Шопоголик и брачные узы

17

Вот оно. Мне конец. Не следовало мне выходить из «Тиффани».

— Ребекка, мне нужно поговорить с вами, — холодно чеканит Элинор. — Тотчас.

На ней длинное черное пальто и непропорционально большие черные очки — вылитая гестаповка. Не иначе как все разнюхала! Она говорила с Робин. Говорила с Алисией. Явилась разоблачить меня перед командованием и приговорить к каторге.

— Я… э-э… занята, — бормочу я, пытаясь улизнуть обратно в «Тиффани». — У меня нпет времени на болтовню.

— Это не болтовня.

— Все равно.

— Эго очень важно.

— Допустим, это может казаться важным, — в отчаянии говорю я. — Но давайте смотреть на все в перспективе. Это всего лишь свадьба. Если сравнить это, скажем, с международными договорами…

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать свадьбу, — хмурится Элинор. — Я хочу поговорить о Люке.

— О Люке? — Ошеломленная, я таращусь на нее. — А как… вы говорили с ним?

— В Швейцарии я получила от него несколько тревожных сообщений. А вчера пришло письмо. Я немедленно вернулась домой.

— И что было в письме?

— Я как раз направляюсь к Люку, — продолжает Элинор, пропуская мои слова мимо углей. — Хотелось бы, чтобы вы меня сопровождали.

— Правда? А где он?

— Я только что разговаривала с Майклом Эллисом. Этим утром он отправился на поиски Люка и обнаружил его в моей квартире. По-видимому, Люк хочет со мной побеседовать. — Помолчав, она добавляет. — Но прежде я бы хотела побеседовать с вами, Ребекка.

— Со мной? Зачем?

Прежде чем Элинор успевает ответить, хлынувшая из дверей «Тиффани» толпа туристов на мгновение разделяет нас. Можно воспользоваться моментом и слинять. Вот оно, спасение!

Но мной овладевает любопытство. С чего это Элинор захотелось со мной беседовать?

Толпа рассасывается, и мы снова оказываемся лицом к лицу.

— Прошу. — Элинор кивает в сторону обочины. — Моя машина ждет.

— Хорошо. — Я еле заметно пожимаю плечами.

Когда я оказываюсь в отделанном плюшем лимузине Элинор, страх немного отступает. А когда смотрю на ее бледное, непроницаемое лицо, страх и вовсе сменяется ненавистью.

Это женщина, которая использовала Люка. Женщина, которая плевала на собственного четырнадцатилетнего сына. Спокойно расселась в своем лимузине. Все еще держится так, будто владеет всем миром, будто не совершила ничего дурного.

— Так что было в письме Люка? — спрашиваю я.

— Оно было… сумбурное. Сбивчивое и невразумительное. Кажется, у него какой-то… — Она делает царственный жест холеной рукой.

— Нервный срыв? Вот именно.

— Отчего?

— А как по-вашему? — отзываюсь я, не сумев скрыть саркастические нотки в голосе.

— Он очень много работает, — произносит Элинор. — Порой, пожалуй, слишком много.

— Это не работа! — Я уже не могу сдерживаться. — Это все вы!

— Я? — Она хмурится.

— Да, вы! То, как вы с ним обращаетесь!

— Что вы имеете в виду? — спрашивает Элинор после минутного молчания.

Послушать ее — она искренне озадачена. Да бросьте! Возможно ли быть настолько бесчувственной?

— Хорошо… С чего бы начать? Да с вашей благотворительности! С благотворительности, над которой он трудился не покладая рук. С благотворительности, которая, как вы обещали, пойдет на пользу его компании. И — надо же! — не пошла. Потому что все заслуги вы приписали себе!

Вот это да! И почему я раньше так с Элинор не разговаривала?

Ноздри Элинор слегка раздуваются. Я отлично вижу, что она злится.

— Это превратный взгляд на события.

— Ничуть не превратный. Вы использовали Люка!

— Он никогда не жаловался.

— Он бы и не стал жаловаться. Вы сами должны были видеть, сколько времени он отдает вам, — и все впустую! Вы даже его сотрудницу забрали к себе! Уже одно это могло обернуться для него неприятностями…

— Согласна, — говорит Элинор.

— Что? — Я застываю.

— Использовать сотрудников «Брендон Комьюникейпшс» была не моя идея. Наоборот, я возражала против этого. Все произошло по настоянию Люка. И, как я Люку уже объяснила, вина за статью лежит не на мне. Возможность дать интервью появилась в последнюю минуту. Люк был в отлучке. Я очень многое рассказала журналисту об участии Люка и дала ему литературу о «Брендон Комьюникейшнс». Журналист обещал все прочитать, но ничего не использовал. Уверяю вас, Ребекка, я тут ни при чем.

