14
Ядовитый сумах, как обнаружила Билли, вернувшись в Мендосино, вызывает сыпь, которая волшебным образом уравнивает всех. Многие из ассистентов, команды осветителей, костюмеров и операторской группы испытали на себе эту неприятную болезнь. Из жены продюсера она превратилась в товарища по несчастью, который вернулся из полевого госпиталя на фронт, чтобы разделить с войсками тяготы войны. Все, от Свенберга, погруженного в мечтательную отчужденность, до водителей автобудок, как называли передвижные туалеты, приветствовали ее и справлялись о самочувствии. Многие едва могли дождаться ее, чтобы сравнить симптомы, и Билли часто оказывалась в центре дружной кучки киношников, обсуждавшей преимущества инъекций кортизона по сравнению с обычным каламиновым лосьоном.
Долли и Билли каждый день обедали вместе. Билли, привыкшая подсчитывать каждую съеденную калорию, беспомощно наблюдала, как Долли, при ее цветущих раблезианских формах, поглощала сандвич из ломтиков авокадо с гарниром из салата-оливье, положенного на слой сыра бри, слой бастурмы и слой рубленой печенки, и все это между толстыми половинками булочки с маслом и тмином, а в придачу еще и картофельный салат с двойным майонезом.
— Проклятье, — сказала Долли, доскребывая последние крошки картофельного салата, — у нас не хватит времени на еще один сандвич, да?
— А ты еще не наелась? — спросила Билли с ужасом и укоризной.
— Умираю с голоду. Знаешь, после того как я бросила завтракать, ждать обеда кажется так долго.
— Бросила завтракать?
— Конечно. Но это ненадолго. У меня начало третьего месяца, а говорят, что в это время тошнота по утрам мучает сильнее всего.
— О, Долли! Боже, как это случилось?
Долли закатила к небу огромные глаза. Ее хихиканье слилось со сдавленным покашливанием Билли. Наконец Билли успокоилась и спросила:
— И что ты собираешься делать?
— Ну, думаю, делать что-то надо, но мне почему-то хочется ребенка. Это сумасшествие, но чувствую я именно так. Я уже была беременна и даже не подумала довести дело до конца, но на этот раз…
Билли показалось, что подруга смутилась, но почему, она не пыталась понять. Похоже, Долли хочет ребенка, но слегка этим ошарашена.
— А как отец? — спросила Билли, стараясь не вывести Долли из забытья.
— Этот наездник? Он женится на мне хоть завтра, но я не собираюсь проводить остаток жизни на родео. Зачем Четвертого июля развлекать весь Лос-Анджелес? Я ему скажу, но попозже. Кто бы мог подумать, что если забыть на пару дней принимать пилюли, получится такая штука?
— Любой гинеколог. Долли, а как с деньгами? На ребенка нужно много денег, и на сиделку, и на одежду… — Голос Билли прервался. Она знала, что на ребенка требуется еще много других расходов, но не могла с ходу их назвать. Материнство никогда не входило в круг ее интересов.
— Год или полтора я смогу прожить на то, что заработаю в «Зеркалах», а там придумаю что-нибудь. Если не найду работу, всегда остается мой муженек. Брось, Билли, все само уладится, так всегда бывает, если очень захотеть. — Она казалась восхитительно небрежной, словно не понимала, что ее ждет, и напоминала пушистую довольную кошку.
Билли разглядывала подругу, едва сдерживающую довольство своей беременностью. Если и есть на свете телячий оптимист, то это Долли.
— Может быть, я… как ты думаешь… ребенку нужна крестная…
— О, да! Да! — Долли обняла Билли с таким восторгом, что чуть не задушила. — Я никого не хочу, кроме тебя.
По крайней мере, подумала Билли, она сможет убедиться, что обо всем как следует позаботились. Ее крестник ни в чем не испытает недостатка. Перед глазами проплыли картины крещения в Бостоне. Серебряные чаши и выдержанный херес, епископы и печенье, крошечные наборы вилок и ложек столового серебра. Может быть, полезнее будет завести абонемент на стирку пеленок в прачечной. Колыбель, приданое, коляска? Все это для начала. А там будет видно.
Работа над «Зеркалами» закончилась в срок, во вторник 23 августа, на следующий день был дан прощальный банкет. Вито и Файфи, измученные донельзя, все-таки танцевали, взволнованно ликуя.
Они объяснили Билли, что по окончании съемок фильма по традиции устраивается прощальный вечер, который служит двум целям: отпраздновать завершение многонедельной работы и дать людям возможность напиться и зарыть в землю все томагавки, которыми всегда кто-нибудь размахивает на любых съемках, даже самых мирных.
Для прощального вечера группы «Зеркал» были сняты несколько номеров в отеле «Мендосино», и к десяти часам праздник был в полном разгаре. Тщательно укомплектованный буфет был опустошен, снова наполнен и снова опустошен. Бар должен был работать, пока последний гость не захочет спать. Картина была закончена, и никому не было нужды в эту ночь ложиться спать, но тем не менее два человека ушли довольно рано, и их намерения не вызывали сомнений.
— Вито, — сказал Файфи, едва не заикаясь от возмущения. — Ты видел?
— Если ты имеешь в виду Сандру Саймон и Хью Кеннеди, которые отправились в постель, то да.
— Они помирились сегодня?
— Естественно, но для нас слишком поздно. Иногда я теряю власть над собой и готов возненавидеть актеров, но, слава богу, я человек терпимый.
— Чтоб он лопнул, когда у него встанет, — прошипел Файфи.
— Не-а, чтоб кончал раньше времени, — поправил Вито.
— Чтоб у него никогда не встало.
— Нет, Файфи, нет, это не утонченно: пусть у него встанет, и никто этого не заметит, — возразил Вито.
— Извините, мистер Орсини, — это оказался управляющий отелем, — там, в вестибюле, какой-то человек хочет вас видеть. Говорит, что он с киностудии «Арви».
В вестибюле Вито увидел незнакомца в костюме и при галстуке. Тот поспешно представился сотрудником юридического отдела студии и вручил Орсини конверт. Когда Вито вскрыл его, он сразу почувствовал, что дело неладно. Сообщения со студии так не доставляют. Он быстро проглядел письмо. «В соответствии с параграфом… контракта… в отношении постановки кинофильма под названием „Зеркала“… настоящим извещаетесь… студия воспользовалась своим правом смены владельца вследствие неспособности продюсера уложиться в согласованный бюджет…»
Вито спокойно посмотрел на юриста, ничем не выдав, как ему хочется кинуться в драку, изувечить его, убить. С этим человеком спорить бесполезно. Вито, по собственным расчетам, уложился в бюджет. Однако пока в коммерческом отделе и в хитрой на выдумки бухгалтерии смогут или захотят разобраться, действительно ли он вышел из бюджета, пройдут месяцы. И тогда будет слишком поздно.
— Хорошо, — сказал Вито. — Хотите выпить?
— Нет, благодарю. Я приехал, чтобы забрать все проявленные пленки, все, что есть у вас на руках, до последнего метра. И негативы, разумеется, тоже. У меня здесь фургон и пара людей, чтобы все перенести. Мы заблудились по дороге из Сан-Франциско, поэтому пришлось ворваться на ваш вечер.
— Да, путь нелегкий. Боюсь, ваша поездка прошла впустую. Но, может, вам здесь смогут найти комнату на ночь.
— Впустую?
— У меня нет ни метра пленки. И негативов нет. Ничего. Они, наверное, уже на студии.
— Вы знаете, что их там нет. — Юрист начинал злиться.
Вито повернулся к Файфи Хиллу и Свенбергу, которые вышли в вестибюль следом за ним.
— Файфи, куда ты дел рабочую копию? Ты знаешь, где негативы? Арви отбирает постановку, и этот джентльмен хочет их забрать.
Файфи смотрел удивленно.
— Какого черта стал бы я их прятать? Может, Пер знает? Пер!
Долговязый швед покачал головой:
— Я всего лишь работаю камерой. Я не прячу фильм под кроватью.
— Простите, — сказал Вито, — они, наверное, где-то в пути. Найдутся — фильм ведь не может потеряться, сами знаете.
Юрист взглянул на трех мужчин, стоявших перед ним, преисполненных вежливости. Завтра они получат повестку, и Ор-сини придется отдать фильм, но до тех пор он больше ничего не мог поделать. Работа в юридическом отделе киностудии научила его житейской мудрости.
— С удовольствием выпью. И я еще не ужинал. Осталось что-нибудь поесть?
Билли стояла в уголке в окружении открыто восторгавшихся мужчин, когда Вито тронул ее за локоть и шепнул, что им пора уходить. Сначала она подумала, что еще слишком рано, но потом решила, что теперь, когда картина закончена, он, наверное, хочет отпраздновать это, занявшись любовью.
Она попрощалась с новыми друзьями и поспешила уйти. Вито обнаружил боковую дверь, так что они смогли улизнуть из толпы незамеченными, и, держа ее за локоть, перешел на бег, спеша к машине. Торжество Билли было недолгим: в машине их ждал Файфи. Они поехали домой в молчании, которое у Билли хватило благоразумия не нарушать.
Едва закрыв входную дверь, Вито объяснил Билли, как и много недель назад Файфи и Свенбергу, каковы намерения Арви. Через минуту Билли поняла, что «Положение о смене владельца» может быть применено независимо от того, вышел Вито из бюджета или нет.
— Мне некогда доказывать, что они не правы, — мрачно сказал Вито.
— Но что они могут с ней сделать? — спросила огорченная, ничего не понимающая Билли, безвинно страдая. — Все на пленке, рабочая копия готова, весь фильм сделан, так чего они теперь хотят?
— Если рабочая копия попадет к ним в лапы, они отдадут ее одному из своих штатных монтажеров, тот ее искромсает, как ему заблагорассудится, скорее всего изуродует, схалтурит в спешке, а мы и не увидим, какое рагу из нее сделали. Им ничто не помешает взять для фона самую дешевую музыку. Потом, зная Арви и его характер, полагаю, он состряпает все поскорее, вставит парочку звуковых эффектов и выпустит в прокат фильм, истекающий кровью. Они могут сделать с этим фильмом такое, что никто не поверит, что его поставил Файфи и снял Свенберг. Послесъемочная работа может создать фильм или загубить его.
— Ох, Вито, — простонала Билли. — Я этого не вынесу!
— Я тоже, дорогая. Поэтому я тщательно упрятал фильм и запер на замок в Форт-Брэгге. Негативы я забрал из лаборатории в Сан-Франциско и сдал на склад под свое имя. Как только Мэгги предупредила меня, я решил принять эти меры предосторожности.
— А что Арви? — спросил Файфи, который все время знал о каждом шаге Вито. — Он это так не оставит.
— У этой сволочи нет выбора, — мрачно и сосредоточенно ответил Вито. — Я не собираюсь отдавать фильм на студию, пока он не закончен, пока не смонтирован, не озвучен и не перезаписан.
— Торонто? Ты там собираешься все это сделать? — спросил Файфи.
— Нет, будем работать в Голливуде. Ты знаешь, у нас лучшие техники. Даже если снять номера в отеле, все можно сделать. Мы так уже работали.
Билли взволнованно перебила его, на нее нахлынула радость от того, что и она наконец может внести свою лепту.
— Номера в отеле? Когда у нас есть дом! Вито, все прекрасно, разве не видишь? Частная собственность, места полно, охранники не впустят никого из посторонних. О, Вито, ты не можешь отказаться! Пожалуйста, позволь мне, — взмолилась она, видя нерешительность на его лице.
— Охранники? Что за охранники?
Билли слегка покраснела. Ей и в голову не приходило, что он не знает.
— С тех пор как умер Эллис, у меня вооруженная охрана работает по двадцать четыре часа в сутки. Я… вроде как боюсь, что кто-то попытается… ну, я не знаю… проникнуть в дом и украсть мои драгоценности, или, скажем, похитить меня, или что-то такое. Их не замечаешь, если не знаешь, куда смотреть. Кроме того, у ворот есть сторожка.
Мужчины удивленно молчали. Главари мафии, рок-звезды, Сэмми Дэвис-младший — у них есть охрана, но Билли? Тот, кто богат, как Билли, не стал бы раздумывать дважды. Для Билли охранники были таким естественным делом, что она месяцами о них не вспоминала. Расходы на них не так уж велики. Это как колготки. Раз в год она покупала сразу по дюжине каждого оттенка, чтобы вдруг не оказаться без нужной пары — просто предусмотрительность.
— Дом уже не станет прежним, — предостерег Вито.
— Соглашайся, Вито, или я сам соглашусь, — сказал Файфи. — Билли, дорогая, надеюсь, у тебя найдется лишняя комната для гостей? Я переселяюсь. Если собираешься работать по восемнадцать часов в сутки, надо жить со вкусом.
— Двадцать четыре часа в сутки, Файфи, — ответил Вито, — и начинаем прямо сейчас. Возьмем фургон и поедем в Форт-Брэгг за фильмом. Не оставим ни клочка. Билли, собери наши вещи, пока мы с Файфи грузим. Нам нужно перевезти двадцать больших ящиков, вернемся через два часа. Если ехать всю ночь, успеем добраться до дома, прежде чем юрист выспится.
— Да, дорогой, — сказала Билли с хорошо скрытым разочарованием: не лучшее время предложить ему заняться любовью, так сказать, прямо посреди дороги.
