Сороковник. Книга 3

ГЛАВА 11

Моцарт на старенькой скрипке играет,

Моцарт играет, а скрипка поет,

Моцарт отечества не выбирает —

просто играет всю жизнь напролет.

Ах, ничего, что всегда, как известно,

наша судьба — то гульба, то пальба…

Не оставляйте стараний, маэстро,

не убирайте ладони со лба.

… Нет, это не другой Певец, это я просто вспомнила знакомые с юности строки, которые оказываются столь к месту и ко времени.

Над водой витают плачи скрипок, сладостно вторит виолончель. Замирают в воздухе крохотные стрекозы, утихает рябь на поверхности. И вспоминается Окуджава. Струнный квартет играет старинную мелодию, незнакомую, но в то же время неуловимо родную и создаёт удивительное настроение. Бывает так: возвращаешься с мороза в нетопленный дом и думаешь с тоской: на улице холод, в квартире промозгло, а так хочется тепла… Даже заходить не хочется. Но не успеешь открыть дверь — а тебе в лицо тёплый жилой дух, и чайник, что на плите, приветственно булькает и подбрасывает крышку, а заварочный — прикрыт смешной тряпичной бабой, и уже нарезан яблочный пирог… Тебя ждут.

…Хорошо, что я стала называть его Игроком, с внезапным облегчением думаю. Демиурга этого, недоросля несчастного, Гала и иже с ней называли Миром, а не много ли чести? Игрок — сам по себе, мир, к которому я, кажется, начинаю прикипать — сам по себе. Конечно, здесь есть и свои Рахимычи, я не идеализирую… Ну да, можно подумать, в нашем родном мире их нет, рассудительно замечает внутренний голос. Но ведь и добрых людей везде хватает, правда, Вань? Во всяком случае — здесь будет хорошо не только девочкам. Только сперва… э-э… сама знаешь, с кем и с чем разберись, а то заносит тебя с воспоминаньями, не пойми в какую степь. Да лишний раз на Игрока не наезжай, нечего все грехи в одну кучу валить. Подумай: не могло случиться, что ты сама запретила себе вспоминать о том, как встретилась с суженым, как лихо и красиво у вас всё закружилось? Обида тебя грызла, страхи за себя и за детей, ревность… Да-да, и это тоже. Как же так: ты в своих кровиночек всё самое сокровенное вкладывала, а тут заявится чужой мужик — и станет столь же горячо любимым, как и мамочка, которая боится, вдобавок ко всему, стать для детишек ненужной… Так и получилось: суть событий ты вспомнила, обозначила, а детально позволила себе увидеть только вашу с Магой ссору. Всё остальное не подпустила. А может, есть к чему вернуться?

И не скажешь ли, Ванечка, грустно добавляет он, отчего ты своего благоверного то и дело "суженым" называешь? Ох, нет на тебя старика Зигмунда…

От такой музыки полагается воспарять мыслями, а я начинаю рыться в себе. Как есть — непутёвая… Вздохнув, машинально глажу по голове каменного льва. Мраморная грива нагрелась, пальцы скользят по застывшим завиткам. Белые глаза не пусты, но словно заполнены благоговейным вниманием, будто и лев вспоминает своего любимого поэта и видит перед собой сейчас не маленький пруд в окружении старых дерев, а нечто иное, далёкое.

Я покидаю этот уголок под звуки менуэта, когда между рядов лавочек начинают вставать и церемонно кланяться стихийно возникшие парочки. А может, не стихийно? Может, для них радость — не вечерние "танцульки", а вот эти медленные почти ритуальные движения, в которых верх чувственности — касание пальцев, целованье рук и томные взгляды искоса? Отсутствуют напрочь камзолы и кринолины, парики и высокие причёски, но непостижимым образом над амфитеатром сгущается дух галантного века. Мне тоже хочется поклониться на прощание.

А всё-таки славно, что я сюда завернула, думаю, петляя вместе с переулком. В центре сейчас, должно быть, самая толчея. Однако, хоть краешком, но площади мне не миновать, потому что нужно, пока настроена, зайти в салон к Мишелю, и если не прикупить, то хотя бы выбрать или заказать самое необходимое. И вовсе не потому, что так рекомендовал дон…

Вру. Его слова меня задели "Как хорошо, что вы не утруждаете себя по утрам излишним макияжем и сборами… Пройдитесь по магазинам…Мага, дай ей денег…". Словно я замухрышка какая-то, честное слово. И на сыновей наезжал за неподобающий вид… это я вспоминаю жест Николаса, которым он просигнализировал брату: застегнись, мол! Это ж система тайных сигналов, иначе не скажешь, рождённая под гнётом соответствующего воспитания!

Если уж я подписалась на три месяца тесного общения с этой семьёй, придётся соответствовать. Подозреваю, что демократичность дона имеет свои пределы, и у меня нет охоты без особой нужды их уточнять. К тому же, оттого, как я себя преподнесу, в какой-то мере и детей будут воспринимать, поэтому пора менять имидж. Не спроста выговаривал мне Мага при каждом удобном случае: опять, мол, ты в штанах. Да и Николас намекал, только чуть тактичней. Эх, прощайте, джинсики, буду вынимать вас из шкафа только по большим праздникам и проливать над вами скупую слезу! Вот потому-то наипервейшей моей задачей сейчас является розыск магазина, который даже Мага одобряет, иначе не рекомендовал бы мне его сам. Вот только опознать бы нужную улицу… но на память я вроде не жалуюсь.

Мне удаётся благополучно пройти по периметру небольшой сектор центральной площади, на которой, действительно народу — не повернуться! К счастью, основная масса теснится у свежевозведённых подмостков, пока пустых, но уже проложен в толпе проход от ратуши к новенькой трибуне, подозреваю — вот-вот выйдет мэр. Ох уж мне эти речи… А вот интересно: все ли его услышат без микрофона? Запруженная народом, площадь выглядит куда больше, чем пустовавшая. Впрочем, на Совете мэр произвёл на меня впечатление далеко нехилого человека, с выправкой бывшего военного, и голос у него соответствующий: легионами командовать, не меньше. Такого попробуй не услышь.

Очередная радиальная улица оказывается именно той, что мне нужна. Пройдя квартал, я с радостью узнаю рукодельный магазинчик, в который успела в своё время заглянуть, и книжную лавку, на которую прошлый раз только облизнулась. Ага, я на верном пути! И, наконец, натыкаюсь на весёлую компанию девиц, словно только что сошедших с картинок модного журнала, во главе с неотразимым Мишелем — в ослепительно белом парадном костюме-тройке, с вечной алой гвоздикой в петлице. С обеих сторон он отягощён приятным живым грузом, наперебой ему что-то набалтывающим. Каждая из тех, что висит на руке, старается перетянуть на себя внимание, а их босс просто тает от удовольствия.

