Сороковник. Книга 3

ГЛАВА 10

Блистающие ногти дона Теймура выстукивают по ободку хрупкой фарфоровой чашки какую-то одному ему слышную мелодию. Сыновья хранят почтительное молчание.

Николас, посигналив брату бровями, делает большие глаза и выразительно чиркает пальцем по шее. Жест весьма похож на условный сигнал, ибо реагирует мой суженый молниеносно: выпрямляет спину, застёгивает воротник рубашки, опускает завёрнутые рукава и разглаживает манжеты. Как перед смотром на плацу. И всё равно, несмотря на приглаженность, вид у него, особенно с повязкой на глазу, более дикий по сравнению с братцем, который, кажется, только что выпорхнул от кутюрье. Ума не приложу, как у них это получается, вроде оба в равных условиях…

А мне и застёгивать нечего, и гувернантки меня этикету не обучали, поэтому делаю вид, что ко мне эти намёки не относится. Вот назло! В этом семействе, должно быть, как и у Кэрролов, и вообще в высшем свете, принято садиться за стол при полном параде, а меня… нас с Магой сейчас просто-напросто застали врасплох. Вот, оказывается, на что изящно намекнул дон, отметив мой "домашний вид". Хотя взглядом огладил с удовольствием, ничего не скажешь, видать — нравятся ему растрёпанные со сна обережницы.

Отвлёкшись, интереса ради ощупываю босыми ступнями заметно потеплевшие половицы. Смотрите-ка, пол действительно нагрелся…

…А вот нерадивые отпрыски, скорее всего, в юном возрасте получали выговор за неподобающий внешний вид. И условный знак Николаса — наверняка часть целой системы, выработанной братьями для бесшумного общения в присутствии предающегося раздумьям папочки. Памятка из детства, не иначе. Ох, должно быть, и попадало им…

Простите за деликатный вопрос, как насчёт покушать? Тоже нельзя, пока отец семейства не выйдет из транса? Я ведь скоро умру от недоедания. Может, будем считать, что беременным этикет не писан?

Нерешительно беру ещё тёплую булочку, а заодно по достоинству оцениваю своё место за столом — с самого края, где моя покалеченная конечность никому не бросается в глаза, если только не размахивать ею нарочно. Ох я начинаю путаться в работоспособных руках… Перекладываю булочку на тарелку, пытаюсь взять чашку с чаем и никак не могу: от обжигающего чая та нагрелась, а ручка у неё миниатюрная — только щепотью и подхватишь, у меня для этого пальцев не хватает. Вот чёрт, это ж надо теперь как-то исхитряться…

— Действуй левой, — нарушает молчание Мага. — Потерпи до вечера. Майкл сможет придти только после Совета, тогда и подправит тебе руку. Давай-ка…

Берёт мою тарелку и приподнимает колпак с одного из блюд. Тотчас разносится такой вкусный и сытный аромат, что я временно забываю обо всём на свете. Серебряной лопаткой суженый вырезает треугольный клинышек от чего-то, похожего на запечённый в высокой форме омлет. Из разреза, исходящего паром, проглядывают ломтики обжаренной картошечки, зелёного лука и кабачков, и почему-то сразу мне вспоминается бабушкин дом, громадная чугунная сковородка с глазуньей из двадцати яиц — на всех-то внуков и правнуков! — шкварчащая салом, брызжущая помидорным соком… Вот он, запах настоящих домашних завтраков, приготовленных от души и для своих! Не спрашивая, Мага пристраивает в довесок пару бутербродов на поджаренном деревенском хлебе, с мелко порубленными помидорками и свёрнутыми тончайшими завитками хамона. Меня, кажется, настроены кормить серьёзно и основательно.

— Ешь, — сурово говорит. — Ты похудела, а это в твоём положении совершенно недопустимо.

Нос жадно ловит ароматы, мозг паникует: а ну как не пойдёт впрок вся эта красота? Печальный опыт токсикоза первой беременности, и хочется, и колется. Берусь за вилку и замираю в нерешительности.

— Смело ешьте, донна, — подбадривает ГЛАВА, который, оказывается, со своего председательского места видит всё. — Если с самого утра чувствуете себя хорошо, знайте — оставшийся день пройдёт спокойно. Помню это ещё по своей супруге в такой же период, как и ваш. Должен сказать, это было для нас обоих нелёгкое время.

Он едва заметно улыбается, а я временно офигеваю: надо же, ничто человеческое железному дону не чуждо. Подцепляю на вилку кусочек "омлета" и вспоминаю о прерванном разговоре. Теперь-то можно к нему вернуться?

— А… Как насчёт того, о чём мы только что говорили? — пытаюсь прощупать почву. И немедленно получаю весомое внушение.

— Должен вам заметить, донна, что во время семейных трапез мы не обсуждаем дела. Только ради вас и только сегодня я делаю исключение. Итак, всё, что вы нам сообщили, мы примем к сведению и обдумаем, но сканировать ваши воспоминания больше не станем. Не станем! — он слегка повышает голос, пресекая попытку Николаса возразить. — Сын, достаточно вчерашнего сканирования. Пользуясь случаем, прошу извинить, донна, что пришлось лишний раз оживлять в вашей памяти неприятные моменты.

— Но…

— Довольно, донна. Оставьте нам возможность хоть с чем-то или с кем-то разобраться без вашего вмешательства. К тому же, не забывайте, у нас есть ещё один объект для изучения сведений пятнадцатилетней давности, — он кивает на Магу. И даёт понять, что тема закрыта: — Попробуйте, наконец, тортилью, вам понравится.

Словно потеряв ко мне всякий интерес, отворачивается к Николасу. Они вполголоса обговаривают детали какого-то вчерашнего решения Совета, и я раздражённо думаю: ведь только что заявил, что дела за столом не обсуждают! И тут же цыкаю на себя: вот балда! Да он просто дает мне возможность нормально поесть, не стесняясь, потому что углядел, как я извертелась, пытаясь и чашку ухватить, и ручонку покалеченную не высовывать. Доны старательно не обращают на меня внимания, и я, наконец, могу вонзить зубы в вожделенный бутерброд. Ещё немного — и заурчу от удовольствия, как кошка, настолько всё вкусно: и тортилья эта, про которую я слышала, что вообще-то это лепёшка, но вот бывает, оказывается, и такой вариант, и хрустящая на зубах хлебная корочка, натёртая чесноком, — вкусовые рецепторы взрываются от переизбытка ощущений. А тут ещё сосед, не на шутку озабоченный моим здоровым питанием, то и дело подсовывает деликатесы, от которых невозможно отказаться: упитанную креветку, прозрачный ломтик сёмги с завёрнутой в него маслиной, крошечную тарталетку с мясным паштетом… На третьем слоёном пирожке с грибами впадаю в панику.

— Хватит! — шепчу Маге. — Ты понимаешь, что ещё немного — и я ни в одну дверь не пролезу? У тебя совесть есть?

Вместо ответа он подкладывает мне на тарелку крошечный солёный огурчик. Я готова прибить супружника, но рука сама тянется за подношением. То, что беременных разводит на солёненькое — чистая правда.

…И в этот момент, случайно покосившись в сторону дона Теймура и Николаса, я замечаю, к а к они на меня смотрят. С таким подозрительным блеском в глазах, будто вот-вот сами начнут меня кормить, Николас — тот просто с умилением. Смутившись, я чуть не роняю огурец. Дон сдерживает улыбку.

— Что-нибудь к чаю? — невинно спрашивает Николас. — Штрудель? Кекс? Орешки в сахаре? Да ты не переживай, родственница, поставим мы ему новые двери, это не твоя забота. Главное, чтобы ты была здорова.

— Главное, чтобы я не лопнула, — бурчу в ответ, но дополнительную чашку чая изволю принять. Похоже, я действительно скоро стану простой, как кошка, которой для счастья достаточно набить живот и свернуться клубком.

Именно сейчас, за этим простым дубовым столом, ощущая локтями жёсткие деревянные подлокотники стула, пятками — тёплый ласкающий пол, а животом — блаженную сытость, я начинаю понимать, что кошмар под названием "Рахимыч" кончился.

