Спасенные любовью

Глава 2

Удивляясь самой себе, Лючия не только не закричала, как сделала бы на ее месте любая другая девушка, но даже не почувствовала никаких признаков страха.

Она подошла к дону Карлосу, который бездыханно лежал на полу, и, встав на колени, стала проверять его пульс. Лючия обратила внимание на то, какими грязными были его руки, словно он рылся ими в земле, а сапоги были покрыты толстым слоем пыли. Она прислушалась — пульс был слабый-слабый, еле уловимый. Но пульс все-таки был, а это означало, что дон Карлос жив! Лючия очень осторожно расстегнула пуговицы на его офицерском мундире, зная, что должна оказать ему помощь, спасти его жизнь любой ценой.

Ее взгляд упал на окровавленные бриджи де Оланеты — судя по всему, молодой человек был ранен не только в голову, но и в бедро. Лючия вскочила на ноги и пулей вылетела из павильона, не забыв, однако, плотно прикрыть за собой дверь. Она бежала по направлению к дому, на ходу прикидывая, что ей нужно взять с собой. Потребуются бинты, шерстяные одеяла, губка и, конечно, вода.

Здесь, как и в лондонском доме, Лючия держала эти вещи всегда под рукой, полагая, что они могут неожиданно понадобиться. Повар мог порезать руку острым ножом на кухне, судомойка могла поскользнуться на полу и упасть и сильно ушибиться, горничная могла обжечься тлеющими углями в камине — не проходило и недели, чтобы не случалось подобное несчастье.

Только бы первые слова дона Карлоса «я уже мертв» не оказались последними! В этом случае все старания Лючии были бы тщетными.

Единственным человеком в доме, которого она могла попросить о помощи, была Жозефина. Полуиспанка-полуиндианка, она была самая старшая из всей прислуги и пользовалась полным доверием у Лючии и, похоже, отвечала ей взаимностью.

Слава Богу, во дворе никого не было, и Лючия могла беспрепятственно пробежать на кухню.

— Жозефина! — крикнула она и через секунду услышала ответ:

— Си, сеньорита! — Мягкий, чуть невнятный говор сразу выдавал в старой служанке жительницу Кито. Эту странную смесь акцентов — испанского и эквадорского — невозможно было спутать ни с каким другим испанским наречием.

— Жозефина, ты мне нужна! — Лючия увидела Жозефину в белом переднике, который четко выделялся на фоне строгого черного платья. Лючии всегда нравилось, что на ее лице никогда не было подобострастного, рабского выражения, которое так часто встречается у здешних слуг. Кроме того, ей импонировала еще одна черта Жозефины: она не выносила сплетен и умела держать язык за зубами.

— Послушай, Жозефина! Кое-кому необходима наша помощь. Это мужчина. Раненый мужчина.

Жозефина удивленно приподняла брови.

— Он сейчас в саду, в дальнем павильоне. — Лючия сделала паузу и взглянула на служанку, стоящую перед ней.

Казалось, Жозефина чувствует и понимает мысли на расстоянии и не задает лишних вопросов.

— Он испанец, — продолжала девушка, — и я знаю, кто он такой. Его портрет висит в комнате, примыкающей к галерее. — Она немного помедлила и наконец решительно произнесла: — Это дон Карлос де Оланета!

Услышав это имя, служанка пришла в необычайное волнение:

— Вы сказали, сеньорита, он ранен?

— Да. И кажется, очень тяжело. И поэтому я не могу сдать его властям.

— Сеньорита, я понимаю.

— У меня есть бинты, приготовленные для госпиталя, но еще понадобятся одеяла и ведра с водой.

— Да, сеньорита.

Служанка тут же побежала в дом выполнять приказание.