Упс, досада. Кажется, мне придётся перенести визит на другой раз. У них явно намечена своя развлекательная программа.

Мишель рассеянно скользит по мне взглядом… и тормозит. Девицы из тех, что семенят сзади, едва не тычутся ему в спину. Звезда местного модельного бизнеса стряхивает с себя прилипших дев и раскрывает символические объятья.

— Госпожа обережница! — оповещает он на всю улицу. Я нервно оглядываюсь, не хватало ещё привлекать к себе внимания. — Какая честь — увидеть вас снова! Неужели вы о нас вспомнили?

— Да! — машинально отвечаю, но тут же поправляюсь. — То есть, хотела случайно заглянуть, но вижу, что вы уходите. Не беспокойтесь, Мишель, я непременно зайду завтра!

— Нет-нет-нет, — частит он, ловко подхватывая меня под локоть. У свиты вытягиваются личики: повестка дня срывается на глазах! Как же так? Они уже настроились приятно провести время! — Девочки, мы немедленно возвращаемся! У нас сегодня почётная клиентка!

— Минуту, — говорю слабо, — на самом деле, не нужно тратить на меня время! Вы же уже закрылись, у вас же это… чествование, как их… героев…

Он таращится на меня с искренним недоумением.

— Госпожа обережница, а вы кто же, в таком случае? Да всему городу известно, как вы с русичем задали перцу Игроку; разве вы не герой? То есть, героиня, конечно! Это будет с нашей стороны очень непатриотично — вас проигнорировать. Никаких "завтра"! Нет-нет, не думайте, мы не потерпим отказа! Девочки! — он словно не замечает скисших физиономий подруг, — готовьте открытки для автографов! Ручаюсь, подписи госпожи Ванессы будут только у нас! И её рекомендации!

Слабый запах коньяка от Мишеля недвусмысленно намекает на причину слегка завышенного уровня болтливости, а уж упорства ему в таком состоянии не занимать. Видимо, понимаю это не только я. Меня подхватывает нежный стремительный вихрь из цепких ручек, шуршащих юбок, кружев и бантиков и, обдавая на ходу цветочными ароматами, влечёт к двери салона. Меня с превеликим почтением усаживают в знакомом зальчике показов за знакомый столик, предлагают кофе, а когда я отказываюсь — с ходу заменяют яблочным соком. Ну… С определённой долей удовольствия я смиряюсь. Надеюсь, много времени я у них не отниму. Мне же нужно всего ничего…

— Что именно вас интересует? — как менеджер от бога, Мишель безо всякой магии считывает мои мысли. — Полный гардероб, по примеру того, что в прошлый раз приобретался для молодой барышни, или что-то конкретное? Мы разработали несколько моделей специально под ваш образ Обережницы, не желаете взглянуть?

Должно быть, выражение лица у меня меняется, потому что владыка модного царства озадаченно умолкает. Вопрошающе склоняет голову на бок. И даже трезвеет

— Между нами… — пытается прощупать почву, — не побоюсь этой мысли, но, возможно, госпожа хочет сменить стиль? — Выдерживает паузу и, не встретив возражений, продолжает с энтузиазмом: — Всё-таки для незаурядной женщины быть похожей на остальных, пусть и подражательниц, становится утомительным…

Совершенно утомительным. За сегодняшний день я увидела слишком много "себя" — от утончённого варианта до гротескного, и с меня, пожалуй, хватит. Киваю. Взор Мишеля становится цепким, оценивающим. Профессиональным.

— Кира, — бросает он одной из девушек после недолгих раздумий, — а покажи-ка нам то, что мы обсуждали вчера… Номер четыре, шесть и двенадцать. Немного терпения госпожа Ванесса, и вы не пожалеете о своём выборе. Будьте уверены.

И началось…

Утомительные процедуры прогона моделей, подбора, выбора и диспутов лучше пропустить. Скажу только, что девочки показали себя настоящими профи, припрятав своё недовольство подальше и демонстрируя каждый раз вместе с очередным туалетом искренние дружелюбные улыбки. Пришлось и мне своё отрабатывать, черкая в записных книжках, блокнотах, на открытках, рекламных плакатиках. Но одними автографами не обошлось. Переодев меня с головы до ног во всё новенькое, девицы выпросили на растерзанье в качестве сувениров изрядно потрёпанные джинсы и куртку. А уж когда я случайно проговорилась, ч ь я это куртка! У некоторых увлажнились глаза, подозреваю — у тех, к кому Мага был наиболее безжалостен во время последнего визита. Уж как они вздыхали, как вздыхали… При выходе из салона единственное, что на мне оставалось прежнего — это бельё, которое я наотрез отказалась менять здесь же. Несколько парных гарнитуров Мишель пообещал доставить прямо на дом, вместе с остальными покупками, ближе к вечеру, умоляя не беспокоиться о деньгах: "Мы пришлём счёт вашему супругу, дорогая госпожа Ванесса, не утруждайтесь! Право же, мужчины для того и существуют, чтобы оплачивать женские прихоти, и я не понимаю, почему это вас смущает".

Кинув случайный взгляд на циферблат у входа, ужасаюсь. Два с половиной часа, как я здесь! Однако, не заметно, чтобы дружный коллектив извёлся в ожидании моего ухода, они, похоже, вошли в рабочий режим, приспособились. Мишель, разрумянившись от удовольствия после хорошо проделанной работы, подбирает манекен для единственных и неповторимых моих брючек — и я всерьёз опасаюсь, как бы он не выставил их затем на аукцион, потому что в зрачках у него так и щёлкают кнопочки калькулятора, будто он заранее прикидывает выгоду от этой эксклюзивной шмотки. С моим, кстати, ещё одним автографом на коленке… Девицы за моей спиной, шёпотом переругиваясь, устанавливают очерёдность, кому и за кем носить куртку. Интересно, а если я им завтра живого Магу приведу — они его от обожания не растерзают в клочья? Похоже, все довольны и ничуть не жалеют о прерванной прогулке.

Я поправляю кружево тончайшей батистовой блузки и в очередной раз добрым словом поминаю Николаса. Мне здорово помогли воспоминания о той коллекции, что он для меня заготовил, поэтому-то я и не дала себя застать врасплох целым ворохам местных изысков, шла по определённому курсу. Летний костюм, что на мне сейчас, сидел превосходно, и подобрали мы к нему всё, что нужно, вплоть до обуви. Небольшой устойчивый каблучок чуть приподнял от земли мои сто шестьдесят сантиметров, юбка была комфортной длины, лёгкий блейзер защищал от возможного ветра, но не слишком утеплял, на плечо удобно легла цепочка клатча. Мне даже подобрали ажурные летние перчатки, от которых я поначалу отнекивалась, но Мишель намекнул, что в перчатках-то нехватка пальцев практически не видна, если не приглядываться. Этот аргумент меня убедил.