— Итак, донна, — голос Главы принуждает меня вынырнуть из нирваны, — придётся вам до вечера поскучать в одиночестве. Сегодня мальчики нужны мне на Совете: Маркос как практик-консультант, Николасу нужно кое-что повторить из забытого. Мы можем быть уверены, что до нашего возвращения с вами ничего не случится и не придётся вновь поднимать под знамёна ближайшие кланы?

— Одного раза достаточно, дон Теймур, — подобравшись, отвечаю. Ух, как отрезвляет его иронично-насмешливый тон! — Вполне достаточно. Я, знаете ли, в состоянии делать выводы из того что происходит.

Он словно не замечает моей ершистости.

— Вот и прекрасно. — Промокнув губы салфеткой, выходит из-за стола. — Надеюсь, вы найдёте, чем заняться. Впрочем, я не советовал бы вам сильно загружать себя. Отдыхайте. Набирайтесь сил. Хотите погулять по городу — пройдитесь на здоровье, побродите по магазинам, женщинам это полезно. Мага, оставь ей денег… — Обходя стол, дон останавливается у меня за спиной и отечески кладёт руки мне на плечи. — И забудьте о прошедших неприятностях, донна. Вы в порядке, дети в безопасности, скоро мы с ними увидимся. — Наклоняется ко мне. — Но, похоже, вас что-то тревожит? Или кто-то?

Тревожит. Пуганая ворона и куста боится. Честное слово, я уже склоняюсь к мысли, что мои способности влипать в неприятности сильно преуменьшены Главой, и мне весьма не хочется торчать здесь в одиночестве. Так и кажется, что стоит всем разойтись — и снова кто-то стукнет в дверь, и не с добром.

— Тревожит, — признаюсь честно. — Игрок. Теперь я постоянно буду ждать от него пакостей.

Мага презрительно фыркает. Николас вытягивает губы дудочкой, как будто собирается сдуть пушинку, и, выдохнув, отрицательно качает головой. Не выйдет! написано у него на лице.

— Однако, донна… — ГЛАВА успокоительно поглаживает меня по плечу. — У нас есть значительная фора, учитывайте это. Запечатанный в человеческом теле, демиург теряет большую часть своих способностей. По уровню возможностей он ещё долго не поднимется из категории мага чуть выше средней руки, а с таким ваша охрана справится, не волнуйтесь. К тому же, не думаю, чтобы он сейчас находился где-то поблизости.

На секунду я закрываю глаза.

— Но портал-то остался.

— Что вы имеете в виду, донна?

Суженый мой вопросительно поднимает бровь.

— Мага рассказывал, — говорю нерешительно, — что любой портал, даже закрытый, оставляет след…

— Верно. И далее?

— И что мешает Игроку снова выпрыгнуть прямо на площадь? Или в любое из иных мест высадок его десантов?

— Мешает свежий портал Симеона, — тотчас отвечает дон. — Мой сын не единственный, кто умеет использовать уже проторенные дороги в пространстве. Ваш… возможный в будущем Наставник собственным порталом перекрыл бывший выход Игрока и ту же операцию проделал с остальными проходами. Это вас успокоит?

— Только в городе? — не могу угомониться я.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ива? — вскидывается Мага.

— Тебе что-то известно? — подхватывает Николас. — Или ты что-то предчувствуешь? Отец, может кому-то из нас всё же остаться?

ГЛАВА, заложив руки за спину, начинает неторопливо прохаживаться вокруг стола. Останавливается напротив меня, так знакомо заложив большие пальцы за пояс, покачиваясь с пятки на носок. Это у них явно фамильная манера.

— А ведь вы вовсе не паникуете, донна, — говорит задумчиво, — вы просто хотите нам что-то сообщить, но не решаетесь. Не стесняйтесь. Смею заверить, мы отнесёмся к этому серьёзно. У старика Симеона иногда случаются весьма неплохие озарения, как у обережника, так может, и у вас проклёвывается нечто подобное? Мы вас слушаем.

Не удержавшись, почёсываю лоб, который начинает зудеть. А если всё это — очередные мои выдумки? Не озарение, как выразился только что дон, а просто отчаянное хватание за соломинку, подтасовка фактов, притягивание за уши версий с единственной целью — убедить себя в том, что у одного очень важного для меня человека остались хоть какие-то шансы на спасение? Поднимаю глаза на дона Теймура. И замечаю, какая стоит тишина. Даже часы приостановили тиканье.

— Вы ищете Игрока, дон? Вы ведь ищете его?

Глаза дона наливаются янтарным цветом.

— А вы знаете, где он? — спрашивает, слегка наклонив голову.

— Приблизительно там, где сейчас может быть Васюта.

— Ива, — шумно выдохнув, говорит Мага после паузы, — не надо бы тебе…

— Подожди, сын — прерывает ГЛАВА. — Продолжайте, донна.

Ну, вот и всё. Рубикон пройден, и теперь — юли, не юли, пока свёкор не вытянет из меня всего, что сочтёт нужным, не отстанет.

— Скажите, этот Змей, что появился из разлома — он материален? Какова его природа?

— Ещё бы — не материален, — не выдерживает Николас. — Да он, брюхом навалившись, коня раздавил, я сам видел… — и, осёкшись, замолкает.

Выходит, ты тоже был там, Никушка? Стал быть, с тебя ещё один должок. Я ещё не вытрясла обещанного рассказа о том, каким образом вашу тёплую компанию с Анной и детишками сюда занесло, но сейчас не хочу отвлекаться.

— Мне говорили вчера — чудес не бывает. Согласна: не бывает. Не может такой громадный зверь — ящер, рептилия, да неважно — в общем, не может он из ничего возникнуть, а потом испариться без следа, хоть и в разломе. Логично? Смотри, Ник, — почему-то мне легче обращаться к Николасу, слишком уж прожигают глаза дона, — если Змея не было до тех пор, пока не срабатывала ловушка — где он был всё это время? Откуда-то он взялся? Причём, он не… — я даже пытаюсь руками изобразить нечто за неимением слов, — не эфемерный, у него и размер, и масса, и тело живое, вполне материальное, которому пить-есть нужно. Ловушка была насторожена не в бою, а наверняка до него; так где этот Змей прятался?

Ник сощуривается.

— Думаешь, пещера?

— Портал? — говорит одновременно с ним Мага. — А что, может быть. Портал в убежище, в питомник, где выращиваются и содержатся эти твари… В конуру, одним словом. — Он сдвигает брови. — А после боя…

— А после боя ему надо возвращаться домой, — подхватывает поспешно Николас, как будто боится, что Мага опередит его в догадках. — Это только в играх монстров разбивают в пух и прах, а в реале подобный Змей от нападающих мокрого места не оставит… прости, родственница, не у всех же такие Васюты есть! Верно, ему надо куда-то вернуться.

Киваю. Почему-то дрожат губы.

— Всё правильно. А тут — программа сбилась, на Змея самого навалились, причём серьёзно, и он понял, что не справится. Куда он бросился?

— Опять-таки в конуру, — медленно говорит Мага. — Домой, через эту самую трещину в земле, больше некуда.

— И земля сомкнулась. — Ник яростно чешет затылок. — Потому что программа так прописана, и неважно при этом, ушёл объект один или с дополнительным грузом на шее.

Дон, о котором на какое-то время забыли, неожиданно хлопает в ладоши, одним махом прервав наши словесные экзерсисы.

— Довольно, — говорит сухо. — Я всех вас выслушал и всё понял. Дорогая донна, не обольщайтесь: любящая женщина от отчаяния может придумать любую блажь, лишь бы себя успокоить. Смиритесь с неизбежным и выбросите из головы эти глупости. Вы меня поняли?

Оторопев, я смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова. Но мы же правы! Или, во всяком случае, очень близко подошли к возможной правде!

— Но, папа… — в один голос говорят братья возмущённо. Дон решительным мановением руки осаживает обоих.

— Ещё раз повторяю: я не желаю с л у ш а т ь подобные выдумки. Вам же, донна, советую подумать о собственном положении, как и о том, что вам есть ради кого себя поберечь. Займитесь женскими делами, а мужские оставьте нам. Вы меня поняли?

