ЛИАМ
— Часть меня чувствует, что я должен просто отдать это, — Святой держит алкоголь в одной руке, — и позволить тебе пить его прямо из бутылки.
Разочарование и отчаяние окрашивают его голос, и я понимаю, к чему он клонит.
Я чувствую то же самое.
Когда он добавляет:
— Ты точно роешь себе могилу еще глубже. — Я прижимаю тыльные стороны ладоней к глазам.
Я вздыхаю и наклоняюсь вперед в кресле, кожа при этом издает свой собственный сдержанный протест. Опираясь локтями на колени, я невидяще смотрю на деревянный пол, хмурясь так, словно он виноват в моих дерьмовых решениях.
— Каждый раз, когда говорю, что собираюсь это сделать, я, блядь, задыхаюсь.
Я опускаю подбородок на грудь в знак поражения.
— Я не могу этого сделать. — Мой голос становится тонким, едва слышным. — Я не могу так поступить с ней.
Святой молчит долгое время, позволяя моему признанию повиснуть между нами. Кубики льда звенят, по одному опускаются в каждый бокал, прежде чем он наливает ром. Затем подходит ко мне и протягивает руку, предлагая стакан. Я с благодарностью принимаю его и заглядываю в содержимое.
Когда он опускается в кожаное кресло напротив меня, раздается слабое поскрипывание.
— Хорошо, что я открыл новую бутылку. У меня такое чувство, что она тебе понадобится.
Когда я поднимаю голову, он поднимает свой бокал в знак тоста, его ухмылка отчасти забавна, отчасти покорна.
— За дерьмовые решения и за то, чтобы тебя трахали с любовью.
Темный, лишенный юмора смешок вырывается из глубины моей души, покорность охватывает меня. Я поднимаю свой бокал, готовый повторить его слова, но Святой останавливает меня рукой.
Когда он говорит на этот раз, его голос задумчивый, но твердый, и у меня складывается впечатление, что тот опирается на свой собственный опыт.
— Чтобы в конце концов все было хорошо.
Опустив брови, Святой вглядывается в мои глаза, словно пытаясь закрепить свои слова в моем мозгу.
— А если нет, то это не конец.
Святой оставил бутылку на тележке и отправился спать. Эта чертова бутылка дразнит меня, словно я гребаный алкоголик, стоящий на грани рецидива.
Его прощальные слова эхом отдаются в моей голове.
— Поверь мне — прошлое преследует только тех, кто позволяет ему это.
Когда выпиваю почти треть бутылки прямо из горлышка, вкус уже не улавливается моими онемевшими вкусовыми рецепторами. Я тупо смотрю на тускло освещенную гостиную, и мои пальцы судорожно нащупывают то, что я всегда кладу в левый карман.
Достаю сложенную бумагу, потёртые края фотографии напоминают мне о том, сколько раз я смотрел на неё. Сколько раз не мог смириться с тем, что их действительно больше нет.
Я провожу пальцем по их улыбающимся лицам, живо вспоминая момент получения известия. Звонок раздался вскоре после того, как мне предложили другую работу, и я отказался от нее в третий раз.
Я как раз раскладывал свои вещи, когда зазвонил телефон. Как только взглянул на незнакомый номер, от зловещего предчувствия волосы у меня на затылке встали дыбом. Я почему-то знал, что хороших новостей не будет.
И я оказался прав.
В одно мгновение все изменилось.
Моя семья — родители и младшая сестра — умерли мучительной смертью. Объявленная причина почти сломила меня. Это было немыслимо.
Но если это было еще не все, то позже я получил информацию о том, что их смерть не была такой уж простой.
Это была моя вина. Я недостаточно хорошо защитил свою семью, и они поплатились за это.
Я изменил свою жизнь, сменил работу, чтобы оставить позади свое прошлое, пытался стать лучшим сыном и примером для подражания для своей младшей сестры. И все это было напрасно.
Я поклялся, что тот, кто несет ответственность, заплатит за это своей жизнью, и буду уверен, что это будет мучительная смерть.
Когда я провожу пальцем по улыбающимся лицам родных, невидимый кулак нестерпимо сжимает мою грудь.
— Что бы я ни делал, я все равно причиню кому-нибудь боль. — Мой прерывистый шепот почти не слышен, мои слова немного невнятны из-за воздействия алкоголя.
Горе обрушивается на меня, и я зажмуриваюсь.
— Мне очень жаль.
Я прижимаю фотографию к губам, и мои слова глухо ударяются о морщинистую поверхность.
— Мне так чертовски жаль.