Почти все женщины Кито работали в госпиталях медсестрами, нянями, сиделками, ухаживая за ранеными повстанцами, Лючия тоже подумывала, не присоединиться ли ей к ним, и даже приготовила кое-какие медикаменты и бинты, однако из-за постоянной занятости по дому она пока не могла осуществить эти намерения. Вместо этого каждый вечер Лючия садилась напротив отца и выслушивала его наставления о том, что ей нужно сделать на следующий день. Аккуратно скатанные бинты так и лежали без применения. И вот теперь Лючия набрала полную корзинку, думая о превратностях судьбы, ведь она и предположить не могла, что эти бинты понадобятся для человека, одетого в испанскую форму.

Наверняка в городе остались некоторые раненые роялисты, чудом уцелевшие после расправы, но им приходилось заботиться о себе самим — про госпиталь здесь не могло быть и речи. В Кито не нашлось бы ни одной женщины, согласившейся сидеть у постели испанца, и даже доктора, повинуясь своему врачебному долгу, ограничивались лишь беглым осмотром.

«Ну уж нет! — твердо решила Лючия. — Я не пошлю дона Карлоса умирать на улицу, — она тяжело вздохнула, — если, конечно, он уже не скончался от потери крови».

Кроме того, она прекрасно понимала, что человек, чей портрет висел в кабинете самого вице-губернатора, был скорее всего немаловажной персоной при дворе испанского короля и, следовательно, не мог рассчитывать на снисхождение патриотов, если бы попал к ним в руки. Слишком сильна была жажда мщения за смерть своих отцов в 1809 году.

Лючия положила в корзину ночную рубашку отца и бутылку лучшего французского бренди. Она сбегала в спальню, взяла подушку для постели, которую они с Жозефиной устроят из одеял. Лючии внезапно пришла мысль, что, возможно, придется разрезать одежду раненого; она вернулась назад и бросила в корзину ножницы.

Она сбежала вниз, где около садовой калитки ее ждала Жозефина. В руках у нее была кипа шерстяных одеял, они были тонкие, но теплые, и были очень удобны для высокогорья, так как после захода солнца в этих местах становилось холодно. Такими одеялами из овечьей шерсти пользовались индейцы, ночующие в горах.

Лючия осторожно открыла дверь и, нерешительно потоптавшись на пороге, сказала:

— Лучше бы нам не попадаться никому на глаза.

— Сад виден только из одной комнаты, сеньорита, — заметила Жозефина, имея в виду лучшую комнату в доме, где сейчас могли находиться или сэр Джон, или Кэтрин.

Не так уж много времени прошло с тех пор, как Лючия обнаружила де Оланету, но ее не оставляло страшное предположение, что, вернувшись в павильон, она может найти его уже мертвым.

…Дон Карлос лежал на полу в той же самой позе, в какой его оставила Лючия, и целая лужа крови уже натекла возле него из глубокой раны на голове. Она осторожно приблизилась к телу де Оланеты и, опустившись на колени, проверила, бьется ли его сердце.

— Он еще жив! — воскликнула она с неподдельной радостью в голосе.

Жозефина подошла поближе и взглянула на дона Карлоса.

— Первое, что мы должны сделать, сеньорита, так это снять с него эту проклятую форму и спрятать ее подальше. Но нам понадобится помощь.

— Помощь? — В голосе Лючии прозвучали опасливые нотки.

— Си, сеньорита. Сразу за садом находится поле. Там вы найдете Педро — это мой брат. Он выкапывает картофель. — И, заметив удивленный взгляд Лючии, служанка пояснила: — Он пока без работы, и я хотела бы попросить вас нанять его на службу.

— Ну вообще-то нам как раз нужен садовник.

— Педро будет рад работать в саду, но сейчас нам не обойтись без его помощи!

Лючия вскочила на ноги:

— А как он отнесется к тому, когда узнает, кто наш больной?

— Педро? Сеньорита, на него можно положиться, — уверенно ответила Жозефина. — Торопитесь, рана очень тяжелая.

