Шопоголик и брачные узы

9

Палата Майкла — на четвертом этаже больницы в Вашингтоне. Мы молча шагаем по больничному коридору, глядя прямо перед собой. Выспаться нам прошлой ночью не довелось — я не уверена, что Люк вообще смог заснуть. Говорит он немного, но я знаю, что его гложет чувство вины.

— Он мог умереть, — прошептал Люк ночью, когда мы лежали в темноте с открытыми глазами.

— Но он не умер, — прошептала я и взяла его за руку.

— Но мог.

Это правда. Мог. Каждый раз, когда я думаю об этом, желудок будто скручивает. Никто из близких мне людей никогда еще серьезно не болел. То есть у двоюродной тети Мюриэль были какие-то проблемы с почками, но я и видела ее всего пару раз, И мои бабушки с дедушками по сию пору живы, кроме старшего Блумвуда, который умер, когда мне было два года, так что я даже не знала его.

Мне даже не доводилось раньше бывать в больницах, если не считать травмопункта. Мимо мелькают жуткие таблички — «Онкологическое отделение», «Урологическое отделение», — и я вдруг осознаю, насколько защищенной была моя жизнь.

Мы доходим до палаты номер 465, и Люк останавливается.

— Это здесь. Готова?

Он тихонько стучит и через мгновение открывает дверь,

Майкл лежит на большой металлической кровати; комната заставлена букетами, на одном только столике их штук шесть. Майкл лежит под капельницей, еще какая-то трубка тянется от его груди к аппарату с мигающими лампочками. Лицо у него бледное, осунувшееся, он такой… беззащитный.

Мне это не нравится. Я всегда видела Майкла хорошо одетым, с бокалом в руке. Большой, надежный, несокрушимый. А не лежащий на койке в больничной пижаме.

Люк не сводит глаз с Майкла, лицо у него бледнее некуда. Кажется, он вот-вот заплачет.

Господи. Кажется, и я сейчас раскисну.

Тут Майкл открывает глаза, и мне сразу становится легче. По крайней мере глаза у него прежние. Все такие же теплые. С той же смешинкой.

— Не стоило вам срываться в такую даль, — говорит он.

Голос невыразительный и прерывистый.

— Майкл. — Люк шагает к нему. — Как себя чувствуешь?

— Лучше. Лучше, чем было. — Майкл вопросительно смотрит на Люка. — А вот ты как? Выглядишь ужасно.

— Я и чувствую себя ужасно, — признается Люк. — Чувствую полным… — Он смолкает и сглатывает.

— Правда? — откликается Майкл. — Может, стоит обследоваться? Весьма бодрящий процесс. Я вот теперь в курсе, что у меня острая ангина. С другой стороны, с лимфой все отлично, и аллергией на арахис я тоже не страдаю. Очень полезно узнать правду о себе. — Его взгляд останавливается на корзине с фруктами у Люка в руках. — Это мне?

— Да! — Люк спохватывается. — Так, немного… Сюда поставить?

Он расчищает место среди композиций из экзотических цветов, и я замечаю, что к одному из букетов прикреплена карточка — из Белого дома. Не слабо.

— Фрукты, — произносит Майкл, кивая, — крайне предусмотрительно. Ты, должно быть, с моим врачом поговорил. Тут такие строгости. Посетителей, которые приносят сладости, уводят в маленькую комнату и минут десять прочищают мозги.

— Майкл… — Люк делает глубокий вдох, а пальцы стискивают ручку корзины. — Майкл, я только хотел сказать… Извини. За тот разговор.

— Забыто. Правда.

— Не забыто. Только не мной.

— Люк. — Майкл мягко смотрит на него. — Это пустяки.

— Но я чувствую…

— У нас были некоторые разногласия. С тех пор я обдумал все, что ты сказал. В твоих словах есть смысл. Если «Брендон Комьюникейшнс» будет ассоциироваться у общественности со стоящим делом, это пойдет только на пользу компании.

— Я не должен был действовать, не посоветовавшись с тобой, — бормочет Люк.

