестры и не заботясь о том, что у нее были слуги. — Видишь этих двух великих мужей, которые прогуливаются по саду?

Герцогиня взглянула в окно и поняла, что не сможет отвести взгляд от младшего из братьев.

— Ты дурак, — прошептала она, — брат мой, ты самый безмозглый дурак при дворе.

Сюррей поклонился. Эпитет ему понравился.

— И если из-за своей глупости ты окажешься в Тауэре, что вполне вероятно, — продолжала она тихо, не сводя глаз с высокого мужчины, шедшего рядом со своим братом, — я не сделаю ничего, ничего, чтобы помочь тебе.

Брат громко рассмеялся и даже не потрудился понизить голос.

— Значит, ты думаешь, что это я убедил отца не выдавать тебя замуж за Сеймура? Ну что ж, тут ты права. Я не потерплю, чтобы наша благородная семья вступила в союз с этими худородными пройдохами.

— Да как ты смеешь говорить это мне? — возмутилась Мария.

— Смею, потому что я — твой брат. Я никогда не позволю тебе стать женой Сеймура... даже если бы он этого захотел. Но он не захочет. Он метит повыше. Хоть он и худороден, но метит очень высоко.

— Ты говоришь о зяте короля, — прошептала она.

— А также о человеке, по которому ты сохнешь, сестра.

— Убирайся прочь. И не приходи больше сюда оскорблять меня.

Сюррей насмешливо поклонился. Он видел, что она его ненавидит, ибо он оскорбил ее в присутствии слуг.

Придворные продолжали внимательно наблюдать за Сюрреем. На него смотрели так, как обычно смотрят на людей, чьи дни сочтены.

— Что это со мной? — спрашивал себя поэт. — Наверное, старею. Мне уже тридцать, и хочется чего-то необычного. — Он был столь беспечен, что ему было все равно, каким способом он развеет свою скуку.

Сюррей раздумывал, какую бы учинить новую проделку, и разговор с сестрой натолкнул его на одну мысль.

Сюррей не стал терять времени. Одевшись с большой тщательностью, сияя драгоценностями и приняв надменный вид, он отправился к леди Хертфорд.

Жена Хертфорда, в девичестве Анна Стенхоп, слыла одной из самых гордых и честолюбивых дам при дворе. Она, как и ее муж, мечтала о верховной власти, ибо по натуре была женщиной холодной и алчной. С нетерпением ждала она того дня, когда сделается первой леди в королевстве. Анна Хертфорд ни минуты не сомневалась, что станет ею, зная, что, когда ее муж станет протектором Англии, она возвысится над всеми остальными дамами при дворе, и, если кто-нибудь из них сделает хотя бы попытку показать, что считает себя выше нее, она убедит мужа убрать любую.

Услышав, что граф Сюррей просит принять его, она очень сильно удивилась.

Он склонился, чтобы поцеловать ей руку, и взглянул на нее с какой-то странной робостью. Леди Хертфорд была очень тщеславной женщиной, и ей доставило огромное удовольствие видеть, как наследник самого знатного семейства в стране грациозно склоняется перед ней.

— Леди Хертфорд, я должен сообщить вам одну очень важную вещь, — произнес неисправимый Сюррей, — которая предназначается только для ваших ушей.

Она отпустила слуг, и, наблюдая как они уходят, граф нагло улыбался.

— Леди Хертфорд, — сказал он, — вы прекрасная и грациозная женщина, и мне доставляет удовольствие видеть, что вы занимаете столь высокое положение в королевстве. — Благодарю вас, милорд граф, — ответила леди Хертфорд. — Но о каком же важном деле вы хотели со мной поговорить?

— Я давно наблюдаю за вами, леди Хертфорд.

— Вы наблюдаете за мной?

— С огромным восхищением, которое возрастает с каждым днем. И я решил, что не успокоюсь, пока не расскажу вам о нем.

Леди Хертфорд с подозрением взглянула на него.

Он быстро подошел к ней, схватил ее руку и прижал к своим губам.

— Вы так прекрасны! — воскликнул граф.

— Мне кажется, милорд, вы слишком много выпили. Думаю, вы поступите очень мудро, если отправитесь к себе домой.

— Мудро? — ответил поэт. — Но что такое мудрость? Это удел стариков — как компенсация ушедшей любви.

— Любовь! Вы говорите мне о любви?

— А почему бы и нет? Вы меня очаровали. Вы мне нравитесь. И я пришел, чтобы положить мою любовь к вашим ногам, чтобы просить вас не отвергать меня, ибо я умираю от любви к вам.

— Я буду вам очень благодарна, если вы покинете мои покои немедленно.

— Я не уйду, пока вы не выслушаете меня.

— Это мои покои...

— Я знаю, знаю. Худородная сестра вашего мужа вышла замуж за короля. Силы небесные! Я часто задавал себе вопрос — как ей удалось соблазнить его? Но она женила его на себе, и благодаря этому ее худородные братья приобрели высокое положение. Королю нравится окружать себя людьми низкого происхождения. А знаете почему? Потому что они не опасны ему. Благородных лордов — вот кого ему надо бояться. Посмотрите на них: Уолси, Кромвель, Гардинер и... Сеймуры. Все это люди низкого происхождения.

— Да как вы смеете? — вскричала разъяренная леди.

Она направилась к двери, но он преградил ей путь и, схватив ее, прижал к своей груди, заливаясь смехом.

— Не думайте, миледи Хертфорд, что я оказываю вам честь своим предложением. Даже если бы я мог предложить вам выйти за меня замуж, а вы были бы свободны, чтобы принять это предложение, я никогда бы вам его не сделал. Когда-то предполагалось выдать мою сестру за вашего зятя, по я бы этого никогда не позволил! Выдать женщину из рода Ховардов за какого-то там Сеймура! Это немыслимо! Между нашими семьями лежит пропасть. Но мое семейство и ваше могут иступить в связь иного рода...

Леди Хертфорд, наконец, высвободилась из его объятий и собралась уже было позвать слуг, как вдруг вспомнила, что не сможет велеть им выставить из ее покоев аристократа столь высокого происхождения.

Но она была хладнокровной женщиной. И, стоя перед ним, не зная, как от него избавиться, она поклялась самой себе, что он заплатит за это оскорбление своей головой.

Ей не оставалось ничего другого, как только с достоинством уйти. И она ушла, оставив Сюррея одного.

