Сладкая мука любви

Глава 12

Такер толчком распахнул дверь и вошел в полицейский участок.

– Гилл!

Ответа не последовало. Никого. Такер обошел большой дубовый стол, заваленный бумагами, миновал этажерку с папками, пару объявлений с крупными заголовками «Разыскивается!», окно с опущенными зелеными жалюзи и выглянул в коридор, куда выходили двери обеих камер, сейчас пустых.

Шерифа нигде не было. Такер тихо выругался. В город он приехал по делам, а в участок зашел по дороге, чтобы потребовать у Уэсли Гилла объяснений. Время шло, ничего нового не происходило, и пора было выяснить, что, собственно говоря, делается для раскрытия преступления. Ждать возвращения шерифа Такер не мог, поскольку вечером предстояло клеймить молодых бычков – момент, весьма неподходящий для того, чтобы прохлаждаться в конторе Уэсли Гилла.

Поразмыслив, он решил оставить на видном месте записку и начал шарить среди бумаг в поисках чистого листка. И сразу же его внимание привлекла папка с надписью «Дело об убийстве Бо Гарретсона», лежавшая под стопкой газет.

Не колеблясь, Такер уселся за стол и раскрыл папку. Внутри лежал один-единственный лист, исписанный почерком Гилла. Такер пробежал взглядом сухо изложенные факты: время и место убийства, описание трупа и несколько строк свидетельских показаний ковбоя, который его обнаружил. В колонке «подозреваемые» было лишь одно имя – Уинтроп Маллой.

Закрыв папку, Такер собрался вернуть ее на место, но заметил скрепку, что-то крепившую к задней обложке. Это оказался бумажный пакет, а в нем – желтая шелковая головная повязка в зеленых травяных пятнах.

Поразмыслить над тем, что это может значить, он не успел. Дверь открылась, и появился шериф Гилл.

– Это еще что за новости? – гаркнул он, увидев Такера. – Много себе позволяешь, Гарретсон! Кто тебе позволил рыться в моих бумагах и совать нос в официальное расследование?

– Не кто, а что, – холодно отрезал Такер. – Смерть брата!

Он поднялся и медленно вышел из-за стола. Шериф был уже немолод и успел многое повидать, в том числе людей вне закона. Не раз ему приходилось встречать взгляд, говоривший, что человек готов на все. Именно такой взгляд был в этот момент у Такера Гарретсона, и это очень не понравилось Уэсли Гиллу.

– Я хочу знать, что это за платок.

– Узнаешь в конце расследования.

Шериф подошел, взял грязный кусок желтого шелка из рук Такера и, не сводя с Такера предостерегающего взгляда, сунул в пакет, который вместе с папкой спрятал в ящик, придавив сводом законов.

– Если не уберешься отсюда, Гарретсон, я тебя арестую.

– Попробуй! – сказал Такер, выпячивая подбородок.

Уэсли Гилл поморщился. Этот парень слишком много мнил о себе! Но не время обострять отношения с Гарретсонами. От проблем голова шла кругом. Помимо убийства Бо, было еще ограбление банка, и если во втором случае ни единой ниточки не вело к разгадке, то с первым дело обстояло куда более скверно. Сколько еще можно было скрывать некоторые подробности?

– А я говорю, что узнаю, какого черта этот платок пришит к делу об убийстве Бо! – не унимался Такер. – Пока не узнаю, не уйду!

Шериф молча занял свое место за столом, потер глаза и внезапно почувствовал себя старым и усталым. Он был сыт по горло упрямством как Гарретсонов, так и Маллоев.

– Ты мне всю голову раздолбил своим криком, – хмуро сказал он, в то время как Такер сверлил его яростным взглядом. – Ладно, будь по-твоему. В день смерти Бо я нашел эту повязку на южном пастбище Маллоя, неподалеку от старой сосны, что называется Деревом висельника. Это совсем рядом с местом преступления.

– Уже известно, кому эта тряпка принадлежит?

– Известно, – мрачно ответил шериф. – Уину Маллою.

Такер заскрежетал зубами. Перед его мысленным взором явилось окровавленное мертвое тело брата и сразу вслед за этим – Уинтроп Маллой на празднике в честь Дня независимости, со стаканом виски в руке, смеющийся и болтающий как ни в чем не бывало, словно совесть его была чиста. В эту минуту Такер отдал бы все за то, чтобы собственноручно всадить пулю меж глаз этому негодяю.