Я зашла в салон неуверенной женщиной неопределённого возраста, в неопределённой одежде унисекс, как у нас нынче модно выражаться. А вышла — элегантной, относительно молодой леди, ничуть не похожей на себя, прежнюю.

Леди в шляпе. Отринув все предложенные "итальянские соломки", сняла с ближайшего манекена мягкую просторную шляпу явно мужского фасона — и она на редкость удачно подошла к костюму. Девушки сперва прыснули, но, оценив сочетание, задумались. Кажется, я подкинула им свежую идейку.

Мы сердечно распрощались.

— И всё-таки мне неловко, — говорю напоследок. — Получается, из-за меня вы пропустили самое интересное на празднике?

Мишель тонко улыбается.

— Что вы, госпожа Ванесса, только официальную часть. Но приобрели мы, поверьте гораздо больше. У вас остаются вещи, у нас же — превосходная реклама, и ещё неизвестно, кто выиграл больше. Осмелюсь предложить вам присоединиться к нашему обществу, чтобы не скучать в одиночестве? Или, быть может, вас проводить до дома?

— Спасибо, Мишель. Хочу немного просто погулять, полюбоваться. Тут от вас неподалёку видела художников, хочу посмотреть на них поближе.

— А-а, — понимающе тянет он. — Что ж, приглядитесь. Есть среди них и подельщики, а есть мастера, что, знаете ли, не ради заработка сидят, а ещё и приплатить готовы за позирование, если им кто понравится. Они, видите ли, нас изучают. Что ж, всего хорошего, госпожа обережница! Надеюсь увидеть вас снова, и не одну, разумеется!

Они уходят в одну сторону, я в другую.

И первое, что делаю, пройдя шагов десять — покупаю у девушки-цветочницы букет. Нежно-алые мелкие розочки, похожие на домашние, изымают для меня из фарфоровой чаши, оборачивают прозрачной шуршащей бумагой, дабы я не замочила рук, и перевивают красной атласной ленточкой. Эта покупка не только дополняет ощущение праздника — она дарит восхитительное чувство свободы. Контракт контрактом, заботы заботами, а нынешний день — мой, и я могу делать всё, что захочу. И бродить где угодно, не давая никому отчёта. И… покупать, что угодно. Хотя последнее мне уже не очень-то нужно.

Есть ещё один пунктик, помимо цветов и портретистов, который в своё время был с сожалением отложен на "потом": книжная лавка. Сегодня я ни в чём себе не отказываю. Толкаю застекленную низенькую дверь, изнутри мелодично отзывается колокольчик. И едва переступаю порог — глаза разбегаются. Шкафы, шкафы, шкафы вдоль стен, от пола до потолка, заставленные книгами, заваленные журналами, свитками, картами, тускло поблёскивающие позолоченными буквами старинных переплётов и отдающими свежайшей типографской краской.

— Осторожно, сударыня, ступенька! — спешит ко мне невысокого роста пожилой представительный мужчина, в мантии, похожей на академическую, в небольшом белом паричке с буклями и косицей. На кончике носа чудом держатся большие круглые очки. — Позвольте… — Предлагает руку. И в самом деле, прямо с порога я, оказывается, шагнула на довольно широкую ступеньку, а от неё вниз ведут ещё несколько поуже. Недолго и навернуться, не знаючи. — Прошу извинить, но сегодня я не вывешивал табличку с предупреждением, решив, что посетителей не будет. Чем могу быть полезен?

Магазинчик небольшой, меньше демонстрационного Мишелевского зала, но здесь не в пример уютнее и домашнее. Ровно в центре заваленный стопками книг массивный дубовый стол, к нему вплотную примыкает письменный, покрытый зелёным сукном. Края развёрнутого свитка, чтобы не заворачивались, прижаты по краям небольшими цельными малахитовыми плитками. Рядом — стопка бумаги с исписанным наполовину верхним листом, бронзовая чернильница-сова, на специальной подставочке, чтобы не замарать поверхность стола — письменное пёрышко, испачканное в чернилах. Ох, что-то я сегодня всех отвлекаю: кого — от развлечений, кого от работы.

— Простите великодушно, — каюсь я, — зашла наугад, без особых планов. — Несмотря на то, что клиентка из меня неперспективная, хозяин доброжелательно улыбается. — Я заметила ваш магазинчик ещё недели две тому назад, но в тот раз зайти не удалось, а сейчас проходила мимо — и решила не упускать такой случай. — Бросаю невольный взгляд в сторону чернильных приборов. — Неужели у вас даже песочница есть? Вот та штуковина, похожая на большую перечницу — это ведь песочница?

Хозяин, посмеиваясь, жестом приглашает меня за собой. Демонстрирует массивную бронзовую баночку с крышкой-ситом, очень мелким, затем, не присаживаясь, изволит начертать на бумаге несколько слов и притрушивает ещё влажные буквицы содержимым банки. И в самом деле, в ней песок, мелкий-мелкий золотистый песок, сыплется и шуршит, касаясь бумаги. Слегка согнув лист, "академик" ссыпает песок в небольшой лоточек.

— Есть ещё пресс-папье, с промокательной бумагой, — любезно сообщает. — Правда, хронологически оно появилось немного позже, но некоторые предпочитают именно его. Желаете приобрести? Для себя или в подарок?

Едва не проговариваюсь, что у меня и стола-то нет, настолько в моём нынешнем жилище спартанская обстановка. А самой вдруг страшно хочется как-нибудь расположиться с удобством напротив тёмного окна, зажечь старинную лампу, посидеть, задумчиво погрызая пёрышко, может, сочинить какую-нибудь там балладу… Присыпать свежие чернила песочком. Было бы здорово…

— В другой раз, — отвечаю дипломатично. — Когда будет куда ставить. А можно просто посмотреть, что у вас тут такое?

Он радушно обводит руками вокруг.

— Прошу вас, сударыня. Будьте как дома! И простите мне моё любопытство — вы здешняя или… издалека?

Слово "попаданка", очевидно, отсутствует в его лексиконе. Ну и правильно. Не вяжется оно с образом милого профессора, букиниста по совместительству.

— Издалека, сударь, — отвечаю в том же духе. — Поэтому и теряюсь, и не знаю, с чего у вас тут начать.

— Нужна первичная информация? — озабоченно спрашивает он. — Карты, справочники, путеводители? Что-нибудь из серии энциклопедических сведений? Описания артефактов и редкостей, классификация квестовых предметов, талисманов и амулетов, мифических существ?