Во мне нарастает волна возмущения.

— Да всё так, папа, — торопливо подхватывает Николас и втихаря подмигивает мне. — Никто ж не спорит. Ведь правда, родственница? — А тяжёлая рука Маги ложится мне на плечо, но не легко, как недавно ладонь его отца, а едва не придавливая к стулу. И в глазах моего суженого — явное предупреждение.

— А… — говорю я слабо и прокашливаюсь. — Да. Я поняла. Я действительно поняла. Вы правы.

Дон на миг опускает веки. И возвращается к прежнему радушному тону.

— Вот и прекрасно. Я рад, что мы чувствуем друг друга с полуслова. Но вдвойне буду рад, дорогая донна, если своими так называемыми гипотезами вы не будете делиться ни с кем, как бы вам этого не хотелось. К чему вам ненужный, и, возможно, нездоровый интерес окружающих?

Он внимательно наблюдает за мной в ожидании ответа.

— Вы правы, дон Теймур. Это были всего лишь… — внезапно и весьма кстати у меня на глаза наворачиваются слёзы, но я сдерживаюсь, — … попытки убедить себя в чём-то невозможном.

— И вы ни с кем больше не будете говорить об этом, — терпеливо, словно маленькой, повторяет дон.

— Ни с кем, — отзываюсь я послушно.

— Даже с нами, дорогая донна. Одного раза вполне достаточно.

— Достаточно, — эхом откликаюсь. Он удовлетворённо наклоняет голову.

— Прекрасно. Теперь я за вас спокоен: вы действительно хорошо учитесь. Схватываете на лету. Маркос, ждём только тебя, ты же не думаешь отправиться на Совет в таком виде? Николас, если тебе нужно переодеться — думаю, в гардеробной твоего брата найдётся что-то подходящее. — Сыновья срываются с места и исчезают на лестнице. — Донна, не скучайте без нас. Я всё же настоятельно советую прогуляться, настоятельно, — подчёркивает он, — вам будет полезен свежий воздух, да и в городе сегодня интересно. Траур по погибшим прошёл, сегодня небольшие торжества в честь победы над неприятелем, есть на что посмотреть. Итак, до вечера. Передайте мальчикам, что я подожду их на улице.

Дверь за ним закрывается. Трясущими руками наливаю заварки из чайника и выпиваю, не потрудившись разбавить кипятком. Что могла, я сделала. Будь по-вашему, господин ГЛАВА Клана некромантов, Архимаг и прочая и прочая: женщине — женские дела, вам — мужские. Ведь вы о ч е н ь хотите поставить Игрока пред своими светлы… тёмными очами, дорогой Ящер? Чтобы, наконец, поставить жирную точку в ваших разборках? Показать, как вы сами когда-то изволили выразиться, кто в этом мире хозяин?

Тогда вам придётся сперва найти Васюту.

***

Поправляя на ходу пышные кружевные манжеты, одёргивая шитый золотом камзол винного цвета, сбегает по ступенькам Николас. Охорашивается, словно девушка. Я только головой качаю. Зная этого франта, могу поклясться, что выбрал он из братцева гардероба один из лучших нарядов и сапожки подобрал соответствующие, настоящие ботфорты, как у мушкетёров. На этом пройдохе любой наряд сидит естественно, как вторая кожа. Впрочем, не только на нём. У меня дух перехватывает, потому что вслед за старшим спускается и Мага, но не в своих традиционных цветах — чёрном с серебром, — а в таком же благородно-красном с золотом.

— Представляешь, родственница, — сообщает Николас, а у самого в глазах, вы не поверите, — нежность, — нарядов каждого вида у твоего наречённого — по два экземпляра. Как ты думаешь, почему? И этот упрямец наотрез отказался надевать что-нибудь другое. Я даже расстроился: как же ты теперь будешь нас различать? Но потом решил ему простить: пока он в повязке, ты нас не перепутаешь.

— Поверь мне, Ник, — говорю с чувством, — я вас и без этого не спутаю. Не волнуйся, каждый из вас неподражаем.

Красавцы, что ни говори. И то, что они, высокие, стройные, подтянутые, в старинных изысканных костюмах, зеркально похожи и в то же время разные — усиливает их привлекательность. Эти парни только выигрывают, появляясь вдвоём.

— Слыхал? — Николас наставительно поднимает палец. — Братец, это она, между прочим, про меня сказала, что я неподражаем! Так, родственница, не вздумай здесь ничего убирать, а то я тебя знаю: мы за порог, а ты сразу начнёшь посуду мыть. Через четверть часа нагрянут из ближайшего ресторанчика две девицы, мы специально их пригласили, — э-э, не подумай плохого, именно девиц, чтобы лишними посторонними мужчинами тебя не пугать… Так вот, они заявятся и всё приберут и оставят тебе кое-что на обед, и так, на всякий случай, перекусить, если захочешь. А к вечеру — часам к семи, к нашему приходу, — что-нибудь тоже сообразят, чтобы тебе не заморачиваться. Хватит, отдохни от кухни. Хотя на досуге как-нибудь изобразишь нам борщ, мне понравился. — Он целует меня куда-то в висок. — Будь умницей, Ива.

Мага кладёт на каминную полку звякнувший кожаный мешочек.

— Если куда выйдешь — далеко от дома не отходи, — просит сдержанно. — Смотри по самочувствию. Старайся быть на людях, но и в толпу не лезь. Запер бы я тебя, — добавляет, подумав, — да тебе тут и заняться нечем, заскучаешь. Зайди к Мишелю, помнишь его салон? Там женщины сутками могут сидеть… Ну, сама решишь, что делать, не маленькая. — Осторожно обнимает и чуть задерживает меня в объятьях. Требовательно заглядывает в глаза. — И чтоб никаких авантюр и акций по спасению!

— Хочешь — вообще никуда не пойду, — говорю с готовностью. — Что вы меня так активно выпроваживаете?

— Потому что тебе нужен свежий воздух, — обрубает Мага. — И ходить нужно больше. Ничего, закончим с делами, отвезём тебя в Каэр Кэррол — там тебе будет веселей. Всё-таки женщины будут рядом. Ива…

Он не целует меня, даже невинно, "по-родственному", как это только что сделал его брат, просто пожимает осторожно руки.

И вот оно, снова: за мужчинами захлопывается дверь, а я остаюсь одна, как несколько дней назад. Дней, которые сейчас кажутся годами.

В окно мне видна прекрасная кавалькада: доны Теймур и Мага на угольно-чёрных конях, Николас — на вороном, с белоснежной гривой и хвостом, и с обоих флангов два тёмных рыцаря на жеребцах удивительной серебристой масти. Всадники поворачиваются в мою сторону и в ответ на мою приветственную отмашку одновременно салютуют. А улица почему-то взрывается аплодисментами. В недоумении поднимаю глаза. С балкончика второго этажа дома напротив компания барышень в нарядных пышных платьицах, в чудных шляпках с цветами приветственно машет некромантам ручками, затянутыми в перчатки выше локтей, и строит глазки. В сторону Маги летит букетик фиалок. Суженый мой хмуро отстраняется, поэтому букет перехватывает Николас. Наш дамский угодник томно закатывает глаза и посылает прелестницам воздушный поцелуй.

Барышни в восторге аплодируют. Не хватает только подбрасываемых в воздух чепчиков.

Прежде, чем компания похожая на небольшой отряд, снимается с места, успеваю заметить и снисходительную усмешку Главы и то, как Николас ловко подхватывает ещё один букет, летящий с очередного балкона. Да их чествуют как героев! А разве не так? Не они одни, конечно, и я более чем уверена, что цветов и воздушных поцелуев (и не только воздушных) сегодня перепадёт многим, потому что, похоже, "моих" некромантов не ждали специально — они попали под общую раздачу. Не просто так улицы украшены флажками, вымпелами, цветочными гирляндами, не просто так неподалёку вдруг начинает греметь духовой оркестр. И прохожие уже подтягиваются, собираются на тротуарах, все разодетые, хоть и разнопёстро, сообразно моде не менее чем трёх столетий и стран, а праздничный настрой так и просачивается с улицы, словно веселящий газ.