Он бросился к двери. Шериф выскочил из-за стола, кинулся вслед и ухватил его за рубашку у самого порога:

– Стой, парень! Я здесь представляю закон и требую…

Такер рванулся так, что затрещала ткань. Лицо его было искажено яростью.

– Закон, говоришь? Похоже, закона здесь нет! Скажи-ка мне, мистер законник, давно ты знаешь, чья это повязка?

– С первого же дня, – глухо ответил Гилл, отводя взгляд. – Когда я подобрал платок, сразу вспомнил, что видел такой на Уине. Для начала я решил прямо спросить его, но случай представился только в день приезда Эммы. Помнишь тот вечер, когда ты заявился в «Эхо»?

Довольно трудно было бы забыть, подумал Такер. Он помнил тот вечер по двум причинам. Во-первых, новая встреча с Эммой Маллой, после пяти лет воспоминаний о ней. Он был поражен тогда, как она переменилась. Уже с того вечера он не мог выбросить ее из головы, а после Дня независимости стало и того хуже.

Но была и вторая причина. В тот вечер он рассчитывал стать свидетелем ареста Уина Маллоя, – но ничего не вышло. Человек, застреливший его брата в спину, по-прежнему разгуливал на свободе.

– Ну и как прошла беседа? – зло усмехнулся он. – В теплой, дружеской обстановке?

– Уин сразу признался, что повязка принадлежит ему. Да погоди ты сучить руками, парень, дослушай до конца! Он не отрицает, что повязка его, но клянется, что понятия не имеет, как она попала на южное пастбище. По его словам, в то утро он не выезжал и уж тем более не стрелял никому в спину.

– А чего ты ожидал? Что он повалится тебе в ноги и во всем признается? – Такер презрительно, с ненавистью рассмеялся; смех этот был больше похож на скрип гравия. – Ты постарел и размяк, шериф. Говоришь, что представляешь закон, но ставишь дружбу превыше закона. Можешь ты, положа руку на сердце, сказать, что Маллой невиновен? Нет, не можешь! Ты хочешь верить в это, но в душе знаешь, что ошибаешься.

– А вот это не так, парень! Если бы нашелся человек, который видел все своими глазами, тогда другое дело. А так любой мог застрелить Бо и подбросить повязку, чтобы подозрение пало на хозяина ранчо, где совершено преступление. Достаточно того, что это случилось на землях Маллоев, чтобы предположить, что он – убийца, из-за вашей чертовой вражды.

– Он и есть убийца, кто же еще? У Бо не было врагов, кроме него. Все это знают, и ты тоже, шериф!

Последовало короткое молчание.

– Я делаю все, что могу, чтобы раскрыть это преступление, – наконец сказал Гилл. – Очень может быть, что вскоре Маллой окажется за решеткой. Устраивает тебя это?

– Нет! Меня устроит, если он будет арестован немедленно!

Лицо шерифа окаменело.

– А теперь выслушай меня, парень, выслушай и запомни. Никто в долине – ни ты, ни твой отец – не будет командовать мной и диктовать свои условия. Я ношу звезду шерифа, и я решаю, кого арестовать и когда. Когда появятся неопровержимые улики, арест будет произведен, а дело передано в суд.

– Тогда Маллой, вероятно, подкупит судью, – мрачно бросил Такер и вышел, не дожидаясь ответа.

Он с ходу пустил лошадь в галоп и нахлестывал всю дорогу до «Кленов», не находя выхода ярости, клокотавшей в груди. На ранчо он немедленно присоединился к другим ковбоям и работал, стиснув зубы, до самого вечера. От обеда он отказался и не ушел домой до тех пор, пока наступившие сумерки не положили конец его занятию. Он был измучен до предела, но, оставшись наедине с отцом за ужином, ни словом не обмолвился о том, что узнал в этот день.

А что еще ему оставалось? Скажи он хоть слово про желтую повязку, отец наверняка придет в не меньшую ярость и кинется к шерифу за объяснениями, а то и попросту пристрелит Уина Маллоя. Как одно, так и другое могло закончиться для него плачевно. Каждое новое потрясение способно убить старика, особенно в эти жаркие, душные дни.

Поэтому Такер промолчал. Он решил дать шерифу еще несколько дней. А потом…

Если ничего не будет сделано, он возьмет правосудие в свои руки.