Ёлы-палы. Даже э т о здесь есть. Почему мне никто не сказал в самом начале Сороковника, когда я ломала голову, что мне собирать в дорогу, куда, в какую сторону поехать, кого опасаться — что о таких вещах можно просто п о ч и т а т ь? Ну ладно, русичи могли и не знать о том, что в Европейском секторе в лавочках продаётся, но уж Лора с Аркадием — они ж отсюда! Впрочем, можно подумать, у меня было время для чтения…

— Скажите, а есть у вас что-нибудь о кидриках? — неожиданно для себя спрашиваю. Потому что на память вдруг приходит библиотека Николаса и две книги, отобранные им специально для меня. Ведь была ещё и третья, которую я так и не успела пролистать. Может, здесь повезёт?

— Кидрики… — Академик-профессор тщательно протирает очки кусочком замши, поглядывая заинтересованно и остро. Это у близоруких людей взгляд без очков расплывается, становится беспомощным, а у сударя-букиниста, судя по увеличивающим линзам, дальнозоркость, что помогает ему просветить меня не хуже рентгеновского луча. — А позвольте поинтересоваться, сударыня, у вас уже есть какие-либо первоначальные познания об этих существах? Что именно вас интересует?

— Если бы знать точно… — Я задумываюсь. Потом нерешительно спрашиваю: — Вот например: после последнего перехода они возвращаются к хозяевам или покидают их навсегда? Сколько они вообще живут? Где обитают в вашем мире? Насколько вырастают? Учатся, наконец, говорить или так и общаются на ментальном уровне, а может, совсем перестают чувствовать людей?

Профессор роняет очки. Мы одновременно приседаем за ними и едва не сталкиваемся лбами. Я успеваю первой, подаю ему очки, но он, похоже, их и не замечает. Поднимается в каком-то замедленном темпе, держась за поясницу.

— Так у вас — взрослый кидрик? И вы с ним попали сюда на последнем его переходе? На третьем? Сударыня, умоляю, не молчите, если бы вы знали как это важно! — Он снова начинает протирать линзы, но вдруг нервно сминает замшу в кулаке. Отбрасывает. — Неужели вы привели в наш мир это уникальное существо? И это после того, как погиб питомник… боже мой…

— Вам плохо? — обеспокоенно спрашиваю. Как-то он побелел, губы прыгают, бормочет что-то уже невнятно…

— Да… — говорит он растерянно и опускается на стул, кое-как нащупав его позади себя. — Нет! Нет, мне очень хорошо, сударыня! — С воодушевлением вскакивает. — Прошу меня извинить! — Хватает меня за руки, не замечая букета, и пытается энергично их пожать, и я едва не вскрикиваю, потому что он существенно пережимает больную лапку. С трудом освобождаюсь. Обожатель кидриков азартно пробегает по помещению из угла в угол. Срывает шапочку, подбрасывает её вверх и, ловко поймав, водружает снова на голову. — О, сударыня, если бы вы знали…

— Ну-ка сядьте! — строго говорю ему. — Есть у вас вода?

Он, послушно присев, рассеяно показывает куда-то влево. Проследив за направлением, вижу в настенной нише хрустальный кувшинчик с каким-то напитком — надеюсь, не вино в дежурном графинчике учёного мужа, а какой-нибудь безобидный морс? Щедро плескаю в стакан и заставляю собеседника выпить.

Полная эйфория — вот как можно назвать его состояние. Пытаюсь я до него достучаться.

— В общем, я поняла, что вы неравнодушны к кидрикам?

Он приходит в себя.

— Неравнодушен? Да я жизнь потратил на их изучение, таинственная незнакомка! И не я один. Каким ударом для нас было известие о гибели питомника! И вдруг вы являетесь неизвестно откуда и заявляете, что у вас есть собственный кидрик? Это же возрождение, дорогая сударыня, возрождение!

— Ну, допустим, для продолжения рода он ещё маленький, — поспешно говорю. Профессор трясёт головой.

— Неважно, совершенно неважно! Главное — что он есть, а там — подрастёт, расправит крылья…

— Крылья-то у него уже есть только он ими ещё… не очень…

Мои слова вызывают целую бурю восторга. Да что же это такое! Может, в кувшинчике действительно было вино? Подозрительно принюхиваюсь к стакану. Нет, похоже на компот.

В полном изнеможении профессор берёт пресс-папье и промокает пот на лбу. Похоже, он ещё не совсем адекватен. И не в том состоянии, чтобы подыскивать мне книги.

— В общем, вы не очень-то радуйтесь, — спешу вернуть его с небес на землю. — Я ведь не просто так интересовалась. Дело в том, что я… не знаю, где он сейчас. Мы… э-э… как-то разминулись.

Но профессора ничем не пронять.

— И это неважно, сударыня. Скажите только одно: наш мир для него родной? — Киваю. Он поднимает указательный палец. — Вот что главное! У него может быть небольшая дезориентация при переходе, из-за энергетического перекоса. Ведь он наверняка уходил отсюда ещё малышом, а возвратился почти взрослым, представьте: с первого уровня развился до третьего и заново подсоединился к магическому полю. Да его наверняка оглушил энергопоток…

Припоминаю первые и не очень приятные ощущения, которые обрушились на меня, едва я вышла вслед за Магой из портала. Оглушил энергопоток? Гкхм… Вот как это называется. Бедный Рикки! Меня тогда поддержал Мага, заодно и объяснил, что происходит, а малышу никто ничего не сказал. Впрочем, Ник был рядом, может, он помог?

Ник! Когда же я с тебя стрясу всю правду? Я понимаю, просто времени не было, чтобы поговорить, но уж сегодня ты от меня не увернёшься!

— Тысяча извинений, сударыня, — хозяин лавки поднимается и несколько заторможено, словно витая мыслями в другом измерении, плывёт к дальнему углу зала, прихватив с собой со стола зажжённую лампу. — Теперь я знаю, что вам нужно.

Он выуживает с одной из полок небольшую книжечку. Совсем маленькую, по объёму похожую, пожалуй, на католический молитвенник. Или толстый маленький ежедневник. Любовно оглаживает переплёт из плотной чешуйчатой кожи.

— Вот, — говорит он торжественно. — Издание уникальное, рукописное, но по моему скромному мнению — вы этого достойны. Берите и владейте. Ваш личный кидрик к вам ещё вернётся, не волнуйтесь. При возвращении в родной мир у них сперва происходит что-то вроде шока, затем возникает страстное желание найти родителей — он сейчас наверняка уже рыщет в горах — а недели через две-три, после адаптации, к ним постепенно возвращается память о прошедшем. И уж тогда, если кидрик в хороших отношениях с бывшим хозяином, он непременно его разыщет. А мне почему-то кажется сударыня, что вы были не просто хозяйкой, но и другом, — добавляет он с внезапной теплотой. — Берите-берите. — И чуть ли не насильно суёт мне в руки книжечку. Растерявшись от такого напора, я принимаю вещицу, столь для него ценную и лезу в сумочку за деньгами.

