Соловей и кукушка

Глава 23 Улица погасших фонарей

Когда я, спрыгнув с Дафны, позвонила в электрический звонок знакомого голубого дома с химерами, то готова была ко всему на свете. Ко всему, кроме:

— Дон Лианор на службе и, боюсь, его может не быть до вечера, а то и до утра.

Я невольно залюбовалась бледно-лиловым платьем сеньоры Альбертины, украшенным сиреневым кружевом.

— А где его искать, не знаете?

— Боюсь, что нет.

— Спасибо.

Я вновь вскочила на лошадку. Лианор был нужен мне. Очень нужен.

Проехав вперёд, я свернула, выбирая наиболее парадную и чистую улицу. А затем ещё более нарядную. Выехала на набережную канала, вздыбленного ажурными горбатыми мостиками. Здесь уже не встречалось доходных домов, лишь одни особняки знати, похожие на мрачные замки. Стены из простого, грубо обработанного камня, узкие маленькие окошки наверху… Я поняла, что приехала в самое сердце города. Эти узкие извилистые улицы помнили век двенадцатый, наверное.

Наконец, при очередном повороте канала, показался королевский дворец. Я, конечно, сразу его узнала. Во-первых, по Старой площади с конным памятником посредине, а во-вторых, я столько раз видела фотографии знаменитого Дэльорского замка, перестроенного пару сотен лет назад во дворец. Угрюмый, мрачный, который не украсили даже прорубленные большие окна. А прилепленные белые колонны коринфского ордера смотрелись как-то особенно жалко и убого. Здесь находилось именно то, что мне было нужно: охрана. Причём не только обычная дворцовая стража. У дворца также постоянно дежурил отряд полиции. Я знала об этом, так как перечитала множество книг о проклятье Дэльорского замка, о призраках, бродивших и стенающих здесь по ночам, и в этих книгах упоминались свидетельства не только стражников и слуг, но так же и полицейских.

Я остановилась рядом со статным черноглазым кудрявым молодцем в палевом мундире, который, опершись о чугунную ограду, окружающую дворец, насмешливо взирал на вытянувшуюся вдоль периметра охрану.

— Где капитан де Лианор? — сурово спросила я, приняв самое высокомерное выражение лица, на которое только была способна.

Полицейский покосился на меня, сдвинул фуражку с чёрной кокардой на лоб.

— Капитанов много, — заявил с вежливой наглостью, — всех разве упомнишь?

Возможно, он хотел взятку. Но я совершенно не умела этого делать. Вот как так: взять и просто дать? Или бросить? Бросить как-то невежливо… Ещё оскорбится. А дать… Как с коня протягивать деньги? И потом, а сколько давать-то? В романтичных книгах какой-нибудь именитый лорд, или там сеньор бросает служивому золотую монетку. Но у меня не было золота. А в бумажных деньгах это сколько?

В общем, у меня оставался только один выход. Я гордо вскинула голову:

— Представьтесь, сеньор. Я попрошу дона де Лианора, чтобы он сам разобрался, почему его не помнят. И напомнил.

Я стреляла в небо, но попала. Чернявый скрючился. Бывший комиссар явно был знаком ему.

— А-а, — протянул неохотно, — вы про сеньора Диаманто де Лианора? Ну так он на разборе завалов в нижнем городе.

— Завалов? — удивилась я, не понимая.

— Ну, — парень отвёл глаза, — после артиллерийской канонады, когда принц ударил по мятежникам, нижний город превратился в руины. Уже третий день разбирают. Живых, конечно, почти не находят уже, но…

— Как туда проехать? — спросила я, чувствуя дурноту…

Капитан Лианор в прорезиненном плаще и грубых перчатках обнаружился на третьей по счёту улице разрушенного города. Его мне показали угрюмые работяги в кожаных фартуках и резиновых сапогах. Щеголеватый Диаманто казался совершенно неуместным среди разрушенных лачуг и кирпичных промышленных строений, по которым, словно армия муравьев, ползали рабочие и полицейские. Лицо капитана было покрыто слоем пыли.