Шорти Браун круто осадил лошадь у самых ступеней, подняв клуб пыли. Ред Петерсон последовал его примеру.

– Хозяин! – крикнул первый из ковбоев, привставая на стременах, чтобы заглянуть в раскрытое окно. – Беда, хозяин! Скорее!

Уин Маллой наслаждался утренним кофе и сигарой. Он, Эмма и Дерек были заняты оживленной беседой. Отец и дочь вскочили.

– Теперь еще что? – отрывисто спросил Уин, ни к кому конкретно не обращаясь, и зашагал к двери.

Эмма с забившимся сердцем бросилась на веранду, забыв о Дереке. Тот, аккуратно потушив свою сигару, последовал за ней.

– Скот отравлен! – взахлеб рассказывали Шорти и Ред. – Голов пятьдесят валяются дохлые на нижнем пастбище, еще десять вот-вот свалятся!

– На сей раз эти негодяи зашли чересчур далеко! – процедил Маллой, поворачивая к конюшне. – Что ж, мерзавцы, хотите войны – вы ее получите, клянусь Богом!

– Я могу помочь, папа? – крикнула вслед Эмма, у которой мороз пробежал по коже от этих слов.

– Только тем, что не станешь вмешиваться. Займи мистера Карлтона. Прости, дорогая, но это будет мерзко, по-настоящему мерзко, и мне совсем не хочется, чтобы ты была свидетелем. Они еще пожалеют, что развязали войну. Мы им воздадим сторицей!

Он ушел, а Эмма осталась стоять, глядя вслед. Ей было плохо, пожалуй, как никогда. Отравить скот соседа на Западе было все равно что официально объявить ему войну. Открытую войну с кровопролитием и жертвами. Девушка слышала про такое, но не чаяла оказаться в центре подобных событий.

Внезапно перед ней возник образ Такера, и ноги подкосились. Эмма рухнула в ближайшее плетеное кресло, оледенев от страха. Не страха перед ним. Страха за него.

Такер!

Все то время, что прошло со Дня независимости, она только и делала, что боролась с мыслями о нем. В тот вечер она поняла, что не зря берегла в душе воспоминания о прошлом, что в них не было ни капли самообмана. Объятия и поцелуи Такера перевернули все с ног на голову, заставили ее забыть не только про Дерека, но и про саму кровную вражду. Ее система ценностей рухнула, привычные понятия смешались.

Зато теперь она знала, что существует истинная близость, отчаянное и яростное слияние тел и душ, возможное, должно быть, лишь однажды в жизни, лишь с одним мужчиной…

– Лично я, – послышался голос Дерека, возвращая ее к действительности, – предпочитаю более цивилизованные методы конкуренции. Я имею в виду те, что приняты в финансовых кругах Филадельфии. Они по-своему жестоки, но исключают кровопролитие.

– Господи, Дерек! Замолчи! – воскликнула Эмма. Она была сыта по горло бесконечной критикой жизни на Западе. Дерек уставился на нее с удивлением. Не замечая этого, девушка побежала на конюшню. Оставаться в стороне и мучиться неопределенностью было не в ее характере.

Спустя некоторое время она смотрела с седла на раздутые трупы животных у реки.

Кто мог сделать это? Только не Такер, с уверенностью ответила Эмма себе самой, вспоминая множество сцен, которые не вязались с тем, что она теперь видела. Человек не может быть отчасти жестоким и подлым, отчасти открытым и великодушным. Такер не раз приходил ей на помощь: в день, когда в нее стреляли, в банке во время ограбления, по дороге на ранчо, когда ей сделалось дурно. Еще школьником он вступился за беднягу Харви Уэллса. При всей своей внешней грубости и свирепости Такер не был жесток.

Он попросту не мог отравить животных, чтобы досадить врагу.

Зато это вполне мог сделать его отец. И это, без сомнения, было первым, что предположил Уин Маллой.

Вот почему девушку ничуть не удивил план военной кампании, предложенный отцом за ужином. Для начала он приказал ей не отлучаться далеко от дома. Верховые прогулки за пределы ранчо отменялись «вплоть до дальнейших распоряжений».

– Однако, папа! – запротестовала Эмма, расстроенная как за себя, так и за Энджел. – Я все-таки женщина! Не станут же в меня стрелять!