В последующие недели Билли едва удавалось улучить секунду, чтобы спросить себя, как ей могло прийти в голову, что монтировать фильм дома — очень веселое занятие. Жизнь не подготовила ее к бесконечной, денной и ночной работе, целеустремленной, лихорадочной, захватывающей, которая целиком поглотила и ее, и всех, кто был связан с монтажом фильма. Ее большой роскошный особняк в стиле Тюдор напоминал одновременно завод, работающий по конвейерной потогонной системе, котельную, странного рода вечеринку, подводную лодку в боевых условиях, кафетерий высокого класса и не скупящийся на расходы приют для умалишенных.
Кроме Файфи, в доме сразу появились еще два постояльца: монтажер Брэнди Уайт, блистательная дама, с которой Вито в прошлом часто работал, и ее любовница и ассистентка Мэри Уэбстер. Они объявили всем подругам, что вместе уезжают в отпуск, — в их кружке талантливых лесбиянок это никого не удивило — и поселились у Билли в самой большой комнате для гостей.
— Нам понадобится еще комната для секретарши, — сказал Вито во время долгой ночной поездки из Мендосино в Лос-Анджелес.
— А что она должна делать? — спросила Билли.
— Записывать все, что говорят во время просмотров монтажер, Файфи и я, а потом печатать, чтобы к следующему дню у нас были записи, а еще принимать сообщения, отвечать на телефонные звонки, при всем присутствовать и все фиксировать.
— Этим займусь я, — заявила Билли.
— Послушай, дорогая, я понимаю, ты хочешь помочь, но ты не представляешь, какая это нудная и скрупулезная работа — ты через неделю с ума сойдешь.
— Вито, я секретарь. Если тебе не понравится моя работа, можешь меня заменить, я не обижусь. Но я не хочу путаться под ногами и сосать палец, пока вы заканчиваете картину. Я кровно заинтересована в успехе фильма, ты не забыл? Я жена продюсера. И к тому же секретарь! Это единственная область, где я умею делать что-то для вас полезное.
— А как же дом — ведь ты отдала его нам?
— Вито, речь не о том, что я предлагаю вам нечто, чем по воле случая владею благодаря деньгам, которые мне довелось унаследовать. Я хочу вложить свои навыки, время и энергию, разве ты не понимаешь?
Вито неохотно согласился, убежденный, что Билли недолго продержится в душной темноте и напряженной атмосфере монтажной комнаты, но через день все надежно привитые у Кэти Гиббс навыки вернулись к Билли. В работе ей помогало вечно подавляемое ею прежде стремление приносить пользу, она была внимательна и старательна. День шел за днем. Билли училась говорить на языке кино так же, как когда-то на французском. Потихоньку она стала лучше разбираться в том, что делают с фильмом, как его искусно лепят из «сырого материала», привезенного из Мендосино. Она начала понимать, почему при монтаже даже идеально снятых и прекрасно сыгранных сцен жизненно важен глаз художника, увидела, как выбор ближнего плана вместо среднего полностью меняет настрой сцены, как иногда приходится вырезать даже самые изысканные фрагменты, чтобы сохранить темп или настроение.
Библиотека Билли, уставленная взятым напрокат оборудованием, превратилась в монтажную. В большей из двух гостиных устроили просмотровый зал. В бывшей игорной за «Стейнвеем» сидел Мик Силверстейн, композитор, и прорабатывал ритмы для «Зеркал». Через неделю прибыли два звукорежиссера и целыми днями так и проколдовали над каждой законченной катушкой. Даже загнанные в дальний угол огромного дома, они производили такой шум, что пришлось выселить их в гараж. Столовой пользовались непрерывно, потому что невозможно было заранее предугадать, когда у кого найдется время перекусить. Файфи, Вито, Билли, Брэнди и Мэри завтракали в семь часов. С одиннадцати утра до полуночи горячая еда должна была быть всегда наготове.
Познания Билли в домоводстве сводились к двум правилам: как застирывать кровяные пятна холодной водой и как нанимать прислугу. Первому ее научила тетя Корнелия, когда Билли достигла подросткового возраста, второму — Эллис. «Нанимай только лучших из профессионалов, — говорил он, — обращайся с ними как можно уважительнее, плати на двадцать процентов больше существующих расценок, и можешь быть в них уверена». Дворецкий и шеф-повар Билли проработали у нее много лет, но спустя десять дней непрерывной суматошной готовки холодного и горячего изнеженный повар удрал, бормоча что-то о странном поведении и невежливых работодателях. Дворецкий, однако, был из более крепкого теста. Он нанял еще двух кухарок и привез двоих приятелей-поваров, с которыми во Вторую мировую вместе служил в интендантских войсках. Три постоянные горничные по возможности содержали дом в чистоте, хотя их выводили из себя горы неизвестно откуда взявшегося хлама, наваленные кругом кучи сигаретных окурков, надписи на стенах, проплешины в персидских коврах от взятого напрокат оборудования. Несмотря на все их старания, ковер в столовой выглядел так, словно по нему прошагала армия, разбрасывая по дороге куски тушеного мяса.
В команду входил и Джош Хиллмэн — тяжелая артиллерия, из своей конторы отражавший бесконечные запросы, направляемые Вито студии, заградительным огнем ответных бумаг. Приехав однажды к Билли, он, беседуя с суровыми охранниками при входе, заметил трех человек, бесстрастно дожидавшихся снаружи, пока Вито выйдет из поместья, чтобы вручить ему повестку с вызовом в суд.
— Арви лишен воображения, — сказал он Билли. — Если бы он и вправду хотел, он бы нанял вертолет, приземлился с армейцами на лужайке, силой ворвался в дом и вручил Вито повестку.
Билли устало рассмеялась.
— Может, и до этого дойдет. Он так зол. Кто знает, что он еще выкинет?
Хиллмэн едва узнавал Билли в рабочей одежде: махровый спортивный костюм, обвисший сзади, теннисные туфли, волосы небрежно стянуты в хвост. Если бы не великолепные бриллианты в ушах, он бы не выделил ее из толпы — так не похожа была на Билли Айкхорн эта не слишком ухоженная, деловитая, наспех одетая женщина. Она выглядела, как землекоп, вкалывающий без выходных, только с бриллиантами в ушах, подумал он. Безумный рабочий ритм профессионалов стал для нее привычным, восьмичасовой рабочий день вызывал улыбку, тихий напряженный аврал стал нормой, расслабленность — отклонением.
— Я отогнал их, но с трудом, — сказал он Билли. — Сколько еще это будет продолжаться? Сколько времени вам нужно?
— Конец уже виден, — вздохнула она. — Мы каждый день возим фильм туда и обратно в лабораторию для перезаписи, оптических эффектов, титров. Остальное я не совсем понимаю.
— Как вам удается провозить его мимо этих головорезов у ворот? — с любопытством спросил Джош. Он имел дело только со словами и бумагами, а не с самим фильмом, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор.
— На грузовиках со съемными бортами. Иногда на них написано «Пайонир Хардвеар», иногда — «Юргенсен». Перевернешь — завтра на них красуется «Рото-рутер». — Билли гордилась этой уловкой, она сама ее придумала.
— Через сколько недель вы закончите?
— Монтажа осталось недели на две. Вчера вечером звонил агент Файфи и сказал, что Арви внес его в черный список студии и вместе с гильдией режиссеров подал на него в суд, утверждая, что он нарушил контракт, причастен к воровству. Агент боится, что Файфи может потерять режиссерскую лицензию.
— И что сделал Файфи? — встревоженно спросил Джош.
— Велел агенту передать Арви нечто непроизносимое и сказать, что проживет и без студии, что члены гильдии его друзья и что Арви ничего от них не добьется.
— Надеюсь, он окажется прав, — мрачно сказал Джош.
На следующий день снова позвонил агент Файфи, еще более взволнованный.
— Слушай, Робин Гуд, — раздраженно сказал он, — сматывался бы ты лучше из Шервудского леса. Мне сегодня звонили из «Метро» и «Парамаунт». Если ты помнишь, они собирались дать тебе следующую работу. Арви наговорил им про тебя кучу всего, и они хотят отказаться от своих планов, а на бумаге у нас ничего нет. Ты что, решил покончить с собой? Я серьезно, Файфи, все твое будущее под вопросом, а гильдия режиссеров не станет сражаться за тебя со студиями. Останешься в «Зеркалах» — снова будешь снимать рекламные ролики. Юридически этот фильм не твой, как бы ты ни старался себя разубедить.
На следующее утро место Файфи за завтраком оказалось пустым, а под дверью комнаты Вито и Билли лежала записка, являвшая смесь глубоких извинений и оправданий, ссылок на очевидную необходимость.
— Я не могу его винить, — мрачно сказал Вито. — Он сделал больше, чем я имел право ожидать. Но, господи, если бы он побыл здесь еще две недели…
— У меня страниц тридцать записей по последней части, — сказала Билли.
— Сколько?
— Тридцать, может, больше. Он потратил массу времени, снова и снова просматривая весь фильм, и, когда он что-нибудь говорил, я записывала. Я думала, он может забыть: что-то повторялось, какие-то места он менял по два-три раза, но все здесь. Я сразу все перепечатала.
— Для начала, — воскликнул преобразившийся Вито, — позавтракай поплотней: работающей девушке нужны все силы! Я сам закончу монтаж — Брэнди, Мэри, я и записи Файфи. Боже! Я люблю тебя, Билли!
— А теперь, — сказала Билли, — могу я произнести: «Говорила я тебе!»?
— Разумеется!
За завтраком Вито рассказал Брэнди и Мэри, что произошло, и предупредил, что с ними может случиться то же самое.
— Пусть Арви делает что хочет, я смогу это пережить, — медленно произнесла Брэнди. — В конце концов, Вито, ты не знаешь, как управляться с монтажным столом, и будь я проклята, если разрешу тебе с ним баловаться. У меня шесть лет ушло на то, чтобы получить лицензию монтажера, и я не собираюсь раскрывать тебе хоть один мой секрет. Не волнуйся, мы не сбежим с корабля. Мы здесь до конца. Так, Мэри?
— Так, Брэнди, — ответила Мэри, повторив слова, которые с начала работы произносила по сто раз на дню.
Окончательной стадией создания «Зеркал» была перезапись, она заняла пять ночей работы в независимой студии, где никому не задают вопросов, даже постановщикам самого жесткого порно, пока счета исправно оплачиваются. Тем не менее в виде дополнительной предосторожности инженерам сказали, что они работают над фильмом под названием «Случай в Мендосино». В процессе перезаписи сводились вместе музыкальная дорожка, голосовая дорожка и звуковые эффекты, и получившаяся звуковая дорожка накладывалась на изображение, в результате получалась так называемая «первая копия».
— Покажите мне первую копию, — сказал Вито, указывая на шесть сдвоенных роликов пленки, лежавших в двух металлических коробках, жестом, сочетавшим благодарственную молитву и усталый триумф, — и я скажу, каков будет фильм.
По крайней мере, вяло подумала Билли, замужество расширило ее словарный запас.
В двух коробках лежал конечный результат многомесячной безостановочной работы, плод сотрудничества сотен людей, продукт полного самоотречения небольшой группы, содержались расходы в два с лишним миллиона долларов и неисчислимое множество маленьких чудес. Ибо во время съемок не случилась плохая погода, не заболел никто из актеров, не было несчастных случаев в лабораториях — словом, не произошло ничего из того, что может помешать съемкам. Неизбежные малые и большие кризисы отступали перед целеустремленностью Вито, решившего сделать фильм, и сделать его быстро. Удача и Билли были на его стороне.
Вито закончил первую копию к середине ноября. Керт Арви был в Нью-Йорке. Трения с Вито просто разъяряли его, когда он вспоминал о грандиозном провале, который грозил студии в связи с ее основной постановкой, битком набитой звездами, — мюзиклом по «Запискам Пиквикского клуба» Диккенса. Этот фильм обошелся в пятнадцать миллионов долларов и предназначался для показа перед Рождеством и для семейного просмотра. «Пиквик!» должны были закончить несколько месяцев назад, но работа все еще на месяц отставала от графика, и фильм с каждым днем увязал все больше. Бюджет оказался превышен уже на три миллиона долларов, и совет директоров вызвал Арви в Нью-Йорк для объяснений. Согласие на показ «Пиквика!» дали двести пятьдесят тщательно отобранных, первоклассных премьерных кинотеатров, и стало очевидным, что никакое «стечение обстоятельств» не поможет студии не выполнить свои обязательства.
Вито позвонил Оливеру Слоуну, руководителю отдела продаж киностудии «Арви».
— Твои ребята могут посмотреть первую копию «Зеркал», Оливер, — небрежно бросил он.
— Господи! Это же… — Руководитель сдержал неподобающее удивление, испытанное от известия о невероятной скорости послесъемочной обработки картины. — Я перезвоню тебе, Вито.
— Когда угодно, — ответил Вито, понимая, что Слоун сможет что-нибудь сказать только после того, как обо всем доложит Арви.
Оливер Слоун с трудом разыскал своего шефа в номере отеля в Манхэттене. После краткой беседы он повесил трубку и со вздохом сказал ассистенту:
— Арви велел сжечь эту чертову первую копию, как только Орсини переступит порог, а его самого бросить в каталажку.
— И ты так и сделаешь?
— Прежде чем сжигать, думаю, сначала посмотрим. Мистер Арви был не в лучшем настроении.