— Ни за что — вдруг тихо говорит профессор. — Сударыня, примите это как подарок.

— Однако… — начинаю я. Мне неловко.

— Вы дали мне гораздо больше, незнакомка. Вы подарили мне надежду. — Профессор снимает запотевшие отчего-то очки, глаза странно блестят. — Надеюсь, вы меня извините, но я должен немедленно вас покинуть. Мне нужно сообщить эту новость друзьям и тогда — как знать — может, мы снимемся, наконец, с насиженных мест и пойдём в горы. Хватит уж нам погрязать в теории, среди старых книг, пора стряхнуть пыль с мантий и достать дорожные сапоги. Как вы думаете, сударыня? Гожусь я ещё для похода в горы?

— Знаете, — отвечаю дипломатично, — я здесь столько насмотрелась, что не удивлюсь, увидев вас завтра с этим, как его… альпенштоком. Повстречаетесь с Рикки, — у меня вдруг перехватывает горло, — вы его узнаете, если он не поменял цвет: в последний раз он был почти золотым, и вёл себя чудно, всё пытался подражать нашим щенкам. В общем, если увидите — передайте, что я по нему скучаю.

— Рикки, — благоговейно повторяет профессор. — Да, сударыня, я запомню! И непременно передам!

Он снова тянется с рукопожатьем, но я поспешно протягиваю ему только левую руку. И вижу, что душой-то он уже унёсся — то ли к друзьям, репетируя радостную весть, то ли к заснеженным вершинам, средь которых живут взрослые кидрики. Мне приходится, как маленькому, напомнить ему о необходимости погасить лампу и закрыть за собой магазин. Наспех пробормотав что-то на прощанье, он уносится вдоль по улице, подхватив полы мантии и с удивительным проворством лавируя между встречными.

Я оправляю слегка помятые розы, проверяю, застёгнута ли сумочка — и продолжаю путешествие. Да, сегодня у меня на редкость насыщенная программа! Музыку я уже слушала, на показе мод побыла, чуть-чуть прикоснулась к книжному делу, а что у нас ещё впереди? И, как на манок, иду на звуки флейты.

Судя по солнцу, полдень миновал давно, сейчас уже за три часа дня, не меньше. Прикидываю в уме: всё правильно, встала я поздно, потом довольно долго наслаждалась концертом в летнем театре, потом кучу времени потратила с Мишелем. Как-то незаметно часы летят, не успеешь оглянуться — уже вечер. А если я, допустим… Невольно замедляю шаг. Если ненадолго заглянуть в квартал русичей, Яна проведать? Он же после ожогов, узнать бы, как его подлечили, не нужно ли чего. Успею к вечеру домой? Да наверняка. Есть только небольшое затруднение.

Невольно оглядываюсь по сторонам. Что-то не приметила я за всё время прогулки никакой охраны: ни вчерашних всадников, ни каких-нибудь подозрительных личностей, по которым можно было бы отследить контроль за собой. Впрочем, могла и не заметить. Мага, как припоминаю, что-то говорил о заклинании отвода глаз, при котором его никто и не видел, а если меня "пасут", то не дилетанты, наверняка и не такое могут. Всё же, наивная, поворачиваюсь кругом на каблуках, изображая, будто любуюсь улицей, но соглядатаев-телохранителей не обнаруживаю. В самом деле, не могут же они спрятаться за нарядными столиками с мороженым и лимонадом, или втиснуться меж голубей, которым скармливает булочку очаровательная девица лет семи… И музыкант неподалёку вроде бы настоящий — худощавый мальчик с тонкими хрупкими руками, с выпирающими голодными скулами, насвистывает на свирели, чем-то напоминающей чилийскую. Да, я спутала флейту со свирелью, теперь я это понимаю. И среди поредевших прохожих не вижу никого, чем-то от остальных отличающегося.

Может, всё-таки заглянуть к русичам? Мага просил воздержаться от подобных шагов, но ведь обстоятельства были совсем другие! Да и вернусь я, куда денусь. Только узнаю, как там парнишка, и назад…

— Нравится? — спрашивает где-то рядом мужской, с приятной хрипотцой, голос.

Очнувшись от раздумий, понимаю, что уже несколько минут стою за спиной уличного художника и смотрю в самый холст, не замечая этого. Отвлеклась, называется… Видимо, рисовальщик почуял меня лопатками и, не выдержав, обернулся. А что это мне должно там нравиться? Спохватившись, вглядываюсь в рисунок, стараясь сохранять на лице вдумчивое выражение: нельзя же разочаровывать человека, он ждёт оценки своим трудам, а с этим не шутят.

Художник утомлённо откидывается на спинку складного ветхого стульчика, что вот-вот, кажется, треснет под ним, и, скрестив руки на груди, ждёт ответа. А я поплотнее сжимаю губы, чтобы не расхохотаться.

Вы знакомы с полотнами Бориса Вальехи? Тогда вы меня поймёте.

Городскую площадь я узнаю сразу же — и по ратуше, и по раскуроченной мостовой. Хоть и в карандаше, но рисунок исполнен мастерски и на редкость выразительно и добротно. Я люблю графику, и поэтому, должно быть, машинально, даже пребывая в задумчивости, подошла именно сюда, а не к тем, кто по соседству ваяет красками или акварелью. Хоть я и полный профан в художественном деле, исхожу только из дилетантских суждений: нравится — не нравится, и любой знаток заткнёт меня за пояс…

— Потрясающе, — говорю совершенно искренне. — Только скажите, а почему они у вас так странно одеты?

К ратуше, соседствующим домам — иначе говоря, к заднему плану, как и к вольготно раскинувшимся на мостовой в качестве трёх трупов циклопам у меня нет никаких претензий. Естественное изумление вызывают две центральных фигуры, ну совершенно эпичненьких, как выразились бы мои девочки. Мужчина, настолько Васютиного телосложения, что балахон вот-вот затрещит на нём по швам, торжественно вздымает к небесам посох-копьё с навершием, объятым пламенем, лик суров и торжественен и даже имеет какое-то отдалённое сходство с Рориком. Развевающиеся блондинистые волосы перехвачены стальной диадемой, в глазах огонь… Дама рядом с ним — не то что мускулистая, а просто-таки обросшая мышцами, но исключительно в эстетичных местах, не прикрытых бронелифчиком и бронестрингами — ах, да, ещё с развевающейся шикарной гривой, блондинистой, конечно, тоже вздымает к небу оружие: лук, настолько бронированный, что и не знаю, удержала бы я его в своих настоящих рученьках. В глазах, конечно, огонь. Под ногами — отрубленная циклопова голова с оскаленной пастью и кривыми клыками… кто и чем её отрубил — непонятно, ни у кого из персонажей нет ни малейшего намёка на меч. Где-то на заднем плане в портале исчезает драконий хвост.