Лючия выбежала из павильона и действительно увидела большое картофельное поле. Она поискала глазами и наконец заметила человека в широкополой шляпе и шерстяном пончо. Лючия позвала его:

— Педро! Педро!

Человек обернулся и явно с опаской двинулся навстречу Лючии. Похоже, он думал, что получит выговор за свое занятие.

— Ваша сестра Жозефина ждет вас в садовом домике, — обратилась она к Педро. — Ей нужна помощь.

В первую минуту Педро не понял, чего же от него хотят, но Лючия была настойчива, повторяла и показывала рукой в сторону сада. Он быстро направился к павильону размеренной походкой индейца, привыкшего таскать на спине тяжелый груз.

Лючия еле поспевала за ним, поэтому, когда она подошла к павильону, там уже слышался тихий голос Жозефины, которая разговаривала со своим братом. Через приоткрытую дверь она видела дона Карлоса: он лежал без сознания.

— Предоставьте это дело нам, сеньорита, — сказала Жозефина, взглянув на Лючию. — Молодой леди не пристало смотреть на раздетого мужчину. Если в доме найдется лишний матрац, Педро сбегает за ним.

Она видела, что Лючия колеблется.

— Кроме того, — невозмутимо продолжала Жозефина, — сеньору потребуется еда. Нужно сказать Франциске, чтобы она приготовила крепкий бульон. Объясните ей, что хотите послать его в ближайший госпиталь, — она поверит.

— Да, конечно, — ответила Лючия, уже направляясь в сторону кухни.

Найти Франциску не составило труда — она чистила лук на кухне.

— У меня есть суп, хороший суп, сеньорита, — радостно ответила Франциска Лючии.

Это было неудивительно — суп всегда был одним из главных блюд в Эквадоре. Лючия знала, что на плите всегда стоял огромный и горячий горшок с похлебкой, заправленной крупой и картофелем, в которой плавали кусочки мяса и сыра. Франциска перелила часть содержимого горшка в другой, поменьше размером. От супа шел восхитительный запах. Зная мастерство Франциски, Лючия была уверена, что вкус его тоже был замечательный.

— Я должна послать кого-нибудь из прислуги в госпиталь вместе с вами, сеньорита?

— Не нужно, Франциска. Я сделаю это сама… Попозже.

— Вы очень добры, сеньорита, Это так славно со стороны английской леди — беспокоиться о наших раненых!

— Мы все должны помогать раненым, — ответила Лючия, отводя глаза в сторону.

Франциска завернула горшок с супом в плотную чистую холстину и аккуратно перевязала бечевкой.

— Я думаю, что было бы неплохо, если бы я каждый день носила в госпиталь еду для раненых. Лучше, конечно, такую, которая больше подходит для больных, — польстила Лючия Франциске, — ты же великолепная повариха. От твоих лупингачос весь госпиталь сойдет с ума!

Лупингачос — так называлась смесь картофельного пюре с сыром, это нехитрое блюдо могли приготовить почти в каждом китском доме. Даже сэр Джон находил это блюдо вкусным и легкоусвояемым.

— О, я могу приготовить много, очень много блюд, — с энтузиазмом воскликнула Франциска. — За эту работу я даже не стану требовать дополнительной платы с сеньора.

— Там видно будет, — пробормотала Лючия. — И… Я думаю, нам не стоит беспокоить моего отца из-за таких пустяков. Так что не надо пока ему рассказывать о том, что я решила относить еду в госпиталь.

Франциска улыбнулась:

— Что вы, сеньорита, я никогда не стану беспокоить сеньора из-за пустяков.

— Вот и правильно, — быстро согласилась Лючия. — Пусть это будет нашим маленьким секретом.

— Раненые будут благословлять вас. — Довольная Франциска принялась готовить обед.

Лючия очень осторожно взяла горшок с горячим супом, по дороге прихватила несколько ложек из столовой и побежала к павильону, стараясь не расплескать содержимое горшка.