Слоун позвонил Вито и назначил просмотр на следующий день. Голос его был мрачен, как у патологоанатома, собирающегося на десятитысячное вскрытие.
На следующий день в два часа большой просмотровый зал был наполовину заполнен высшими чиновниками отделов продажи, рекламы и проката. Всего собралось человек шестнадцать. Четверо из них привели секретарей, которые, сообразно своему положению и традиции, часто снисходили до просмотра новых фильмов. В «Зеркалах» не снялась ни одна звезда, поэтому они проявляли мало интереса к самому фильму, но каждой хотелось первой из секретарского племени студии узнать, что покажет муж Билли Айкхорн.
Шестнадцать мужчин, по-своему обыкновению, не выразили отношения к картине ни единым звуком, кроме нескольких покашливаний и шороха при закуривании сигарет. Когда фильм кончился, четыре секретарши как можно незаметнее выскользнули в боковую дверь, а мужчины посидели некоторое время в традиционном уклончивом молчании, но на этот раз молчание это было глубже и дольше, чем обычно. Все ждали реакции Оливера Слоуна. Наконец он сказал: «Благодарю, Вито. Увидимся» — и вышел. За ним вышли и остальные, вполголоса обсуждая деловые вопросы, не обращая внимания на Вито или приветствуя его легким, ничего не выражающим кивком. Вито подождал, пока не удалился последний зритель, и быстро выскочил из просмотрового зала. Он прошел через холл в мужской туалет для руководства. Там он проскользнул в кабинку и притаился. Первое, что он услышал, был голос Оливера Слоуна.
— Господи! В первый раз за четыре дня мне удалось облегчиться. Эта работа год от года все сильней крепит.
— Грех тебе жаловаться! У меня неделю понос был.
— Господи, Джим, да Арви кондрашка хватит, но эта картина способна прикрыть его задницу. Мы ее сдадим в прокат вместо «Пиквика!». Чертов Орсини — фильм фантастический. Прекрасно! Прекрасно до чертиков!
— Да, это пойдет, Оли, это сработает. Сколько копий закажем?
— Скажем, двести семьдесят пять, на всякий случай. Чертов Орсини!
— А почему девочки удрали? Они в запарке?
— По-моему, в полном смятении. Побежали за носовыми платками. Всю дорогу будут слезы ронять.
— Секретарши — народ впечатлительный.
— Да-а, господи, при счастливом финале всегда так бывает. Женщины, они своими чувствами-не владеют. Мне показалось, Грейси едва не начала всхлипывать вслух, мне пришлось покрепче прижать ее. Кто этих девок разберет? Грейси за обедом питается воздухом, а потом ударяется в сантименты.
Вито услышал достаточно. Улыбаясь, как Цезарь-триумфатор, он вышел из кабинки и встал у входа в мужской туалет, обращаясь к четырем начищенным ботинкам, выглядывавшим из-под дверей.
— Я рад, что вам понравилась моя картина, господа. Приятно облегчиться. Я угощаю.
После безумного дня работы в «Магазине грез» Вэлентайн растянулась во весь рост, с наслаждением вытянув ноги на мягкой кушетке. В открытые двери террасы врывался ноябрьский бриз, и она знала, что, если полежит так несколько часов, увидит восход луны. Ну и денек выдался! Сегодня впервые она не сможет предложить Джошу ничего более экзотического, чем пицца, но от усталости у нее не было сил даже позвонить по телефону и заказать ее. В этот день состоялась окончательная примерка для свадебного торжества в Портленде, штат Орегон: платья шили все участники торжества — от невесты и ее подруг до родителей невесты и жениха, да еще заказали все невестино приданое. Вэлентайн спросила себя, будет ли девушка носить в Портленде все эти наряды. Она смутно представляла, что Портленд — промышленный город где-то на севере, но, с другой стороны, приданое по цене в сорок тысяч долларов предполагает праздничные выходы.
Она также закончила эскизы для зимнего круиза миссис Байрон. Раз уж миссис Байрон в восемьдесят два года все еще видит себя роковой женщиной на корабле, Вэлентайн, по крайней мере, нужно убедиться, что ее морщинистые руки и плечи надежно прикрыты. И разумеется, все самые нелюбимые клиентки словно сговорились прийти сегодня, чтобы заказать платья к Рождеству и Новому году. Любимые клиентки, как и полагается всяким разумным женщинам, заказали туалеты в конце августа. Вэлентайн сморщила хорошенький носик, представив, что есть люди, которые так плохо разбираются в шитье, что способны отвести на индивидуальный пошив платья всего шесть недель, но она знала, что сумеет сделать их вовремя. Она чрезвычайно гордилась богатством своей модельерской фантазии и производительностью труда ателье. Она могла в считаные секунды переключиться с хитроумного наряда из соблазнительных черных кружев, предназначенного для поблекшей важной дамы, на свадебное платье такой чистоты линий, что невеста могла бы носить его еще лет пять. Она любила в работе сталкиваться с трудностями. Создание коллекций готовой одежды было слишком узкомасштабным по сравнению с работой в «Магазине грез», и, бог свидетель, никто ей не указывает, что делать, а что нет. Билли исчезла совсем, лишь время от времени звонила, чтобы поздороваться. Вэлентайн знала, что с Орсини происходит что-то таинственное, потому что Джош ей кое-что рассказывал. Но странно, что уже несколько месяцев со дня свадьбы Билли ни разу не заказала новой одежды. Теперь она вспомнила, что Билли совсем не подобрала гардероб на осень и не приобрела ничего, кроме джинсов. Билли — и джинсы. Вот уж не сочетается, подумала она, соскальзывая в легкую дремоту.
Через час ее разбудил звонок домофона. Она не пожелала перенастраивать пульт внизу, чтобы Джош мог заходить, предварительно не объявив о себе. Ей не нравилась мысль, что он сможет входить без предупреждения. У него есть ключ от ее квартиры — этого достаточно. Джоша это обижало и даже злило, но она оставалась сама себе хозяйкой.
Сегодня вечером, подумала она, еще не до конца проснувшись, он выглядит несколько не так, как обычно. Казалось, он старается подавить какое-то беспокойство, внутреннее волнение. Волосы у него, как всегда, идеально причесаны, консервативный костюм за четыреста пятьдесят долларов безупречно сидит на его хорошо сложенной фигуре, но в глазах, в серьезных серых глазах светится какое-то чувство, которое она заметила, но не может определить. Она всмотрелась в него внимательнее. Даже галстук завязан безукоризненно, но все равно он выглядел так, словно в дверях на него только что налетел ураган.
— Джош, у меня сил нет позвонить. Может, закажешь пиццу? Как ты думаешь, нам хватит одной большой или заказать большую и маленькую?
Он пропустил ее слова мимо ушей и опустился на колени возле кушетки, на которой она лежала, потягиваясь и зевая. После короткого сна у нее кружилась голова, словно она перелетела через Атлантику.
Джош целовал ее округлую белую шею, нежные полупрозрачные сгибы локтей, глаза, губы, пока не уверился, что она окончательно проснулась.
— Моя дорогая, сегодня никакой пиццы. Надень самое нарядное платье. Мы едем ужинать. Я заказал столик в «Бистро» на девять часов.
— Джош!
Из всех ресторанов Лос-Анджелеса в «Бистро» они скорей, чем где-либо, могли встретить друзей Джоша и Джоанны Хилл-мэн. Они, как и многие из их круга, когда-то были в числе первых, кто финансировал модный ресторан. Ужинать в «Бистро» с кем-то, кроме жены, — самый неразумный поступок, какой только может совершить мужчина.
— Это мой сюрприз, — сказал Джош, запинаясь при каждом слове. Он крепко держал ее голову обеими руками и настойчиво смотрел ей в глаза. — О, не «Бистро» — я не об этом. Но с этого дня мы сможем появляться на людях вместе. Я развелся. — В его голосе звенела юность, счастье и некоторая бравада.
— Развелся? — Вэлентайн резко села, едва не опрокинув его, стоявшего на коленях возле кушетки.
— Да, все продлится еще месяцев шесть, до тех пор мы не сможем пожениться, но все юридические вопросы улажены…
Он не хотел рассказывать Вэлентайн, как нелегко это далось ему. Однако ему посчастливилось достичь цели, как он и полагал с самого начала, потому что нет такого способа, по крайней мере в Калифорнии, которым женщина могла бы удержать мужчину от развода, если он по-настояшему хочет этого и согласен оплатить все расходы. Да и вообще в таких случаях делать больше нечего.
Вэлентайн вскочила с кушетки и начала швырять в него словами таким тоном, на который он не считал ее способной.
— Ты решился на это, не сказав мне?
Ее остренькое личико побелело и исказилось от ярости.
— О, ну что ты, дорогая, ты же знала. Тогда, в самолете, я сказал тебе, чего хочу. Ты думала, я просто играю словами?
— А ты думал, я играю?
— Я не понял, что ты имела в виду…
— Я дала совершенно точный ответ: неопределенное «может быть». Ты не мог этого забыть! И с неопределенным «может быть» ты двинулся напролом и развелся? — Она брызгала слюной, источая вспыхнувшее презрение, тряся кудряшками так, словно решила сбросить их с головы.
— Милая, когда женщина позволяет мужчине так далеко продвинуться, она, естественно, имеет в виду «да». Я хочу сказать, что это подразумевается, это понятно, просто не произносится вслух.
— Черт тебя подери, как ты смеешь говорить мне, что я подразумевала? Как ты смеешь дать мне понять, что, раз я не произнесла окончательного и полного «нет», то я сказала «да»? За кого ты меня принимаешь? За стеснительную кокетку, которая прячется за двусмысленными словами? Которая не хочет связывать себя обязательствами, но улыбается, как куколка, когда мужчина ставит ее перед свершившимся фактом? Ты живешь в другом веке, мой друг. — Она глядела на него горящими глазами, оскорбленная до глубины души.
Джош потерял дар речи. Он настолько привык, что все идет так, как хочет он, что недооценил Вэлентайн. Боже, он недооценивал ее с самого первого дня, когда встретил. Он резко отвернулся, чтобы не видеть ее, и стоял, слепо ощупывая ободок настольной лампы. Наконец он заговорил, в его голосе было столько обреченности и самообвинения, что Вэлентайн, сама того не желая, прислушалась.
— Я не могу выносить, когда ты на меня сердишься… Мне не хватает понимания… интуиции… чтобы действовать правильно, если это касается тебя. Единственная причина, почему я не сказал тебе раньше, — я не хотел, чтобы ты чувствовала себя виноватой в моем разводе. Никогда, ни на минуту я не помышлял о твоем подразумеваемом согласии. — Он снова повернулся к ней, она увидела, что его глаза наполнились слезами. — Вэ-лентайн, я так люблю тебя, ужасно люблю. Я просто дураком становлюсь от этого. Ты меня тоже любишь, правда ведь?
Вэлентайн с тяжелым сердцем утвердительно кивнула. Она полагала, что, наверное, любит его, иначе почему они так долго вместе? И что сделано, то сделано. Если бы только, когда он делал предложение, она твердо сказала «нет», этого не случилось бы! В этом отчасти и ее вина, она позволила его умной настойчивости загнать ее в ловушку. Она чувствовала себя виноватой, как ребенок, который, играя со спичками, нечаянно поджег дом, полный людей, а те не могут выйти. В ней боролись три чувства: любовь, вина и — более сильное — поднимавшийся глубокий, серьезный гнев.
— Уходи, Джош. Мне нужно это обдумать. И не мечтай, что я пойду с тобой в «Бистро». Что за мерзкая выдумка?! Там все знают, что ты развелся, и вдруг увидят тебя со мной.
— Ох, чушь! Это худшая из моих идей! Вэлентайн, я схожу с ума. Пожалуйста, пожалуйста, позволь мне заказать пиццу! Я больше не прошу тебя решать. Клянусь.
Неохотно, колеблясь, Вэлентайн согласилась. Ей вдруг ужасно захотелось есть. Была ли ее душа полна любви, вины или гнева, желудок ее функционировал с французской пунктуальностью.
— Две пиццы с полным гарниром, — согласилась она. — И предупреди, что, если они опять забудут сладкий перец, ты не заплатишь.
В первую неделю декабря «Зеркала» пошли в двухстах пятидесяти роскошных премьерных кинотеатрах, выбранных для показа «Пиквика!», который был все еще не закончен и превысил бюджет на четыре миллиона долларов. Ясно было, что Арви не по своей воле отдал «Зеркала» в прокат этим кинотеатрам. Но у него не было выбора, не оставаться же на Рождество с пустым чулком. Остальные студии одна за другой выпускали приуроченные к празднику супербоевики, а ему навязали мелкобюджетную любовную историю без единой звезды, не получившую никакой предварительной рекламной поддержки. Он позвонил своему постоянному гастроэнтерологу, чтобы назначить дату следующего рентгеновского обследования желудочно-кишечного тракта. Годами ему удавалось избегать язвы, но сейчас жгучая боль донимала, стоило ему проглотить ложку пищи, боль становилась слишком резкой, и лекарство не помогало.