Сюррей молча смотрел ей вслед. Он понимал, что из всех безрассудных поступков, которые он совершил в своей жизни — а им не было числа, — этот самый безрассудный. Но ему было все равно. Сюррей покинул покои Анны Хертфорд. Он знал, что Эдвард Сеймур не успокоится, пока не отомстит ему, но и это его не тревожило. Он потерял интерес к жизни. Ему хотелось теперь только одного — услышать, как леди Хертфорд опишет, своему мужу сцену, которая только что разыгралась между ними.

Стоял холодный декабрьский день; король жил теперь во дворце Уайт-холл.

Он чувствовал себя немного лучше, чем еще совсем недавно. Ему сделали прижигание язв на ногах — боль была адская, — но он верил, что теперь-то он поправится, и с нетерпением ждал рождественских праздников. В мыслях король постоянно возвращался к прошлому — он вспоминал былые пиры, на которых всегда задавал тон. Как же ему хотелось вернуть свою юность!

В такие периоды он много думал о женщинах, но его мысль подолгу не задерживалась ни на ком, Его жена? Он был к ней привязан. Она — заботливая сиделка, но королю ведь не всегда нужна сиделка. Но кем бы она ни была, он намеревался выдвинуть против нее обвинение в ереси. Вскоре ее подвергнут допросу, но пока она побудет рядом с ним. Но уж если будет доказано, что она погрязла в ереси, то его святой долг — избавиться от нее. Она должна будет умереть. У него уже было два развода — с него достаточно. Развод опасен — разведенная женщина может родить ребенка, а молва припишет его королю. Такой слушок прошел об Анне Клевской. Нет уж! Смерть — гораздо лучше. Он не хотел, чтобы у маленького Эдуарда были проблемы с соперниками.

Ему просто нужна новая жена — молодая и пригожая, чтобы с нею он перестал тосковать о прошлом.

Хертфорд попросил об аудиенции, и король принял его.

— А, братец! — воскликнул король. — Что это ты такой злой?

— Ваше величество, я обнаружил измену.

— И кто же изменник?

— Милорд Сюррей, ваше величество.

— А, этот хвастунишка! И что же он выкинул па этот раз?

— У него есть друзья за границей, ваше величество, мы об этом уже давно знаем. У него служит старый слуга вашего врага, кардинала Поула. Он пытался уговорить свою сестру, герцогиню Ричмондскую, невестку вашего величества, стать любовницей вашего величества!

Король взорвался:

— Ах он негодяй! Мошенник! Да как он смеет предлагать ей такое! Он ведь должен знать, как я отношусь к подобным делам!

Хертфорд поклонился:

— Ведь ваше величество женаты на леди, которую мы все любим и уважаем, и счастливы в этом браке.

— Так оно и есть, — сказал Генрих. — И как только этому молодому дураку пришла в голову мысль подсунуть мне любовницу! Как будто я сам не могу найти... если бы я, конечно, захотел. Но я не хочу. Я стремлюсь сохранить святость брачных уз. И только об этом всегда и думаю.

Генрих бросил быстрый взгляд на Хертфорда, по тот был мрачен и весь поглощен гневом и желанием отомстить Сюррею. — Он намеревался, ваше величество, управлять вами через свою сестру.

От этих слов кровь бросилась королю в лицо.

— Клянусь Богом, я упеку его за это в Тауэр. Этот человек — предатель.

Теперь надо было закрепить успех — Хертфорд это хорошо понимал.

— Милорд, он обнаглел до того, что велел изобразить королевских львов на стене одной из комнат своего Кеннинг-Холл.

— Что?! — взревел Генрих. — Да как он посмел?!

— Посмел, ваша милость. Этих львов увидел один из его друзей, который понял, что это измена. И еще он понял, что если не сообщит о ней, то и сам будет виновен.

— Ты прав, это измена! — вскричал Генрих. — Он не смеет присваивать себе герб Англии!

— Когда ему указали на это, он сказал, что имеет все права на этот герб, ибо в его жилах течет кровь Шарлеманя и Плантагенетов.

— Клянусь Богом! — закричал король, поднимаясь и всем телом наваливаясь на свою палку. — Он за это ответит!

— Сюррей считает, что у него больше прав на престол, чем у вашего величества. Он и его отец — изменники.

— И Норфолк тоже? А этот что сделал?

— Он видел королевских львов на стене в Кеннинг-Холл и не донес об этом.

— Да, — сказал король. — Да, он виновен.

— Кроме того, ваше величество, наверное, помните, что он намеревался женить своего сына на принцессе Марии. Они очень опасны, эти Ховарды. Они изменники.

— Да, изменники! — отрезал Генрих. — Ты прав, брат мой.

Он вспомнил насмешливые карие глаза величайшего поэта Англии, он вспомнил слова, которые так легко срывались с губ этого наглеца. Он представил себе королевский герб на стене в доме Сюррея, и понял, что эта могущественная семья доставит его сыну, которому было всего девять лет, много хлопот.

— В Тауэр! — закричал он. — В Тауэр обоих!

А сам подумал: «Я не умру, я еще поживу на белом свете. У меня родятся сыновья. Эдуард еще слишком мал. Я не умру, пока у него не появятся братья, которые будут расти вместе с ним».

Хертфорд с радостью отправился выполнять приказ короля. А Генрих пообещал себе, что, когда с этим делом будет покончено и Норфолк со своим сыном лишатся голов, он безо всяких проволочек выдвинет обвинение в ереси против королевы.

Он заведет себе пышущую здоровьем женушку — седьмую и самую лучшую из всех, — и за годы, отпущенные ему судьбой, она нарожает ему кучу сыновей.

Сэр Томас Сеймур ехал в Хэтфилд-Хаус, где вместе со своим братом Эдуардом жила теперь принцесса Елизавета.

Томас знал, что детей решили разлучить и что завтра Эдуарда увезут в замок Хертфорд, а Елизавету — в Энсфилд. Таков был приказ короля. Наверное, его величество счел, что Елизавета оказывает слишком большое влияние на мальчика.

Томас радовался природе. Наконец он увидел вдалеке дом, где жила принцесса, и с вожделением подумал о ней. Он предполагал, что сейчас она стоит у окна и наблюдает за ним, но при встрече, конечно же изобразит удивление.