— Что ж. Как ты сказал, это твоя компания. Решающее слово за тобой. Я это уважаю.

— А я уважаю твои советы, — быстро говорит Люк. — И всегда буду уважать.

— Ну что, зарываем томагавки? — Майкл протягивает руку, всю в синяках от иглы капельницы, — и Люк бережно принимает ее.

Так, я больше не могу.

— Мне… попить нужно, — бормочу я и, тяжело дыша, вываливаюсь из палаты.

Нельзя рыдать при Майкле. Еще примет меня за тряпку.

Или решит, будто я плачу потому, что знаю что-то, чего не знает он. Подумает, что мы видели его медицинскую карту, а там оказалась вовсе никакая не ангина, а тромб в мозге, и оперировать может только специалист из Чикаго, а он отказался из-за давней вражды между двумя больницами…

Бот так, никакой это не травмопункт.

Я отправляюсь в комнату отдыха, несколько минут глубоко дышу, чтобы успокоиться, и присаживаюсь рядом с женщиной средних лет, одетой в поношенный синий жакет.

— С вами все в порядке, дорогая? — Я поднимаю голову и вижу, что она протягивает мне салфетку. —Тяжело здесь, верно? — участливо спрашивает она, пока я сморкаюсь. — У вас тут родственник?

— Просто друг. А у вас?

— Мой муж Кен. У него шунтирование.

— О господи. Мне… очень жаль.

Мурашки бегут по спине, когда я пытаюсь представить себе, каково бы мне было, если бы на больничной койке лежал Люк.

— Все обойдется, если он начнет думать о себе. Ох уж эти мужчины. Думают, что все само собой образуется. — Женщина качает головой. — Но когда оказываешься здесь… начинаешь понимать, что в жизни действительно важно, так?

— Именно так, — серьезно говорю я.

Некоторое время мы сидим молча, и я с тревогой думаю о Люке. Может, почаще гонять его в спортзал? И пусть сядет на диету с пониженным содержанием жира, чтобы не повышать количество этого… как его… холестероза. Просто для подстраховки.

Через некоторое время женщина улыбается мне на прощание и уходит, но я не двигаюсь с места. Надо дать Люку и Майклу возможность побыть наедине. Два пациента в креслах на колесиках болтают у окошка; а вот хрупкая старушка радостно встречает внуков. Когда она видит их, лицо ее словно освещается — и вот уже она выглядит лет на десять моложе. А я, к своему смятению, опять хлюпаю носом.

Неподалеку сидят две девушки в джинсах, одна из них сочувственно улыбается мне.

— Чудесное зрелище, правда?

— Знаете, если бы больные почаще находились с близкими, они бы выздоравливали быстрее, — горячо говорю я. — В больницах надо на каждом этаже делать комнаты для родственников. Раза в два быстрее выписывались бы!

— Весьма пророческое заявление, — раздается у меня за спиной приятный голос. Я оборачиваюсь: на меня смотрит хорошенькая женщина-врач с темными волосами. — Недавние исследования в Чикаго дают именно такой результат.

— Правда? — Я вспыхиваю от гордости. — Спасибо! Я просто основывалась на увиденном…

— Но именно такой подход и нужен современной медицине, — говорит она. — Надо смотреть не на диаграмму, а на самого человека. Для того чтобы стать врачом, недостаточно просто сдать экзамены и зазубрить названия костей. Надо постичь, как устроен человек — не только физически, но и умственно, и духовно.

Ого! Признаюсь, я под впечатлением. В жизни не видела, чтобы британские врачи толкали в коридорах столь возвышенные речи о своей профессии. Обычно они проскакивают мимо тебя со всполошенным видом.

— Вам когда-нибудь хотелось заняться медициной? — спрашивает меня докторша.

— Вообще-то… не совсем… — осторожно отвечаю я.

Сказать, что у меня даже мысли такой не возникало, было бы грубо.