Художник небрежно пожимает плечами.

— Ну конечно, — ответствует язвительно, — всё-то вам, публике, известно. А как, по-вашему, должны выглядеть герои? Вы там были? Вы видели это страшное зрелище — битву титанов и титаних, вы присутствовали, я вас спрашиваю, дамочка? А ещё туда же… А я, представьте, там был, да! И видел всё собственными глазами!

— Допустим. Но как-то они…э-э… не совсем похожи, — несмело подаю реплику. — Скажу честно, я их немного зна…

— И что? — взвивается творец. — А я увидел их именно такими! Гений имеет право на собственный взгляд! Гений свободен в самовыражении!

Тоже пожав плечами, отхожу под его бурчание о том, как много развелось вокруг критиков. А со всех сторон, привлечённые бурной вспышкой гнева, подтягиваются любопытные. Кто-то задумчиво складывает кончики пальцев и зависает в прострации, созерцая шедевр, кто-то, хмыкнув, идёт дальше… Но вот уже одна из девиц-"обережниц" начинает что-то настойчиво шептать своему спутнику. Слов не видно, но смысл понятен. Творение гения будет продано, и не за гроши.

Как-то бедненько сегодня с сюжетами, думаю с нарастающим раздражением, обходя художественный ряд. В пастели, в сангине, в масле показывается всё та же площадь, разве что состав действующих лиц варьируется. Могучий ведун мечом взламывает мостовую, за ним вырастает стена обережного круга. Стройно-изящная обережница невесть откуда взявшимся копьём, раза в два длиннее её собственного роста, пришпиливает к земле странно съёжившегося дракона. Прямо-таки Святой Георгий, не иначе. Страстный поцелуй ведуна и обережницы (краснею) — и где-то там, на заднем плане, гротескно-уродливая фигурка Игрока, подпрыгивающего и потрясающего кулаками.

Самовыражение, не иначе. Как я тогда не заметила на площади такого множества свидетелей? Не иначе, на стрельбу отвлеклась…

И, словно натолкнувшись на невидимую стену, замираю у последнего холста.

Вот он там был, этот могучий старик, заросший великолепной, до самой груди бородой, с пышными усами, лихо подкрученными наверх, в потёртом берете и непонятного болотного цвета старом сюртуке, лоснящемся на локтях. Только тот, кто видел, мог уловить этот момент, когда лицо Рорика неуловимо преобразилось, и из смертельно усталого парнишки вдруг проглянул Обережник-воин, заслонивший собой ни много, ни мало — город. Мир.

Смятый балахон промок на груди от пота, на лбу и щеках размазана пыль, беззащитно выделяется кадык на худой шее. Пальцы, сжимающие такое знакомое витое древко, наливаются силой. Где-то с левого края — отблеск портала. А вот меня здесь не видно. Тем не менее, в том движении руки обережника, в его жесте, устремлённом к кому-то за гранью подрамника, в крохотных огоньках-отражениях серых очей, в губах, чуть припухших от недавнего поцелуя — во всём улавливается присутствие рядом Женщины, которая только что отстранилась.

Не задумываясь, я кладу на колени Мастеру букет.

Покосившись на меня, он вытаскивает из закромов деревянного ящичка угольный карандаш, протягивает мне — и кивает на холст. Стянув перчатку, чтобы не испачкать, вывожу чёрным в нижнем правом углу холста: "Спасибо, Мастер". Ставлю подпись. Возвращаю уголёк на место. Надеваю перчатку.

Он, улыбнувшись в усы, снова берётся за кисть.

Да, день богат на интересных людей…

Но кто бы мог подумать, что ждёт меня ещё одна встреча, но на этот раз — не слишком приятная?

Едва свернув в квартал русичей, слышу за спиной приближающийся конский топот. Но я же знаю правила: всадникам отведена проезжая часть, желательно — середина, прохожим — тротуар, вот и иду себе спокойно по тротуару. То, что всадник внезапно сворачивает и преграждает мне путь конём, становится для меня полнейшей неожиданностью.

В какой-то момент мне вдруг кажется, что мир вокруг расплывается. Но вдруг я понимаю, что это не игра зрения, это на мгновение проявляется и окутывает меня радужная плёнка защиты. Всё-таки они где-то рядом, мои хранители, но вертеть головой и выискивать их сейчас — не время.

— Далеко путь держишь, обережница? — смурно спрашивает Ипатий. — И не одна, как посмотрю. От кого защищаешься — не от меня ли? Неужто я тебе угрожал хоть раз?

Он слегка выдвигает коня вперёд, но тут надо мной зависает ещё одна плёнка, на этот раз плюющаяся искрами, и конь шарахается в сторону.

— Здравствуй, Ипатий, — спокойно говорю. — Да и я тебя вроде не обижала, с чего это ты на меня наезжать удумал? — И невольно ловлю себя на том, что слово "наехать" можно понять сейчас в обоих смыслах, и в прямом, и в переносном. С запоздалым страхом понимаю: а ведь так и стоптать недолго!

— Навестить кого решила? Или так, полюбопытствовать, как тут без тебя, драгоценной, выжили?

— Да что с тобой, воевода? — не выдерживаю. — Я что — обидела тебя чем-то?

Он сдерживает коня, который дрожит от выстреливающих искр.

— Быстро же ты Васюту забыла, — говорит сквозь зубы. — И уже к тёмному под бок подлегла, успела сговориться. А знаешь, что твой некромант перед самым боем к Васюте приходил?

— И что? — стараюсь сдерживаться, хотя внутри просто кипеж.

— То! Слышал я их разговор, да многие слыхали, тёмный ни от кого не таился. Сказал, мол, прятаться от тебя не хочу и не буду, жену привёз — сам знаешь, кого, и тебе не уступлю. Из-за тебя Васюта погиб, не иначе! Смерти он искал, обережница! Да ты что не понимаешь, что ли?

В его злых глазах разгораются красные огоньки. Я невольно отступаю.

— Васюта — не мальчик, из-за бабы смерти искать. — Удивительно, но голос мой звучит холодно и ровно. — Он, когда на Змея кинулся, не обо мне думал, а о тех, кого за своей спиной оставил. О Яне, о товарищах. Их защищал. А ты где был тогда?

У него дёргается щека.

— Поле большое, на всех места хватило, — говорит угрюмо. — К Яну не смей ходить, и я ему запрещу с тобой, изменщицей, видеться. Нет тебе…

Кто-то въезжает в переулок за моей спиной.

— … среди наших места.

— Да ты что, Ипатий, белены объелся? — слышу за спиной возмущённый голос. — Ты что творишь, ирод?

— И ты не суйся, воительница, — огрызается тот. — Не твоё это дело.

— Моё, — твёрдо отвечает Лора и не спеша тянет из заплечных ножен короткий меч. — Только ляпни ещё что в таком духе — не посмотрю, что вместе в бой шли. Езжай своей дорогой, Ипатий.