Она очень умна для своих тринадцати лет, и, вне всякого сомнения, следит за развитием событий с таким же нетерпением, как и все остальные.

Он отдал лошадь конюху и прошел в дом. Его встретили учителя королевских детей — сэр Джон Чек, доктор Кокс и сэр Энтони Кук.

— Привет, джентльмены! — весело приветствовал их Томас. — Я слышал, что принц и принцесса расстаются, и приехал сюда, чтобы застать их вместе под одной крышей.

— Они будут рады вашему приезду, сэр Томас. Принц часто вспоминает вас и все спрашивает, когда вы приедете к нему.

-- А принцесса?

— Она вас не вспоминала, но готов поклясться, что она также будет рада видеть вас.

Томас прошел в покои, где находились молодой принц и его сестра. На лицах у обоих он заметил следы слез.

Томас преклонил колени перед наследником престола и поцеловал ему руку.

— Дядюшка Томас! — вскричал Эдуард. — Как я рад, что ты приехал!

— Ваше высочество милостивы ко мне, — сказал Томас. Он повернулся к Елизавете: — А вы, леди Елизавета, рады ли вы видеть меня?

Она протянула ему руку и не отнимала, пока он с жаром целовал ее.

— Вы приехали, милорд, в грустное время, — произнесла она.

— Нам было здесь так хорошо, — пылко произнес Эдуард. — Но теперь нас разлучают. Меня посылают в Хертфорд, а сестру — в Энсфилд. Ну почему, почему?

- Так повелел ваш царственный батюшка, — сказал адмирал. — Я не сомневаюсь, что он забоимся о вашем благе.

Он подумал, как она хороша, эта маленькая девочка, которая, несмотря на свою худобу — ее беспокойная натура не позволяла ей набрать вес, — вела себя как настоящая женщина.

— Я плакала так сильно, — сказала Елизавета, — что у меня не осталось больше слез.

Томас улыбнулся. Как бы сильно она ни плакала, слезы не испортили ее красоты. Она плакала, не забывая о своей внешности. Не она, а бедный маленький принц по-настоящему страдал от того, что они расстаются. Слезы Елизаветы лились напоказ, она просто хотела показать брату, который скоро — даже очень скоро — станет королем Англии, как она его любит.

— Нам было здесь так хорошо, — повторил принц, — мы ведь оба очень любим Хэтфилд, правда, сестра?

— Я всегда буду любить Хэтфилд. И всегда буду вспоминать те счастливые дни, которые пропела здесь, брат.

«Хэтфилд! — подумал Сеймур. — Прекрасное местечко для воспитания королевских детей. Королю оно очень понравилось, и он намекнул епископу Эйли, которому принадлежал Хэтфилд, что неплохо было бы подарить его своему владыке. Правда, сто величество дал епископу другие земли в обмен на Хэтфилд, но любой человек может легко расстаться со своими владениями, если король положит на них свой глаз».

Адмирал смотрел на Елизавету — ее рыжие волосы были освещены неяркими лучами зимнего солнца — и думал, что, несмотря на то что она ребенок и к тому же девочка, она очень сильно поминает своего отца.

«Но она будет моей, — поклялся он. — Надо подождать несколько лет, и она будет моей».

Он так сильно верил в свою судьбу, что ни минуты не сомневался, что так оно и будет.

Принц отпустил своих слуг; адмирал уселся на сиденье у окна: с одной стороны от него примостился принц, а с другой — принцесса. Никогда еще Томас не прилагал столько усилий, чтобы очаровать их, как в тот день.

— Мой дорогой принц, моя дорогая принцесса, — сказал он, — вы еще так юны, чтобы расставаться. Будь моя воля, я бы разрешил вам делать все, что вам хочется.

— Эх, дядюшка Томас, дорогой мой дядюшка Томас! — воскликнул принц. — Как жаль, что ты не волен поступать, как тебе хочется! А ты видел Джейн? Я теперь так редко с ней встречаюсь.

— Она живет при дворе у королевы и очень счастлива.

— Я знаю. Она счастлива, что живет с нашей дорогой мамочкой. Но мне так хотелось бы, чтобы она была со мной. А теперь вот и Елизавету от меня забирают.

— Ну, это ненадолго, — беспечно заявил адмирал. Он сделал вид, что проговорился, однако эти слова вырвались у него не случайно.

Дети взглянули на него с удивлением.

— Забудьте то, что я сказал, дорогие мои, — произнес он. — Мне не следовало бы этого говорить, ведь мои слова пахнут изменой. Но ты ведь не выдашь меня, Эдуард?

— Никогда! Ни за что! Я скорее умру, чем выдам тебя, дорогой дядюшка!

Томас обнял мальчика за плечи и, прижав его к себе, повернулся к Елизавете:

— А вы, миледи, надеюсь, вы тоже не выдадите бедного Томаса?

Но она ничего не ответила, опустив свои шелковистые ресницы, чтобы он не видел ее глаз. Томас протянул другую руку и обнял принцессу.

Он сказал:

— Эдуард, я не отпущу ее, пока она не поклянется, что не выдаст меня.

Это была любимая игра дяди Томаса, хотя мальчику его шутки порой казались грубоватыми.

Приблизив свое лицо к лицу Томаса, Елизавета сказала:

— Нет-нет. Я не думаю, что выдам вас.

— С чего бы это? — спросил он, наклонившись к ее губам.

Он крепко прижимал к себе детей. Эдуард радостно смеялся — он обожал своего дядюшку, который позволял ему забыть о разнице в их возрасте.

— Ну, наверное, потому, — ответила Елизавета, — что вы мне нравитесь.

— Сильно нравлюсь? — спросил адмирал. Она подняла на него свои глаза — они были серьезны, но Томас заметил в них легкую тень восхищения.

Надежды адмирала разгорелись с новой силой, когда Елизавета сказала:

— Может быть, и сильно.

Сеймур поцеловал мальчика в щеку и повернулся к принцессе. Она ждала. Ей достался поцелуй в губы; Томас прижал ее к себе, и она почувствовала, как сильно бьется его сердце.

Он не отпускал их от себя. — Мы — друзья, — сказал он. — И будем держаться вместе.

«Как с ним интересно! — думал Эдуард. — Опасности отступают, становится легко и весело. Когда дядя Томас рядом, мне кажется, что быть наследником престола просто замечательно. Он никогда не говорит: «Ты должен сделать это, ты должен выучить наизусть то». Он никогда не утомляет. Быть с ним рядом — это приключение, самое удивительное, самое приятное приключение из всех».