Начавшие появляться газетные рецензии ничуть не улучшили его пищеварение. Всем известно, что мнение критиков никак не отражается на посещаемости кинотеатров. Люди имеют обыкновение ходить на фильмы, которые критики ругают, и игнорировать те, которыми они восхищаются. Арви, как и весь Голливуд, считал, что критики чересчур далеки от среднего американца, слишком интеллектуальны, зациклены на искусстве. Что из того, что «Нью-Йорк таймс» пишет, что это «волшебство, вершина жанра, чудо красоты, шедевр». Что на Среднем Западе понимают в жанрах? А «Лос-Анджелес таймс» пишет, что Фиорио Хилл и Пер Свенберг «вписали новую страницу в историю кино». Важное дело! Страниц в истории кино хватает. «Ньюсуик» пишет: «Никогда раньше кино не производило такого удивительного и волнующего впечатления». И что, люди будут стоять в очередях, чтобы увидеть «волнующее впечатление», что бы это ни значило? Для Арви имели вес только деловые рецензии в «Вэрайети», «Дейли вэрайети» и «Голливуд репортер». «Никогда еще со времен „Истории любви“ не было…» — такая рецензии принесет деньги. «Никогда еще со времен „Рокки“… — постучим по дереву, чтобы парень оказался прав. „Никогда еще со времен «Мужчины и женщины“… — зарубежный фильм, но все-таки принес немало денег.
Но в первую неделю дела шли неважно. Руководители отделов рекламы и продаж убеждали Арви вложить больше средств в рекламу, особенно телевизионную. Они знали, что обе их секретарши пошли смотреть фильм еще раз, забравшись подальше от мужской тирании, царившей в просмотровом зале, туда, где они смогут всласть наплакаться. Какие бы ярлыки ни навешивали на чувствительных дам, они знали, что эти девчонки — крепкие орешки, их не заставишь плакать даже битьем палками по пяткам, и раз уж они согласились платить деньги за кино, это надежно, как прорицание дельфийского оракула.
Обычно картина делает лучшие сборы в первую неделю показа. За вторую неделю «Зеркала» удвоили кассовый сбор первой недели, а за третью неделю почти утроили его, благодаря тому, что в кино пошли школьники, вернувшиеся домой на каникулы. Если картина сохраняет уровень сборов первой недели еще какое-то время, говорят, что у нее «выросли ноги». «Зеркала», похоже, превращались в сороконожку. Что этому способствует? Устная молва? Или все-таки критики? Сезон каникул? Никто не знал, — а что они знают? — почему «Зеркала» стали бесспорным фаворитом. Студия увеличила вложения в рекламу, и общественное мнение стало складываться само собой.
Нет ничего милее для газетного и журнального рецензента, чем фильм, который они смогли открыть сами, который деятели из рекламных отделов не начали впихивать им в глотку за три месяца до показа. Репортер, отправлявшийся брать интервью у Сандры Саймон или Хью Кеннеди, чувствовал себя первооткрывателем новых земель. Они брали интервью у Файфи Хилла и даже у Пера Свенберга, который всегда был предметом поклонения, но знали его имя от силы тысяча человек. Теперь о нем услышали миллионы, и он нежился в лучах известности, которой так давно ждал. Никому не пришло в голову взять интервью у Вито Орсини: ведь он всего лишь продюсер.
К Рождеству «Зеркала» заняли первое место в еженедельной сводке кассовых сборов журнала «Вэрайети», и Вито решил, что пришло время разрушить стену молчания, все еще стоявшую между Арви и ним. Каждый вечер он и Билли ездили в Уэствуд потешить взоры видом длинных, терпеливых, радостных очередей, выстроившихся у кинотеатра, где шли «Зеркала». К этому времени оба снова начали узнавать друг друга, в особняк Билли почти вернулся былой покой, и Вито решил навести порядок в собственном доме.
Атмосфера в кабинете Арви была прохладной. Арви, которого перехитрили в попытке отобрать фильм на стадии послесъемочной обработки, теперь вцепился в него мертвой хваткой. «Зеркала» стали «его» картиной, как на съемках, когда они были картиной Файфи Хилла. Разве не он дал Вито возможность снять ее? Разве не он выпустил ее так вовремя, к Рождеству? Проницательность, вот что нужно иметь управляющему студии, проницательность и смелость.
— Вито, на следующую неделю я отдаю «Зеркала» еще в пятнадцать сотен кинотеатров по всей стране, — высокомерно объявил Керт Арви.
— Что?
— Смотри на вещи реально, Вито, это редкая удача. Кассу делают дети. Когда они дней через десять вернутся в школу, картина сдохнет. — Арви самодовольно ухмыльнулся Вито в лицо. — А до тех пор я хочу выдоить ее досуха. Хватай деньги и беги, и не говори, что не слышал.
— Керт, ты не можешь этого сделать. — Вито подскочил, стараясь говорить спокойно. — Фильм только что вышел. Когда кончится Рождество, в кино пойдут родители этих детей, молодожены, вся эта проклятая страна! Если ты сейчас нарушишь схему показа, пустишь его во второсортные кинотеатры, ты развеешь всю изустную рекламу. — Выражение лица Арви стало жестким. — В одну неделю ты соберешь половину, а может, и меньше, выручки, которую мог бы получить, если бы оставил фильм там, где он есть, и позволил ему естественным образом расти. Я разговаривал с ребятами в очередях, некоторые смотрят его в третий или четвертый раз. Керт, эти очереди — такая же сильная приманка, как и сам фильм. Пусти его в пятнадцати сотнях обычных кинотеатров, и через неделю не останется ни одной очереди. Господи, разве ты это не понимаешь? — Вито наклонился вперед, опершись обеими руками на стол Арви. Он не мог поверить, что кто-то может не согласиться с такой фундаментальной логикой бизнеса.
Арви мстительно смотрел на Вито. «Зеркала» принадлежат ему, черт возьми, и он может делать с ними все, что захочет. Этот альфонс Вито Орсини не может ему указывать, как вести дело. Неплохой поворот — для разнообразия подержать Орсини за жабры.
— Ты имеешь право на собственную точку зрения, — протянул он, — но у меня, однако, есть своя. И здесь решаю я. Меня интересует выручка, быстрая выручка, а не журавль в небе. Ты романтик, Вито, и к тому же вор.
Вито быстро зашевелился. Высокий и неумолимый, он перегнулся через стол Арви и переключил интерком на «Отдел продаж».
— Оливер? Это Вито Орсини. Я тут с Кертом. Он собирается продолжать показывать «Зеркала» там, где они сейчас идут, а не делать широкий сброс. Как ты думаешь?
Арви, с разинутым ртом сидевший во вращающемся кресле, едва не завопил в интерком, когда Оливер ответил:
— Вито, он на сто процентов прав. Любое другое решение было бы просто нелепым и в перспективе при долговременном масштабе обошлось бы нам в миллионы.
Вито отпустил переключатель и нацелил взгляд, как пистолет, в налитое кровью лицо Арви.
— Что об этом скажет совет директоров, Керт? Ты готов выбросить миллионы кассовой прибыли, только чтобы доказать, что хозяин — ты? А как продвигается «Пиквик!»? Я слышал, ты беззаветно верил в эту идею, пока она не начала скисать.
— Проваливай отсюда, чертова задница, ты… ты… — Арви, слишком взбешенный, чтобы продолжать ругаться, нажал кнопку вызова секретарши и завизжал: — Вызовите охрану! Сейчас же!
— Спокойнее, Керт. Не забывай про язву.
Вито, мягко ступая, вышел из кабинета, как большая рыжая пантера. Проходя мимо секретарши Арви, он послал испуганной девушке воздушный поцелуй.
— Рановато праздновать, милая, к несчастью, он выжил.
Хоть и существуют на свете немногие дисциплинированные дамы, которые первого ноября с восторгом заявляют, что закончили все рождественские закупки, большинство покупательниц считает, что волшебный миг для начала предпраздничной суеты наступает 10 декабря и ни днем раньше. «Магазин грез» не был исключением. Одежду почти не покупали, но первый этаж и «деревенская лавочка» кишели покупателями, расхватывавшими припасенные сокровища, словно растаскивали разоренный муравейник. Спайдер целыми днями милостиво расточал обаяние, присутствуя на примерках десятков свитеров и пуловеров в угоду покупательницам, не уверенным в точном размере своих мужей: «Он примерно на голову ниже вас, Спайдер, и килограммов на пять потяжелее, поэтому не будете ли вы так любезны просто натянуть джемпер через голову на секундочку?» Он давал советы тем, кто совсем растерялся: «А что бы вы послали своей теще, если бы терпеть ее не могли, но были обязаны потратить на нее не меньше трехсот долларов?» — «Банку леденцов „Уотерфорд“ и позолоченные щипцы для орехов?» — «Спайдер, вы гений».
К концу рабочего дня 23 декабря и он и Вэлентайн поняли, что худшее позади. Канун Рождества в этом году приходился на субботу, все сшитые Вэлентайн праздничные платья были уже упакованы или отправлены; завтрашняя распродажа подарков будет несложной, придут те, кто откладывал это пустяковое дело на последнюю минуту, и немногие мудрецы, понимающие, что после 10 декабря лучший день для покупок наступает 24 декабря. Обычно это бизнесмены, они приходят с внушительными списками и, к восторгу продавщиц, принимают решения в считанные секунды.
Спайдер и Вэлентайн сидели лицом друг к другу по разные стороны старого двухместного стола. Предполагалось, что между ними наступало спокойное, уравновешенное молчание, как это часто бывало в начале или в конце рабочего дня, но сейчас в комнате царила натянутая атмосфера. Спайдер отметил, что Вэлентайн выглядит встревоженной. Она держала дерзкий вздернутый носик высоко, как всегда, но из огромных зеленых глаз исчез задорный огонек. Он знал свою Вэлентайн — она несчастна.
Вэлентайн со своего конца стола рассматривала Спайдера Эллиота. Похоже, он устал, подумала она. Постарел, но как-то так, что это нельзя объяснить лишь ходом времени. В этом лощеном, изысканном, элегантно одетом красавце с трудом угадывался беззаботный блондин в свитере с эмблемой Калифорнийского университета, тот весельчак, что таскал за ней с базара бутылки вина, а в дни несчастья делал бесчисленные сандвичи с плавленым сыром и часами слушал записи Пиаф в ее маленькой комнате на чердаке.
— Вэл, дорогая моя, ты просто устала или что-то случилось? — осторожно начал он.
Вэлентайн почувствовала, что в ее голосе предательски дрожат Нежелательные слезы. Ей ужасно хотелось доверить кому-то свою историю с Джошем Хиллмэном, но на всем свете Эллиот был последним, с кем она поделилась бы этим. Упрямое нежелание дать Спайдеру понять, как далеко зашло дело и в каком она смятении, имело под собой таинственную, но непреодолимую подоплеку.
— Ах, просто все эти женщины, Эллиот, такие требовательные, так трудно им угодить. От одной примерки до другой они набирают по пять килограммов и винят во всем меня.
— Нет, милая, ты же знаешь, они от тебя без ума. И ты всегда без колебаний указывала на дверь тем дамам, размеры которых менялись. Половина женщин в городе сидит на диете только из-за тебя. Так что случилось на самом деле? Тебя беспокоит таинственный мужчина?
Вэлентайн выпрямилась, встревоженная и готовая к обороне. Желание заплакать испарилось.
— О чем ты?
— О таинственном незнакомце, который тебя так занимает, что мне никак не удается застать тебя одну. Если он плохо с тобой обращается, я убью этого сукина сына! — Он с удивлением обнаружил за собой, что у него сжались кулаки, а мышцы рук и плеч напряглись от ярости. Неплохая мысль — убить сукина сына. И черт с ней, с причиной!
— Ты слишком далеко зашел, Эллиот. У тебя разыгралось воображение. — Вэлентайн ринулась в бой, внезапно разъярившись не меньше, чем он. — Я тебя разве спрашиваю, почему ты всех этих женщин с ума сводишь? Неудивительно, что ты так устал… Слушай, как ты их различаешь, своих маленьких подружек? Или тебя завораживает магия количества, Эллиот? — Несправедливость положения выводила Вэл из себя. — А мне разве нельзя завести хоть одного любовника? — выпалила она. — Эллиот, я перед тобой отчитываться не обязана.
— Обязана, черт возьми! — заорал он.
Воздух между ними удивленно задрожал. Ни тот, ни другой не мог представить, что они так внезапно сцепятся. В мгновенно наступившем ошарашенном молчании они яростно глядели друг на друга. Наконец заговорил Спайдер:
— Вэлентайн, со мной что-то не так. Ты, бесспорно, не должна передо мной отчитываться. Я не понимаю, почему сказал это. Наверное, просто потому, что мы так давно знаем друг друга.
— Все равно это не дает тебе права…
— Не дает. Забудем об этом, хорошо? — Он взглянул на часы. — Я опаздываю, увидимся завтра.
Он поспешил удалиться, закрыв за собой дверь, а Вэлентайн продолжала неподвижно сидеть в кресле, оглушенная, озадаченная, потрясенная силой неожиданного всплеска эмоций. Эллиот не имел никакого права так говорить, никакого повода. Ей следовало бы разъяриться. Случалось, она выходила из себя по куда менее серьезной причине. Но сейчас она чувствовала себя… довольной. Довольной? Да, несомненно. Ну и стерва она, наверное. Итак, он считает, что она обязана перед ним отчитываться. Ах вот как? При этой мысли она невольно улыбнулась.
Уже несколько недель «Зеркала» шли в одних и тех же кинотеатрах, и Вито все больше убеждался, что умение Оливера Слоуна делать деньги при невольном пособничестве пищеварительной системы Арви одержало победу над безрассудной выходкой последнего.
