Школа ведьмовства №13. Сладкий запах проклятия (СИ)

Глава 23

Глава 23

Проснулась от того, что дышать было тяжело и жарко. Вот и рука затекла, онемела, и нос во что-то теплое уперся, да так, что едва воздух поступал. И это теплое — живое. Сопит рядом, лапищи свои на меня сложил. Ох, мамочки! Все воспоминания мигом промелькнули. И окно это злосчастное, и герой-любовник-скалолаз, который тут на моей кровати сладко посапывал и поцелуи жаркие дарил до самого утра. И ведь совсем голову от них потеряла. А уж руки Рада, тьфу, стыдоба какая. Хорошо хоть ум за разум не совсем зашел, вовремя остановились, а то чего доброго и сдалась бы на волю этим рукам, губам и глазам завораживающим. Только не позволила себе глупость совершить страшную. И пусть тело вновь загорелось от воспоминаний приятных, как губы обжигали кожу нежную, как руки наглые по ногам скользили, под сорочку забрались, как голос бархатистый обволакивал да глупости приятные нашептывал. Да и я сама хороша, в долгу не осталась, все же в современном мире выросла, мужика красивого грех не полапать, когда он вот тут сам прижимался. Красивый, зараза. И мешать никто не спешил. Только в самый последний момент струсила, взбрыкнула. Из объятий вывернулась, в одеяло завернулась, да ладони горячие к щекам прижала. Не могла я так. Не время. Да и уверенности в правильности не было. Кто ж его знает, поматросил бы, да и с видом победителя заявил, что больше бегать за мной, причин нет. Но ведь такой искренний был, и от желания горел не меньше меня. Но настаивать не стал, понял, что не готова я к такому продолжению. Только, вот упрямый, и уходить не торопился. В одеяле меня, как была, так и сграбастал, на кровать на мою узкую завалился и целовал, целовал, целовал, словно жажду утолить никак не мог. Только ближе к утру и успокоился, когда я едва глаза уже могла разлепить, да и язык уже заплетался ото сна. Или от поцелуев, кто его знает. Так и уснули, на кровати в обнимку тесно друг к другу прижавшись. А теперь вот страшно стало. Вдруг не проснется? От этой мысли по спине холодок пробежал. Дура! Спит ведь, дышит, волосы на макушке моей шевеля.

Завозилась в объятиях его медвежьих, чтобы воздуха глотнуть, да и вставать уже пора, скоро занятия начнутся. А тут и он глаз свой хитрый зеленый открыл, один. На меня глянул, улыбнулся, как кот сметаны обожравшийся до полуобморочного состояния и к губам потянулся. Ну уж нет. Я в твою власть больше не дамся. Чмокнула этого лиса зеленоглазого, да и соскочила с кровати со всей прытью.

— Опять шарахаешься, — недовольно пробурчал он и тоже поднялся.

Отвернулась, чтобы не глазеть на его торс оголенный, да по комнате заметалась, чтобы одеться скорее, не щеголять же перед ним в одной сорочке. Да так и замерла, платье ученическое натягивая. И как мне его теперь из комнаты своей выводить, чтобы незаметно? Вот смеху-то будет, когда он средь бела дня через окно полезет… Всем смешно будет. Кроме меня. Марья Федоровна точно нам головы открутит, если узнает. А через дом вести, так девчонки по всей округе растрезвонят, как этот страдалец общешкольный из моей комнаты с наглой моськой выходил. Вот же дура, сразу гнать надо было этого ухажера соблазнительного.

— Чего испугалась, птичка моя, — платье дернул, поправляя, да тут же руки его на моей талии сомкнулись. Губы мягко к шее у самого плеча прикоснулись, опять жар по телу разгоняя.

— И как теперь уходить будешь? — прошептала я, словно кто услышать нас мог.

— Как-как, — хмыкнул он, — ножками да через дверь.

— Я те дам через дверь! — развернулась в его руках и гневно в глаза посмотрела, — чтобы меня девчонки с потрохами сожрали?

— Через окно не полезу, — упрямо смотрел на меня и снова к губам склоняться начал. Голову хотел задурить. Только если вчера от неожиданности и страха я соображала плохо, то сегодня голова ясная была, и туманить ее я не собиралась.

— Вот как все мы уйдем, так и ты следом из пустого дома уйдешь, — отклонилась от него и губы упрямо поджала.

— Так на занятия опоздаю, — удивленно смотрел на меня.

— Вчера надо было думать, — дернулась, отступила от него. — А мне и без этого сплетен хватает. Новые совсем с ума сведут. И не спорь.