А Елизавета думала: «Сидеть с ним рядом и слушать его — лучше этого нет на свете ничего!»

— Если наш любимый король умрет, — с грустью произнес адмирал, — ведь он болен... очень болен... королем станешь ты, Эдуард, мой дорогой племянник. Ты ведь не забудешь своего старого дядюшку, правда?

Эдуард взял руку адмирала и с искренней любовью поцеловал ее:

— Я никогда не забуду тебя, милый мой дядя.

— Когда ты станешь королем, многие люди будут говорить, что любят тебя больше всего на свете.

— Есть только один человек, в чьей искренней любви я не сомневаюсь.

— Ты станешь королем. Твое слово будет законом для подданных.

— Они этого не допустят, — сказал Эдуард. — Мой дядя Хертфорд, Кранмер... Лайл, Райотесли, Браун, Паже, Рассел — те, кого отец назначил управлять от моего имени. Он говорит, что они должны руководить мной, ибо я еще слишком мал, чтобы взять бразды правления в свои руки. И мне придется поступать так, как они мне скажут... я буду связан еще сильнее, чем сейчас.

— Ты всегда будешь моим любимым племянником, — заверил его Томас. — А ты будешь всегда принимать меня и рассказывать, что тебя беспокоит, правда ведь?

— Всегда, дорогой дядя.

— И если тебе не будут давать денег, то ты всегда будешь запускать руку в кошелек дяди Томаса?

— Буду, дорогой дядя.

Это был опасный разговор, ибо обсуждать смерть короля считалось изменой. Но Томас не боялся. Он знал, что бояться ему нечего, — он мог доверять Эдуарду, ибо мальчик был ему предан. Но можно ли доверять Елизавете? Томас верил, что можно. Он прочитал в ее глазах, что единственный человек, который мог бы играть на ее слабостях, — это сэр Томас Сеймур.

— А вы, миледи? — спросил он. — Что будете делать вы? Вам, вне всякого сомнения, подыщут мужа. Что вы скажете на это?

Он крепче прижал ее к себе. Она прекрасно понимала, что этот якобы невинный флирт был на самом деле очень опасен, ибо слова, произносимые ими, имели скрытый смысл.

— Будьте спокойны, — ответила она, — когда дело дойдет до выбора моего мужа, решающее слово будет за мной.

Томас улыбнулся ей; его рука была так горяча, что, казалось, способна была прожечь ткань ее платья.

— Могу ли я... надеяться на это? — небрежно спросил он.

— Можете, милорд.

Неожиданно она вспомнила о том, что она — принцесса, и с надменным видом высвободилась из его объятий. Покидая Хэтфилд-Хаус, сэр Томас Сеймур был уверен, что его визит был не напрасен. Он не сомневался, что продвинулся вперед в своем ухаживании и еще на один шаг приблизился к трону.

Рождество пришло и ушло. Все, кроме самого короля, понимали, что он скоро умрет. Генрих же отказывался признавать этот печальный факт. Несмотря на болезнь, он требовал, чтобы Совет собирался каждый день и обсуждал государственные дела. Он почти не видел Катарину, да и не хотел видеть. После прижигания язв на ногах он не желал, чтобы женщины приближались к нему; он по-прежнему раздумывал, как бы ему избавиться от жены.

Наступил январь, холодный и унылый. Девятнадцатого числа поэт Сюррей взошел на эшафот на Тауэрском холме.

Молодой человек умер так же, как и жил, — беспечно и надменно, продемонстрировав искреннее презрение к смерти.

Придворные поежились, увидев, как его красивая голова скатилась в корзину. Что он сделал, чтобы его казнили, — разве только хвастался королевской кровью, которая текла в его жилах? Впрочем, подобное преступление стоило жизни не одному ему.

Таков был конец Сюррея; говорили, что его отец вскоре последует за ним.

Король узнал о свершившейся казни, лежа в постели.

— Пусть сгинут все изменники! — пробормотал он.

В эти дни болезни ему живо припомнились все те мужчины и женщины, которых он послал на эшафот. Но какое бы имя ни вспомнилось ему, он всегда знал, как успокоить свою совесть.

«Я должен думать о своем мальчике, — говорил он ей. — Вот почему умер Сюррей. Вот почему должен умереть и Норфолк. Он еще слишком мал, мой Эдуард, чтобы остаться без отца в окружении всех этих властолюбивых людей, которые считают, что их головы очень подходят для короны».

Сюррей казнен. А за ним будет казнен и гордый Норфолк.

Норфолк сидит в Тауэре, ожидая следствия.

Рядом с королем был Сеймур — он поднес кубок с вином к его губам. Временами руки Генриха так сильно дрожали от водянки, что он не мог удержать в них кубок.

— Добрый мой Томас! — прошептал король. Красивая голова придворного наклонилась к нему.

— Ваше величество, — сказал Сеймур, — леди Елизавета горюет оттого, что ей пришлось расстаться с братом. Я подумал, что вам будет приятно узнать, как сильно они любят друг друга.

— Если бы эта девчонка родилась мальчиком! — пробормотал Генрих.

— Да, ваше величество, это было бы замечательно. Но — увы! — она родилась девочкой, и что ее ждет в будущем? Неужели она, как и ее сестра Мария, останется старой девой?

Генрих хитро взглянул на адмирала. Он знал, какие мысли бродят в этой прекрасной голове.

— Это было бы очень грустно, ваше величество, — продолжал бравый адмирал. — Да, это было бы грустно, — согласился король.

— И все-таки, учитывая безнравственное поведение ее матери и тот факт, что ее брак с вашим величеством не был законным, поскольку она был обручена с Нортумберлендом, что же... что же будет с леди Елизаветой?

Король смягчился. Он любил смелых людей, ибо сам был таким.

Он улыбнулся.

— Еще вина, добрый мой Томас.

— Ваше величество может выдать ее за одного из своих придворных... если его положение и богатство будут соответствовать ее положению.

— Да, я могу. Но она еще совсем ребенок. А там, кто знает... кто знает, друг Томас.

И королевский друг Томас возликовал в душе.