С другой стороны…это идея! Только что я раздумывала над тем, что не совершила ничего значительного в своей жизни, так почему бы мне не стать врачом? Люди же иногда меняют на полпути свою карьеру! А если подумать, у меня всегда было инстинктивное желание исцелять. Наверное, у меня есть какое-то особенное качество, которое с ходу углядела эта докторша. А то с чего бы ей подходить ко мне и предлагать заняться медициной?

Доктор Ребекка Блумвуд.

Баронесса доктор Ребекка Блумвуд, кавалер ордена Британской империи 5-й степени.

Вот мама бы гордилась.

Докторша говорит что-то еще, но я уже не слушаю. Я полностью захвачена картиной: вот я, в элегантном белом халате, стремительно вхожу в больничную палату и говорю: «Барометрическое давление 40 на 25», ну или как-то так, и выпархиваю обратно, а все смотрят и восхищаются.

Замечательный хирург Ребекка Блумвуд никогда не занялась бы медициной, если бы не случайная встреча в больничном коридоре. Прославленный специалист работала в тот период в индустрии моды…

— Сколько себя помню, хотела быть врачом, — пылко произносит одна из девчонок в джинсах, и я бросаю на нее обиженный взгляд.

Как это типично. Собезьянничала! Это я собиралась быть врачом, а вовсе не она.

— В детстве я хотела стать дантистом, — говорит другая девица, — но быстро образумилась.

Раздается смех, и, обернувшись в недоумении, я обнаруживаю, что вокруг нас собралась довольно приличная группа людей.

Что такое? Они все вздумали вмешиваться в нашу частную беседу? Я бросаю взгляд на брошюрку в руках у какого-то парня и читаю: «Руководство для соискателей ученой степени в области медицины».

Ой.

Попала.

Ну и что? Может, я тоже собираюсь получить ученую степень по медицине! Может, я в медицине смыслю не меньше, чем все эти люди, да к тому же склонна к пророческим заявлениям.

— Есть еще вопросы на этом этапе? — спрашивает хорошенькая докторша, и повисает смущенное молчание. — Давайте! — подбадривает она. — Не бойтесь! Наверняка есть вещи, которые вам хотелось бы знать. Даже если вы думаете, что это просто или очевидно… все равно, спрашивайте!

Тишина. До чего же жалкие людишки! Мне и думать нечего: у меня уже с десяток вопросов.

— У меня есть вопрос! — говорю я на долю секунды позже того, как парень в очках поднимает руку.

— Хорошо! — восклицает докторша. — Вот это мне по душе! Вы первый, — обращается она к очкарику.

— Меня интересует область сердечно-сосудистой хирургии, — говорит он. — Хотелось узнать, какие технологии вы используете при лечении внутричерепных аневризм?

— Ага! Что же, в этой сфере были сделаны замечательные достижения. Кто-нибудь из вас, наверное, слышал о методе эмболизации аневризм Гильельми?

Двое тут же кивают, а остальные что-то записывают.

— Недавние клинические испытания, проведенные в Калифорнии…

Знаете, мне расхотелось задавать мой вопрос. Пойду-ка я, пожалуй, пока она разглагольствует.

Но уже поздно, докторша умолкает и поворачивается ко мне:

— А ваш вопрос?

— Вообще-то, — быстро говорю я, — это не существенно.

— Ну отчего же. Спрашивайте все, что хотите знать.

Все дружно глазеют на меня.

— Ну… Я просто хотела спросить… А можно перекрасить белый халат в какой-нибудь другой цвет?

Ну хорошо, доктором я, наверное, так и не стану. Хотя не понимаю, почему они так хохотали. Держу пари, им и самим хотелось узнать ответ, у некоторых девушек был даже очень заинтересованный вид. Когда я пробираюсь обратно в палату Майкла, щеки у меня все еще пылают от смущения.

Люк сидит на стуле возле кровати Майкла, и атмосфера уже отнюдь не такая напряженная.

— Я как раз рассказывал Люку, — произносит Майкл, когда я сажусь рядом, — что дочь наседает на меня, хочет, чтобы я уволился. Или по крайней мере занял должность не такую ответственную. Переехал в Нью-Йорк.