Голова дона Карлоса лежала на подушке, а тело было заботливо накрыто одеялом. Педро, который стоял перед ним на коленях, увидев Лючию, поднялся.

— Педро, в маленькой комнате на кровати лежит матрац. Его нужно принести сюда, но так, чтобы тебя никто не увидел. Поэтому будь осторожен.

Не говоря ни слова, Педро вышел, а Лючия опустила тяжелый горшок перед Жозефиной.

— Я сказала Франциске, что теперь каждый день буду носить в госпиталь еду для раненых, — тихо пояснила она Жозефине.

— Сеньорита, вы придумали очень умно.

— Не будем об этом. Как ты думаешь, мы сможем как-нибудь накормить его?

— По-моему, для начала ему надо дать немного бренди, — ответила Жозефина. — Пульс очень слаб, скорее всего сеньор не имел во рту ни крошки с того самого сражения.

Лючия подумала, что служанка права, и, приподняв голову дона Карлоса, начала из ложки вливать ему крепкий напиток в рот. Бренди стекало по подбородку раненого, и казалось, что невозможно заставить его сделать хотя бы один глоток. Наконец, видимо, почувствовав крепость спиртного, дон Карлос стал поворачивать голову из стороны в сторону, однако все же сделал непроизвольный глоток.

Бренди сделало свое дело. На мертвенно-бледном лице де Оланеты проступил легкий румянец, он приоткрыл губы, желая получить еще одну порцию живительного напитка.

— После бренди его сердце стало биться сильнее, — радостно заметила Жозефина, прислушиваясь к дыханию дона Карлоса.

На пороге павильона показался Педро. Он держал в руках матрац. Осторожно, стараясь не коснуться раны, они переложили де Оланету на матрац, застеленный шерстяным одеялом. Жар у него становился все сильнее, и невозможно было разобрать отдельные слова в его тихом бормотании, которое время от времени переходило в громкий крик. Иногда он делал отчаянные попытки приподняться.

— У него началась лихорадка, — определила Жозефина. В голосе служанки было столько беспокойства, что Лючия не на шутку встревожилась.

«Только бы не началось воспаление легких», — вздохнула она про себя. Дон Карлос так долго пролежал здесь, на полу, в то время как жаркие дни сменялись ледяными ночами. Лючия была наслышана о том, как много солдат погибло в Андах от холода — именно из-за него Боливар потерял десятую часть своей армии при переходе через Анды.

— Ты думаешь, у него может подняться температура? — озабоченно спросила Лючия, глядя на дона Карлоса, который метался на своем ложе из стороны в сторону.

— Видимо, у него сильная жажда, — сказала Жозефина и влила в его полуоткрытый рот полную ложку супа. — Но пока ему не стоит давать больше.

— Жозефина, если мы будем подолгу отсутствовать в доме, это заметят, нам и сейчас уже пора возвращаться. Но кто же будет присматривать за больным?

— Педро, — ответила служанка, не задумываясь. — Он может быть рядом с ним всю ночь.

— А что подумает его семья?

Жозефина покачала головой:

— Теперь, насколько я понимаю, Педро — ваш садовник, сеньорита. И вполне понятно, что он спит там же, где работает.

Лючия взглянула на скомканную окровавленную одежду, лежащую в углу, и Жозефина, проследив за ее взглядом, пояснила:

— Педро сожжет все это.

Брат старой служанки уже возился в саду, приводя в порядок длинные стебли вьюнков. Лючия хотела дать последние указания Педро, но, вспомнив, что и так опаздывает, решила положиться на Жозефину. Если отец вернулся домой, то он непременно уже заметил ее отсутствие.

— Расскажи Педро, что ему нужно делать, Жозефина.

Она еще раз бросила быстрый взгляд на импровизированное ложе раненого и вышла из павильона. Дон Карлос уже успокоился и лежал сейчас с закрытыми глазами: теперь он выглядел значительно моложе, чем на портрете, и казался совсем не таким важным. «Могла ли я вчера предположить, что сегодня этому человеку, сошедшему с портрета, понадобится моя помощь?» — неожиданно пришло ей в голову.