Да, они выжили! Уверена, далеко не все отсиживались за наглухо закрытыми дверьми… а даже и отсиживались — кто их осудит, простых мирных людей? Что бы они сделали, милые барышни, цветочницы и белошвейки, а с ними их почтенные отцы и матери семейств, подростки и совсем маленькие дети — против хрипящих в боевом трансе ламий, циклопов с железными палицами и безжалостно давящими ногами? А против огнедышащих драконов? Да ничего. Наверняка кто-то из них, горожан, дежурил с городской стражей, тушил пожары — и умирал наравне с воинами, магами и амазонками. Почему? Потому что в числе учеников были не только попаданцы. Были и здешние дети, о которых говорил на совете мэр славного Тардисбурга, их дети.

Так значит, эта победа — общая, правда? И воинов, и магов, и жителей. И… немного наша с Рориком.

Возле нашего дома останавливается небольшой фургон, запряжённый парой белых мулов. Со скамеечки позади кучера шустро спрыгивают две милых девушки в одинаковых форменных платьях в сине-белую клетку, с кружевными наколками в волосах. Должно быть, это о них предупреждал Николас! Нора, подхватившись с коврика у камина, сигнально взрыкивает и мы вместе с ней спешим открывать. Девушки, хорошенькие как статуэтки из саксонского фарфора, сначала шарахаются от собакина, затем умиляются, наперебой осыпают её похвалами и за считанные минуты наводят порядок на кухне. А заодно притаскивают из фургона несколько судков, картонных коробочек и жестяных разнокалиберных банок — к обеду и "на всякий случай". И сообщают между перебежками, что на центральной площади через полчаса начнётся торжество, где выступит сам господин мэр, что будут чествовать героев из всех секторов, а потом устроят представление. А вечером — танцы, и в одиннадцать часов ночи — фейерверк… Короче, успевают забить мне голову самыми наиглавнейшими, с их точки зрения, новостями, а заодно: поинтересоваться, не будет ли ещё каких заказов, оставить визитку ресторанчика, сообщить, что сегодня у них открывается пиццерия и весело отказаться от денег, поскольку "всё оплачено". Это не мешает им обрадоваться чаевым, когда я выделяю каждой по монетке из оставленного Магой мешочка.

Девчушки исчезают. Похоже, мысленно они уже на танцульках, с кавалерами. Смотрю им вслед, невольно умиляясь: как мало нужно для счастья в таком возрасте, как быстро забываются тяжёлые дни!

Значицца, так, неожиданно выползает со своей репликой давно заглохший внутренний голос, нечего и тебе дома высиживать. Гулять, так гулять! Танцульки, конечно, оставим таким вот девочкам, речи — выступающим, а вот посмотреть, что там за представление, будет интересно. Помнишь, Гала рассказывала, что здесь и театр есть? Значит, есть и артисты, профессиональные, может, и циркачи, и эстрадники, и музыканты. А ты уже тысячу лет в театре не была, да что там — хорошей музыки не слушала, всё попсу какую-то фоном к домашним делам…

Мне вдруг очень хочется увидеть другой Тардисбург, не тот, что я видела в основном мельком, во время вынужденных перебежек да вылазок, постоянно сетуя на недостаток времени… Чего-чего, а времени у меня теперь — завались. Да и нужно же куда-то себя девать, не сидеть же сутки напролёт у окошка, рыдая о Васюте? Нет уж. Я подкинула благородным донам идею, они на неё повелись, моё дело — ждать. И надеяться, что в поисках Игрока они наткнутся на кое-кого ещё.

С сокрушением перебираю свой скудный гардероб. Можно, конечно, посмеяться извечной женской беде, но надеть-то действительно нечего, не зря я Маге жаловалась! Он-то, было дело, заверил, что всем меня обеспечит, правда потом сразу отправился на войну, и вот теперь та самая его домашняя рубашка, что на мне — лучшее, что есть. От куртки, посечённой мраморной крошкой, остались лохмотья, джинсы… ну, в постиранном виде ещё туда-сюда, сойдёт, чтобы в них до ближайшего магазина добраться. О, вот и кроссовочки! Уж как они оказались в гардеробной, не знаю, не иначе, как домовушка перетащил, но попались под руку весьма кстати. Да ещё, пожалуй, разорю-ка я дорогого супружника или наречённого ещё на одну одёжку. День хоть и солнечный, но прохладный, судя по тому, как нынче одеты горожане. Порывшись в Магиных вещах, подбираю для себя одну из замшевых курток, похожую на венгерку, в которой вчера гусарил Николас. Почти не велика. Плечи широки, зато за счёт бюста ширина как-то выравнивается. И карманы есть.

Да. Карманы — это важно. Руки можно спрятать от любопытных. Вот только бы мне остатки пальчиков чем перебинтовать… Чистый бинт нахожу в ванной комнате, в шкафчике под раковиной.

Вот и всё. Сама готова, осталось выгулять собачку — и вперёд!

…Во дворике пустынно и почти так же тихо, как при нашем первом явлении тут с Рориком, лишь издалека доносятся приглушённые расстоянием звуки оркестра. И на том месте, куда я умудрилась "посадить" посох, до сих пор торчит трогательный холмик свежевзрытой земли с ямкой от древка: единственное напоминание о том, что произошло. И так же слепы и глухи окна соседнего дома. Впрочем, оно и понятно, сейчас на всех улицах приветствуют героев.

После моциона наливаю в Норину миску свежей воды, заодно оставляю покушать и долго объясняю собакину, почему со мной нельзя. Что ей делать среди толпы? Не прогулка это получится, а сплошной надзор за собачьим хорошим поведением. Да, мне очень стыдно: в который раз я оставляю тебя одну, Нора, но потерпи, вот приедем скоро в Каэр Кэррол, уж там-то нагуляешься, и безо всякого присмотра!

Собакин, задобренная половиной банки ветчины, в общем-то, не обижается; покружившись на коврике, плюхается и для порядка вздыхает, закрывает глаза. Ждать, так ждать, хозяйка. Отпускаю. И я, наконец, выхожу из дому, рассовав по карманам несколько золотых и серебряных монет.

Ключей у меня нет, да и не помню, чтобы Мага ими пользовался: в своё время он просто настроил на меня вход. Да что я, в самом деле, это же дом-умница, он никого чужого не впустит, закрылся же однажды наглухо, вычислив Омаровых соглядатаев! Поэтому я лишь прикрываю за собой дверь, и та захлопывается с весёлым стуком, будто желая доброго пути. Ах, что за умный дом! Надо бы расспросить о нём подробнее…

Звуки марша слышны отчётливей. Флаги вьются, упущенные шарики летят в небо, балкончики содрогаются под ликующими барышнями. По центру мостовой неспехом проезжают несколько рыцарей в парадных доспехах, а вслед за ними — глазам не верю — шествуют в окружении друидов белый и бурый медведи и четыре боевых пса, все в сияющей броне, с позолоченными когтями. У меня перехватывает дыхание.

— Хорс! — не выдержав, окликаю. Но ни один из громадных псов даже ухом не ведёт, мой голос им незнаком. И у меня, как ни странно, отлегает от сердца. Сэр Майкл не упомянул о Хорсе, но ведь Васюта, уходя, забрал его с собой! И если он жив… нет, не если, а просто скажу: Хорс наверняка сейчас рядом с хозяином, да и Чёрт, как боевой конь, дорогого стоит. Где бы Васюта ни был — он не один. На миг закрываю глаза. Всё хорошо. Я верю.

Но вот уже публика на тротуарах начинает всё более поглядывать и прохаживаться в сторону центральной площади. Что ж, и мне туда же. Отрываюсь, наконец, от родного порога и вливаюсь в общий людской поток.