— Серьезно? Давай! Мы только рады будем.

— Прекрасная мысль, — поддерживает меня Люк. — Особенно если учесть, что ты в последнее время крутился на шести должностях.

— Мне так понравилась твоя дочь, — оживленно подхватываю я. — Мы сдружились, когда она заходила в «Берниз». Как у нее с работой?

Дочь Майкла — адвокат, специализируется на авторском праве и проявляет прямо-таки устрашающую смекалку. С другой стороны, ей и невдомек было, что цвета, которые она носила, совершенно ей не идут, — пока я не обратила на это внимание.

— Очень хорошо, спасибо. Она как раз перебралась к «Файнерману», — говорит Майкл. — Весьма престижная контора.

— Ага, я их знаю. Обращаюсь к ним иногда, по частным вопросам. В последний раз несколько недель назад. По поводу моего завещания. В следующий раз наведаюсь к ней.

— Отлично, — смеется Майкл. — Ей будет приятно.

— Люк, ты составил завещание? — с интересом спрашиваю я.

— Конечно, составил. — Люк удивленно смотрит на меня. — А ты — нет?

— Нет! — беспечно отвечаю я и перевожу взгляд с Люка на Майкла. — А что? В чем дело?

— Все должны составить завещание, — серьезно произносит Майкл,

— Мне и в голову не приходило, что ты этим не занималась. — Люк покачивает головой.

— А мне в голову не приходило это делать! — ерепенюсь я. — Мне же только двадцать семь!

— Я договорюсь со своим юристом. Этот вопрос надо решить.

— Ну ладно, ладно. Но, если честно… — Я слегка передергиваю плечами. И тут меня озаряет: — А кому ты все завещал?

— Тебе, — отвечает Люк. — За одним исключением.

— Мне? — У меня отвисает челюсть. — В самом деле? Мне?

— Так уж принято, чтобы мужья оставляли имущество своим женам, — произносит Люк с легкой улыбкой. — Или ты против?

— Нет! Конечно, не против! Просто я… этого не ожидала.

Как это приятно! Люк оставляет все мне!

Сама не знаю, почему это оказалось для меня сюрпризом. Мы ведь живем вместе. Собираемся пожениться. Это очевидно. И все-таки приятно.

— Я так должен понять, что мне ты ничего оставлять не собираешься? — кротко интересуется Люк.

— Конечно! — восклицаю я. — То есть, конечно, оставлю!

— Но учти, я на тебя не давил. — И Люк ухмыляется, глядя на Майкла.

— Оставлю! — кричу я, все больше возбуждаясь. — Просто я об этом еще не задумывалась!

И, чтобы скрыть свое смущение, хватаю грушу и вгрызаюсь в нее. Кстати, а почему я до сих пор не составила завещание?

Наверное, потому, что никогда не думала о том, что умру. Но я ведь запросто могу умереть, верно? Отправимся обратно в Нью-Йорк — и произойдет крушение поезда. Или к нам в квартиру вломится маньяк с топором… или… меня примет за секретного агента и похитит какая-нибудь диверсионная иностранная банда…

И кому достанутся все мои пожитки?

Конечно, Люк прав! Нужно срочно составить завещание.

— Бекки? Все в порядке? — Оказывается, Люк уже надевает пальто. — Нам пора.

— Спасибо, что пришли. — Майкл сжимает мою руку, когда я наклоняюсь, чтобы его поцеловать. — Для меня это много значит.

— Буду держать тебя в курсе насчет свадьбы, — говорит Люк. — Не вздумай манкировать обязанностями шафера.

— Ни за что! — возмущается Майкл. — Кстати, я поговорил с разными людьми на вашей помолвке и немного сбился с толку. Где вы женитесь — в Нью-Йорке или в Англии?

— В Нью-Йорке. — Люк озадаченно хмурится. — Это ведь окончательное решение, да, Бекки? Я так и не спросил, как отнеслась к этой новости твоя мама.