Старый герцог Норфолкский лежал в своей камере, ожидая смерти. Сколько лет он ждал своего часа? Всю жизнь он ходил по острию ножа — был слишком близок к трону, чтобы уцелеть. Но он был мудрым человеком и всегда демонстрировал королю, что служит ему верой и правдой.

Но и мудрые люди не могут избежать предательства, которое очень часто приходит со стороны тех, кто им ближе и дороже всего.

Завтра он умрет.

А во дворце Уайтхолл лежит больной король. «Он ненамного переживет меня», — думал Норфолк.

Когда человек стоит на пороге смерти, он вспоминает свою жизнь. Он был выдающимся государственным мужем, этот герцог из самого благородного дома Англии; он внес свой вклад в укрепление могущества страны. Он был гордым человеком, и умереть вот так... как изменник, было для пего позором.

Гордый молодой Сюррей предал его — не участием в заговоре, а своим тщеславием и гордыней.

Мысли Норфолка унеслись в те годы, когда он женился на дочери Бэкингема — гордой тщеславной женщине. Он сам тогда был графом Сюрреем — титул герцога Норфолкского достался ему несколькими годами позже. Но вся эта история с Бесс Холланд началась тогда, когда он был еще графом Сюрреем.

«Бесси!» — подумал он, вспомнив, какой она была тогда — с рукавами дешевенького платьица, закатанными выше локтей и обнажавшими ее крепкие руки. «Грязнуля», — могли бы сказать некоторые, но она обладала тем необъяснимым очарованием, перед которым он — аристократ, кичившийся своим положением, — не смог устоять.

Он соблазнил ее в первую же их встречу, хотя убеждал себя, что это она соблазнила его. Но этим дело не кончилось. К таким женщинам, как Бесси, мужчины возвращаются снова и снова.

Естественно, что его жена пришла в ярость. Променять дочь благородного Бэкингема на прачку! Но у Бесси было кое-что более притягательное, чем благородное происхождение. С ней Норфолк забывал о том, что они принадлежат к разным слоям общества.

Да, это была настоящая любовь, и Норфолк не мог отказаться от Бесси, несмотря на то, что был первым после короля аристократом в королевстве и одним из самых способных государственных мужей. Его жена была мстительна по натуре и постоянно устраивала ему скандалы, так что он получил сполна, деля свою жизнь между нею и Бесси.

Его семейство... его проклятое семейство! Сколько хлопот оно ему доставило! Сначала Анна Болейн, которая была только наполовину Ховард, ибо отцом ей приходился низкородный Болейн, а потом еще и Екатерина Ховард. Обе эти королевы возвысили род Ховардов и умножили его богатства, но, когда их казнили, звезда Ховардов закатилась.

Он вспомнил — зная, что сам вскоре взойдет на эшафот, — как жестоко он ругал своих родственниц, погибших королев. Он обличал их пороки яростнее, чем многие другие. Он стоял на стороне короля и свято верил, что в его страданиях повинны обе эти женщины, хотя это и наносило удар по чести всей семьи.

А теперь его собственный сын, старший сын, его гордость и надежда, лишился головы. Весельчак Сюррей, красавец поэт, который не умел держать язык за зубами, а может, и не хотел.

— Сын мой... сын мой, — прошептал герцог. — Впрочем, какая разница, ведь завтра я присоединюсь к тебе.

Он лежал, ожидая рассвета, и думал о том, как много ошибок совершил за свою долгую жизнь. Он не мог забыть горящего презрением взгляда Анны Болейн, которую он отвез в Тауэр; он не мог выбросить из головы воспоминание о слезах Екатерины Ховард.

И он спокойно ждал рассвета.

Король еще не подписал приказа о казни Норфолка. Он был слишком слаб, чтобы заниматься делами, и весь этот день провел в постели. Его руки и ноги раздулись от водянки; он жестоко страдал от боли и находился в полузабытьи, с трудом различая очертания комнаты, освещенной свечами.

В углу стояло несколько придворных, среди которых были члены его Совета — братья Сеймур, лорд Лайл, Райотесли и сэр Энтони Денни.

Они шептали друг другу:

— Он не переживет эту ночь.

— Ему никогда еще не было так плохо.

— Надо сказать ему. Надо подготовить его.

— Но кто же осмелится сказать ему правду? Они замолчали и услышали, как король зовет их.

— Иди, — сказал Хертфорд брату. — Иди ты. Он тебя любит.

Сэр Томас подошел к постели короля.

— Кто здесь? — спросил Генрих, глядя прямо перед собой. — Кто это?

— Томас Сеймур, ваше величество. Ваш верный слуга и друг.

— Друг Томас... друг Томас... Мои руки горят огнем. Мои ноги — в печи. А все тело охватила ужасная боль.

— Отдохните, сир. Вам лучше молчать, — сказал Сеймур. — Когда вы говорите, у вас на лбу выступают капельки пота, крупные, как виноградины.

— Но я не хочу молчать, я буду говорить, — прорычал король. — Подданный не должен указывать мне, когда мне говорить, а когда — молчать.

— Прошу прощения вашего величества. Я просто боялся за вас.

— Сколько времени?

— Приближается полночь, сир.

— Я слышу звон колоколов в ушах, Сеймур. Мне кажется, что я иду по мягкой траве. Мне кажется, что я еду верхом через Ричмонд-парк. Мне кажется, я плыву вверх по реке на королевской лодке. Мне кажется, что я сижу рядом со своей королевой и наблюдаю за ходом турнира. Но... лежу здесь... члены мои горят... и я умираю в своей постели.

В спальню вошли два члена Совета. Они встали у полога кровати и принялись шепотом обсуждать состояние короля.

Генрих услышал их шепот. Он попытался поднять голову, но не смог и, застонав, упал на спину.

— Кто там шепчется в тени? Это Сюррей... это милорд граф.

Сеймур наклонился к нему и прошептал:

— Нет, сир. Ваше величество забыли — Сюррею отрубили голову девять дней назад.

— Сюррей! — пробормотал король. — Сюррей... поэт... красивый мальчик... гордый и глупый мальчик.

— Он замышлял против вас недоброе, ваше величество.

Голос Генриха зазвучал отчетливее.

— Это он, Сюррей, первым начал писать белым стихом. Я помню это. Он подарил мне сонет. Он был поэтом, этот мальчик, но... гордым и глупым.