— Чепуха! Приличный журналист не отмахнулся бы от такого…

Гм… А может, и отмахнулся бы… Припоминаю, что в бытность свою журналисткой я пропускала мимо ушей половину того, что говорили мне интервьюируемые. И уж тем более не читала всю ту муть, которой они меня нагружали.

— Ну… что ж, — нехотя соглашаюсь я, — допустим, это была не полностью ваша вина. Но не это главное. Не это так расстроило Люка. Несколько дней тому назад он решил поискать старые семейные фотографии у вас дома, но не нашел. Зато нашел письма своего отца. Все они — про то, что он был для вас нежеланным ребенком. Про то, как вы не хотели встретиться с ним, пусть даже всего лишь на десять минут.

По лицу Элинор пробегает судорога, но она молчит.

— И это вызвало еще более тяжелые воспоминания. Например, как Люк приехал в Нью-Йорк, чтобы повидаться с вами, сидел возле вашего дома, а вы отказались признать его. Припоминаете, Элинор?

Я знаю, что это жестоко. Но мне плевать.

— Это был он? — произносит Элинор наконец.

— Конечно, это был он! Не притворяйтесь, что вы этого не знали. Как по-вашему, Элинор, почему он так выкладывается? Почему при первом же удобном случае перебрался в Нью-Йорк? Ясное дело, чтобы произвести впечатление на вас! Сколько лет он был одержим этой целью! Не удивительно, что теперь он дошел до точки. Честно говоря, если учесть, какое у Люка было детство, я поражаюсь, что он продержался так долго!

И тут мне приходит в голову, что Люку, может, и не хотелось бы, чтобы я обсуждала его тайные неврозы с его матушкой.

Ну и пусть, все равно уже поздно. И потом, должен ведь был кто-то высказать все это Элинор.

— У него было счастливое детство, — произносит она, устремив неподвижный взгляд в окно автомобиля. Мы останавливаемся на перекрестке, и я вижу, как проходящие мимо люди отражаются в стеклах ее солнечных очков.

— Но он любил вас. Свою мать. И знать, что вы были там, но просто не захотели его видеть…

— Он злился на меня.

— Разумеется, злился! Вы же бросили его и умотали в Америку, даже не вспомнив о нем, абсолютно счастливая.

— Счастливая. — Элинор поворачивает голову. — Вы считаете меня счастливой, Ребекка?

Я резко умолкаю. К стыду своему, в жизни не задумывалась, счастлива Элинор или нет. Я думала только, какая же она дрянь.

— Не знаю…

— Я приняла решение. Я связана им. Это не значит, что я о нем не сожалею.

Элинор снимает солнечные очки, и я стараюсь не выдать потрясения от ее вида. Кожа натянута еще туже, чем раньше, под глазами залегли синяки. Несмотря на недавнюю подтяжку лица, выглядит она старше. И кажется чуточку бояее уязвимой.

— Я узнала Люка в тот день, — тихо говорит она.

— Так почему не подошли к нему?

В машине повисает тишина — и вдруг, еле шевеля губами, Элинор произносит:

— Я побоялась.

— Побоялись? — с недоверием переспрашиваю я. Не могу представить себе, чтобы Элинор чего-нибудь боялась.

— Отказаться от ребенка — страшный шаг. Принять дитя обратно в свою жизнь — шаг… не менее значительный. Особенно когда прошло столько времени. И к такому шагу я не была готова. Я не была готова его увидеть.

— И вы даже не хотели поговорить с ним? Не хотели… узнать его?

— Может быть… Может быть, я этого хотела. Я вижу, как подрагивает жилка — прямо под левым глазом. Отзвук чувств?

— Некоторые люди легко бросаются навстречу новым впечатлениям. Другие — нет. Другие отступают. Возможно, вам трудно это понять, Ребекка.Я знаю, что вы импульсивный, отзывчивый человек. Это одно из тех качеств, которые восхищают меня в вас.

— Да уж, — саркастически хмыкаю я.

— Вы о чем?

— Бросьте, Элинор. Довольно этих игр. Я не нравлюсь вам. И никогда не нравилась.

— Почему вы так решили? Шутит, что ли?