— Ты… — говорит он неверяще. — На меня?

— Хороший ты мужик, воевода, — Лора поигрывает оружием, — но не орёл. Не орёл. Давай, вали отсюда. Я ведь не шучу.

Воевода сплёвывает.

— С бабами связываться…

Я перевожу дух. Потому что в какой-то момент показалось, что он просто так не уедет, и придётся мне звать своих хранителей — разнимать дерущуюся парочку. Вот уж не хотелось бы, чтоб из-за меня эти двое сцепились. Потому что худо было бы Лоре. Слишком бешеные глаза были у всадника.

Амазонка долго смотрит ему вслед. Затем спешивается — и порывисто меня обнимает. Защитные плёнки бесшумно лопаются за секунду до нашего жаркого объятья.

— Ванька-а… — бормочет Лора, стискивая и тормоша меня. — Ванечка, ну как же так всё получилось… Пойдём ко мне, — решительно говорит, отстранившись. — Не ровён час, этот чокнутый вернётся на разборки. Что на него нашло, не знаешь? Ещё на Совете был как человек, а как из портала выехал — как подменили. И на площадь не поехал, сразу сюда. А я хотела к Яну завернуть, Вань, он же в тоске весь, почернел, ну, из-за… — Она замолкает. Добавляет тихо. — Из-за Васюты. Ты знаешь? Тебе сказали?

— Сказали. Я ведь тоже к Яну шла.

— Давай выждем. Что-то старый чёрт не в том духу, как бы не учудил чего. Пойдём-пойдём, — берёт лошадку за повод и разворачивает и её, и меня к центру. А я поспешно кручу головой, надеясь всё-таки увидеть своих сопровождающих, но — безрезультатно.

— Ты его, дурака, не слушай, — успокаивает Лора. — Никто о тебе ничего плохого не думает. Не знаю, что он там себе в голову вбил, но только совсем не так всё было. Мага, когда в лагерь заявился…

Так он всё же был у Васюты?

— … точно, к Васюте приехал и спокойно так говорит: разговор есть. А тот, понимаешь, словно сразу всё и понял. Отвечает: может, после боя? Глядишь, и говорить не о чем будет. В смысле — некому, это уж я потом поняла. — Лора сдерживает рыдание, у меня тоже начинает щипать глаза. Мы снова оказываемся на площади, перед нами почтительно расступаются. — Видишь ли, — моя подруга шмыгает носом, как девчонка, — я ж Аркашу ждала, когда он приедет, а так получилось — они вместе с Магой пожаловали, вот я рядом и оказалась, всё слышала. А они и впрямь ни от кого не таились.

Она умолкает.

— Дальше что? — с тоской спрашиваю.

— Ну, ты знаешь, каким твой теперешний может быть, — Лора смотрит виновато. Это из-за слова "твой"? — Он же не юлит, не виляет, рубит правду-матку, всё как есть. Так и сказал. Вот что, Васюта, говорит, я привёз сюда Иву. В её мире нашёл, сюда доставил. Мы друг друга когда-то любили, потом так получилось, что разошлись, а у неё от меня, оказывается, дети. А всем же известно, Вань, что для тёмных дети — это всё, потому что мало их, некромантов… А Васюта даже не дрогнул. Знаю, говорит…

Останавливаюсь и невольно прикладываю руку к сердцу, что начинает стучать как сумасшедшее.

— Тебе плохо? — всполошившись, Лора перехватывает меня за плечи, как будто я уже падаю в обморок. Я качаю головой.

— Нет, всё в порядке. Так он знал?

— Только не поняла, откуда. Он сказал: видел я их, сразу понял, в кого, догадаться нетрудно.

А у меня в памяти всплыл залитый солнцем луг, мы с Васютой на теплой траве, прислонившиеся к спине лежащего Чёрта… "Красивые у тебя дети", — говорит Васюта. И до этого: сэр Майкл, снимая с меня воспоминания, вдруг окликает: "Васюта! Смотрите же! Здесь ещё что-то!" Значит, и Вася видел всё, что со мной во сне происходило, и дом мой видел, и девочек. А с Магой он задолго до этого был знаком. Да и впрямь, если отбросить то, что мы из разных миров, то по ярко выраженному сходству нетрудно догадаться, чьи они — дети.

Он знал.

И воеводе сказал, отправляясь вместо меня в Сороковник: делаю это, чтобы она к детям своим вернулась. Не стал разыскивать Магу, не стал выяснять отношения — а просто пошёл вместо меня.

Чтобы остановить слёзы, пережимаю переносицу.

— Давай уж, не тяни. Заканчивай.

— Так и сказал — знаю, — потеряно повторяет Лора. — И потом они долго молчали. Мага и говорит: она согласилась за меня выйти, — а сам так глазами сверкает, как будто ждёт, что на него вот-вот все кинутся, уж и отбиваться готов. Потом добавляет: у нас договор на три месяца. Захочет потом уйти, свободной быть — препятствий чинить не стану, но эти три месяца — а сам руку в кулак сжимает — моя она, и я её никому не отдам. Ох, Ва-ань… Я так и думала, что сцепятся они сейчас. Стоят друг против друга, и Мага вроде даже как подрос, оба свирепые, ещё немного — и подерутся… Потом Васюта выдохнул так — и спрашивает: сама согласилась или принудил? Сама, твой отвечает. И добавляет: из-за детей, не из-за меня. И опять друг на дружку смотрят. А тут как раз сигнал к бою, первые гарпии на нас полетели. Васюта только и сказал: Сама так сама, а мы с тобой ещё договорим. И всё, по коням…

Лора порывисто вздыхает, за ней вздыхает лошадка. Идём молча.

Вот оно как всё было…

Зачем ты мне врал, воевода? Вроде и правду сказал — и вывернул всё наизнанку? Зачем оскорблял так? Хоть и знаю я тебя всего ничего, но тот воин, которого я привечала, кто за своих ребят просил — так говорить со мной не мог. А ведь я чуть было не поверила…

И снова на сердце камень. Не поверила. А вдруг он в чём-то прав?

— А ты как считаешь? — слова даются мне с трудом. — Может, тебе со мной тоже лучше не связываться? Ипатий меня в глаза предательницей назвал.