Я спрыгнула с Дафны, чувствуя неловкость, и пошла к нему, аккуратно переступая кучи мусора, ещё недавно бывшего чьими-то домами.

— Дон Лианор!

Он обернулся, но лицо его не выразило ни радости, ни досады.

— Донья Ирэна? Что вы тут делаете? — безразлично осведомился следователь по особо важным преступлениям.

— Ищу вас.

— Дон Лианор! — к капитану подскочил низкорослый Пабло. Я с трудом узнала в этом перемазанном мужчине того, чью слежку когда-то рассекретила. — Дон Лианор! Там женщина под завалом. Живая. Стонет. Но, боюсь, если начать разбирать обвалившуюся кровлю, то всё может рухнуть и погрести её окончательно.

— Сейчас подойду. Донья Ирэна, что вы хотели?

Мне показалось, или он смотрит на меня так, будто это я в виновата в окружающем кошмаре? Я невольно сглотнула, в горле отчего-то пересохло.

— Меня пытались убить, — тихо сказала я. — И я знаю, кто такой — лунный маньяк…

Лианор снова устало глянул на меня, и я вдруг заметила, что белки его глаз покраснели от недосыпа, а под веками пролегли тени.

— Я больше не занимаюсь этим делом, — напомнил он. — Это всё?

Мне показалось, что между нами выросла стеклянная стена, и я как та самая бабочка билась в неё, не в силах преодолеть. Сразу вспомнились слова Ролдао про окно. У меня так было с отцом: бесполезно кричать, плакать, взывать к милосердию.

Отец… Я внезапно поняла, что делать.

— Можно поставить распорочный механизм.

— Что?

— Три года назад в на юге случилось землетрясение. Отец придумал подъёмные распорки, чтобы фиксировать, а потом поднимать обрушенную кровлю… Я сейчас нарисую.

Достав из ридикюля блокнот, я постаралась воспроизвести папин чертёж по памяти. Конечно, я не инженер, но… Когда я оторвала лист и протянула его Лианору, его холодные глаза потеплели.

— Пабло, — капитан взял листок, — покажи это Санчесу. Должен сообразить, что к чему.

— Слушаюсь, — Пабло забрал чертёж и убежал.

— Донья Ирэна, зачем вы искали меня? Не только ж для того…

— Я знаю, что расследованием смерти королевы занимались вы, — заторопилась я, пока он не перебил меня и не загородился вновь стеной неприступного равнодушия. — Мне плевать, что там произошло и я не обвиняю… Но, зная вас, я понимаю, что вы нарыли всё, что было можно и нельзя. Кто был тот врач, который поставил диагноз Ролдао? Он жив? Как возможно его увидеть?

— Почему вы думаете, что я нарушу тайну следствия? — тихо спросил Лианор, не сводя с меня непривычно усталого взгляда.

— Потому что ты неравнодушен ко мне, — прямо ответила я, внезапно переходя на «ты». Ну а что? Ролдао можно, а мне — нет? — И ты знаешь, что мне угрожает смерть. Это ведь ты предупредил Криштиана, да?

— Капитан! — закричал кто-то слева. — Подойдите сюда, пожалуйста… Вы должны это увидеть…

— Простите, ваше высочество, — снова похолодел Лианор, подчёркивая дистанцию между нами, — мне пора.

Я шагнула к нему, порывисто схватила его за руки.

— Диаманто, — прошептала, заглядывая в глаза, — вы же знаете этого человека… Я видела схему в вашем кабинете… Я погибну. Меня никто не защитит. Он убьёт меня, как только игрушка надоест… Помогите мне… Мне никто больше не поможет!

— Ирэна, — тихо ответил он. Не обнял, как раньше, но и не сопротивлялся. — Прежде, чем выстраивать план действий, подумай о конечной цели. К какому финишу ты хочешь прийти? И сможешь ли. Прежде, чем брать оружие, реши: ты сможешь убить?

— Не смогу, — прошептала я в отчаянии, — уже знаю, что не смогу. Я целилась в него…

— Тогда ты уже мертва. Чтобы ты ни делала, это станет лишь отсрочкой.