— Ваши привратники не впускают меня на мой собственный праздник… Вы заставляете меня подписывать брачный контракт… Я никогда от вас доброго слова не слышала…

— Случившееся на празднике — ошибка организаторов. Я очень сожалею. — Элинор слегка хмурится. — Но я не могу понять ваше недовольство по поводу контракта. Без него никому не следует вступать в брак. — Она выглядывает в окно. — Приехали.

Машина останавливается, и шофер выходит, чтобы распахнуть перед нами дверцу. Элинор смотрит на меня.

— Вы мне нравитесь, Ребекка. Очень. — Она выбирается из машины, и ее взгляд упирается в мои туфли. — У вас поцарапана туфля. У нее поношенный вид.

— Видите? — взвиваюсь я. — Поняли, о чем я?

— О чем? — Элинор смотрит на меня ничего не выражающим взглядом.

Все, сдаюсь.

Квартира Элинор залита утренним солнцем и абсолютно тиха. Поначалу я решаю, что Элинор ошиблась и Люка здесь нет, — но мы входим в гостиную, и я вижу его. Нахмурив лоб, он стоит у окна.

— Люк, с тобой все в порядке? — осторожно спрашиваю я, и он резко разворачивается, потрясенный.

— Бекки? Что ты здесь делаешь?

— Я… случайно встретила твою маму в «Тиффани». Где ты был все утро?

— Бродил то там, то здесь… Думал.

Элинор смотрит на Люка, и на лице ее ничего нельзя прочесть.

— Тогда я пойду, пожалуй? — неловко бормочу я. — Если вы двое хотите поговорить…

— Нет, — произносит Люк, — останься. Это не займет много времени.

Я присаживаюсь на подлокотник кресла. Никогда не любила атмосферу в этой квартире, а сегодня здесь вообще как в комнате ужасов, если не хуже.

— Я получила твои сообщения, — говорит Элинор. — И твое письмо, которое мало что прояснило. — Она резким движением срывает с рук перчатки и кладет их на край стола. — Я не понимаю, в чем ты пытаешься меня обвинить.

— Я здесь не для того, чтобы обвинять тебя. — Люку явно стоит немалых усилий сохранять спокойствие. — Просто довожу до твоего сведения, что сделал кое-какие открытия. Первое — меня обманывали долгие годы. Я ведь никогда не был тебе нужен, правда? Но ты позволила мне верить, что это не так.

— Не будь смешным, Люк, — отвечает Элинор после непродолжительного молчания. — Ситуация была куда сложнее, чем ты себе это представляешь.

— Ты играла… на моей слабости. Ты использовала меня. И мою компанию. Ты обращалась со мной как… — Люк умолкает, тяжело дыша, но быстро берет себя в руки. — Самое печальное то, что одна из причин, по которым я приехал в Нью-Йорк, это ты. Мне хотелось быть поближе к тебе, узнать тебя так же хорошо, как Бекки знает свою мать.

Я в тревоге вскидываю голову. Меня не впутывать!

— Дурацкая трата времени. — Голос Люка звучит хрипло. — Не уверен, что ты вообще способна на такие отношения.

— Довольно, — произносит Элинор. — Люк, пока ты в таком состоянии, с тобой невозможно разговаривать.

Они стоят друг напротив друга, и только сейчас я замечаю, как они похожи. У обоих появляется это пугающее, отсутствующее выражение лица, когда дела становятся плохи. Оба слишком высоко задрали для себя планку. И оба куда более уязвимы, чем думают окружающие.

— А тебе и не нужно со мной разговаривать. Я ухожу. Ни меня, ни Бекки ты больше не увидишь.

Я чуть не падаю с подлокотника. Он что, серьезно?

— Ты городишь ерунду, — бросает Элинор.

— Попечителям фонда Элинор Шерман я отправил письмо с прошением об увольнении. Больше нашим путям пересекаться незачем.

— Ты забыл о свадьбе, — резко замечает Элинор.

— Нет. Не забыл. — Люк делает глубокий вдох и оглядывается на меня. — С этого момента мы с Бекки займемся своими приготовлениями к свадьбе. Все твои траты я, естественно, возмещу.

Что… Что он сказал? Я смотрю на Люка с разинутым ртом.

Он и вправду сказал то, что я… Он действительно… Или у меня глюки?

— Люк, — произношу я, стараясь сохранять спокойствие, — давай уточним… Ты говоришь, что хочешь отменить свадьбу в «Плазе»?

Люк подходит и берет меня за руки.

— Бекки, я знаю, как давно ты готовишься к этой свадьбе. Поверь, просить тебя о таком — тяжкий груз. Но я не уверен, что смогу через это пройти.