"Поток", конечно, громко сказано, это же не мегаполис. К тому же, двигаются все с разной скоростью: кто-то пошустрее лавирует щучкой, спеша, или может, в силу непоседливого характера, кто-то притормаживает — перекинуться парой слов со знакомыми. Я не тороплюсь, чтобы ни на кого не налететь, случайно заглядевшись по сторонам. С любопытством рассматриваю наряды дам и их спутников, стараясь делать это исподволь, не в упор, пытаюсь отгадать хотя бы приблизительно, откуда те или иные веяния могли отразиться в одежде. А через несколько кварталов до меня доходит одно интересное обстоятельство.

В пестроте нарядов различных времён мой глаз уже неоднократно отмечал нечто, не совсем свойственное здешним тенденциям. Уже повстречались мне несколько женщин, девушек и девочек-подростков, одетых просто и совсем вроде бы не по-праздничному: в простые парусиновые брюки, а кое-кто и в джинсы, в рубашки мужского покроя с распашным воротником, украшенным вышивкой, в курточках-ветровках. Что-то общее было в этих юных и не очень особах, что-то, я бы сказала, знакомое, их всех связывающее. А если учесть, что время от времени дама в подобном, с позволенья сказать, "костюме" шла рука об руку с каким-нибудь молодым человеком в бесформенном балахоне, скромно подпоясанном шнуром или верёвкой, с непременным посохом или хотя бы наспех вырубленной и обструганной палкой…

Давлю в себе смешок. Так вот и приходит популярность. Тем не менее, лично у меня автографов просить не будут, уверена. Курьёз, но добрая половина "обережниц" выглядит куда ближе к образу, чем я сейчас: и красивее и, чего уж там, помоложе, и в каких-то замысловатых бусиках и фенечках. Есть даже те, на ком рубахи расшиты как у русичей — видимо, в их квартале и покупали, с сапожками заодно, и косы заплетать учились — а я-то стрижена, это в последнее время волосы отрасли так, что в глаза лезут, но какие уж там косы? Отчего-то развеселившись, я поглубже засовываю руки в карманы и спокойно иду себе дальше. Благодаря "поклонницам", я в толпе теперь не выделяюсь.

И невольно вспоминаю, как комплексовала, попав на эти улицы в первый раз. Чуть ли не стыдилась своего внешнего вида. А сейчас… Да я, кажется, стала основательницей брэнда, не иначе!

Над группками прохожих парят лёгкие золотистые облачка, ауры праздничного настроения и душевного подъёма. Припомнив советы Симеона о ежеутренней подзарядке, я осторожно тяну на себя эту светлую энергетику. Совсем немного, чтобы и у людей радости не отнять, и… никак не могу привыкнуть к этой мысли… и чтобы тем, кого рощу в себе, достались самые сливочки. Будущим Воинам нужно познать радость Победы, обязательно нужно.

На подходе к центральной площади улица становится оживлённее, и я невольно замедляю шаг. Хочется, конечно, и поглазеть, и послушать, но что-то опасаюсь я лезть в самую гущу. Толкнёт кто случайно — доказывай потом, что ты беременна, скажут: куда лезла? Ума нет? Я же, собственно, не за конкретным зрелищем вышла, мне просто погулять, ноги размять. А тут уже и музыка слишком громкая, и толчея ощутимая. Углядев ответвление от радиальной улицы, ныряю в неширокий спокойный переулочек и через две минуты перестаю слышать шум за спиной — как отрезало. Будто за плавными изгибами переулка скрываются невидимые глушилки.

Здесь интересный природный ландшафт, строения бережно огибают живые островки зелени, потому-то переулок и выводит собой загогулины. Встречаются по обеим сторонам невысокие горки, холмы с двумя-тремя берёзами или елями, обнесённые маленькими скверами, а ещё чуть погодя я чувствую свежий запах воды. Дома расступаются, я выхожу к пруду. Видеть его невообразимо приятно, потому что рядом с моим домом остался почти такой же, разве что более дикий и неухоженный. Да, ещё одна разница: в "домашнем" водоёме отражались несколько частных домиков, в этом же — скамьи невысокого амфитеатра на противоположной стороне, к которому примыкает эстрада. Там уже суетятся несколько долговязых фигур во фраках, расставляют пюпитры, стулья. Зрителей на скамьях — раз-два и обчёлся, да они и не готовы ещё слушать, так, пересмеиваются, судачат о чём-то своём. Основная-то публика сейчас в центре, здесь, должно быть, все "свои", пришли на маленький уютный домашний концерт. А эстрада — это зелёный камерный театр, пусть и крошечный…

Но он на том краю пруда, а я на этом, и обходить мне лениво. Отсюда и без того видно замечательно, надеюсь, и слышно будет не хуже. Совсем близко на берегу, под большой ивой — чудесная садовая скамейка с изогнутой спинкой, там я и пристраиваюсь. Рядом со скамьёй замер, прижимая лапой тяжелый каменный шар, мраморный лев.

Пруд обсажен старыми ракитами, от трёх углов к самой воде спускаются ступеньки. Над водой зависают и дёргаются стрекозы; время от времени раздаётся плеск и невнятное чмоканье и по поверхности расходятся круги — рыба играет. До чего похоже на картинку из моего мира! Ещё бы пенсионеров и мальцов с удочками рассадить на ступеньках — и совсем как дома.

Я вздрагиваю от знакомых звуков аккордеона.

Не дожидаясь остальных, к рампе уже вышел худощавый высокий музыкант. Черт лица я со своего места не различаю, но видны и благородная седая грива, и налобная повязка, и небольшая бородка. Внешний облик, и проигрыш, столь знакомый, заставляют меня невольно сделать стойку, как Нора. А когда я слышу голос, неповторимый мягкий баритон, который невозможно не узнать, почти останавливается сердце.

У каждого из нас на свете есть места,

Куда приходим мы на миг уединиться,

Где память, как строка почтового листа,

Нам сердце исцелит, когда оно томится.

Нас разделяют и пруд, и площадка амфитеатра, тем не менее, каждое слово отчётливо, словно выпевается рядом, слышны даже щелчки переключаемых регистров. Уникальная акустика здешней постройки? Магия? Мучительно, до рези во внезапно заслезившихся глазах пытаюсь рассмотреть артиста. Он, не он? Попаданец, ради чего-то надевший личину кумира, или действительно Певец? А если действительно — то как он здесь очутился?

И я спешу туда, там льется добрый свет,

И лодки на воде, как солнечные пятна,

Отсюда мы с тобой ушли в круженье лет,

И вот я снова здесь, и ты придешь обратно.

Ему сейчас было бы около… Да, наверное, таким он и стал бы, Певец, если бы дожил. Был он чужд придворной мишуры, светских тусовок и заказных концертов. Был он аскет от музыки. И не рядился в помпезные тряпки, в балахоны с блёстками и перьями, и не держал подтанцовку. Слушали Его, а не дрыгающихся в ритм музыке девочек.

Однажды ты пройдешь бульварное кольцо,

И в памяти твоей мы встретимся, наверно.

И воды отразят знакомое лицо,

И сердце исцелят, и успокоят нервы.

Чистые пруды застенчивые ивы…

Ивы. Я невольно поднимаю глаза. Надо мной шелестят гибкие ветки, ветер ворошит узкие листья, серебристые с одной стороны и тёмно-зелёные с другой. "Ива" — так однажды назвал меня Мага. И, задетое давнишней забытой болью, скорбью девичьей потери кумира, отозвалось ещё одно воспоминание. Которое, как оказалось, всё ещё жило.

***

Никакой искры между нами не проскакивало. Не верьте романам: не было ни предчувствия, ни тоскливого или сладостного сердечного томления в ожидании роковой встречи… Я ехала отдыхать, впервые в жизни — на море, впервые одна. После очередной остановки, когда я решила, что соседние места в моём шикарном купе так и останутся незанятыми, появился, наконец, ещё один пассажир, молодой человек, с виду — мой ровесник или чуть постарше. Ох, в каком-нибудь любовном романе описали бы его как "брюнета, высокого и мускулистого" — почему-то многим писательницам нравится именно это определение — "мускулистый"… Брюнета, да, со свободно падающими до плеч кудрями, со жгуче-чёрными очами, в которых время от времени загорался недобрый (загадочный, манящий и так далее, подставить по настроению) огонёк… Значит, лет ему о ту пору было, пожалуй, двадцать восемь — тридцать, и наружности он был весьма экзотичной, с лёгким восточным налётом. Жгучим, конечно. Одним словом, слишком картинный красавец, таким я не то чтобы не доверяла, а просто не воспринимала всерьёз. "Доча", — внушала мама с детства (моего детства, конечно), — "запомни железное правило: красивый муж — чужой муж!" Поэтому до сих пор каждого незнакомца, более-менее привлекательного, я уже привычно оценивала: мой или не мой? Стоит связываться — или всё равно другие перехватят?