Это казалось весьма странным стечением обстоятельств.

Лючия быстро, как могла, побежала к дому.

На следующий день, когда Лючия пришла в павильон, ей показалось, что дон Карлос выглядит немного лучше.

Педро доложил, что де Оланета долго спал, однако в сознание не приходил. Новый садовник сумел влить в него еще две-три ложки супа и, поскольку дон Карлос явно хотел пить, несколько раз давал ему воды.

Маленький и тихий Педро испытывал благоговейный страх перед своей сестрой, но иногда в нем просыпалась гордость, и тогда он мог высказывать собственное, ни на чье непохожее мнение. Он был очень чистоплотен и аккуратен, и Лючия не беспокоилась на этот счет. Она не могла находиться каждое утро возле павильона больше нескольких минут, не вызывая подозрений. Позже, во время сиесты, Лючия уже без опаски сможет прийти в сад, поскольку все разойдутся по своим комнатам.

Жозефина поставила на поднос горшок, заботливо наполненный Франциской очередным блюдом.

— Сеньор почта ничего не ел, — огорченно пояснила она Лючии. — Но теперь он будет набираться сил — жар спадает, а значит, лихорадки можно уже не опасаться.

Пока Лючии не было, Жозефина обработала рану на бедре и наложила аккуратную повязку. Лючия предложила помочь ей, но та решительно отказалась.

— Это неприлично для молодой девушки, сеньорита, — объяснила она, и Лючия не стала спорить.

Белая повязка на голове дона Карлоса оттеняла его загорелое лицо.

— Теперь его раны заживут? — с надеждой спросила Лючия у Жозефины.

— Обязательно. Сегодня днем Педро принесет немного смолы мулли. Лучшего средства для заживления ран не найти.

Лючия где-то читала, что еще древние инки пользовались этой смолой в лечебных целях, а индейцы, живущие в Андах, вообще считали мулли волшебным лекарством. Женщинам оставалось только надеяться, что средство действительно окажется чудодейственным, поскольку к доктору они обратиться не могли, чтобы не вызвать подозрений.

Лючия присела на пол и, всмотревшись в лежащего дона Карлоса, пришла к выводу, что еще никогда в жизни не встречала такого необыкновенного лица. Что необычного и притягательного было в нем — Лючия не находила ответа на этот вопрос. Просто в ней проснулись странные, прежде неведомые чувства, которые она испытала, когда первый раз взглянула на портрет.

«Этот человек — испанец, и я должна ненавидеть его», — говорила она себе, пытаясь найти оправдание своему необъяснимому желанию спасти жизнь дона Карлоса.

Лючия не отваживалась задержаться в павильоне надолго. В доме шла работа по приготовлению нового платья Кэтрин для предстоящего праздника — бала победы, и младшая сестра должна была наблюдать за этой процедурой.

Когда она вернулась в дом, Кэтрин была очень сердита.

— Где тебя носило все это время? Я устала ждать тебя — ты же знаешь, что мне необходима твоя помощь, чтобы подогнать это платье.

— Прошу прощения, Кэтрин, — робко ответила Лючия.

— Ты прекрасно знаешь, как важно для меня выглядеть на балу привлекательнее всех остальных. Я намереваюсь затмить саму Мануэллу Саенз, и только небеса знают, как это трудно. Еще никому это не удавалось.

О Мануэлле говорили в городе примерно столько же, сколько о предстоящем прибытии генерала Боливара. Еще до приезда в Южную Америку Лючия много слышала об этой женщине и о том, что ее муж, Джеймс Торн, в свое время представил ее отца самому перуанскому вице-королю.

Торн, англичанин по происхождению, был крупным судовладельцем, как и сэр Каннингхэм. Поговаривали, что этот коренастый человек был истовым католиком, почти фанатиком.