— Ты хочешь отменить свадьбу. — Я сглатываю. — А ты знаешь, что придется выплачивать компенсацию?

— Мне все равно.

— Тебе… все равно? Ему все равно.

Мне плакать или смеяться?

— Я не это имел в виду! — восклицает Люк, заметив выражение моего лица. — Мне не все равно! Конечно, я думаю о нас. Но стоять перед всей толпой и притворяться любящим сыном… — Он бросает взгляд на Элинор. — Это будет фарс. Это все обесценит. Понимаешь?

— Люк… конечно, понимаю. — Я стараюсь скрыть возбуждение в голосе. — Если хочешь все отменить, то я только рада.

Какое счастье. Я спасена. Спасена!

— Ты серьезно? — Не веря своим ушам, Люк вопросительно смотрит на меня.

— Конечно, серьезно! Если хочешь аннулировать свадьбу, я не собираюсь из-за этого ссориться. Даже… давай аннулируем прямо сейчас!

— Ты одна на миллион, Бекки Блумвуд, — выдыхает Люк. — Согласиться без малейших колебаний…

— Это твое желание, Люк, — торжественно произношу я. — И это все, что имеет для меня значение.

Свершилось чудо! Других объяснений нет.

Единственный раз в моей жизни Бог услышал меня. Он или Ганеша, один из двух.

— Вы не можете так поступить. — Впервые в голосе Элинор звучит волнение. — Бы не можете так просто отказаться от свадьбы, которую я организовала для вас. Создала для вас.

— Я могу.

— Это крайне значительное событие! Приглашены четыреста человек! Это важные люди. Мои друзья. И для благотворительности…

— Что ж, передай им мои извинения. Элинор делает несколько шагов в сторону Люка, и я понимаю, что ее трясет от ярости.

— Если ты это сделаешь, Люк, обещаю — ты больше не услышишь от меня ни слова.

— И прекрасно. Идем, Бекки.

Он тянет меня за руку, и я спешу за ним, споткнувшись о ковер.

Лицо Элинор снова передергивает судорога, и я, к крайнему своему изумлению, испытываю к ней нечто вроде сочувствия. Но за порогом ее квартиры это чувство как рукой снимает. Довольно мы с моими родителями натерпелись от Элинор. Она получила то, что заслужила.

Изрядно оглушенные, мы в молчании спускаемся по ступенькам. Люк подзывает такси, дает водителю адрес, и мы забираемся внутрь.

Только квартала через три мы решаемся взглянуть друг на друга. Люк очень бледен, его слегка трясет.

— Не знаю, что и сказать, — выдавливает он. — Не могу поверить, что я это сделал.

— Ты был великолепен, — твердо говорю я. — Она сама до этого довела.

Люк серьезно смотрит на меня:

— Бекки, мне очень жаль, что так получилось со свадьбой. Я знаю, как ты ждала ее. Я все устрою. Обещаю. Просто скажи — как.

Я не отвожу от него глаз, а сама лихорадочно соображаю. Ладно. Это нужно проделать очень осторожно. Неверный шаг — и все обрушится мне на голову.

— Так… ты все еще хочешь пожениться? Я имею в виду — в принципе?

— Конечно, хочу! — У Люка потрясенный вид. — Бекки, я люблю тебя. Еще больше, чем прежде. Я никогда еще не любил тебя так сильно, как сейчас, когда ты, ни секунды не колеблясь, принесла для меня такую немыслимую жертву.

— Жертву? А, ты о «Плазе»! Да, — спохватываюсь я, — да, ты попросил многого. И… к слову о… свадьбах…

Я никак не могу заставить себя произнести это. Будто устанавливаю последнюю карту на вершине целой пирамиды. Это нужно сделать наверняка.

— Как бы ты отнесся к тому, чтобы пожениться… в Оксшотте?

— Оксшотт? Превосходно. — Люк закрывает глаза и откидывается на спинку сиденья.

Я даже теряю дар речи. Все встало на свои места. Чудо совершено — и совершенно.

Мы едем по Пятой авеню, я выглядываю из окна машины, внезапно увлеченная окружающим миром, и впервые замечаю, что настало лето. Что сегодня прекрасный солнечный день. Что в витрине «Сакс» — новая коллекция купальников.

Такое чувство, будто я очень долго ходила с тяжелым грузом на спине и совсем позабыла, каково это — ходить выпрямившись. Но вот тяжесть сброшена, и я могу расправить плечи, могу вновь радоваться жизни. Конец месяцам в царстве ночных кошмаров. Теперь я могу спать спокойно.