А в голове уже, как комары на болоте, мысли одна другой хуже крутились. И одна особенно навязчивой была — ошибкой была эта ночь нежности полная. Как есть — ошибкой. Уходить теперь придется. Снова из себя недотрогу равнодушную строить не получится. А форточник этот недоделанный снова в окно полезет, если избегать начну. Да и глупо это. Вся моя игра в щепки разлетелась о поцелуи вчерашние. Значит, придется в ближайшие дни уходить. Только все вещички необходимые соберу, с Ядвигой Петровной объяснюсь, да советом ее заручусь. И пойду искать эту Мстиславу, которая всю жизнь нам с мамой и бабушкой загубила.

Рад только глазами сверкал, пока я по комнате суетилась, на занятия собираясь. Вздрогнула, когда крик Олянки снизу услышала, которая на завтрак звала, да только отказаться пришлось. Лишь уже на выходе меня этот ведьмак поймал, поцеловал крепко, в объятиях сжал.

— Не сбежишь теперь, моя птичка, — многообещающе улыбнулся, чем только уверенность мою подкрепил. Бежать надо. И чем быстрее, тем лучше. Не дай Бог, и правда сердце его украду, жизни долгой и счастливой лишу.

Согласно помычала, улыбку вымучила и ускользнула из его рук.

В школе оглядывалась постоянно, да прислушивалась, не шепчутся ли сороки о том, как этот герой-любовник из домика нашего выходил, но, вроде, тихо было. Значит, ушел он спокойно. И только вечером уже к себе вернувшись, выдохнула. Успокоилась немного, а то весь день сердце от волнения дробь отбивало, а щеки от воспоминаний жаром обдавало. Надеюсь, сегодня даст отдышаться мне, не явится опять лазутчик через окно.

От мыслей дурных делом отвлечься решила. Сначала все травки, какие к этому моменту подсобрать успела, в кулек собрала, вещички кое-какие поближе переложила, чтобы быстрее собраться, когда уходить решусь, да за тетрадь свои школьную села. И не заметила, как вечер сгущаться начал.

За окном какой-то шум нездоровый появился. Выглянула, вроде никого. Видимо на школьном дворе шумели. А я снова за тетрадь уселась. Вот и топот слышен. Нервный какой-то. И сердце бьется неспокойно. А как Олянка в комнату ворвалась, так я и поняла, что беда случилась.

— Там твой, — пыхтела Олянка. Бледная, как смерть, только одни глазищи огромные сверкают, — Рад, — она выдохнула и руками в колени уперлась, чтобы отдышаться.

А я вовсе дышать перестала. Прямо почувствовала, как кровь от лица отливает.

— Что? — выдавила, сквозь сжавшееся горло.

— Его из теплиц вынесли. Дышит едва. Сказали, что еще бы немного и совсем мертвый был бы. Если бы не Стас, он тоже там. Только тот живее будет. А так, — она махнула рукой на выход, — непонятно ничего.

Сорвалась с места, чуть Олянку не снесла. Как ступеньки пролетела, не убилась, сама не поняла. Да я себя и помнить перестала. Бежала, дороги не разбирая.

Я не думала. Старалась не думать ни о чем. Но мысли ввинчивались в душу, заставляя чувствовать вину и быстрее перебирать ногами. Это из-за меня. Из-за этой ночи. Из-за того, что позволила. Как же я могла? Зачем? Разве стоили поцелуи такой цены?! Что с ним? Жив ли?

Вопросы разрывали голову. Закусила губу, чтобы не взвыть в голос. И дорога, которая обычно занимала всего несколько минут, в этот раз казалась просто бесконечной. А когда я прибежала к школе, ученики и ученицы уже разбредались кто куда.

Первая попытка выведать подробности и узнать, куда унесли Рада со Стасом, не привела к успеху. То ли мое мычание невразумительное и глаза бешеные ввели в ступор малознакомых девочек, то ли они просто не поняли, что я от них хочу, то ли поняли, но помочь не могли. Развели руками и в сторону скорее отошли. А вот со вторыми девчонками мне повезло, потому что в той компании стояла Азовка. Она-то сразу поняла причину моего помутнения и неадекватности. Махнула рукой за угол школы:

— Там на заднем дворе изба добротная, она от остальных шибко отличается, — проговорила хмурая Азовка, качая головой, — мимо не пройдешь. Туда их поволокли. Только кто ж тебя туда сейчас пустит, когда этих двоих с того света тащить придется, не до сопливых девок, слезы по лицу размазывающих.

— Ты бы Аза в воздух-то не говорила, — перебила ее пышногрудая девушка с толстенной русой косой через плечо перекинутой, — авось накаркаешь. Да и Стасу, вроде, меньше досталось. Живой он. Алевтина Ивановна его сбором каким лечебным огребет за то, что в ее теплицу да без спросу сунулся, да и выпустит живее всех живых. А вот Радиславке-то меньше повезло. С тем непонятно, что станется. Уж больно серый он был.