Однако личная неприязнь Арви к Вито становилась все более едкой, его упрямая злость нашла выход в том, что он поместил в «Голливуд репортер» и «Дейли вэрайети» до смешного мало рекламных объявлений. При обычных обстоятельствах, имея фильм, приносящий огромные доходы, студия могла бы швырнуть свой успех в лицо конкурентам. Нет, думал Вито, от студии ожидать нечего, но прелесть ситуации в том, что они ему уже не нужны. Все, что он хотел, он знал из двух источников: публикуемого в «Вэрайети» еженедельного реестра кассовых сборов, в котором «Зеркала» неизменно стояли под первым номером, и ежегодного списка десяти лучших фильмов, составляемого всеми кинокритиками страны. «Зеркала» входили во все списки до одного. Вито решил приступить к осуществлению плана, который возник, когда он впервые увидел первую копию.
За несколько дней до Рождества Билли отправилась в Венецию, замусоренную, похожую на пригород Лос-Анджелеса, где разраставшиеся новостройки еще не вытеснили неряшливые домики в богемном стиле. Она собиралась пообедать у Долли и взглянуть, как та себя чувствует в середине шестого месяца беременности. Билли, нагруженная рождественскими подарками, поднялась в двухкомнатную квартирку Долли на третьем этаже старого оштукатуренного дома, выкрашенного бледно-розовой фуксиновой краской. Дом находился на улице, где, кажется, все друг друга знают, где соседи дружески болтают, греясь во дворах на зимнем солнышке, поливая цветы в горшках или уворачиваясь от гоняющих на скейтах мальчишек. До сих пор ни один из этих домов не продали застройщикам, и домовладелец Долли, капитан лос-анджелесской пожарной команды, теперь, когда дети уже разъехались, находит средства для уплаты растущего налога на свой скромный, но все более ценный дом, сдавая верхний этаж.
С одного взгляда на Долли Билли убедилась, что беременность протекает хорошо. Она с нежностью рассматривала цветущую, кровь с молоком, радостную девушку: такая благословенная пышность встречалась лишь во времена Реставрации, хоть сейчас у Долли не было не только положенной в те времена талии, но и никакой вовсе.
— Ты лакомый кусочек, — сказала она, оглядывая Долли со всех сторон.
— Это как понимать? — смеясь, спросила Долли, с притворной застенчивостью любуясь своим величественным животиком.
— Вкусненькая, по-моему. В любом случае это звучит неплохо.
— Подожди, пока не попробуешь, что я приготовила на обед. Фаршированные цыплята с рыбой по Мильтону Берлю, — торжественно провозгласила Долли.
— Что такое?..
— Я чуть не сделала сырные палочки по сенатору Джейкобу Джевитцу или кашу из мацы по Ирвингу Уоллесу, но вспомнила, как ты боишься прибавить в весе, и пошла на компромисс.
— Где… где ты взяла эти рецепты? — спросила Билли, не зная, смеяться ей или не верить.
Долли достала продолговатого формата книгу в красном переплете.
— Это «Кошерная кухни знаменитостей». Чудесная вещь! Вчера я пробовала фаршированную капусту по Барбаре Уолтерс.
— Но почему?
— Я решила, что, пока не работаю, нужно заняться чем-нибудь полезным. Помнишь, ты мне присоветовала найти замечательного еврея? Разве находке не поспособствует тот факт, что я стану чудесным кошерным поваром?
— Что за вопрос, — сдержанно согласилась Билли. — Но сейчас разве время их ловить?
— Некоторых мужчин привлекают беременные женщины, — проказливо парировала Долли. — Особенно если эти женщины умеют готовить волшебное жаркое в горшочке по Нейлу Даймонду. Вообще-то, думаю, придется подождать, пока родится ребенок, но разве знаешь заранее, правда? На днях я ходила смотреть «Зеркала» в одиннадцатый раз, и человек пятьдесят попросили автограф, а трое парней пригласили на ужин.
— И ты пошла? — ахнула Билли.
— Конечно, нет! Странные они все типы. Но пригласили ведь!
— Ну и как, — с любопытством спросила Билли, — смотреть «Зеркала» среди зрителей с начала до конца?
— А ты не знаешь? Билли, ты же видела их много раз!
— Только в монтажной и в студии при перезаписи, и ни разу среди незнакомых, там, где люди заплатили, чтобы увидеть фильм.
— Ужас какой-то! — Долли была потрясена. — Знаешь, самое лучшее — это зрители. Помнишь ту сцену, где я сказала Сандре, что испытывает к ней Хью, и она находит его на скале…
— Помню? — простонала Билли. — Я ее знаю так, словно сама написала.
— Но, Билли, когда зрители заплакали, — в кинотеатре ясно ощущаешь, как чувство растет, усиливается, люди откликаются, — у меня даже слезы навернулись.
— Но, боже мой, Долли, ведь ты была там, когда Файфи прогонял это с ними по шестому разу, а Сандра жаловалась, что у нее колючки в туфлях, а Свенберг орал, что свет уходит…
— Я забыла, — упрямо сказала Долли. — Я просто не помню всего этого. Смотрю каждый раз, как впервые. Слушай, давай вместе сходим после обеда, хорошо?
— Ты опять хочешь посмотреть, в двенадцатый раз?
— Наверное, я стану кем-то вроде тех поклонников «Звуков музыки», помнишь? Некоторые смотрели их по семьдесят пять раз и больше. А они ведь в ней не участвовали. Не говори Вито, но я в основном хожу смотреть свою игру. Встречала интервью, где актеры говорят, что никогда не смотрят свои фильмы? Я этого не понимаю. Я наслаждаюсь, видя себя там! — Последние слова она прошептала, очень довольная собой, отчасти виноватая, отчасти с гордостью. — Наверное, я никуда не годная актриса.
— Ты волшебна, — сказала Билли. — Ты самая красивая и волнующая актриса. Я тебе и раньше говорила, только ты мне не верила.
Долли застенчиво отвернулась. Она никогда не верила и не принимала похвал, если восторгались тем, что у нее выходило само собой.
— Ах да, чуть не забыла, — сказала она, — твой рождественский подарок. — Она протянула Билли глиняный горшочек, закрытый крышкой. — Паштет из цыплячьей печени по Джорджу Джесселу. Ты не поверишь!
— Уже не верю, — ответила Билли.
Вито хотел, чтобы «Зеркала» стали претендентом на награду за лучший фильм. Он не осмеливался и мечтать об этом, пока не увидел первую копию, но с того дня эта мысль не выходила у него из головы. «Зеркала» были высшим достижением его карьеры. Он сумел поставить фильм, который был больше чем суммой отдельных составляющих, пусть даже тщательно подобранных. Фильм жил, в нем бился собственный пульс, в нем было все, от комедии до поэзии. Он нутром чувствовал, что картина станет знаменитой, но сначала ему нужно дождаться, чтобы его уверенность подтвердил весь мир. Пока не вышли рецензии, пока не откликнулась касса, наконец, пока фильм не появился в десятке лучших, можно было лишь предаваться мечтам, все остальное было бы бесплодным занятием. Но теперь у него появились необходимые предпосылки к действиям.
У «Зеркал» были все нужные рекомендации, но недоставало мелочи, необходимой для каждого, кто намеревается стать одним из пяти претендентов на награды Академии: поддержки студии. Студия Арви могла бы организовать мощную рекламную кампанию, специально нанять публицистов, без смущения продвигать фильм, но Вито не строил иллюзий. Керт Арви ни копейки не потратит, чтобы протолкнуть «Зеркала». Может быть, и даже наверняка, Арви сделал что-нибудь, чтобы выдвинуть «Зеркала» в претенденты, если бы был уверен, что этот небольшой фильм имеет хорошие шансы получить «Оскара», так как «Оскар» означает увеличение кассовой выручки миллионов на десять. Но Арви, как и Вито, знал, что за последний год было поставлено несколько сверхдорогих фильмов с участием суперзвезд и фильмы эти поддерживали мощные студии. Любой из этих фильмов имел все основания получить «Оскара». Номинация «Зеркал» означала бы только славу для Вито, а Арви был готов на все, чтобы этому воспрепятствовать, даже если бы отблеск этой славы достался и ему.
Так что Вито придется добиваться всего самому.
Он подумал о касте из трех тысяч трехсот человек, которую столь возвышенно называют Академией киноискусства. Только этот строго ограниченный круг имел право решать, какие фильмы, исполнителей и постановщиков можно выносить на голосование. Это все равно что разрешить населению Уэстпорта, штат Коннектикут, выбирать президента Соединенных Штатов за всех голосующих в стране.
Претенденты на лучший фильм — единственные, за кого голосует весь состав Академии. Претенденты на награды в других областях баллотируются в соответствующих отделениях, так что актеров выбирают только актеры, художественных руководителей — художественные руководители и так далее. Однако окончательное голосование по всем номинациям проходит с участием всего состава. Это значит, что стать претендентом на награду за лучший фильм Вито сможет, если окажет влияние на каждого члена Академии.
Если же сама студия активно продвигает фильм в претенденты, она организует за свой счет множество специальных просмотров в роскошных залах. Вито не мог позволить себе этого. Но Ън не забывал и о слезах четырех секретарш на первом просмотре «Зеркал». Он сузил свою кампанию, поставив целью завладеть вниманием жен, матерей, сестер, дочерей, кузин и тетушек академиков мужского пола, имеющих перевес во всех отделениях.
Завладей женщинами, сказал он себе, а уж они позаботятся о мужчинах.
Вито разослал приглашения на дневные просмотры женщинам из тех округов Лос-Анджелеса, где могут проживать звукорежиссеры, операторы, монтажеры и сценаристы. Каждый день с Рождества до первой недели февраля, когда заполняются бюллетени для номинации, от Калвер-Сити до Бербанка, от Санта-Моники до самых глухих уголков долины Сан-Фернандо проходило по три, иногда по семь просмотров «Зеркал». Вито не волновало, приведут ли родственницы членов Академии всех своих подруг, он просто хотел, чтобы они увидели «Зеркала». Процедуру «утренник», как назвала ее Билли, предваряла сложная логическая процедура. Вито должен был найти кинотеатры, пустовавшие днем, заключить договоры с управляющими, арендовать копии, организовать их доставку и возврат, нанять киномехаников.
— Как идут дела, дорогой? — спросила Билли, обеспокоенно глядя на Вито.
Даже во время напряженных съемок он не был так поглощен работой. Он упорно, как она считала, упрямо не хотел брать для своего проекта ее деньги.
— Со мной все отлично, только противный шум в сердце, эти таинственные стреляющие головные боли, спазмы толстой кишки и плоскостопие. Но грех жаловаться, слух в одно ухо возвращается, хотя вчера я чуть сознание не потерял.
— Ты уверен, что дело того стоит? — настаивала она, не поддавшись на его провокационную тактику.
— Нет. Конечно, нет. Иногда на «утренники» приходит дюжина женщин, и, насколько я знаю, все это чьи-то любопытные соседки. Иногда набирается и сотня. Но если я не буду этим заниматься, это не сделает никто. А если я не попытаюсь, я никогда себе не прощу.
— По-моему, «Зеркала» выдвинут просто потому, что они этого заслуживают! — вспыхнула она.
— Быть бы тебе членом Академии.
Вито так и не узнал, как получилось, что на второй неделе февраля 1978 года «Зеркала» оказались в числе пяти фильмов, названных претендентами на получение «Оскара». Может быть, чашу весов опустили голоса актеров, отданные за фильм, в котором трем почти неизвестным исполнителям дали возможность проявить себя; может, настал черед Файфи получить номинацию; может быть, три сотни сценаристов Академии решили поприветствовать фильм, так зависящий от чуткого сценария; может быть, людям захотелось посмотреть любовную историю или фильм со зрительным рядом необычайной красоты или поплакать над счастливым концом, а может, помогли его «утренники». В конце концов, невозможно выделить единственную причину, хотя как предмет для обсуждения эта тема так же неисчерпаема, как вопрос, поддержка какой этнической или социально-экономической группы предопределила избрание президента Соединенных Штатов.
Но это была не случайность. «Зеркала» получили номинацию еще по трем категориям: Долли Мун — как лучшая актриса второго плана, Фиорио Хилл — как лучший режиссер, Пер Свенберг — как лучший оператор.
— Слава богу! — восторгалась Билли. — Теперь ты можешь расслабиться.
— Девочка, ты с ума сошла? Теперь мы замахнемся на «Оскара»! Расслабиться я мог бы, если бы мы не получили номинации.
Долли Мун, думал Керт Арви, надо для нее что-то сделать. Теперь, когда «Зеркала» получили номинацию, его чувства к Долли, Файфи и Свенбергу стали чуть ли не отеческими. «Зеркала» были его фильмом, а Долли и остальные — его людьми. Он успешно вычеркнул из памяти заслуги Вито. Файфи и Свенберг были признанными, уважаемыми, знаменитыми профессионалами, и он мало что мог добавить к их репутации. Но Керт Арви воображал себя зажигателем звезд. И благоговел перед обнаженной натурой. Сообразительная, сексуальная, маленькая Долли Мун заслуживает собственного рекламного агента с полным рабочим днем, сказал он вице-президенту, отвечавшему за рекламу и работу с общественностью.