— Знаю. И всё равно, скажи, кто был врачом…

Лианор осторожно высвободил свои руки, отвернулся.

— Клиника святой Лаурелии. Спроси доктора Северино де Фонсеко. Если только он пожелает с вами говорить.

Капитан развернулся и пошёл туда, откуда его звали. Я подбежала к лошади, заскочила на неё.

— А где эта клиника?

Лианор не обернулся.

— Себастьян, объясни сеньоре, как добраться до клиники умалишённых

Всегда представляла подобные заведения в духе ненавистного мне классицизма: жёлтые стены, белые колонны, скучные треугольные портики и зарешёченные окна, замазанные снизу белой краской. Поэтому я не сразу поверила, что не ошиблась адресом, когда увидела здание, стилизованное под игрушечный замок с разноцветными башенками, покрытыми терракотовой черепицей, с эркерами, с барельефными фигурами забавных животных и с мозаикой, изображающей королевский парк (я сразу узнала место) над главным входом. Вокруг зеленел сад, всё ещё не сдававшийся под натиском осени.

Уже было далеко за полдень, а к семи необходимо было успеть вернуться на ужин. Сложность игры с маньяком состояла в том, что Ролдао ждал непредсказуемых, интересных шагов, способных удержать его любопытство, но я не знала, что его рассердит. Могу ли я, например, опоздать на ужин? Это позволено живой игрушке, или вызовет гнев? И если наследник рассердится, то что со мной будет? Проверять совершенно не хотелось.

Я спрыгнула с лошади и торопливо прошла в красивые стеклянные двери.

Симпатичная девушка, читающая книжку за стойкой администратора, подняла глаза и поправила белую косынку на голове.

— Добрый день. Чему могу служить? — вежливо поинтересовалась она.

— Добрый. Мне нужен доктор Северино де Фонсеко. Могу ли я его увидеть?

Она растянула губы в улыбке.

— Вы записаны?

— Нет.

— Тогда прошу вас,– полистала толстый журнальчик, — пожалуй, следующая среда, если вас устроит утро…

— Мне нужно сегодня. Это срочно.

— Понимаю, но, боюсь, что это невозможно…

— А доктор сейчас в клинике?

— Да, но…

— Передайте, пожалуйста, ему записку.

Я снова достала блокнот и быстро написала карандашом: «Мы с вами выжили под луной. Дальнейшее зависит от встречи». Девушка изумлённо посмотрела на меня.

— Если там деньги…

— Нет. Там только буквы, — я сложила лист бумаги конвертиком и передала ей. — Если хотите, можете прочитать. Только передайте прямо сейчас, прошу вас.

Служащая действительно послушно встала и вышла из холла в коридор. Я опустилась на кожаный диванчик в приёмной и принялась оглядываться. Бросалось в глаза отсутствие зеркал. Мягкий свет бра в зелёных абажурах, кремового цвета стены, всё неяркое, приглушённое. Пушистый ковёр на полу… Сказка, а не клиника для умалишённых.

Минут через пятнадцать, девушка снова показалась в холле.

— Сеньор Северино примет вас через полчаса. Сейчас у него клиент по записи. Кофе?

— Благодарю вас.

А Лианор, наверное, кофе давно не пил. Судя по его виду, у него не было полноценного отдыха и обедов с момента победы Ролдао над собственным народом. Мне вдруг вспомнилось, как я обещала капитану варить каждое утро кофе, и я нервно хихикнула. Надо было подумать над тем, что сказать доктору, как я буду убеждать его выдать врачебную и государственную тайну, но в голове вертелось совсем другое. Руины домов. Трубы очагов. Грязь. Смертельно усталые люди и голубые глаза, окружённые тенями.

Доменика утверждает, что Диаманто — предатель. И я знаю, что сестра не лжёт. И всё равно… Наверное, я глупенькая, наивная простушка, излишне доверяющая людям, не знаю…

Зазвонил телефонный аппарат. Служительница сняла трубку.

— Сеньор де Фонсеко просит вас пройти. Пойдёмте, я вас провожу.