И прикусила язык, вспомнив, что такое уже случилось однажды. Она утаила неприятное происшествие от отца, не желая его тревожить.

Уин тем временем продолжал, не обратив внимания на ее внезапное молчание.

– Нельзя сказать с уверенностью, дорогая. Береженого Бог бережет. Итак, решено. Теперь другое – и не спорь, прошу тебя. Не могу же я в одно и то же время воевать с Гарретсонами и с тобой!

– Тебе не нужно воевать со мной, папа. Я на твоей стороне. Чем могу, помогу тебе.

Уин кивнул, одобрительно улыбнувшись. Однако суровое, упрямое выражение лица тотчас снова вернулось.

– Доченька, я настаиваю, чтобы ты не ездила в город в одиночку до тех пор, пока не кончится заваруха. Более того, если по какой-то причине нужно будет покинуть пределы ранчо (помни, что о верховых прогулках и речи не идет), бери с собой одного из наших людей – любого. И чтобы ружье всегда было у него под рукой.

– Сэр, вы можете быть совершенно спокойны. Я присмотрю за Эммой. – Дерек придвинулся ближе к девушке и взял ее руку в свои.

– Ловлю на слове, мистер Карлтон, и надеюсь на вас. Затем Уин Маллой направился в барак, чтобы обсудить план кампании с Куртом Слейдом и остальными. Отныне ранчо ни на час не должно оставаться без присмотра, денно и нощно двое часовых будут объезжать границы дозором. От надсмотрщика требовалось установить очередность и в случае необходимости нанять еще людей. Любой ценой следовало избегать дальнейших потерь скота. Дозорным разрешалось стрелять без предупреждения. Скот Гарретсонов, случись ему забрести на земли Маллоев, следовало без промедления отлавливать и клеймить.

Эта последняя мера вызвала бурное одобрение. Гарретсоны все равно что задолжали Маллоям шестьдесят голов скота, и долг требовал возврата тем или иным способом.

Разумеется, за шерифом послали сразу, как только обнаружилась подлая выходка с отравлением скота.

В тот же день поздно вечером Дерек и Эмма сидели в гостиной на диване, вполголоса обсуждая непредвиденный оборот событий. Уин и Коринна отправились по своим комнатам гораздо раньше, и ничто не нарушало тишину дома за исключением ночных шорохов, доносящихся в открытое окно.

– Ты не находишь, Эмма, что довольно уже играть мной? Я хочу наконец получить ответ.

Девушка бросила взгляд на Дерека и тотчас отвела глаза. Она чувствовала себя виноватой, поскольку он был отчасти прав. Дерек проехал много миль, чтобы повторить предложение, и имел право ожидать согласия, потому что не встретил возражений по поводу приезда. Должно быть, он чувствовал себя нелепо все эти дни, находясь в состоянии неопределенности, но не терял надежды, что, как писали в романах, «стрела купидона все же найдет дорогу к ее сердцу».

Надежда оказалась тщетной. Он еще не знал этого, но Эмма знала, и знала наверняка. В Монтане Дерек был куда более чужд ей, чем в Филадельфии. Там, в привычном окружении, он умел блистать, но здесь…

Здесь он как-то не вписывался в окружающее, выбивался из общей картины. Это не укрылось и от глаз Коринны, которая держалась с гостем подчеркнуто вежливо, но с прохладцей, и в глазах Эммы то был недвусмысленный знак пренебрежения. Уин Маллой одобрял выбор дочери, восхищаясь деловой хваткой Дерека, его обширными познаниями по части биржевых и финансовых операций, даже в скотоводстве. Но он не знал о поставленном условии перебраться в Филадельфию, а если бы узнал, то восторг его изрядно поубавился бы. Не для того он шестнадцать лет строил свою маленькую империю, чтобы потерять ту, что должна была унаследовать каждый дюйм его земель.

И все же девушка знала, что решать будет она. Если она ответит Дереку согласием, отцу придется смириться, и он смирится – добровольно, всей душой желая ей счастья. Но о согласии и речи не шло, особенно после Дня независимости, когда Эмма со всей определенностью поняла, что не любит Дерека.

Довольно долго они встречались, и многие, в том числе и сама Эмма, принимали это как знак возможного брака. Возможного. Как могла она выйти за того, чьи поцелуи не будили в ней даже легчайшего трепета, особенно теперь, когда она поняла, что именно должна чувствовать. Она узнала это в объятиях Такера Гарретсона. И всем своим существом желала повторить то, что случилось тогда…

И понимала, что это невозможно. Ни за что на свете нельзя снова оказаться в его руках, ощутить его поцелуи. Это приведет к катастрофе, только и всего.