Ключевых работников отдела рекламы, брошенного ныне на спасение «Пиквика!», приуроченного уже к пасхальному показу, со всех сторон осаждали, как пираньи, журналисты, радостно слетавшиеся, чтобы обглодать и обсосать истекающий кровью труп большой картины, которая, как всем известно, глубоко увязла в дерьме. Ведь на этом можно состряпать такой материал, какого ни на чем больше в Голливуде не сделаешь, разве что на самоубийстве крупной звезды. Обозревая свое потрепанное воинство, глава отдела рекламы остановился на самом младшем сотруднике, некоем Лестере Уайнстоке.
Ему хотелось сделать что-то особенное для молодого Уайнстока, сына президента компании, поставляющей все передвижные туалеты для съемок. Подобно армии, сила съемочной группы — в ее желудке, но, в отличие от армии, ей требуются приличные туалеты. Хотя юный Уайнсток и закончил с отличием кинофакультет Университета Южной Калифорнии, он в лучшем случае мог бы рассчитывать на работу в отделе писем, если бы его отцом не был «туалетный король» Уайнсток, весьма влиятельный человек.
Юный Лестер Уайнсток являл собой пережиток другого времени, другой цивилизации. Стоило только взглянуть на этого очкарика, на его круглое, веселое лицо, копну лохматых волос, теплую, радостную и радующую улыбку, и вы сразу ощущали, что он создан для другой, более чистой доли, может быть, для доли одного из трех мушкетеров, хоть он и пухловат для дуэлей, или для роли юного Фальстафа до того, как тот растолстел, разумеется. Он был высок и массивен, с волосами цвета плюшевого мишки и глазами цвета любимой собачки, неопределенного коричневатого оттенка, черты лица расплывчаты, но приятны, и никто не мог их как следует описать, потому что все замечали только его улыбку. Женщины неизменно испытывали к Лестеру одно из двух чувств: им хотелось усыновить его или чтобы он удочерил их или принял как сестер. Лестер обладал глубоко романтической натурой, и такое, ставшее привычным, положение дел не являлось, конечно, предметом его мечтаний, но к двадцати пяти годам душа его еще не успела остыть. Жизнь так хороша!
Когда Лестер получил задание до вручения наград Академии стать личным рекламным агентом Долли Мун, он очень обрадовался. Пределом его амбиций, почти одинаковых у всех студентов-кинематографистов, была профессия режиссера, но пока что, реалистически рассуждал он, ему очень повезло, что всего после двух лет пребывания на самой нижней ветви тотемного шеста отдела рекламы ему дали такую работу.
Он уже видел «Зеркала» и был до глубины души очарован строгой роковой красотой Сандры Саймон. Теперь он посмотрел фильм еще раз, обращая внимание на Долли. Внешне она была девушкой не в его вкусе. Лестера привлекали унылые, очаровательно невротичные, несчастные красотки с затравленными глазами, напоминавшими блуждающие огоньки. В Долли Мун не было ничего затравленного, но Лестер понял, что она потрясающая актриса, и посмотрел фильм еще раз. На его вкус, пюпитр и зад чересчур велики, но ему полагалось нянчить ее, а не назначать свидания.
Сразу после обеда он позвонил Долли, чтобы объявить о своей миссии и договориться о встрече.
— Так как, ты говоришь, тебя зовут? — переспросила Долли, слегка одурманенная вечеринкой с соседями, которая началась под утро, как только объявили претендентов на «Оскара».
— Лестер Уайнсток.
— Ты можешь сказать еще раз и помедленнее? Произнеси по буквам.
— Эй, с тобой все в порядке? Ты, похоже, слегка не в себе.
— О, нет! Со мной все отлично. Приезжай сюда, Лестер Уайнсток. У нас есть яичный коктейль, ромовый пунш, сан-грия, текила «Мунлайт» и горячий тодди, а я пеку струдель. Если доберешься быстрее чем за час, он еще не остынет. А до тех пор до свидания, Лестор Уайнсток.
Боже, подумал Лестер, его первая кинозвезда — и вдруг немного чокнутая. Следующий звонок смутил его еще больше.
— Мистер Уайнсток, мы незнакомы. Я Билли Орсини, жена Вито Орсини. Слушайте внимательно, это очень, очень важно. Долли Мун — моя лучшая подруга, ее единственный недостаток — она не умеет одеваться. Понятия не имеет. Понимаете? Так что вы должны привести ее в «Магазин грез» не позднее чем сегодня днем, чтобы Вэлентайн О'Нил — запомнили? — смоделировала для нее платье к моменту вручения «Оскара». Не позволяйте ей спрашивать, кто за это заплатит и сколько это стоит: все за счет магазина, но я не хочу, чтобы она знала. Скажите ей, что счет шлют на студию. Вам все ясно? Хорошо. Мы скоро встретимся. Что? Да, конечно, я волнуюсь за мужа. Хорошо, передам. Но, мистер Уайнсток… Лестер, до вручения наград осталось всего шесть недель, и Долли должна встретиться с Вэлентайн сегодня же. Вы все поняли? Не стоит, право!
Лестер поднялся по лестнице в квартиру Долли, от волнения его сердце едва не перестало биться. Поспешный звонок Билли, последовавший сразу после разговора с Долли, еще дальше протолкнул его в мир, где все может случиться. Иногда, в особых случаях, его мать и старшая сестра делали покупки в «Магазине грез», но он сам ни разу не отваживался войти внутрь. Теперь ему предстояло при таинственных неотложных обстоятельствах вести в этот магазин за покупкой вечернего платья великолепную, прелестную будущую обладательницу «Оскара», а струдель благоухал так чудесно. На сегодня, решил он, забудем о диете.
Дверь открыла жена домовладельца Долли, приглашая его в гостиную, полную праздновавших людей. Лестер неуверенно остановился посреди комнаты, интересуясь, здесь ли Долли и каким образом ему удастся ее отсюда увести. Через мгновение сзади он услышал голос, в котором трудно ошибиться.
— Я спасла для тебя кусочек струделя, Лестер Уайнсток, и поверь, это было нелегко.
Он обернулся и окунулся в расточительную голубизну широко распахнутых глаз Долли, приветственно улыбавшейся ему. Он автоматически протянул руку к тарелке, которую она держала чуть выше уровня талии. Уровня талии!
— Знаю, — радостно хихикнула Долли. — Сама не могу поверить. Каждое утро просыпаюсь и смотрю в зеркало, думаю, что больше уже некуда, а все-таки оказывается, что пузо еще выросло. Ешь струдель, пока горячий.
Не понимая, что делает, Лестер положил кусок пирога в рот и прожевал.
— Нравится? — встревоженно спросила Долли.
— Великолепно, просто объедение! Ты не обидишься, если я спрошу…
— Рецепт?
— Сколько… месяцев?
«Она похожа на взрыв на подушечной фабрике, — подумал он. — Нет, на матрасной фабрике».
— Семь месяцев и одна неделя, плюс-минус день или два, — ответила Долли, довольная своей точностью. — Это случилось в праздник Четвертого июля. Надо бы всем залетать в праздники, как ты думаешь? Гораздо легче считать.
— Погоди, погоди минуту. — Лестер лихорадочно оглянулся, ища, куда бы сесть, и наконец опустился на пол.
Долли со сложным маневром приземлилась рядом с ним. Ему определенно нужно подстричься. Чего он там считает на пальцах? Одет он неплохо, щеголевато. Выглядит ласковым, верным, надежным, но уж очень смешон. Именно таким он и должен быть. И «Лестер» так хорошо сочетается с «Уайнсток». Но что он так озабочен?
— Не о чем беспокоиться, — мягко сказала она.
— Восемь месяцев и три недели, — вздохнул он, — и вечер вручения наград.
— Если ты думаешь, что не стоит, я могу не ходить.
— Нет, надо идти. Мой босс высказался определенно. Там должны быть все, кто связан с «Зеркалами». Он считает, что для общественного мнения хуже некуда, если претенденты не показываются на людях, разве что они заняты на натурных съемках где-нибудь в другом конце земного шара. Да и то… Ты будешь там с мужем? Нет? Тогда с парнем? Нет? С отцом? Нет? Черт. Может, с приятелем, с каким-нибудь старым другом, со школьным возлюбленным?
Долли улыбнулась этому несуразному увальню. Может, она и не все знает, но ей понятно, на чьи плечи возложена обязанность сопровождать ее на вручение наград Академии, если она не найдет другого парня. А она не найдет.
— Съешь еще струделя, Лестер.
Вэлентайн не предполагала, что день, начавшийся как обычно, может кончиться в такой безумной гонке. Как она и предсказывала Спайдеру, комедия началась, но смешно было только тем, кто в ней не участвовал. Церемония вручения наград будет через спутник транслироваться на весь земной шар, предполагаемая зрительская аудитория оценивалась в сто пятьдесят миллионов человек. К счастью, представить такую массу невозможно. Тем не менее каждая из клиенток Вэлентайн знала, что Билли в один день увидят больше глаз, чем промелькнуло перед ней за ее жизнь, и эта мысль не умаляла волнения обеих женщин и не гарантировала ощущение безопасности.
Мэгги Макгрегор, впервые в жизни заказывая платье, волновалась больше всех. Ведь ей предстояло все время быть в эфире, брать интервью у звезд, и только когда те приезжают, отступать со съемочной группой на задний план. Она почти все время будет на экране.
— Вэлентайн, зачем я только в это ввязалась, — стонала Мэгги.
— Чепуха, — возражала Вэлентайн, сытая но горло сегодняшним днем, когда она ощутила себя скорее английской нянюшкой с полным домом детей, чем модельером. — Ведь ты своими руками отравишь любого, кто попытается отобрать у тебя эту работу, скажешь, нет? Так что заткнись и дай подумать.
Что и говорить, фигура у Мэгги сложная. Она стояла в трусиках и лифчике, и ее миниатюрное, но пышное и зрелое тело не навевало мыслей об элегантности. Спайдер творил чудеса, облачая ее в спокойные, неброские изящные платья, но что годится для еженедельного шоу, то не подходит для вручения наград. Мэгги должна блистать соответственно случаю, преподнести себя и телестудию во всей красе. Вэлентайн пристально вгляделась сквозь частокол черных ресниц.
— Мэгги, приподними грудь одной рукой и потяни лифчик вниз другой. Еще ниже. И еще выше. Гм-м… Вот, вот оно! Верхняя часть твоей груди соблазнительная, но не непристойная. Благодарение богу за императрицу Жозефину.
— Вэлентайн, — запротестовала Мэгги, — понимаешь, Спайдер не одобрит. Он не позволяет мне оголять грудь перед камерой, ты знаешь, как он сурово к этому относится.
— Ты хочешь, чтобы я для тебя смоделировала платье, или лучше купишь что-нибудь готовое у Спайдера? — поинтересовалась Вэлентайн, ни капельки не шутя.
— О боже, ты же знаешь, я хочу, чтобы ты сделала мне платье, но, видишь ли… ты уверена, что я не буду выглядеть… вульгарной, хотя бы чуть-чуть?
— Ты будешь предельно, абсолютно элегантной. Единственным украшением самого простого, самого скромного, самого утонченного и самого сдержанного платья будет твоя грудь, обнаженная до края сосков. Когда передача закончится, миллионы людей узнают две вещи: кто получил награды и какая у Мэгги Макгрегор фантастическая грудь. А теперь проваливай. Моя ассистентка снимет мерки, первую примерку назначим через две недели.
— А из чего будет это «выдержанное платье»? — отважилась полюбопытствовать Мэгги, когда Вэлентайн в нетерпении повернулась к чертежному столу.
— Конечно, из черного шифона. Как иначе добиться максимального контраста? И, Мэгги, никаких драгоценностей, кроме сережек, даже нитки жемчуга не надо. Грудь и шифон беспроигрышный вариант. Проверено тысячелетиями.
Поспешно набрасывая эскиз глубоко вырезанного платья в имперском стиле, разумеется без рукавов, потому что у Мэгги прекрасные округлые руки и изящные кости, Вэл другой частью сознания отметила, что не испытывает подобающего энтузиазма. С самого утра к ней потоком идут знаменитые на весь мир клиентки, женщины такие красивые и талантливые, что одевать их одно удовольствие, так ей бы гордиться тем, что она создает для них наряды, которые самым выгодным образом подчеркнут их достоинства, если их пригласят, чтобы вручать награды, а может, даже получать их.
Но сегодня, в день своего триумфа, полная творческих соков, замыслов и сил, Вэлентайн сознавала, что где-то в мозгу у нее пульсирует сгусток тревоги, от которого ноет все тело. До сих пор она старалась как можно меньше заниматься самокопанием, жила, скользя по поверхности, откладывая и откладывая принятие решения о своем будущем, всеми силами уходя от него. Она надеялась, что, если запрятать заботы, как безответное письмо, подальше с глаз, решение когда-нибудь придет само собой. Почему-то, кисло думала Вэлентайн, это не срабатывает. Едва ей удавалось собраться с мыслями и решиться обдумать положение, как мозг делал кувырок назад и начинал раскручивать ленту в противоположном направлении. Фантазия хромала не меньше логики. Она даже в мыслях не могла назвать себя миссис Джош Хиллмэн. Перед ее мысленным взором стоял большой особняк на Норт-Роксбери, но она была не в состоянии представить себя живущей в таком доме. Это просто не совмещалось с ней — шестеренки не хотели сцепляться.