Глупо, да?

Вошедший был явно из категории "чужих мужей", и отчего-то я сразу успокоилась. Месяца два назад порвала с неким молодым человеком, и сейчас новых знакомств заводить не хотелось. Такая вот я была наивная, в каждом встречном готова была углядеть будущего мужа.

Справедливости ради, в Андрее, парне, с которым мы не сошлись, претендента для своей дочуры разглядели сперва мои родители. В то время я смотрела на мир их глазами, и казалось, что если уж их избранник настолько положительный и им подходит, то я должна — нет, обязана быть с ним счастлива. Поэтому, в конце концов, отделавшись от него, я почувствовала себя виноватой, поскольку жертвой моего бессердечия стал человек добрый, застенчивый, умница, прикипевший ко мне всей душой, а я не могла его воспринять даже как друга. Просто однажды поддалась уговорам родственников и подруг — смотри, мол, не пробросайся, чего тебе ещё надо! И дала слабинку, позволив уговорить себя "хотя бы встретиться разок-другой". И шёл в ход стандартный набор убеждений: на руках носить будет, своя квартира, перспективный, тебе пора семью заводить! И вообще, самые счастливые браки — по хорошему и трезвому расчёту, главное — чтобы тебя любили, уважай его, цени — и достаточно…

Одним словом, в какой-то момент не устояла. Причём, основную роль сыграло нежелание сидеть на родительской шее — хоть, казалось бы, давно сама зарабатывала. Но вот что вздыхали папа с мамой по моей неустроенной девичьей судьбе — то давило, конечно. Братьев моих они к тому времени благополучно оженили, дождались от каждого по внучку, а вот дочь до сих пор оставалась в девках.

Вот я и повелась на уговоры, повстречалась несколько раз, а потом не выдержала. И, внутренне взбунтовавшись, осторожно, ненастойчиво свела Андрея с хорошей своей подругой, той самой, которая до хрипоты доказывала, что главное в браке — это трезвый расчёт.

Кстати, у них получилось. Я даже немного… нет, не немного, а как следует взревновала. Хоть и не любила "почти жениха", но настолько привыкла к его обожанию, что воспринимала как нечто должное. А когда поняла, что я уже не свет в окошке — долго психовала. Таковы уж мы, женщины, собаки на сене.

Светка — та самая — потом выплакивалась и долго каялась у меня на кухне за рюмочкой мартини, я чистосердечно утешала, говоря, что Андрею с ней будет лучше, что никакая она не стерва, а я — не обманутая… Было гадко на душе из-за собственной чёрствости, но не могла я через себя переступить. Вбила в голову, что для того, чтобы лечь в постель с мужчиной, одного уважения мало. А стоило мне представить, что с этим уважением у меня впереди вся оставшаяся жизнь — становилось муторно.

В общем, хотела как лучше, а получилось, что измаялись все. Мой бывший воздыхатель, с такой же искренней теплотой переключившийся на Светланку, подруга, грызущая сама себя за то, что "перебежала мне дорогу", родители — мол, опять непутёвая дщерь наворотила дел. Чувствовали какой-то мухлёж с моей стороны, пытались расспрашивать, но я держалась стойко и в конце концов убедила всех, что "не судьба". Что какие мои годы — найду ещё. "Да уж, годы", — вздохнула скептически мама. "Оно конечно, сейчас от большого ума норовят жениться и замуж выходить попозже, набрались на Западе мыслей про карьеру, про самореализацию… А рожать-то, дочка, ты как потом думаешь? Одно дело — в твои двадцать семь, другое — в сорок. Смотри, не упусти, а то тяжко будет…"

Что-то я отвлеклась.

В общем, посмотрела я на вошедшего в купе красавца и сразу поставила клеймо: "Не мой!" Ну и прекрасно. Голову себе не морочить, а уж ему — тем более, флиртовать я никогда не любила. Пристанет — сразу окорочу и внушу недвусмысленно, что я вполне состоявшаяся старая дева. Так оно спокойнее.

Хотя, конечно, мне было на кого посмотреть. И высок, и красив, и загадочен… Замшевая куртка какого-то странного покроя сидела на нём, как влитая, подчёркивая широкий разворот плеч, налитые бицепсы, оттеняя незагорелую шею… Да, это бросалось в глаза — его белокожесть, словно он пережил несколько Полярных ночей подряд, хотя наружностью мало отличался от своих, как мне тогда показалось, возможных земляков южной национальности.

Он что-то невразумительно буркнул — очевидно, здороваясь, я кивнула. Формальности были соблюдены. С облегчением я поняла, что попутчик не жаждет общаться. Небрежным с виду, но на самом деле точным выверенным движением он закинул на верхнюю полку рюкзак и, сунув руки в карманы, пристроился на нижнем сидении, вытянув ноги, откинувшись к стенке купе и устало прикрыв глаза.

Ну и замечательно. Без попутчиков в дороге не обойтись, но этот хотя бы не начал с ходу разговоры разговаривать. Я-то по натуре своей молчунья, мне всегда тягостно поддерживать праздные беседы, поэтому такой сосед меня куда как устраивал. Лишь бы продержался до конца пути. А то, может, сойдёт раньше?

Вошла проводница, проверила у молодого человека билет — и почему-то не спросила паспорт, хотя, может, сделала это при посадке? Выглянула в окно, сообщила, что через минуту отправляемся, что в Ростове могут ещё подсесть… При этих словах молодой человек слегка поморщился. От чая отказался — опять-таки молча, только качнув головой; дождался, когда проводница уйдёт, и, не обращая на меня внимания, цепким взглядом окинул купе, развернул на верхней полке матрац и, скинув сапоги, сразу же там залёг. В полнейшее изумление меня привело то, как легко он вознёсся, едва привстав на нижнюю полку и подтянувшись за край верхней. Я невольно вспомнила, сколько шишек набила в детстве, забывая о той полке, на которой обычно складируются в поездах матрасы. Этот парень закинул себя наверх как мяч в корзину — уверенно, быстро, точно. Мне бы понадобилось или карабкаться по приступочкам, или сперва взгромоздиться на столик.

Спортсмен? Качок? Байкер? Украдкой покосилась на сброшенную под стол обувь. Летом — в высоких сапогах? Впрочем, мне-то что… Подпихнула поудобнее подушку под локоть и уткнулась в книжку.

Читать я особо не торопилась, справедливо полагая, что после завершения книжки заняться будет нечем. Ехала я на море на десять дней, меня настращали, что в конце июня в Лазаревском прохладно, поэтому купальник купальником, а на случай похолодания нужна и куртка, и обувка запасная… В общем, дорожная сумка была забита шмотьём, и, конечно, взять с собой для коротания пути всю библиотеку не представлялось возможным. А электронных книг, если припомнить, в то время ещё не было. Поэтому я прихватила с собой свежекупленный роман потолще: если окажется не слишком интересным, кое-как убью время, а потом оставлю в вагоне, дабы не отягощать себя лишним грузом.

Сосед на верхней полке, похоже, сразу заснул. А меня как магнитом тянуло на него посмотреть. Сколь я сама маленькая, мне всегда нравились высокие мужчины, и, кстати, неболтливые, такие вот сдержанные и ненавязчивые. Ничего же страшного, если я на него поглазею?