— Беги уж, болезная, — встряла в разговор третья девушка с сочувствием на меня глядящая, — там твои мужики, а ты уши развесила, этих сплетниц слушаешь. Пока бегаешь, вся школа их сотню раз похоронит и столько же — воскресит. Нечего слушать. Алевтина Ивановна сама тебе все расскажет — отчего и почему.

Кивнула девочкам и бросилась туда, куда послали. «Добротная изба» нашлась сразу. Она в отличие от жилых домиков имела только один этаж, зато какой. Раза в два больше, чем в нашем доме.

Из открытой настежь двери доносился громкий злой голос Алевтины Ивановны. На него я и пошла. Заглянула в светлую комнату и замерла с раскрытым ртом. На двух широких лавках, стоящих параллельно друг другу, лежали Рад и Стас. Стас был бледен, судя по тому, что его поддерживала за голову какая-то девушка, совсем без сил, но в сознании. Он закрывал на несколько секунд глаза, словно уплывал в темноту, но его кадык дергался при каждом глотке из глиняной чаши, которую держала у губ все та же девушка. А потом он открывал глаза, смотрел сквозь нее и снова прикрывал их.

Рад же… При взгляде на него из горла вырвался судорожный хрип, потом всхлип, а потом я сползла на пол, потому что ноги ослабли. Казалось, что Рада кто-то изрядно извалял в земле. Весь грязный, в волосах трава и ветки, одежда испачкана, а лицо… Белое с бледно-синими губами, с черными кругами под глазами — лицо мертвеца. В первое мгновение решила, что он все-таки умер, и чуть было сознания не лишилась от тех эмоций, который хлестанули по мне. Но в самую последнюю секунду, когда перед глазами уже поплыли круги, взгляд выцепил едва заметное движение груди Рада. Дышит. Едва-едва, но дышит. Слезы хлынули от облегчения. Только спустя пару минут поняла, что на меня никто не обращает внимания. Три девушки, явно старше меня, суетятся вокруг парней, то примочки какие-то делают, то поят чем-то, то шепчут что-то. Но разобрать слова было не дано, потому что Алевтина Ивановна ругалась так громко и отборно, что заглушала все остальные звуки.

— Ишь ты, спаситель нашелся. А если б сам помер бы? Дурачье неотесанное. Вот, как я его отсюда выпру, так мы с вами по травам-то побеседуем. Ох, как побеседуем, — она с остервенением перемалывала какие-то травки в ступе. Да уж, не хотела бы я на такую беседу попасться.

Стас что-то ответил женщине, но говорил он так тихо, что я ни слова не расслышала. А Алевтина Ивановна развернулась резко, глаза гневно сузила и прошипела:

— А ты знаешь, где я твою школу видала? Ишь ты, хорошо он травы знает, вот и проверим. А иначе, вместе с братом будешь все лето в моих теплицах семью потами обливаться под присмотром. И плевать мне погонщик ты али ведьмак простой. Хворостиной вытяну, вся дурь сразу выйдет, да к знаниям жажда проснется.

Вот тут-то я и была замечена. Женщина сверкнула на Стаса взглядом, пригвоздив его к лавке, потому что он попытался подняться, да ко мне обратилась:

— Мне тут соперничества в том, кто бледнее, не надобно. Чего пришла? Беспокоит что?

Мотнула отрицательно головой, потом кивнула и, с трудом совладав с голосом, проговорила:

— Беспокоит. Эти двое беспокоят. Что случилось? Он, — кивнула на Рада, — живой? — И снова взглянула на Стаса, который сейчас смотрел прямо мне в глаза. И взгляд у него был страшный — зеленые глаза посветлели до желтизны, а в них словно огонь плещется, злой, яростный. Так захотелось ноги сделать, подальше оказаться, но сначала надо разузнать все.

— Живой, ирод проклятый. Не знамо как без мозгов живет, но ведь живет как-то, чтоб ему крапивой и по печени, безголовому, — сыпала ругательствами Алевтина Ивановна, суетясь вокруг парней. И видно было, что не от злости ругается, а от беспокойства за парней. — Главное, чтобы до сердца гадость эта синяя не добралась. Но мы с ней поборимся. Ты мне тут не шастай, от работы-то не отвлекай. Через три дня приходи. Там и ясно станется, будет жить али… — она замолчала, тряхнула головой, сжала губы и зло проговорила: — али я его с того света достану и заставлю каждую травинку изучить. Гаденыш! Так бы и прибила бы, если б не помирал тут.