Хотя Джош, как и обещал, ничего больше ей не говорил, Вэлентайн в конце концов заявила ему, что до вручения наград Академии не сможет сказать, выйдет за него или нет.
— Какое это имеет отношение к нам? — спрашивал он, сбитый с толку и расстроенный.
— Я слишком занята, чтобы думать о себе, Джош, и вообще, пока я не узнаю, кто победил, у меня в голове только Билли и Вито, я так за них волнуюсь. — Укрывшись за отвлекавшей внимание занавеской из челки и ресниц, Вэлентайн спрашивала себя, замечает ли он, как неубедительно и фальшиво звучат ее слова. Во всяком случае, это был лучший ответ, какой она подготовила, и он должен был подействовать. Джош хорошо усвоил, что подталкивать ее нельзя. Не то чтобы ей некогда подумать о себе, понимала Вэлентайн, а просто о себе думать не хотелось. Очевидно, фаталистские ирландские гены перевесили французские — тем хуже или тем лучше, смотря с какой стороны взглянуть.
По-галльски неподражаемо Вэлентайн пожала плечами, размышляя над своими бесстыдными этническими отговорками, и, теперь уже с нетерпением, стала ждать следующую клиентку — Долли Мун. Сегодня утром Билли так волновалась, так настаивала, чтобы Вэлентайн создала для ее подруги самое чудесное платье.
Вэлентайн дважды видела «Зеркала», поэтому имела ясное представление о том, с чем придется столкнуться, одевая Долли, но подозревала, что мисс Мун может надеть все, что угодно, и не потерять лица. Она была из тех ярких личностей, что неизменно возобладают над любой одеждой. Билли незачем волноваться. Никто не смотрел на ее платье, все видели только смешное, красивое лицо, широкую заразительную улыбку, видели всю Долли Мун целиком, прелестно неуклюжую и сексуальную. Вэлентайн выбросила руки к потолку, наклонилась к полу и снова вытянулась. От долгой чертежной работы все тело затекло. Пора бы появиться Долли Мун. Билли так не суетилась даже по поводу своего свадебного платья.
Спустя час с небольшим Билли повела Долли и Лестера домой ужинать, радостная, как мать, впервые увидевшая свое дитя выступающим на сцене в школьном спектакле.
— Да, — сказал Спайдер, протягивая Вэлентайн бокал «Шато Силверадо», — нельзя сказать, что Билли разучилась удивлять и потрясать нас. Как ты собираешься нарядить мисс Мун?
— Что-нибудь придумаю, — беззаботно щебетнула Вэлентайн. — Надо лишь приложить фантазию. Это, конечно, потруднее, чем то, чем ты каждый день занимаешься, Эллиот, но справиться можно. — Она поставила стакан на стол, сняла рабочий халат и надела пальто, собираясь уходить.
— Подожди минуту, Вэл. Я мог бы тебе помочь с этим платьем для Долли, и, видит бог, ты уже сыта по горло. Присядь на минутку, мы это обсудим.
— Нет, спасибо, Эллиот. Я справлюсь и сама, а сейчас я опаздываю, меня пригласили на ужин. Я не могу дольше здесь оставаться.
От ее пренебрежительного тона Спайдер застыл на месте.
— Не можешь? Ну, знаешь, этот парень тебя по струнке ходить заставляет. Чтобы ты была, как лист перед травой, точно там, где он укажет, так? Вот уж не думал, что доживу до такого: Вэлентайн наконец приручили. — Насмешка в его голосе была едва уловима, но Вэлентайн уловила ее сразу.
— Что ты хочешь сказать, Эллиот? Моя личная жизнь касается только меня. Мне казалось, мы об этом договорились много недель назад, но ты все никак не можешь оставить меня в покое.
— Да меня не волнуют твои тайные свидания, Вэлентайн. Меня это скорее веселит, — надменно произнес он.
От ярости у Вэлентайн круги поплыли перед глазами.
— Тебе ли говорить о тайных свиданиях, Эллиот, да ты в них всю жизнь провел! Устраивая тебя на эту работу, я и не подозревала, что обеспечу Беверли-Хиллз лучшим в мире племенным жеребцом. Если бы я знала, я бы добилась у Билли повышенной зарплаты для тебя.
— Ага! Этого-то я и ждал. Так я и знал, что когда-нибудь ты потребуешь благодарности за то, что спасла меня от пособия по безработице. Слушай, крошка, — зарычал он, — если бы я не подкинул идею о том, как переделать «Магазин грез», ты бы отсюда через две недели как пробка вылетела.
— Это было полтора года назад. А что ты сделал с тех пор? Только расхаживаешь туда-сюда как важный администратор. Самозваный арбитр элегантности. Ха! Магазин прославили мои мастерские, а ты слишком туп, чтобы это признать. — Ее голос распарывал воздух на кусочки.
— Твоя мастерская! Да на доход с твоей мастерской мы едва оплачиваем телефонные счета. — Его обуяла злость. — Ты в этом белом халате, словно второй Живанши, задираешь тут нос до потолка, потому что обвела вокруг пальца кучку избалованных богатых куриц, чтобы они тебе дали смастерить им по платьицу. Это возможно только за счет всего остального магазина, а управляю им я! В магазине дело само собой не пойдет, или ты так высоко витаешь в своих эмпиреях, что не замечаешь этого?
— Ты паршивый, гнусный…
— Ого, наша Вэлентайн, кажется, собирается показать свой знаменитый темперамент! Если она не получает, чего захочет, она собирает все французские силенки, топает ножкой, брызжет слюной так, что от нее лошади шарахаются. Вот это характер! — Он погрозил ей пальцем.
С тем же успехом он мог выпустить ей в лицо стрелу. От ярости у нее оцепенели ноги и руки.
— Дешевый бабник! Неудивительно, что Мелани Адамс тебя отвергла. И как похоже на тебя, совсем в твоем вкусе, нашел в кого влюбиться, в безмозглую дурочку, хорошенькую мордочку, а внутри ничего, все снаружи, никакой сущности, куколка, незрелая, как и ты. И это любовь всей твоей жизни! По-моему, восхитительно, Эллиот. По крайней мере, у моего любовника есть хоть какая-то внутренняя сущность. Ты хоть понимаешь, что это такое?
Неприятным скрипучим голосом Эллиот произнес:
— Надеюсь, Вэлентайн, он не еще один Алан Уилтон. Я не вынесу, если мне опять придется откачивать тебя после трагической любви с педиком.
— Что?
— Думала, я об этом никогда не узнаю? Да половина Седьмой авеню знает, слух и до меня дошел.
Вэлентайн показалось, что огромный камень навалился ей на грудь. Она потеряла дар речи. Рухнув в кресло, она слепо нашарила свою сумочку. Внезапно Спайдера словно сетью накрыл величайший стыд, какого он еще не ведал. Никогда, никогда в жизни не был он жесток с женщиной. Пресвятой боже, что на него нашло? Он едва мог припомнить, с чего все началось.
— Вэлентайн…
— Я не желаю с тобой разговаривать, — перебила она ровным тихим голосом. — Мы больше не можем работать вместе.
— Пожалуйста, Вэл, у меня в голове помутилось… я не хотел… это ложь, никто не знал. Никто. Я однажды встретил этого парня и сам все вычислил. Вэл, пожалуйста…
— Один из нас должен покинуть магазин. — Ее тон не допускал ни извинений, ни оправданий, ни споров:
— Это нелепо. Мы не можем так поступить с Билли.
— Тогда уйду я.
— Нет, только не ты. Твою работу не сделает никто. А меня заменить она сможет.
— Прекрасно. — Она не шелохнулась.
— До вручения «Оскара» я не смогу ей сказать. Ей хватит хлопот с Вито.
— Как тебе угодно! — Вэлентайн взяла пальто и вышла.
Спайдер слышал, как она спускается по пожарной лестнице, не дожидаясь лифта. Целый час он сидел на месте, поглаживая ладонями бычью кожу двухместного стола, словно это движение могло его согреть.
Документальный фильм, который Мэгги сняла о Вито, «День из жизни продюсера», так и не был показан по телевидению. Несколько месяцев его оттесняли другие, более дискуссионные темы, и постепенно, дожидаясь подходящего момента для показа, картина совсем зачахла в запасниках. Мэгги почти забыла о ней, особенно теперь, когда с приближением «Оскара» ее закидали предложениями многочисленные студии, боровшиеся за ее внимание.
Через неделю после объявления претендентов в принадлежащем Академии сказочно роскошном «Сэмюэл Голдвин Театре» на бульваре Уилшир к востоку от Беверли-Хиллз начались показы аттестованных фильмов. До голосования оставалось всего три недели, и Вито понимал, что, если он собирается предпринять последний рывок, это надо делать как можно скорее. Если передача Мэгги и могла принести пользу, то именно сейчас. Вито позвонил ей на работу.
— Мэгги, — спросил он, — кого ты любишь больше всех на белом свете?
— Себя.
— А потом?
— Вито, у тебя совесть есть?
— Конечно, нет, — рассмеялся он.
— Тебе что-то нужно, — предположила она с подозрением.
— Совершенно верно. Мне нужно, чтобы ты показала тот свой ролик обо мне до голосования за лучший фильм.
— Господи! Вито, ты понимаешь, на что это будет похоже? Я хочу сказать, это будет самая откровеннейшая пропаганда. Как я смогу это сделать, даже если захочу?
— А ты хочешь, Мэгги, правда, хочешь? — Он был неумолим.
— Ты же знаешь, Вито, я бы с удовольствием для тебя все, что угодно, сделала, но…
— Мэгги, помнишь тот вечер, когда мы все ужинали в «Бутике» и ты сказала, что ты моя должница?
— Смутно.
— Ты в жизни слова такого не знала — «смутно». Ты карьеру сделала на моем мексиканском барахле.
— Да, но моя сообразительность спасла Бена Лоуэлла!
— Тогда твой должник Бен Лоуэлл. Только ему ты все никак сказать не удосужишься… Ну вот наконец у тебя есть шанс расплатиться со мной.
— Так ты действительно решил это из меня выжать? — Она с трудом верила, что говорит с Вито.
— Конечно. Иначе для чего нужны друзья?
Наступило молчание. Вито, как и рассчитывал, дал Мэгги понять, что, если она сделает это для друга, она так эффектно продемонстрирует свою власть, что спрос на ее дружбу среди влиятельных людей Голливуда возрастет как никогда.
— Ладно, — наконец сказала она. — Думаю, я смогу поговорить с вице-президентом, составляющим программы, и может, мне удастся его на это раскрутить, но обещать ничего не могу.
— Это было бы очень актуально, — прочувствованно сказал Вито.
— Ах ты, итальянский негодяй! Актуально! Скажи лучше «политично».
— Знаешь, Мэгги, за что я тебя люблю, так это за то, что с тобой не надо ходить вокруг да около.
— Если это дело выгорит, ты мой должник. Пан или пропал.
— Совершенно справедливо. Договорились. Мы всю жизнь будем выручать друг друга и потом за это расплачиваться.
— Да, — сказала Мэгги, внезапно погрустнев. — Ладно, пора браться за дело. Если я этого добьюсь, будут большие перстасовки. Ладно. Вито, передай привет Билли, передашь? Хочешь, насмешу? Она мне очень нравится, даже не думала.
— Может быть, потому, Мэгги, что она тебе больше не завидует.
— А она завидовала? Правда? — Мэгги словно раскрыла коробку с неожиданным чудесным подарком.
— А ты не знала? Я думал, ты у меня пройдоха.
— Уж такая пройдоха, Вито, куда там!..
Лестер Уайнсток совсем запутался. То ли он — отсталый ретроград из 1950-х, по ошибке ставший жертвой провала во времени, когда еще не родился, то ли Долли Мун потеряла связь с реальностью? Неужели незаконного — нет, не то слово, — ребенка без отца заводят не только в глухих уголках Богемии, но это ежедневно происходит и в Соединенных Штатах, причем с той же счастливой придурковатостью, что выказывает Долли? Он размышлял над этим, приканчивая вторую тарелку кисло-сладкого рагу по Хенни Янгмену. Нет, решил он, промокая остатки абрикосово-сливового соуса испеченной Долли булочкой, все-таки он не уверен, что это честно по отношению к ребенку, какой бы матерью ни оказалась Долли.
Уже две недели Лестер был рекламным агентом Долли. Благодаря ее кулинарии он набрал три кило, а от беспокойства за ее состояние у него появились первые седые волосы. Единственным светлым пятном в его внезапно растревоженной жизни была мысль о дражайшей еврейской бабушке Долли, которая научила ее так чудесно готовить.
— Лестер, ты непременно должен разрешить мне тебя постричь.
— Завтра я схожу к парикмахеру.
— Ты это говоришь уже десять дней. Тебе вечно некогда, ты так занят, изобретая предлоги о том, почему я не могу встретиться с прессой и вести шумные телефонные интервью.
— Долли, ты знаешь, что думают на студии. Если бы у тебя был хоть малейший шанс получить «Оскара», ты могла бы плюнуть на то, что люди узнают про твою беременность. Но если они сейчас узнают про твоего парня и родео — а они это из тебя вытянут, — забудь об «Оскаре». Кругом еще полно ветхозаветных моралистов, ты же знаешь.
— Может быть, за меня проголосуют из симпатии, — морщила носик Долли. — Сядь, я накрою тебя полотенцем. Куда я дела ножницы?