Повезло ему, однако, с купейным вагоном. В плацкарте полки короче, пятки так и свешивались бы, а здесь — вытянулся спокойно во весь рост. Я сдержала вздох. Вот у кого никаких проблем в общественном транспорте, можно спокойно держаться за верхний поручень, не то, что мне — выворачивая руку. Рука, кстати, у него красивая: кисть узкая, чуть удлинённая, пальцы как у пианиста. Я сморгнула. Показалось, или нет, что блеснул маникюр? Впрочем, судя по брутальному виду, нездоровой ориентаций здесь не пахнет. У нас в офисе начальник коммерческого отдела тоже периодически ногти полирует, фишка у него такая: раз постоянно с клиентами контактирует — и в особенности с клиентками — то привык быть безупречным до кончиков ногтей буквально.

У каждого свои причуды, говорю себе и снова опускаю глаза в книгу. Не моё это дело. Мне завтра в девять сорок шесть выходить. Я его вижу в первый и в последний раз в жизни…

В Ростове никто не подсел. Хотя в соседние купе народ набился, я и слышала, и видела, как проводница избегалась то с чаем, то с постельным бельём… Где-то поблизости пищали ребятишки, совсем маленькие, лет пяти, не больше, и я содрогнулась, сочувствуя в душе их родителям. Никогда не понимала необходимости тащить за собой в путешествия малышей: им ещё ничего не понятно, а взрослым с ними сплошная маета, а не отдых. Пройдя до туалета, я убедилась, что вагон забит до отказа. Наше же купе было как заколдованное, его словно не замечали. А когда я прикрыла за собой дверь, показалось, что наружные звуки отсеклись разом, только стук колёс и оставался слышен.

Попутчик мой с того момента, как вырубился, и до позднего вечера разве что повернулся на бок и больше признаков жизни не подавал. И такое тоже бывает, мне, например, приходилось так иногда мотаться по командировкам, что за возможность выспаться в поезде просто благодарила судьбу. К половине одиннадцатого, когда читать стало невозможно, я опустила ночную штору на окне и улеглась. Покосилась на спящего соседа ещё раз с некоторым беспокойством: кто знает, что взбредёт ему в голову? Потом решительно запретила себе об этом думать. Что теперь, ночь не спать из-за каких-то дурацких опасений? Была бы я ему интересна — не дрых бы сейчас, как убитый.

…А проснулась среди ночи из-за его стона.

Спросонья не сообразила, в чём дело. Затем даже сердце заколотилось от страха: почему-то мне пришло в голову, что он умирает. Вскочила, заметалась, но темно же, тудыт-растудыт, хотя можно и разглядеть, что он уже на нижней полке, простынёй до пояса прикрыт, и белеет в темноте и эта простыня и его запрокинутое лицо, и руки со сжатыми кулаками. Всё равно темно, толком не понять, что с ним. Безрезультатно щёлкнула ночником, додумавшись — отжала зажим тяжёлой шторы, та взвилась и громко стукнула о металлический держатель. В окно ворвался синюшный свет какого-то вокзала, пробегающего мимо.

Мой сосед опять застонал, дёрнулся кадык, по лицу пробежала судорога. Я колебалась. Разбудить? Попробовать просто перевернуть набок, как мама делала, когда нам снились кошмары? Ведь мучается, и мне с ним придётся, не засну, пока он так зубами скрипит. Куртка висела у него в головах, на крючке, сейчас он оставался в какой-то тёмной безрукавке, и когда в напряжении стискивал кулаки, мускулы и вены на руках вздувались просто таки страшно. Поэтому повернуть его лицом к стене я не решилась — не ребёнок он, в самом деле, да и не сдвину такую махину, — а вот по плечу погладить попыталась разок-другой. И вскрикнула, когда левой рукой он, словно клещами, вцепился в моё запястье. И глянул на меня зло.

Я судорожно дёрнулась, пытаясь освободиться. А этому парню понадобилось не более секунды, чтобы всё понять. И слегка ослабить жим, не выпуская при этом моей руки. Кто бы мог подумать, что эти музыкальные пальцы могут быть такими сильными?

— Напугал? — спрашивает негромко, и глаза уже не полыхают. — Прости, не хотел. — Помедлив, сдвигается к стенке. — Посиди со мной, прошу. Не бойся, ничего плохого не сделаю, просто поговори. — И уже властно тянет за руку, усаживая рядом. — У меня кошмары бывают иногда, тяжело проснуться самому. Спасибо, что подошла.

Поезд с мягким толчком останавливается на очередном полустанке, и больше от инерции, чем от того, что меня тянут вниз, я неловко плюхаюсь рядом с незнакомцем. Не выпуская моей руки, он, приподнявшись, выглядывает в окно. Буквально через несколько секунд поезд трогается.

— Зачем тогда останавливаться? — недоумевающе спрашивает попутчик. Он что, первый раз в жизни едет в поезде? Хотя — кто знает, может он на личных самолётах перемещается по миру, а сюда его случайно занесло. Ладно, раз просил человек поговорить — поговорю.

— Стоянка бывает небольшая по времени, всего минуту. А если на перроне никого нет, и проводники просигналили, что никто не сходит, то и меньше.

— И так всегда?

— Почему? На больших станциях, где народу много, посадка десять-двадцать минут, а то и больше. Если меняют паровоз или дополнительно подцепляют вагоны — могут и час проторчать.

— А ещё?

— Бывает, нужно пропустить какой-то состав, который по тому же пути едет. Тогда приходится дожидаться. Кстати, наш поезд скорый, стоянки небольшие, а часть вообще пропускается. Ты что, первый раз в жизни на поезде? — не удерживаюсь от вопроса.

— Я издалека, — сухо сообщает он. — Не удивляйся.

— Можно, я пересяду? — спрашиваю дипломатично. — Мне не слишком удобно.

Он с видимой неохотой меня отпускает. Усаживается, подтянув колени к груди.

Остаток ночи мы проводим за столом, друг против друга, беседуя о ничего не значащих вещах. Впрочем, возможно, для меня они и незначащие, а для него некоторые сведения — словно снег на голову. Что именно его удивило?

— Ты работаешь? — негодует, узнав, что я еду в отпуск. Именно в о т п у с к, и что через две недели придётся выходить на службу. — Женщина не должна работать! Её дело — заниматься хозяйством и воспитывать детей! Как ты сделаешь из дочери хорошую хозяйку, если сама почти не бываешь дома?

"Э-э, Восток — дело тонкое" — думаю. — "Ты, друг, точно — издалека…"

— Ужасные нравы, — сердито замечает в другой раз. — Это неправильно — то, что мы едем с тобой вместе, в одном купе. Ты должна была путешествовать хотя бы со спутницей, раз уж не замужем. Ваши поезда — хороший способ передвижения, но я бы сделал отдельные вагоны для женщин и отдельные — для мужчин. Или ты хочешь сказать, что совершенно меня не боялась? Ну? — спрашивает требовательно. Я чувствую, что краснею. — Допустим, я для тебя не опасен. Но неизвестно, кто мог бы оказаться на моём месте.

— Прекрати на меня наезжать, — только и отвечаю. — Я-то тут при чём? Система такая. А стал бы приставать — получил бы в глаз, уж с одним-то тобой я как-нибудь справилась бы.

Он хмыкает. Во взгляде столько снисходительной жалости, что я вновь невольно краснею.

— Ты бы и рыпнуться не успела, — и в чёрных глазах разгораются недавнишние опасные огоньки. — Женщина… Все вы почему-то настолько уверены, что достаточно пальчиком погрозить — и насильник устыдится и бросится бежать. Сколько тебе лет, а ты всё в сказки веришь? Ну, не сердись, — потянувшись, он осторожно накрывает мою ладонь своей, — не хотел обидеть. Просто поражает меня этот порядок вещей. Давай сменим тему.

Его ладонь большая и тёплая, и я освобождаю из-под неё свою с неохотой. Это не мой мужчина, говорю себе твёрдо, а посему — никаких вольностей. Он и так уже неизвестно какое мнение составил о… порядке вещей и людях, ему следующих. Какие-то у него совсем несовременные понятия о нравственности. Интересно, откуда он всё-таки? Неудобно спрашивать.