Коридор оказался таким же как холл: кремовые стены, зелёные бра, ковры… Кабинет доктора замыкал его. Я почему-то ожидала, что здесь тоже будут бронированные двери, но — нет. Резные, в завитушках из красного дерева. С матовым стеклом, на котором изображён журавль, танцующий брачный танец.

Внутри кабинет мне тоже понравился: высокий, светлый, с огромным окном в эркере. Тяжёлые малахитовые гардины стекали на пол изящными волнами. Ореховый стол с электрической лампой и массивным телефоном, а за ним — огромного роста узкоплечий человек, несколько сгорбленный. Волосы седыми вихрями венчали его череп. Чёрные глаза смотрели не по стариковски проницательным взглядом.

— Ваше высочество? — удивился он, поднимаясь.

Я обернулась, но служащая девушка уже закрыла дверь. Надеюсь, она не успела услышать моё звание.

— Прошу вас, присаживайтесь.

Я опустилась в мягкое уютное кресло. Врач сложил тонкие паучьи пальцы домиком, пожевал губами.

— Ваше послание было очень… м-м… любопытным. Что вы имели ввиду?

— Вы знаете, — ответила я. — Я полагаю, что мы не будем с вами называть даты и лиц. Меня удивляет, что вас оставили жить, после того, как вы этому пациенту поставили диагноз психопатологии. С учётом того, что ему было шестнадцать лет, и он непременно вас запомнил…

Доктор помрачнел.

— Я не следователь, — заметил, потирая лоб. — Сам по себе диагноз ни о чём не говорит. Ничего не подтверждает и…

— На его месте и с его диагнозом, я бы, наверное, вас убрала…

Дон Северино усмехнулся.

— Видимо, вы плохо понимаете этого человека.

— Хочу понять, как можно лучше, — заверила я его. — От этого, полагаю, зависит моя жизнь.

— Если так, то почему вы остались живы?

— Заинтересовала, как игрушка. Непривычная, непонятная, а потому любопытная.

Доктор побарабанил пальцами по столешнице.

— Я не буду ничего говорить вам о конкретном пациенте. Врачебная тайна — это святое…

Я закрыла глаза, проклиная отсутствие хитрого плана в моей голове. Шантажировать? Подкупить? Что? Что мне сейчас делать?

— Но у меня как раз есть некоторое время, и можно было бы теоретически порассуждать о некоторых патологиях и особенностях мышления пациентов в целом. Возьмём, например, психопатию. Она, конечно, выражается по-разному у всех. Это может быть нечто врождённое, даже переданное по наследству… А может быть приобретённым явлением. Вот представьте, например, что ваш отец — наследник престола. Вы — ребёнок. Предположим, вам года четыре. Вы пережили смерть матери, что для любого ребёнка весьма болезненно, но вы были слишком юны, чтобы это осознавать. Однако на уровне чувств…

Он встал, прошёлся по кабинету. Долговязый, неуклюжий, сутулый. Я внимательно наблюдала за ним.

—… безусловно, травма осталась. А теперь предположите, что, когда вы ехали с отцом в карете куда-нибудь на очередное мероприятие, некий бомбист кинул бомбу. Вы с отцом остались живы, но окружающие вас люди ранены. Ну, кто ранен, кто убит, кто истошно кричит, так как лишился ног…

Доктор пощелкал пальцами, а я поёжилась, вспомнив, что в газетах, которые я спешно пролистывала, когда искала информацию про королеву Арабэллу, была статья про теракт, в котором погиб король Алехандро Третий, отец умирающего сейчас четвёртого. Это был тысяча восемьсот восемьдесят первый год… В газете ничего не говорилось о Ролдао, Криштиане и супруге наследника — Арабэлле Луизе, поэтому я просто пролистнула ту статью…

— Видите ли, ребёнок в четыре года, с одной стороны, достаточно взрослый, чтобы понимать, что вокруг него происходит, а с другой — он не в силах осознать это. Паника, крики, смерть… Всё это, безусловно, способно родить патологию в уже ослабленной смертью матери детской психике. Опять же… Если, предположим, в раннем детстве такого человека не было никого душевно тёплого, способного согреть младенца лаской, то формируется холодная и весьма одинокая личность…

— А если такого человека в пятнадцать лет отправить на войну… — прошептала я.