Когда-то Эмме казалось, что достаточно всего лишь одного поцелуя, чтобы освободиться, разрушить чары, которыми ее полудетское воображение наделило Такера. Но получилось иначе. Чары были реальны, а воспоминания пятилетней давности верны. Какие-то необъятные, неуправляемые силы проснулись в ней в тот вечер, когда он вновь поцеловал ее, и страшно было оказаться игрушкой этих сил.

Поэтому нужно держаться подальше от Такера – и точка.

– Эмма, я жду, – терпеливо напомнил Дерек, видя, что девушка глубоко ушла в размышления, и надеясь, что они касаются его.

Она колебалась, набираясь храбрости и не решаясь поднять глаза. Дерек мягко приподнял ее лицо за подбородок, и глаза их встретились.

– Прости, – почти шепотом произнесла Эмма. – Я не могу выйти за тебя. Ты мне дорог, но это не любовь.

Молодой человек нахмурился и покачал головой в знак того, что отказывается понимать ее.

– Но это же нелепо, дорогая! Неужели все дело в моем отказе перебраться в Монтану? Я же обещал, что мы найдем компромисс!

– Дело не в этом, Дерек… дело во мне. Замуж нужно выходить по любви, иначе это будет несправедливо по отношению к тебе.

– Несправедливо? А так, как сейчас, это справедливо? Я бросил все, тащился сюда черт знает сколько миль, как болван, участвовал в вашем идиотском местном торжестве! И это в то время, как Вандербильты прислали мне приглашение на День независимости! Я пренебрег им, и после этого ты мне отказываешь?

Пикник в День независимости у Вандербильтов. Эмме приходилось бывать там с Дереком. Салют в честь национального праздника над озером в парке финансового магната. Устрицы и шампанское на белоснежных скатертях, расстеленных на безукоризненно подстриженной лужайке. Дамы, усыпанные бриллиантами, как рождественские елки – игрушками. И конечно, бал в грандиозном особняке, убранном орхидеями, с оркестром, выписанным по этому случаю из Европы.

– Мне очень жаль, – только и могла сказать Эмма. Рука его отдернулась, губы сжались.

– Я не понимаю здешней жизни и не понимаю тебя. Почему ты так упорно цепляешься за эту дикость? Здесь пыльно и скучно, здесь жуют табак и меняют рубашки раз в неделю, здесь…

– Довольно, Дерек, все это я уже слышала.

Эмма поднялась, стараясь подавить гнев. Чего ради тратить его на несостоявшегося жениха, если есть Гарретсоны?

Дерек стал прошлым в этот вечер, в то время как эта семейка еще обещала в будущем много неожиданностей.

– Полагаю, ты захочешь как можно скорее покинуть Монтану?

– Задерживаться бессмысленно, так ведь? – осведомился он с горечью. – Я верил, что все будет иначе, потому что люблю тебя. Верил, что это взаимно.

– Я тоже люблю тебя, Дерек, но совсем не так, как следует любить будущего мужа. Доброй ночи.

Эмма улыбнулась, но улыбка вышла бледной, и куда больше в ней было сожаления и чувства вины, чем настоящего тепла. Молодой человек ощутил это и отвернулся.

– Что ж, доброй ночи.

Его тон тоже стал совсем иным, сдержанно-вежливым. Эмме стало грустно. Дождавшись, когда Дерек поднимется по лестнице, она потушила лампу и с минуту стояла в полной темноте. Дом был очень тих, словно притаился в тревожном ожидании завтрашнего дня. Что готовил этот день? Насилие? Смерть?

Неожиданно для себя Эмма страстно пожелала, чтобы в дверях появился Такер. Чтобы своим насмешливым, снисходительным тоном он заявил, что не имеет ничего общего с отравлением скота. Она бы поверила, Бог свидетель!

А потом он прижал бы ее к груди и не отпускал, пока на душу не снизошел бы покой.

Ей так хотелось ощутить себя в полной безопасности, забыть о том, что предстояло.

Плотные облака скрывали луну, и за окном царила кромешная тьма, но никто не таился под покровом мрака. Со вздохом девушка повернулась и отправилась к себе.