— Ну… — Я пытаюсь выиграть время, обматывая шарф вокруг шеи.

Нет сил признаться. Признаться, что мама до сих пор не знает об отеле «Плаза». Не здесь. Не сейчас.

Не хочу же я устроить Майклу еще один сердечный приступ?

— Да! Да, прекрасно отнеслась. Нью-Йорк есть Нью-Йорк! — Я издаю бодрый смешок и быстро нагибаюсь за сумкой.

И потом, это не совсем ложь. Мама вернется — и я все ей скажу.

Когда мы садимся в поезд, Люк по-прежнему бледен и измучен. Думаю, вид беспомощного Майкла подействовал на него сильнее, чем он мог предположить. Люк сидит, устремив взгляд в сгущающуюся темноту за окном, а я стараюсь придумать, как бы развеселить его.

— Посмотри, — произношу я наконец, лезу в сумочку и вытаскиваю книжку, купленную буквально на днях, — «Обещание вашей жизни». — Надо составить наши свадебные клятвы.

— Составить? — хмурится Люк. — А разве они не одинаковые?

— Нет! Это уже устарело. Теперь все пишут свои собственные. Вот, послушай: «Ваши свадебные клятвы — это возможность показать всему миру, сколь много вы значите друг для друга. Вместе со словами священника „отныне вы муж и жена“ они являются стержнем всей церемонии. Это должны быть самые прекрасные, самые трогательные слова, прозвучавшие на свадьбе».

Я выжидательно смотрю на Люка — но он так и не отрывает взгляда от окна.

— В этой книжке говорится, что мы должны выяснить, что мы за пара, — наседаю я. — Юные Любовники или Осенние Компаньоны?

Люк не слушает. Ладно, поищу примеры повыразительней. На глаза попадается заголовок «Свадьба летней порой» — как раз к случаю.

— «Как летней порой расцветают розы, так расцветает и моя любовь к тебе. Как парят белоснежные облака в вышине, воспарит и любовь моя», — читаю я вслух.

И морщусь. Нет, это вряд ли. Перелистываю еще несколько страниц, пробегаю их глазами.

«Ты провел меня по тернистому пути реабилитации…»

«Хотя ты осужден за убийство, любовь наша будет светить как маяк…»

— Ты только посмотри! — оживляюсь я. — Для влюбленных в высшей школе. «Наши взоры встретились на занятиях по математике. Ведали ли мы, что путь от тригонометрии ведет к матримонии?»

— Наши взоры встретились на многолюдной пресс-конференции, — прерывает молчание Люк. — Ведали ли мы, как расцветет наша любовь, когда я объявил о потрясающей новой серии трастовых фондов, поставляющих в развивающиеся европейские компании мониторинговое оборудование по фиксированным ценам и с дисконтными премиями в течение всего первого отчетного периода?

— Люк…

Ну хорошо. Может, это не лучшее время для обетов. Я закрываю книгу и озабоченно смотрю на Люка.

— Все нормально?

— Абсолютно.

— Волнуешься за Майкла? — Я дотрагиваюсь до его руки. — С ним все будет отлично, честное слово. Ты сам слышал, что он сказал.

Некоторое время мы молчим, наконец Люк поворачивает голову.

— Пока ты была в комнате для посетителей, — медленно произносит он, — я встретил родителей парня из соседней палаты. У него на прошлой неделе случился сердечный приступ. Знаешь, сколько ему лет?

— И сколько? — спрашиваю я с опаской.

— Тридцать три.

— Ты серьезно? Какой ужас! Люк всего на год моложе.

— Он занимается сбытом облигаций, кажется. Весьма успешно. — Люк глубоко вздыхает. — Как тут не призадуматься. Обо всем, что ты делаешь в своей жизни.

— М-да… — Такое чувство, будто я бреду по скорлупе. — Как не призадуматься.