— Он чертовски удачливый коммерсант! — не раз восклицал сэр Джон. — Я имел с ним несколько общих операций, и всегда это приносило нам обоим большие деньги.

Каннингхэм был раздосадован, узнав, что Джеймс Торн в настоящее время находится в Панаме, а в Кито — только его жена, прекрасная Мануэлла.

Разговоров о ней было предостаточно, кое-какие доходили до Каннингхэма и раньше.

Мануэлла родилась в Кито и была незаконнорожденной дочерью знатного испанца — капитана королевского ополчения и члена городского совета. Занимался он импортом товаров из Испании с целью их дальнейшей перепродажи. Казалось, что его ничто не интересует, кроме бизнеса и богатой жены. И вот от него у восемнадцатилетней испанки родилась Мануэлла, что вызвало небывалый скандал в городе. Слухи и пересуды преследовали ее всю жизнь, с самого рождения.

Когда ей было семнадцать лет, Мануэлла сбежала с молодым испанским офицером из монастыря, в котором воспитывалась. Жители Кито, раздраженные безнравственным поведением молодой девушки, потребовали от властей немедленной поимки беглянки. Мануэлле пришлось уехать из страны и перебраться в Лиму. Там она неожиданно вышла замуж за Джеймса Торна, человека, который был намного старше ее, и стала вхожа в высшее общество города.

Несмотря на то что сам Торн был другом многих роялистов и был приближен к самому вице-королю, Мануэлла примкнула к тайному революционному кружку, который активно готовил переворот против испанской короны, причем проявляла завидную смелость, не раз подвергая себя смертельному риску.

Пряча под свободную национальную одежду бунтарские прокламации, отпечатанные в подпольной типографии, она ночью ходила по улицам города и бесстрашно расклеивала их на стены домов. Когда однажды муж Мануэллы обнаружил эти листовки, его гневу не было предела. Как иностранец, он старался не вмешиваться во внутренние политические дела Перу, а как коммерсант — тем более не поддерживал освободительных идей революции, так как они могли помешать его бизнесу.

Однако когда в прошлом году войска генерала Сан-Мартина промаршировали по освобожденной Лиме, Мануэлла в числе ста двенадцати женщин, принимавших участие в подпольной работе, получила заслуженную награду.

Сам Сан-Мартин украсил ее грудь орденом Солнца, приравненным к ордену Почетного Легиона, при этом он сказал:

— Этот орден — символ благородства и смелости свободных граждан новой республики.

Неудивительно, что теперь, вернувшись в Кито через семь лет, Мануэлла могла высоко держать голову и не опускать глаза перед жителями города, ведь никто не посмел бы вспомнить ее былой позор.

Мануэлла нанесла визит Каннингхэмам, как только они приехали в Кито. Сэр Джон не очень-то одобрял независимость Саенз и ее участие в освободительном движении, тем не менее как мужчина был пленен ее красотой. Лючия же была просто без ума от нее: прежде она никогда не встречала такой живой, пылкой и необыкновенно привлекательной молодой женщины.

Ее продолговатое лицо, кожа, гладкая, как алебастр, темные волосы, убранные в тяжелое кольцо вокруг головы, — все в ней было так прекрасно, что Лючия не могла оторвать от нее взгляда. В темных глазах Мануэллы нередко вспыхивали озорные искорки. У нее была обезоруживающая улыбка, а полуоткрытые чувственные губы не смогли бы оставить равнодушным ни одного мужчину, будь то юноша или старик.

Совсем недолго пробыла она у Каннингхэмов, но оставила неизгладимый след, как райская птичка, залетевшая к ним в дом.

Такой была Мануэлла Саенз (все звали ее только так, хотя ее законная фамилия была Торн), молодая женщина, которая слыла первой красавицей города.