Словно во сне, Лестер дал подвести себя к стулу. В лице Долли было что-то такое… такое неожиданное. Она просто отказывалась соблюдать безопасное расстояние между людьми. Это просто постыдно, но она погружалась в его жизнь с головой. Он уже рассказал ей, что в детстве писался по ночам, рассказал о крушении своей первой любви, о том, как был пойман со шпаргалкой на выпускном экзамене по алгебре в средней школе Беверли-Хиллз, о своих сокровеннейших чувствах по поводу того, что своим состоянием он обязан передвижным туалетам. Он много лет назад научился вышучивать эту данность, но никогда не считал, что это очень уж смешно. Он поведал ей и о крушении своей второй любви, и о едва не случившемся крушении третьей любви, о том, что чувствует себя способным когда-нибудь поставить чудесные фильмы. Боже, он рассказал ей чуть ли не всю свою жизнь. Единственное, что он упустил, были судороги в летнем лагере. Да и то не потому, что ее это шокирует, а потому, что просто забыл.
— По-моему, ты стрижешь коротковато, — пожаловался он.
— Ни в коем случае. Просто мне приходится дотягиваться до тебя, потому что трудно подойти к тебе близко. Вот, готово. — Она тяжело опустилась на стул. — Подойди, посмотри на себя в зеркало и. попробуй скажи, что не стало лучше.
Он покорно глянул в зеркало близоруким взглядом: то, что он увидел, ему понравилось. Повернувшись, чтобы поблагодарить ее, он заметил, что ее лицо болезненно скривилось.
— Эй, что случилось?
— Просто спина заболела. Знаешь, людям не следует вынашивать ребенка, стоя прямо: слишком большая нагрузка на мускулы спины. Беременным женщинам нужно ходить на четвереньках. Когда-нибудь так и будет.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Ну…
— В самом деле. В уплату за стрижку…
— Если тебе не сложно… У меня кончилось масло, которым я смазываю растяжки. О, Лестер, да ты вообще знаешь, что такое растяжки?
— Я ничего не смыслю в акушерстве, — смиренно признался он.
— Ты можешь сходить в ночной магазин и принести немного масла? Ты меня очень выручишь.
Через десять минут Лестер вернулся, неся бутылку итальянского оливкового масла, бутылку местного оливкового масла, бутылку подсолнечного масла, бутылку арахисового масла и бутылку детского масла «Джонсон и Джонсон». Позвякивая подарками, как Санта-Клаус, он положил коричневый бумажный пакет на обеденный стол. Долли исчезла.
— Ты где?
— В спальне. Неси сюда. — Долли, порозовевшая после душа, лежала на диване в атласной пижаме с кружевами, подаренной ей Билли на Рождество. Лестер стыдливо выставил содержимое пакета на ночной столик.
— Я не знал, какое нужно…
Долли взирала на масло, покусывая губы, чтобы не рассмеяться. Торжественным жестом, хотя на глазах у нее от веселья выступили слезы, она указала на детское масло. Она открыла его, налила немного в его все еще протянутую руку, подняла верх пижамы и приспустила брюки. Ее живот, величественный, монументальный, бархатисто-белый, потряс Лестера, он никогда не видел ничего подобного. Зачарованный, он отвел глаза. Взглянул снова, не в силах устоять. Создала ли природа более удивительное чудо? Горы с ним не сравнятся. Искусство — развлечение для дилетантов. Боже всемогущий!
— Сногсшибательно, правда? — спросила Долли, любовно его похлопывая.
— Великолепно, — еле вымолвил он.
— Не стой просто так, Лестер, масло прольется. Сядь и разотри.
— Растереть?
— Лестер, ты что, не знаешь, где бывают растяжки?
— Никогда не приходилось слышать.
Она взяла его руку, поднесла к своему боку и медленно провела его ладонью по гороподобному животу.
— Вот здесь, кругом, от бока до бока. Ох, как хорошо. Растирай, Лестер, а я буду капать масло. Можешь двумя руками. — Она сладостно вздохнула. — Гораздо приятнее, когда за меня это делаешь ты. Вот это роскошь — настоящая роскошь. Сними пиджак, Лестер, кажется, тебе очень жарко? Мм-мм… Так… вот так лучше, правда?
Через три часа Лестер проснулся. Кто-то толкал его, медленно, но неумолимо, словно в бок тыкали большим мягким кулаком. Кто же это толкается в его постели, тревожно подумал он сквозь сон. Он пошарил рукой вокруг и наткнулся на живот Долли, или, скорее, на ребенка Долли, совершавшего у нее внутри ленивый кувырок. И тут до него дошло, что нос ему щекочут волосы Долли, голова Долли покоится у него на груди, а ноги ее переплелись с его ногами. Пригвожденный к месту, лежа неподвижно, не веря себе, в полумраке спальни он открыл глаза. Без очков все расплывалось, но ум работал четко. Он, Лестер Уайнсток, занимался любовью с женщиной на девятом месяце беременности! Мало того, он, Лестер Уайнсток, никогда за всю жизнь не испытывал столь всепоглощающе эротических, восхитительных ощущений, и он, Лестер Уайнсток, желал немедленно испытать их снова. Нет сомнений, он развратное чудовище, но теперь он наконец чувствовал себя принадлежащим к современному поколению. Почему я так все переживаю, спросил он себя. Долли шевельнулась во сне. Он слегка потряс ее. Пожалуй, не нужно ее будить, не настолько же он низко пал, чтобы заниматься любовью со спящей беременной женщиной! Он потряс ее еще раз и свободной рукой начал играть с ее изобильными грудями. Вот и говори после этого о добродетели!
После ссоры с Вэлентайн Спайдер Эллиот считал дни до вручения «Оскара». Ему казалось, они текли слишком медленно. Раз уж он собрался уходить из магазина, ему хотелось побыстрее с этим разделаться, но, пока Билли ни о чем не знает, он не мог начать поиски нового места. Он не сомневался, что его возьмут в любой крупный магазин: его успех в «Магазине грез» был хорошо известен в мире розничной торговли. Или, если он не хочет оставаться в торговле, можно снова заняться фотографией, возможно, здесь, на Западном побережье. Или месть Хэрриет Топпинхем забыта, и он может вернуться в Нью-Йорк? Во всяком случае, денег он скопил. Почему бы не отправиться на лодке вокруг света? В Китай? И там остаться? Да, выбор богат.
Что касается Вэлентайн, придется о ней забыть. Она совершенно недостижима. Он сто раз пытался извиниться, и каждый раз она выходила из комнаты, не взглянув на него и не дав вымолвить ни слова. Тот, кто сказал, что мужчина и женщина не могут быть настоящими друзьями, был прав. Эта глава в его жизни окончена, забыта. Перейдем к следующей. Естественно, ему очень плохо, но это явление временное.
Проходили недели, а Спайдеру все не удавалось прояснить сумрачные горизонты своей души. Это состояние не походило на ощущение ярости, горя и утраты, которое он испытал в Нью-Йорке, когда Мелани уехала от него в Голливуд, а Хэрриет Топпинхем прихлопнула его карьеру. У тех эмоций были четкие очертания, и он понимал, почему их испытывает. Но в последнее время он часто просыпался по ночам и лежал без сна по нескольку часов, борясь с мыслями, которые на следующий день казались глупыми. Мыслей в таком ключе Спайдер никогда не знал, он считал их проявлением жалости к себе, — абсурдные мысли о том, кому он на самом деле нужен, кому до него есть дело, почему он делает то, что делает, какой в этом смысл, чего ему ждать, для чего, короче говоря, он живет?
За все свои тридцать два здоровых, беззаботных, буйных, самоуверенных года Спайдер ни на минуту не дал себе труда задуматься о смысле жизни. В его представлении, ему выпала удача произойти от некой созревшей яйцеклетки и некоего агрессивного сперматозоида, встретившихся в нужную ночь в нужное время в теле нужной женщины. Случай, просто случай, так сказать, слепое везение привело к тому, что родился именно он, а не другой ребенок, который мог бы появиться у его отца и матери, если бы они в ту знаменательную ночь не занялись любовью. Раз уж ему повезло родиться, он принимал мир таким, какой он есть, и скакал вперед, как на породистой лошади. Смысл жизни? В том, чтобы жить!
Но сейчас, в начале марта 1978 года, он просыпался по утрам с дурным самочувствием, хотя всю жизнь просыпался с прекрасным. Принять душ, одеться, позавтракать и ехать в магазин — этот набор действий и поступков стал единственным неизменным делом за весь день, когда внимание поглощали неотложные рутинные задачи. Оказавшись на работе, он обнаруживал, что колодец, из которого он всегда бездумно черпал энергию, не бездонный.
По крайней мере, этой причиной он объяснял то, что называл ощущением пузыря, — некое чувство, что он не связан привычным образом с внешним миром. Пузырь присутствовал вокруг его головы, как настоящая физическая сфера, вроде тех прозрачных воздушных шариков с бусинами, которые время от времени перекатываются внутри. Он приглушал голоса, пища из-за него казалась безвкусной, физические контакты нереальными, ненастоящими. Сквозь него виделись размытые очертания. Спайдеру удавалось провести целый день в магазине лишь в том случае, если он сознательно принуждал себя держаться так, как держался всегда, но душа его была далеко. Покупатели, разумеется, и не замечали в нем перемен, но веселье ушло. Однажды, проходя мимо зеркала, он с удивлением заметил, что жизни в его глазах не больше, чем в Мертвом море.
Одной из немногих перемену в Спайдере заметила Роузл Кормэн, первая продавщица, пришедшая в «Магазин грез». Она сказала, — про себя, ибо была очень немногословна, — что, если раньше он был похож на Бутча Кэссиди и малыша Санденса, вместе взятых, то теперь напоминал бледное воспроизведение этого фильма.
Билли, тоже заметившая у Спайдера внезапную потерю вкуса к жизни, подумала, что, наверное, ему нужен отпуск. С тех пор как в июле 1976 года он приехал в Калифорнию, он выезжал не дольше, чем на выходные. В марте в Аспене выпал свежий снег, а дамы сумеют некоторое время обойтись без него, сообщила она ему.
— Знаете, вы женщина настойчивая, — заметил он. — Но откуда вам известно, что я умею кататься на лыжах?
— Такие, как вы, всегда умеют. А теперь езжайте, и чтобы три недели я вас не видела.
С точки зрения лыжника, Аспен был находкой. Однажды на склоне Спайдер оказался один и остановился, задумчиво опершись на палки. Свежий воздух, яркое солнце, ломкая, густая тишина — все было на месте. Чего еще желать? Когда он катался на лыжах раньше, до отъезда в Нью-Йорк, такое мгновение лишь уверяло его, что жизнь прекрасна, что настало время исполнения желаний. Он всегда искал редкий случай покататься одному, чтобы никто не стоял между ним и радостью единения с горами. Почему же сейчас он так опустошен? Он воткнул палки в снег и оттолкнулся, безрассудно помчавшись прямо под уклон, будто спасая жизнь.
Вернувшись в Беверли-Хиллз, он решил, что, наверное, необходимо что-то менять в любовной жизни. Он избавился от нынешних увлечений, которым не позволял стать слишком серьезными, чтобы нельзя было из них выпутаться без потери гордости и самоуважения для женщины. Они станут скучать по Спайдеру, но никогда не усомнятся, что он горячо любил их, восхищался ими. Так оно и было. Спайдер довел до совершенства процесс расставания, и женщины чувствовали, что в разлуке их любят сильнее, чем если бы связь продолжалась.
Через неделю он нашел новую девушку, потом еще одну. Нет сомнения, в отчаянии думал Спайдер, любовью он занимается все больше, а нравится ему это все меньше. Вдруг все показалось таким механическим, предопределенным, абсолютно незначительным. Он совершал движения, в точности те же самые, что когда-то доставляли ему такое простое и яркое удовольствие, а потом… Он наконец понял, о чем говорил тот парень, который мудро заметил, что после полового акта все мужчины печальны. Спайдер не знал, кто был тот философ, но всю жизнь полагал, что бедняге просто попадались не те девочки. Теперь он зауважал его.
Может, все дело в возрасте. Он никогда не обращал внимания на дни рождения, но все-таки ему уже за тридцать — наверное, он изменился физически. Спайдер прошел полное обследование у врача Билли, и тот велел ему не отнимать у эскулапов время и прийти снова лет через двадцать.
Было и еще кое-что, но он не знал, что с этим делать. Он становился сентиментальным, или, по крайней мере, так он это называл. Открыв газету или журнал и прочитав, что какая-то пара в окружении детей, внуков и правнуков отмечает пятидесятилетие совместной жизни, он чувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. То же самое случалось при виде обладателей суперкубка, победительниц телеконкурсов красоты, подростков, спасших маленьких детей из горящих домов, слепых, окончивших колледж с отличием, смельчаков, в одиночку совершивших кругосветное путешествие в крошечных лодках. Сообщения о смерти, катастрофах и других повседневных ужасах совершенно не трогали его, но хорошие новости просто превращали его в кисель.
Он слишком молод для мужской менопаузы, думал Спайдер, тревожась все больше, и слишком стар для полового созревания, так что за черт с ним происходит? Он поплелся на кухню своего чудесного холостяцкого дома и открыл банку томатного супа «Кэмпбелл». Если уж это не поможет, ничто его не спасет.
Не помогло.
ТЕЛЕГРАМБот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕБольшая библиотека с любыми жанрами и авторами
Большая Библиотека
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2 книги