Он выпытывает у меня, куда я еду, и говорит, что сходит там же. В Лазаревском у него с кем-то назначена встреча, но не раньше чем через неделю. Малость напрягаюсь, ожидая намёков на совместное времяпровождение, но этого не происходит. Он переводит разговор на море, упоминает, что сам вырос на побережье, только в более тёплом краю. Расспрашивает о тех местах, откуда я родом, чем интересен мой город, чем занимаются люди, какие достопримечательности, исторические события — и всё это настолько жадно впитывается, что создаётся впечатление: человек лет несколько провёл в полной изоляции от окружающего мира. При всей нелюбви к пустопорожним разговорам я почему-то не устаю: мне нравится наблюдать за его реакцией, за тем, как он складирует и обрабатывает информацию — а ему действительно интересно, я же вижу! И всё больше донимает любопытство: с какой Луны свалился этот странный тип, который понятия не имеет о том, как ходят поезда, как избираются городские власти, намного ли севернее столица и насколько там холоднее… Так и подмывает вклинить живучий миф о медведе с балалайкой на Красной площади, но уж больно серьёзен мой сосед.

Будь мне лет десять, приняла бы его за шпиона. Как раз в те времена вышла на экраны прославленная эпопея о судьбе резидента. В пятнадцать-шестнадцать я всерьёз решила бы, что передо мной пришелец либо засланец из будущего. В двадцать — я бы просто млела, утопая в его рассеянно-задумчивых глазах и рисуя в воображении самые романтические варианты продолжений нашего знакомства.

Сейчас мне было просто интересно. Природная тактичность не позволяла задавать незнакомцу чересчур уж личные вопросы, да он и сам в душу не лез. О себе сообщал кратко, скупо, но не сказать, чтобы совсем отмалчивался, однако выдал смехотворно мало. Не хочет раскрываться — его дело, мне же и придраться не к чему, разве что уже четвёртый час утра и невольно в сон клонит. Но попросил человек себя отвлечь — не развлечь, а именно отвлечь, и я стараюсь. Потому что очень хорошо помню, каково это — ночной кошмар, из которого нет выхода. Было со мной однажды такое в детстве…

В нашем доме загорелись подвалы, и хорошо, что пламя не пошло выше, но подъезд был полностью задымлен. Мне, тогда совсем малышне, замотали лицо мокрым полотенцем и снесли на руках с третьего этажа; братья, довольные приключением, выскочили сами, дыша через мокрые шарфы, я же, придя в себя, обнаружила, что рядом все, кроме отца, и разревелась белугой.

А у нас в квартире находился единственный во всём доме телефон — папе поставили, как ведущему конструктору на заводе, — и теперь он обзванивал, сколько мог, и пожарных, и газовиков, и электриков, чтобы все коммуникации отключили. И, высунувшись потом в окончательно задымленный подъезд, наглотался дыма, хоть и накинул на голову одеяло, да чуть не сомлел между вторым и первым этажом, но пожарники на него наткнулись, вывели под белые руки.

Вот после этого мне часто снилось, что я тычусь по каким-то углам и лестницам в дыму и темноте и знаю, что вот-вот задохнусь и умру… Не было тогда ни психологов, ни психотерапевтов, зато были у меня два брата, наученные матерью, и едва услышав, что я начинаю во сне хныкать, они меня будили — и убалтывали, пока не засыпала уже спокойно.

…А в подвалах расплавились даже банки с компотами. Выгорело всё дотла. Осталось несколько лезвий от коньков и почти нетронутая мотоциклетная фара.

Озабоченно выглядываю в окно — как бы тонко намекнуть соседу, что пора закругляться? — и давлюсь зевком. Потому что в этот момент поезд минует горный кряж — и мне вдруг кажется, что небо на открывшемся просторе резко провалилось, стало неизмеримо больше и глубже. Оно — и наверху, и внизу, словно наша железная дорога бежит по самому окоёму мира, а дальше — бездна, Тартар. Только потом до меня доходит, что это серый рассветный небосвод отражается в громадной и такой же серой водной массе и настолько сливается с ней, что линию горизонта можно угадать с большим трудом — она размыта дымкой.

— Море… — восторженно говорю, забыв обо всём на свете. И, наконец, замечаю, узкую береговую полосу, редкий кустарник, валуны, белые барашки прибоя. — Море! — повторяю. Больше у меня нет слов.

— Ты как будто первый раз в жизни… — начинает сосед и вдруг, поперхнувшись, недоверчиво спрашивает. — Что, правда? Первый раз видишь?

Киваю, не в силах отвести взгляд от серой перламутровой поверхности, необъятной, от края горизонта и до края. Пейзаж разворачивается в другом ракурсе — вернее сказать, разворачивается-то состав — и я, наконец, вижу раннее, но уже побелевшее солнце и блистающую дорожку от него.

— Ты хоть плавать-то умеешь? — спрашивает попутчик с беспокойством. Немного умею, конечно. Особо у нас не наплаваешься, Дон в нашей местности мелок и неширок, но на воде держаться могу. — Осторожней с волнами при заходе и выходе, а то с непривычки с ног свалит. — Я снова киваю, рассеянно улыбаясь. Да уж, меня проинструктировали все, кто только мог. Забыв обо всём, с восторгом созерцаю рассвет, пока очередной горный хребет не заслоняет его собой.

— Заговорил я тебя, — внезапно говорит сосед. — Если хочешь спать — ложись, ещё есть время.

— Угу, — отвечаю невнятно. А глаза в самом деле начинают слипаться. — А ты? Как сам?

— В порядке. — И, слегка улыбнувшись, добавляет. — Мага. Я — Мага, называй меня так. А то получается странно: полночи проговорили и так и не познакомились.

— А я… — даже смущаюсь немного. — Вообще-то у меня чудное имя. Иоанна. Спокойной ночи, или спокойного утра, что ли, Мага…

Он не с Востока и не с Юга. Он с каких-то горных мест, оттого и белокож. А имя "Магомед" у них достаточно распространено и сокращается до "Маги", я знаю, приходилось общаться в общежитии с ребятами-дагестанцами. Хорошие парни, до сих пор вспоминаю с теплом, несмотря на нынешние предубеждения многих.

Ныряю под одеяло.

— Спокойного утра… Ива, — слышу. — Спасибо тебе. Спи.

***

Ива. Он придумал мне имя. Своё, только своё. И до последнего времени никто меня так больше не называл.

Всё, что я сейчас вспомнила, долго описывать, а сам эпизод воскрес в памяти за доли секунды, оглушая своей яркостью. Почему я не вспомнила об этом раньше? И даже когда Николас спросил меня о нашей с Магой первой встрече — я не вдавалась в подробности не из-за нежелания. Просто… помнила сам факт: была встреча. Был разговор. Вот и познакомились.

Или ты до сих пор цеплялся за мою память, Игрок? Зачем?

Чистые пруды, застенчивые ивы,

Как девчонки, смолкли у воды,

Чистые пруды, веков зеленый сон,

Мой дальний берег детства,

Где звучит аккордеон.

Затихает последняя нота. Певец на какое-то время застывает, словно задумавшись. Затем, коротко кивнув в ответ на одиночные хлопки, подхватывает аккордеон подмышку, не торопясь, сходит по боковым ступеням со сцены. Он уходит. Один. Как частенько бывало и на Земле. Уходит, не замечая, с каким почтением кланяются ему вслед скрипачи и виолончелист.

Да будь ты неладен, Игрок, думаю в смятении. Как, зачем, для чего ты его сюда вытащил? Дал возможность допеть — или просто дожить, дописать, долюбить, помогая, или хотя бы не мешая?

Мимо вихрем проносятся всадник и всадница. Третий конь с ними — с пустым седлом. Я даже не успеваю толком их рассмотреть, как они уже минуют и пруд, и зрительские ряды и скрываются за эстрадой, там, где только что исчез Певец. Мне хочется думать, что это — за ним.

Да будь ты неладен, повторяю. Демиург-меломан, демиург-меценат… Может, ты и ещё кого-то в свой мир пристроил просто так, из чистой благотворительности? Не из-за сострадания же, смешно подумать! Как бы оно ни было… У меня к тебе, конечно, счёт расписан, но за Певца, так и быть, я прощу тебе многое.