— Я хотела бы понравиться генералу Боливару! — говорила Кэтрин, вертясь перед зеркалом. — Я слышала, что он замечательный танцор. Подумать только, я буду танцевать с человеком, который завоевал целый континент и наголову разбил испанцев!

— Не совсем наголову, — тихо поправила ее Лючия. — Я слышала, что остатки испанской армии снова комплектуются где-то в горах и собираются вернуть то, что они потеряли.

— Ну и что? Генерал выиграет еще одно сражение, я уверена в этом. Когда генерал приедет к нам на праздник, мы не будем разговаривать с ним о войне, найдутся другие, более важные темы.

Лючия хорошо знала свою сестру, поэтому ей не нужно было уточнять, что она имела в виду под словами «более важные темы». Кэтрин мечтательно прикрыла глаза, затем снова внимательно всмотрелась в свое отражение в зеркале. Лючии пришло в голову, что Боливар действительно может влюбиться в ее сестрицу. Интересно, а как бы отнесся к ней дон Карлос? Отец довольно часто говорил, что испанцы очень импульсивны и безумно любят красивых женщин, а Кэтрин была, без сомнения, необыкновенно красива.

Старшая сестра мучительно долго выбирала, как ей украсить платье к предстоящему балу. Наконец она решила отказаться от шнуровки и украсить платье живыми лилиями и зелеными листьями камелий. Лючия пришла к выводу, что у Кэтрин будет один из самых лучших нарядов на празднике. В этом платье Кэтрин выглядела изящной и необычайно привлекательной, так что ее невозможно было не заметить.

— Тебе не помешало бы взять несколько уроков испанского, — посоветовала Лючия. — Ты же можешь сказать не больше трех слов, да и то с неправильным произношением.

— А разве это так важно? Большинство аристократов изъясняются по-французски, и этого вполне достаточно.

Лючия не нашлась что ответить. Их мать настойчиво советовала обеим дочерям изучать иностранные языки. Поэтому Лючия разговаривала по-французски, по-испански и немного по-итальянски. Кэтрин же не утруждала себя этим занятием и относилась к изучению иностранных языков несерьезно, как, впрочем, и к другим наукам. Любое дело ей быстро надоедало, и она бросала его где-то на полдороге. Даже будучи маленькой девочкой, она хваталась за любое занятие, лишь бы не учиться. Кэтрин прогуливала все уроки подряд, предпочитая играть с друзьями в лесу или прятаться в таких местах, где их не могли найти и заставить заниматься.

Уже на корабле Лючия поняла, что ей придется освежить свой испанский язык во время путешествия. К счастью, один из пассажиров, довольно пожилой человек, с удовольствием согласился давать ей уроки.

Каждая книга из судовой библиотеки, написанная по-испански, обязательно побывала у нее в руках. Поэтому теперь Лючия не только свободно изъяснялась, но и применяла редкоупотребляемые слова и сложные выражения, приводя в восхищение даже представителей старых испанских семей.

— Я думаю, что людям совсем не нужно слушать меня, — заявила Кэтрин, словно прочитав мысли Лючии. — Они смотрят на меня, и этого им достаточно.

Безусловно, в этих соображениях старшей сестры была доля правды: ее золотые волосы так блестели на солнце, оттеняя белую гладкую кожу, что делали Кэтрин похожей на прекрасную нимфу, вышедшую из моря, или на спустившуюся из-под облачного поднебесья Олимпа богиню.

— Ты действительно прекрасна, Кэтрин, — восхищенно прошептала Лючия.

— Я знаю, — согласилась та. — Разве это не счастье?

Прошло еще несколько дней, и город, полностью готовый к празднику, замер в томительном ожидании. Каждый по-своему переживал предстоящую встречу с Боливаром. Однако Лючию это почти не интересовало, ее мысли все время возвращались туда, в павильон, где лежал дон Карлос. Несомненно, он окреп за последние дни, но до сих пор не приходил в сознание… Он не узнавал никого, кто заботливо ухаживал за ним. Лишь иногда дон Карлос открывал глаза и невидящим взором смотрел в потолок. Временами он начинал что-то бормотать, но понять его было невозможно.