Люк никогда не говорил так. Обычно, стоит мне завести разговор о жизни и смерти — что, прямо скажем, случается редко, — он либо отмахивается, либо обращает все в шутку. И никогда Люк не признавался, что сомневается в смысле своей жизни. Как я хочу подбодрить его — но боюсь, что брякну что-нибудь не то и только добью его.

И вот он снова молча смотрит в окно.

— О чем ты думаешь? — кидаю я пробный шар.

— Не знаю, — после паузы отвечает Люк. — Просто в такие моменты на все смотришь иначе.

Наши глаза встречаются, и на миг возникает чувство, будто я вижу его потаенную суть — то, что обычно скрыто от меня. Люк сейчас мягче, тише — и полон сомнений, как любой другой.

Потом Люк моргает — и будто закрывается крышка объектива. Снова в норме. Деловой. Уверенный в себе.

— Как бы там ни было, я рад, что между нами с Майклом все уладилось, — произносит он и отхлебывает воды из захваченной в дорогу бутылки.

— И я рада.

— Наконец он согласился с моим мнением. Реклама, которую мы получим благодаря фонду, принесет колоссальную пользу компании. Не имеет значения, что благотворительностью занимается моя мать.

— Да, — нехотя бормочу я, — пожалуй.

У меня мет ни малейшего желания беседовать о матери Люка, так что я снова раскрываю книгу клятв.

— А вот послушай, для Вихреподобного Романа: «Мы повстречались час назад, но я уже знаю, что буду любить тебя вечно…»

На Центральном вокзале столпотворение. Люк идет в зал ожидания, а я направляюсь к киоску, чтобы купить леденцов. Прохожу мимо стенда с газетами — и застываю. Погодите. Это еще что?

Я возвращаюсь назад и таращусь на «Нью-Йорк таймс». Прямо наверху, там, где шапки главных тем, — маленькая фотография Элинор.

Хватаю газету и быстро отыскиваю нужную страницу.

Вот и заголовок: «КАК ПОБОРОТЬ УСТАЛОСТЬ МИЛОСЕРДИЯ». И фотография: Элинор, с тщательно выверенной улыбкой, стоит на ступенях какого-то большого здания и протягивает чек мужчине в костюме. Я озадаченно пробегаю глазами текст под заголовком: «Элинор Шерман с боем преодолела апатию, чтобы достать деньги на дело, в которое она верит».

Разве вручать чек на снимке должен был не Люк?

Быстро просматриваю статью — ищу хоть какое-нибудь упоминание о «Брендон Комыони-кейшнс». О Люке. Но вот добираюсь до конца страницы — а его имя так и не появляется ни разу. Будто он здесь и ни при чем.

После всего, что он для нее сделал. Как она могла с ним так поступить?

— Что это?

Я подскакиваю, услышав голос Люка. На миг возникает желание спрятать бомбу под пальто. Но это бессмысленно, верно? Рано или поздно он все равно узнает.

— Люк… — Я колеблюсь, а потом разворачиваю газету так, чтобы он видел.

— Это мама? — Вид у Люка изумленный. — Она мне ничего не говорила. Дай взглянуть.

— Люк… Там нет ни слова о тебе. Или о компании.

С содроганием смотрю, как он шарит глазами по странице, как на лице его проступает ошеломление. День и без того выдался слишком тяжелый — не хватало только узнать, что через тебя перешагнула собственная мать.

— Она тебе хоть говорила, что дала интервью?

Люк не отвечает. Он вытаскивает мобильник, набирает номер и ждет несколько секунд. И огорченно вскрикивает:

— Забыл! Она же в Швейцарии.

Я и сама забыла. Элинор опять поехала «проведать друзей» перед свадьбой, На этот раз на целых два месяца — значит, проделает все по полной программе. Интервью она, видимо, дала перед отъездом.

Я пытаюсь взять Люка за руку — он не реагирует. Один бог знает, о чем он думает.

— Люк… может, есть какое-то объяснение…

— Забудем.

— Но…

— Просто забудем. — От голоса Люка я вздрагиваю. — У нас был долгий, трудный день. Поехали домой.