Сюр какой-то.
Мы с Илиском вот уже месяц живем вместе. Как пара.
Просыпаемся в одной постели. Завтракаем. Нет, не так.
Мы РАЗГОВАРИВАЕМ за завтраком. Как супружеская чета. Плешь Бовы знает, что такое!
Потом вместе едем на работу.
Правда, две недели меня вообще из дому не выпускали. А в первую — так вообще из спальни пытались не отпускать!
Но где-то начиная с третьей, я перестала спорить и вырываться на волю. И Илиск насторожился.
А когда я и перечить больше не пыталась и принялась восхищенно улыбаться в ответ на всё, что он скажет, почувствовала, как мой Тазрн поддался противоестественному страху.
И правильно, родной!
Почуял, что я того и гляди плюну на всё и свинчу.
Тогда Илиск бросил всё и засел в дозоре. Кажется, он уже и спать боялся. Думал, стоит ему прикрыть глаза, как я сгину в закат.
Так что засыпаем мы теперь тоже в одной кровати. В обнимку. Мда-а…
Мне аж жалко его периодами бывало. Хотелось успокоить, пообещать, что никуда больше не исчезну… Но… В общем наблюдать за ним было в кайф!
Считаю, я это заслужила. Хоть Тазрн и рассказал мне, как наша история выглядела с его колокольни.
Мне его многовековые муки доставили, конечно, моральное удовлетворение. Не спорю. Однако, полагаю, вы со мной согласитесь, что Илиск сам виноват.
Ну чего ему стоило объяснить мне всё как есть? Я ж уже не дитем была малым в нашу первую с ним жизнь.
Или это про кого-то другого история? Когда обсуждения, вопросы, осмысление…
С Тазрном такого достичь невозможно.
По крайней мене, в первом тысячелетии отношений!
Но признаю, я тоже хороша!
Сама себя накрутила, перекрутила… докрутилась, в общем…
Думаете, я уже после примирения сбежать не пыталась? Ха!
Я как маятник, толкаемый собственными комплексами: туда-сюда, тик-так…
Любит-не любит. Надоем-не надоем…
Пусть он и дал священную клятву, что мы с ним теперь вместе навсегда. «Пока истинная смерть не разлучит нас для воссоединения в великих водах вечного времени». Сказочник, блин!
А потом на моей коже выступила темно-зеленая мерцающая татуировка Избранной. И фазы в моей голове окончательно сдвинулись. Я обалдела. Обрадовалась. Чего-то испугалась. Расплакалась от счастья. Съежилась от недоверия, решив, что меня снова обманули и без предупреждения заклеймили очередным несмываемым кодом для безвременной слежки. Обиделась.
Через час мучительных размышлений расслабленно выдохнула, что от меня больше ничего не зависит, и теперь Илиску решать, что делать с нашим будущем и связью.
Потом на меня накатила въедливая истерика, что на нем такой метки нет. А рассмотрев, вблизи идентичную татушку, которую Тазрн продемонстрировал мне на своей… кхе-кхе, ягодичной мышце — нервозно рассмеялась, поняв, что таким наградить свою чокнутую пару могла только я!
Пусть и бессознательно.
Чуть позже на меня накатила нешуточная паника, что отныне моё мнение и решения не в счет. Даже для моего собственного сознания и тела!
И, оставив позади себя взмокшую от пота подушка, я вскочила под утро, бросившись к выходу.
Но в последний момент меня настиг хриплый ото сна голос Илиска:
— Я найду тебя теперь даже в Преисподней Проклятых Царей.
— Я знаю, — ответила, не оборачиваясь. — Но на свободе я смогу мгновенно изменить внешность и исчезнуть, когда пожелаю
— Попробуй, — сказал он бесстрастно, но я уже привыкла различать неразличимое — интонации беспокойства в тембре моего Тазрна.
Он сомневается, — осознала я. — Всё же не уверен, что даже с кодами, метками… и прочими волшебными «наручниками» найдет меня по первому требованию.
И, довольно улыбнувшись, я решительно шагнула за дверь.
Но и метра пройти не успела.
— Твоя мать жива, — выстрелили мне в спину слова, пробив насквозь.
Будто молнию вонзили меж лопаток, заставив забиться в эмоциональных конвульсиях.
— Не… неправда, — жалко пропищала я, обернувшись к Илиску с полными слез глазами. — Это слишком… слишком жестоко. Даже для тебя.
— Это правда, — тем же сухим тоном произнес Тазрн, но я опять уловила в нем трепет, которого не могли слышать мои уши. — Я… я не знал, как принято сообщать такое.
— А теперь вдруг допедрил?! — заорала я, не выбирая выражений.
— Прости, — ошеломил меня больше его потерянный вид, чем несвойственное слово.