Доктор бросил на меня внимательный взгляд:

— Безусловно, это закрепит патологию.

Мы оба замолчали.

— Он сказал, что его жизнь — это заключение ребёнка в комнате, из которой можно слышать игры и смех других детей, — вспомнила я.

Дон Северино вздохнул, сел, опустив голову и сжав переносицу пальцами.

— Да-да. Он видит эмоции других людей, но не может их разделить. Его мир это, простите, Антарктида. Вечная мерзлота. Но живой человек не может находиться во льду. Ему нужны чувства, как бы он ни отрицал этого. А из чувств доступных ему…

— Только радость победы?

— Я бы не назвал это радостью, — усмехнулся доктор. — Нам сложно представить, что именно ощущает больной человек, но это не радость. Это… Ощущение жизни, скорее. Яркое чувство, что ты существуешь.

Дон Северино вдруг сладко зевнул, а потом ещё раз. Я едва успела закрыть рот рукой, но не смогла подавить зевка.

— Вот, — чёрные глаза весело глянули на меня, — видите? Любой человек начинает зевать, когда вокруг зевают. Ну или ему, как минимум, хочется это сделать. Порой мы хохочем с человеком, который смеётся, даже не зная, что вызвало этот смех. У психопатов не так. Чужие эмоции находятся словно за стеклом. Мутным стеклом. Но человек — не механическая машина. Он нуждается в эмоциях, в тепле других людей. И тогда он начинает делать всё, чтобы вызвать максимально сильные эмоции. Самое сильное чувство, данное человеку — это боль. Страх смерти. Ужас. Их добиться проще всего.

Мне стало холодно и зябко.

— Но почему не безумное счастье, или радость?

— Мозг человека практически не изучен наукой. Мы, как слепые котята, только нашариваем принципы его мышления. Я полагаю, что даже безумное счастье — более слабая эмоция, чем безумный ужас. Думаю так же, что психопат ощущает внутреннее беспокойство, осознавая свою ущербность. И это пробуждает в нём желание непрестанно доказывать самому себе своё превосходство над другими людьми. В насилии сочетаются обе его потребности: получение чужих эмоций и доминирование, доказательство своей силы, а, значит, того что он умнее, смелее, лучше.

Какой ужас… Чёрно-белый безысходный мир…

— Спасибо. А можно это… вылечить?

Дон Северино внимательно посмотрел мне в глаза.

— Забудьте. Может быть, когда-нибудь, подобные болезни мозга научатся лечить, но… Я могу ещё чем-то вам быть полезен?

— Он… он чего-нибудь боится?

Я замерла, ожидая. Если нельзя вылечить, то, может, получится шантажировать? Освободиться, применив угрозу?

— Нет. Он лишён чувства страха. Любой вызов лишь разжигает жажду насилия.

— А мне показалось, что ему нравится, когда ему бросают вызов, — возразила я.

— Да, нравится. Ему нравится вот этот пожар, который разгорается и согревает лёд. Он способен взять над своими инстинктами вверх, заставив себя ждать, чтобы пламя разгорелось сильнее, но лишь затем, чтобы обрушить потом ещё более тяжёлую расплату. Не обольщайтесь: какой бы долгой ни была игра, конец будет тот же. Для вас. А сейчас прошу простить: меня ждут клиенты. Всё, чем мог…

Я поднялась.

— Благодарю, — я с трудом смогла выговорить эти слова. — Так почему он не тронул вас? Разве вы не представляете для него угрозы разоблачения?

Дон Северино улыбнулся, и эта улыбка показалась мне какой-то беспомощной.

— Нет. Психопаты чаще всего очень наблюдательные люди. Они очень умеют притворяться нормальными, и даже зачастую бывают весьма обаятельны. Потому что с детства учатся разбираться в людях, чтобы лучше маскировать свою ущербность. А я — всего лишь трусливый и безобидный старик, который никогда в жизни не осмелится выйти на улицу, если на ней погас свет.