— Он интриговал против вашего величества. Он велел изобразить королевский герб на стенах своего дома. Ваше величество позабыли об этом. Сюррей считал себя более достойным трона, чем его король.

В голове короля все перепуталось.

— Бэкингем! — вдруг закричал он, но тут же понизил голос до шепота. — В Тауэр Бэкингема! На плаху его, говорю вам!

Сеймур подумал, что с того момента, как голова Бэкингема скатилась с плахи, прошло уже тридцать лет. С чего это король вдруг вспомнил об этом? Может быть, его совесть, угрызения которой он столько времени заглушал, теперь напомнила ему о себе? Бэкингема казнили по той же самой причине, что и Сюррея, — он тоже был аристократом, помешанным на своем королевском происхождении.

Король снова принялся бормотать. Он вернулся в настоящее.

— Сеймур... ты здесь? Томас... друг мой... ты говорил о Сюррее. Он ведь умер, правда? А за что его казнили?

— Он хотел, чтобы его сестра стала вашей любовницей, ваше величество. Ваше величество пришли в ярость, узнав об этом.

Губы короля тронула сладострастная усмешка, отчего его раздутое лицо стало еще омерзительнее.

— Женщина из рода Ховардов... пригожая девка... и пикантная.

Сеймура чуть не стошнило. Он отвернулся от короля, с изумлением подумав: «Лежит на смертном одре, а все думает о плотских утехах! И Кейт... моя бедная Кейт... замужем за этим человеком. И это чудовище собиралось сделать с ней то же самое, что и с другими своими женами. Если верить слухам, он собирался казнить ее через несколько недель».

— Томас!.. — неожиданно закричал король. — В мою спальню проникли враги. Они шепчутся и замышляют против меня недоброе.

— Нет, сир. Это — члены вашего Совета, они пришли справиться о вашем здоровье.

— А Норфолк здесь? — Нет, ваше величество, Норфолк сидит в Тауэре, ожидая, когда вы подпишете указ о его казни.

— Я подпишу его, обязательно подпишу. На плаху обоих Ховардов — отца и сына.

— Ваше величество, берегите свои силы.

— У меня хватит сил... Я подпишу этот указ. Сюррей... глупый мальчишка. А твоя сестра, Сюррей, пригожая девка. Пить... пить... мое горло горит огнем. Залей его, Сеймур. Залей, друг мой. Кто это там шепчется около моей кровати? Выходите, выходите! А, и ты здесь, мошенник! Ну, что вы хотите мне сказать? Почему вы все такие мрачные? Я умираю? Это вы хотели сказать мне, да? Подходите... Ты, Денни, скажи мне, как мои дела? Как мои дела, спрашиваю тебя?

Денни, который был храбрее других и не сомневался, что король умирает, решил сообщить ему правду:

— Ваше величество, доктора опасаются, что больше ничего не в силах сделать. Настало время вашему величеству задуматься о том, как вы прожили жизнь, и просить Господа даровать вам прощение во имя его сына, Иисуса Христа.

На мгновение воцарилась жуткая тишина. Лицо короля исказилось от ужаса, свидетельствовавшего о том, что он все понял. Но он быстро подавил охвативший его страх, и лицо снова приняло спокойное выражение. Твердым голосом король произнес:

— Скажи мне, Денни, по какому праву ты выносишь мне приговор? Какой судья уполномочил тебя сделать это?

— Ваши судьи — доктора, сир. Я пришлю их к вам. Они ждут аудиенции.

Король утомленно закрыл глаза, но, когда несколько минут спустя врачи со своими лекарствами приблизились к нему, он открыл их и взглянул на подошедших со своей привычной свирепостью.

— Что это? — сердито спросил он. — Вы ведь уже вынесли мне приговор, господа судьи, а когда судья приговаривает преступника к смерти, он уже не должен больше беспокоить его. Убирайтесь! Убирайтесь, говорю вам!

Но врачи продолжали стоять, глядя на него, и он заорал:

— Убирайтесь! Убирайтесь!

Доктора поклонились и повернулись, чтобы уйти.

— Ваше присутствие здесь излишне, — заявил им Райотесли.

Когда они удалились, канцлер подошел к посте-пи короля.

— Ваше величество, не хотите ли вы поговорить с духовными лицами?

— А? — спросил король. — О чем это вы? А... дело уже дошло до этого? Нет, не надо никаких духовных лиц. Я буду разговаривать только с Кранмером... и то не сейчас.

Райотесли повернулся к одному из придворных:

— Отправляйтесь за Кранмером. Он в Кройдоне. Да поторопитесь. Скажите ему, что король желает, чтобы он без промедления явился в Уайтхолл. Ваше величество, — продолжал Райотесли. — Кранмер скоро появится.

— Я приму его, когда буду готов... но не раньше. Уходите, говорю вам. Оставьте меня...

Его глаза уставились на них, хотя он видел только расплывчатые тени. Члены Совета отошли в дальний угол спальни, и через некоторое время король закрыл глаза и снова заговорил: — Уходите... Уходите... Видеть вас не хочу. Он застонал и неожиданно закричал в испуге: Анна, Анна, и ты здесь, ведьма? Я тебя вижу. Дальше он продолжал уже шепотом: — Не смотри на меня своими огромными черными глазами У тебя тонкая шея — ты не почувствуешь удар меча. А! Ты хочешь, чтобы для тебя привезли меч из Кале. Да, это на тебя похоже. Пусть топором рубят головы простым смертным. Ты осталась гордячкой до самого конца. Анна, Анна... Я сделал это ради Англии, дорогая моя. Англии нужен был наследник. Король — слуга своей страны, а не своих страстей. Анна, твои черные глаза смотрят на меня с презрением. Я этого не потерплю. На плаху! На плаху!

Неожиданно король открыл глаза и с испугом огляделся. Свечи, догорая, вспыхивали в своих гнездах.

— Задуматься о том, как я жил, и просить Господа даровать мне прощение, — прошептал он. -Вот что они мне советуют. Вот что они мне советуют сейчас. Великое правление... великое и славное правление. О Боже, Генрих VIII трудился только ради твоей славы и блага Англии. Он не допускал и мысли о своих желаниях...

Голос его затих, дыхание стало тяжелым и вдруг совсем прекратилось, и те, кто наблюдал за ним, подумали, что наступил конец.