— Вань, не дури. Начнёшь сейчас себя во всех грехах обвинять… Запуталась ты, могу допустить, но ты ж не девочка — сломя голову, от одного мужика за новым красавцем кидаться. Я ж тебя знаю, как облупленную, хоть мы и недолго знакомы. Да ведь иной раз совсем мало нужно, чтобы человека до печёнок почувствовать, вот как я тебя сейчас. Мы вот что сделаем: пойдём ко мне, и ты мне всё-всё расскажешь, а тогда и покумекаем вместе, как дальше быть. Аркаша после Совета задержался, больно охота ему посмотреть, как там твои родственнички новые работать будут, — она невесело усмехается. — Ох, знала бы ты, чего мы сегодня наслушались и насмотрелись, подруга… Ты ещё дёшево отделалась — пальцами да лёгким испугом, а сколько там косточек под одной только пыточной башней зарыто было. Да, вот что, Вань, — она вдруг запинается, — у тебя же… ты же… — собравшись духом, выпаливает, — в общем, от Васи беременна, да? Ты прости, что спрашиваю, но я ж не знаю, когда вы с твоим бывшим, то есть теперешним, сошлись, вдруг у вас что-то как-то…

Смотрю на неё негодующе.

— Ну, ты балда! — только и говорю в сердцах. Она вдруг виснет у меня на шее.

— Вань, ну прости! Ты не представляешь, как мне это нужно было знать! — Я сердито отбиваюсь, но потом отмякаю.

— И как тебе такое в голову могло придти?

— Вань, ну всё, не буду больше. Не буду. Скажи, а тебе не страшно? — внезапно спрашивает она и вдруг густо краснеет. — Ну, в таком возрасте, всё-таки…

— В каком? — огрызаюсь. — Можно подумать, меня кто-то спрашивал! И вообще, что за глупости? Любить, значит, можно, а рожать — возраст не тот? Моя бабка самого младшего своего в сорок восемь родила, едва-едва мужа с войны дождавшись, и ничего.

И вдруг подозрительно гляжу на Лору. А та почему-то расплывается в улыбке.

— Не поздно, значит. Вот я ему так и скажу. Чтоб не пугался.

— Кому — ему? — осторожно спрашиваю.

— Арка-аше… — тянет подруга. И мечтательно щурится.

Была бы я на лошади — точно свалилась бы.

***

Мы сидим в маленьком уличном кафе, неподалёку от центра. Лошадку свою Лора сплавила проезжавшим мимо товаркам, поручив отвести на конюшню, но домой к боевой подруге мы так и не пошли. Не хотелось сидеть в четырёх стенах в погожий день, а тут кстати повстречались на соседней улице милые мирные столики, расставленные прямо на тротуаре и прикрытые от солнца зонтиками, что так и потянуло к ним. Мы с Лорой, не сговариваясь, устремились к ближайшему свободному столику.

— Как ты думаешь, — спрашивает она нерешительно, — а можно нам по случаю встречи — да по рюмочке?

— И думать не моги, — заявляю категорически. — В ближайший год — это уж точно. Особенно, если сама кормить будешь.

Лора вдруг заливается краской.

— Что буду делать? Ой, прости. Я — и… нет, не представляю.

— Нет, ты скажи мне, как ты всё-таки решилась? — не выдерживаю. — Ты ж была категорически против!

Рядом с нами вырастает юноша-официант. Мы заказываем чай со льдом, — а больше пока ничего не хочется.

Лора рассеянно наматывает на палец прядь волос.

— Да так получилось…Случайности в этом деле тоже бывают. Только за два дня до боя поняла, что, кажется, влетела — видишь, и на старуху бывает проруха. И как-то всё не до себя было: к войне готовились, арсенал проверяли, коней, санчасть, а перед самым боем меня вдруг мысль шарахнула: а что, если Аркаша… не вернётся, в общем. Как же я без него? Неужели ничего не останется, кроме памяти? О себе как-то и не подумала, что прихлопнуть могут, мы ж себе вечными кажемся. В общем, решилась. — Она хлопает ладонью по столешнице и задорно добавляет. — Как вот только сообщить моему обормоту — ума не приложу. Ведь взовьётся, по потолку начнёт бегать, орать станет…

— От радости, — уточняю.

Она сбивается, смотрит недоверчиво.

— Да ты что? Скорее, ругаться начнёт. Скажет: мы ж договаривались, опять ты всё одна за себя решаешь! Знакомая песня, сто раз слышала.

Я упрямо качаю головой.

— Ло, а ты не думаешь, что всё это время он просто подстраивался под тебя? Не мог же он, в самом деле, заставить тебя родить? С твоим-то характером, да если ты решила, что никогда — дело просто кончилось бы скандалом. А чтоб Аркаша собственному ребёнку не обрадовался — в жизнь не поверю!

— Думаешь? — Лора в нерешительности вертит в пальцах стакан. На стекле остаются смазанные отпечатки в крошечных каплях. — Боюсь, — неожиданно признаётся. — Давно уже такого не было, чтобы так боялась за наши отношения. Вдруг он решит, что я на него как-то давить начинаю?

Я отпиваю глоток ледяного чая с лимоном и мятой. Слишком холодный напиток, и я отставляю стакан, — пусть немного согреется.

— Чем гадать — скажи сразу. Нет ничего хуже, чем придумывать за других ответы. На самом деле всё может оказаться гораздо проще.

— Думаешь? — повторяет она. — Может, так и есть. А вот скажи, — внезапно меняет тему, — как ты вообще удержалась, чтобы Ипатию глаза не выцарапать за его слова? Ведь я ещё за углом всё слышала, голос-то у него командирский, и попрёки его дурацкие, и гадости на всю улицу слышны были. Хорошо, Маги рядом не случилось, он бы его за такие слова в землю по ноздри вбил. Ты-то как удержалась? Я бы не смолчала…

У меня вдруг начинают гореть ладони, и я поспешно обхватываю ими стакан. Тончайшие перчатки впитывают влагу с запотевших стенок.

— Я в последнее время вообще не тороплюсь с ответами, Ло. С тех пор, как поняла, что это именно я Магу присухой припечатала. Да ведь и он меня словом жахнул — вроде и сгоряча, а видишь, как всё обернулось. Вот иногда думаю: а что было бы с нами, окажись мы обычными людьми? Как оно всё повернулось бы? Должно быть, наорали бы друг на друга, разбежались — и точно больше не встретились бы, и снова мне рожать бы пришлось, но хотя бы знала при этом, от кого. А может, и помирились бы на другой день, и всё пошло бы по-другому.

— Вань, — севшим голосом говорит Лора, — я ж ничегошеньки не поняла. Давай с начала, что ли. А то у меня уже голова кругом от твоих "если бы да кабы". Будь человеком, расскажи. Что ж мне со всех правду трясти по крохам и слухам? Рассказывай, кому говорю!

И уже настроилась слушать. Подбородок рукой подпёрла, глаза горят в ожидании… Умнищие глаза, рассудительные, хоть и до новостей жадные. И как долго я в себе буду держать то, что накопилось? С кем мне ещё посоветоваться? По-крайней мере, она беспристрастна и сможет оценить ситуацию со стороны. Не с доном же мне обсуждать свою жизнь?

Вздохнув, я развязываю очередной узелок воспоминаний