Но не успели они сделать и шагу, чтобы подойти к нему, как он опять заговорил:

— Это ты, кардинал, сидишь здесь? Почему ты улыбаешься, кардинал? Мне совсем не нравится твоя улыбка. Кардинал умер от дизентерии. Многие от нее умирают... не важно, кто ты — кардинал или нищий. У тебя хорошее вино, Томас... хорошая еда и вино. Подданный не должен так возноситься. Не смотри на меня своими огромными черными глазами, Анна! Ведьма! Колдунья!

Отравительница! Как красивы розы в Хивере! Красные розы... красные... цвета крови. Тени... тени надо мной. Тени в моей комнате. Вот они. Вот они. Это монахи... монахи... Черные рясы, которые сосут красную кровь. О Боже, они подкрадываются ко мне. Все ближе и ближе. Монахи... монахи лезут изо всех углов...

Он попытался поднять руки, но не смог пошевелить ими; он попытался закричать и погнать на помощь, но из его уст вырвался только шепот:

— Свечи догорают, и наступает темнота, а с ней приходят... монахи... В Тайберн их! В Тайберн! И... не в Тайберне. Я лежу в постели... и умираю... умираю.

Звук хриплого дыхания короля заполнил спальню.

— Пить! — выдохнул он. — Пить... стакан вина, во имя Господней любви.

— Его мучит смертельная жажда, — сказал Райотесли.

Подойдя к кровати и налив вина в кубок, канцлер услышал, как король произнес:

— Кейт... Кейт, это ты... моя добрая женушка?

— Это ваш канцлер, сир, — сказал Райотесли. — Вот вино, о котором вы просили.

— Хорошая моя Кейт, — сказал король; глаза его были закрыты. — Хорошая жена.

— Пейте, вино освежает, правда, сир?

— Оно гасит огонь, чтобы он не разгорелся сильнее. Кейт... Кейт... я уже никогда больше не увижу рассвета.

— Не говорите так, сир, — сказал Райотесли. — Кейт... я тебя любил. Я очень любил тебя. Я вовсе не собирался избавиться от тебя, чтобы, взять себе другую жену. Не надо было мне жениться... Джейн... да, Джейн... и мои подданные не заставляли меня жениться.

Даже в суровое сердце канцлера прокралась жалость, и, слушая последние слова короля, он захотел успокоить его совесть.

— Нет, это они заставили ваше величество жениться, — мягко произнес Райотесли.

— Это так. Катарина... разве ты не видишь вон ту густую тень... у портьеры на двери?

— Там ничего нет, ваше величество.

— Посмотри получше, — велел король.

— Нет, сир. Ваши глаза вас обманывают.

— Подойди поближе, Кейт. Я скажу тебе шепотом. Эта тень напоминает мне человека в черной рясе. Неужели ты не видишь, что у двери стоит монах?

— Это всего лишь портьера, сир.

— Ты лжешь! — вскричал король. — За твой обман я велю отрубить тебе голову. А, жена Суффолка! Она мне нравится. У нее глаза голубки, и клянусь, она будет приятной девкой. И не слишком покорной. Я никогда не любил покорных женщин. Помнишь ли ты, Джейн, что случилось с твоей предшественницей? Фландрская кобыла... и племянница Ховарда — самое прелестное создание, которое когда-либо появлялось при дворе. Это вы, канцлер? Монахи... канцлер. Они пришли за мной. Прогоните их. Прогоните их от постели своего короля, я сказал! — Король дышал с большим трудом. — Какой сегодня день? — спросил он.

— Наступило утро, ибо уже два часа, — сказал Райотесли.

— Какой день? Какой сегодня день?

— Двадцать восьмой день января, ваше величество.

— Двадцать восьмой день января. Запомните его. В этот день был убит король, ваш повелитель. Вон они, в портьерах! Видите? Возьмите мой меч. А, тебе нужен будет меч из Кале, чтобы расстаться со своей гордой головой. Охотник кричит... вы слышите это? Вот там... посмотрите. В портьерах. Клянусь, что занавески шевелятся. Монахи... монахи... Повешенные, колесованные и четвертованные. И так будет со всяким, кто выступит против короля!

Те, кто стояли далеко от кровати, теперь пододвинулись поближе.

— Боюсь, что он умирает, — сказал Райотесли. — Пришел его час.

Король, по-видимому, успокоился, увидев своих министров.

— Милорды, — сказал он. — Моя смерть близка. Что будет с моим сыном, моим мальчиком Эдуардом? Его сестра Мария годится ему в матери — ведь он еще так мал.

— Не волнуйтесь, ваше величество, мы позаботимся об Эдуарде.

— Он — ваш король. Верховный глава церкви. Защитник веры. Маленький мальчик... всего лишь десяти лет.

— Ваше величество можете положиться на своих министров, которых вы сами назначили управлять делами государства.

Но король только хмыкнул, услышав эти слова.

— Свора шутов! Вас ждет горячее времечко. Когда я умру, вы начнете драться за власть. Но я этого уже не увижу... не увижу. Кейт... Где Кейт? Я ее не вижу. Я велю вам, чтобы вы почитали ее, ибо она была мне хорошей женой. Я... Я никогда не думал о том... чтобы избавиться от нее. Все это было ради сыновей... ради Англии. Вина, вина... я горю, как в огне.

Но сил выпить вино, которое ему поднесли, уже не было.

Его глаза стали жалкими.

— Все копчено. Все кончено, — простонал король.

В комнату торопливо вбежал Кранмер. Генрих посмотрел на своего любимого министра, но говорить с ним уже не мог.

Архиепископ встал на колени у кровати и взял руку повелителя в свою.

— Ваше величество, любимый мой повелитель, дайте мне знак. Покажите мне, что вы надеетесь получить из рук Христа спасение.

Но глаза Генриха неподвижно смотрели в потолок.

Кранмер пришел слишком поздно.

В личных покоях короля в огромном гробу лежало тело Генриха. Пять дней в этой комнате горели свечи и служили мессы, служба не прерывалась ни на минуту и возносились молитвы за спасение его души.

На шестой день огромный гроб поставили на катафалк, украшенный восемью конусами, гербами и алыми флагами, на которых золотом были вышиты фигуры святых.

Зазвучали погребальные песни, и похоронная процессия отправилась в Виндзор, где готовили часовню, в которой должно было быть погребено королевское тело.

А что же люди, которые должны были оплакивать его?

У Катарины словно гора с плеч свалилась. Топор, который почти четыре года висел над ее головой, вдруг исчез. Она была совсем еще молодой женщиной, которая не знала, что такое счастливый брак. Она мечтала о нем и была уже на пороге счастливого замужества с Сеймуром, как вдруг король решил сделать ее своей женой. Эти четыре года показались ей сорока годами, но она сумела уцелеть. Смерть короля спасла ее; и, двигаясь вместе с процессией или усаживаясь в королевскую лодку, Катарина не могла думать ни о ком другом, как только о Томасе, который ждал ее.

В своей камере в Тауэре герцог Норфолкский был доволен не менее королевы, ибо он тоже спасся от смерти, до которой ему оставалось всего несколько часов. Король решил, что Норфолк должен умереть, но вместо этого умер сам, и теперь, без своего повелителя, никто не осмелится уничтожить главу католической партии. Католики были очень сильны, и, чтобы избежать кровавой гражданской войны, надо было действовать с оглядкой на них. Войны не хотел никто — слишком свежа была в памяти ужасная Война Алой и Белой розы. Так что, как и Катарина, Норфолк, чудом избежавший смерти, не мог искренне оплакивать кончину короля.

Лорд и леди Хертфорд не могли дождаться, когда власть в государстве перейдет к ним в руки. Юный король жил теперь у них, и они стали правителями Англии.

Маленький король был напуган почестями, которые теперь оказывались ему. Люди преклоняли колени в его присутствии и называли величеством, но он был умен и хорошо понимал, что если раньше он еще обладал какой-то свободой, то теперь полностью в их власти.

А что Мария? Между нею и троном стоял теперь только один человек. Король был слаб здоровьем, как и она, но Мария молила Господа, что бы он забрал к себе братца раньше нее, чтобы она сумела стяжать славу королевы, вернувшей Англию в лоно Римской церкви.

В драме, ареной которой стала тогдашняя Англия, участвовали еще два очень важных актера, два самых честолюбивых человека в королевстве — тринадцатилетняя принцесса и мужчина за тридцать.

«Почему бы и нет? — спрашивал себя лорд-верховный адмирал. — Я искренне верю, что король, проживи он чуть дольше, сам выдал бы за меня свою дочь. Но он мертв, и Кейт теперь свободна, а Совет ни за что не позволит мне жениться на принцессе».

Надо было действовать крайне осторожно, а ведь он славился на всю Англию своим безрассудством.

А принцесса Елизавета? По молодости лет и по неопытности она была очень нетерпелива. Она мечтала об адмирале. Ей передалась любовь ее матери к веселью и восхищению поклонников, и она тосковала о человеке, который возбуждал ее чувства и пробуждал в душе желания, одновременно сладостные и опасные. Кроме того, она, не должна была забывать, что между нею и троном стояли двое. Елизавета не сомневалась, что у ее брата никогда не будет детей. А Мария со своими вечными болячками и жалобами — долго ли она протянет? И тогда... Ослепительная жизнь! Как страстно ей хотелось приблизить эту минуту, с каким нетерпением она ее ждала! Но она мечтала и о Сеймуре. Ей хотелось заполучить и трон, и Сеймура. Но что-то подсказывало ей, что надо выбрать или трон, или Томаса.

Вот такие проблемы стояли перед девочкой тринадцати лет. Что же она могла сделать? Ей надо было ждать; ей надо было наблюдать; ей всегда нужно было поступать очень осторожно, со шей осторожностью, на которую только она была способна. Люди, стоящие очень близко от трона, всегда подвергаются опасности, пока не сядут на пего. И даже потом... Но только не Тюдоры. Нет, усевшись на трон, король — или королева — из рода Тюдоров знает, как на нем удержаться.

Вот о чем мечтали те, кто жил рядом с королем, пока погребальная процессия торжественно двигалась по улицам Лондона.

Гроб с телом короля установили в часовне в Сион-Хаус; и, пока он стоял тут, с него сорвало крышку, и на пол пролилась кровь Генриха.

Когда весть об этом разнеслась по стране, людей обуял ужас. Вспомнили об ужасных пытках, которым подверглись многие люди во время правления короля; произносились имена тысяч несчастных, погибших по его велению.

«Несладко придется королю, когда он предстанет перед Богом и будет держать перед ним ответ за содеянное», — шептались люди.

И люди содрогались.

Некий Вильям Гревиль заявил, что в часовню забрела собака и принялась лизать кровь короля; и, сколько ни пытались ее прогнать, она так и не ушла.

«Это был призрак, — утверждали суеверные люди, — призрак того, кого он казнил». Тогда все вспомнили, что его пятая жена, Екатерина Ховард, отдыхала в Сион-Хаус на своем пути в Тауэр; именно в этот день она положила голову на плаху и распрощалась с жизнью.

И разве брат Пейто, человек редкого мужества, не критиковал короля, когда тот удалил королеву Катарину Арагонскую и женился на Анне Болейн? И разве этот храбрец не сравнивал короля с Ахавом и не предрекал, что собаки будут лизать его кровь?

В церкви Виндзора Гардинер, окруженный самыми близкими к королю придворными, стоял у входа в фамильный склеп, глядя, как шестнадцать самых сильных йоменов гвардии во главе со своим офицером опускают гроб в могилу. Попавший в опалу при покойном короле и думая со страхом о новом царствовании, когда во главе страны будет стоять король, приверженный новой религии, он перевел взгляд на принцессу Марию и стал молить Бога, чтобы она поскорее заняла трон.

Лорд камергер, лорд казначей и все остальные, окружившие могилу и державшие в руках свои жезлы, дождавшись момента, когда на гроб упали первые комья земли, сломали по очереди жезлы над своими головами и бросили их обломки в могилу. Затем была прочитана De Profundis, и, когда отверстие в полу было закрыто досками, кавалер ордена Подвязки, стоявший вместе с хором, провозгласил титулы юного короля: «Эдуард VI, милостью Божьей король Англии, Франции и Ирландии, защитник веры и суверен благороднейшего ордена Подвязки», и другие кавалеры ордена под звуки труб повторили эти слова три раза.

Новое царствование началось. Всемогущий правитель отправился на покой, а вместо него на трон взошел мальчик с бледным лицом.

Многим, кто наблюдал эту церемонию, показалось, что над толпой витали призраки убиенных Генрихом мужчин и женщин.