— Это все из-за раны на лбу, — уверенно сказала Жозефина, — слишком уж она глубока. Жаль! Если бы мы могли вызвать доктора, он, возможно, сумел бы что-то сделать для больного.

— Ты что, думаешь, он все время будет… Всегда будет таким, как сейчас? — с тревогой спросила Лючия.

— Нет, конечно, нет, сеньорита. Я хочу сказать, что больному еще потребуется немало времени. Рассудок — очень тонкая штука, Господь волен дать нам разум и так же волен забрать его назад.

Лючия боязливо поежилась. Что, если дон Карлос уже никогда не придет в себя? Она приходила к нему каждый день после полудня, когда Жозефина занималась делами по дому, а Педро возился в саду. Надежда не оставляла Лючию. Слабая, призрачная надежда на то, что дон Карлос опять станет самим собой.

Ей хотелось увидеть его таким же, каким он был на портрете, — гордым и властным, с жесткими, проницательными глазами. Лючия каждый день заходила в ту комнату, чтобы взглянуть на портрет и сравнить изображение дона Карлоса с ним самим.

Почему? Зачем? Временами ей казалось, что в этом портрете заключен какой-то секрет, разгадав который она сможет познать сущность настоящего де Оланеты. Но картина на стене безмолвствовала, а живой дон Карлос продолжал бредить и невнятно произносить обрывки непонятных фраз.

Помнил ли он то, что с ним произошло в бою до того, как был ранен? Скорее всего больной рассудок возвращал его к тем событиям.

Одно знала Лючия совершенно отчетливо — ее тянуло к нему, словно таинственным магнитом, и Господь посылал ей надежду, пока еще очень слабую.

Жозефина и Педро каждый день умывали и брили дон Карлоса, а его руки, вначале такие грязные, приобрели вскоре нормальный вид. Лючия обратила внимание на то, какие тонкие и длинные пальцы были у испанца. Ей казалось, что такие руки не могли принадлежать злому человеку. Ей хотелось знать про дона Карлоса все больше и больше…

Кем же он был до революции? Явно, богатым и важным вельможей при королевском дворе, и его, несомненно, знали и в городе, и далеко за его пределами. Но расспрашивать об испанцах, которых здесь все так ненавидели, она посчитала неразумным. Жители города говорили сейчас только о двух персонах — о Боливаре и о Мануэлле.

Вернувшись в дом, Лючия застала Кэтрин, вне себя от ярости:

— Мануэлла Саенз собирается тоже надеть белое платье! Я упрашивала ее не делать этого, а она ответила, что это платье она специально приготовила для такого случая! — Голос Кэтрин дрожал от негодования. — И мне придется найти платье другого цвета.

— Но, Кэтрин! Твое платье уже готово, и оно просто великолепно. Кэтрин, ты не сможешь выглядеть лучше!

— Я не собираюсь выглядеть так же, как Мануэлла! — со злостью ответила Кэтрин. — Пусть платье будет любым — голубым, розовым, зеленым, но только не белым. Я должна отличаться от нее!

— Ты выделяешься и без этого! — Лючия пыталась утешить сестру. — Там не будет ни одной девушки с такими красивыми волосами, с такими огромными голубыми глазами. Разве этого тебе недостаточно? — Кэтрин не отвечала, и Лючия продолжила: — Все будут любоваться твоим прелестным лицом, твоими роскошными волосами. Цвет твоего платья не будет иметь никакого значения.

— Ни за что не надену белое! — твердо ответила Кэтрин.

И вновь портные были срочно вызваны в дом с новыми образцами материи. Сестрам пришлось в течение нескольких часов выбирать из них самую лучшую ткань.

В результате долгих споров и дипломатического искусства Лючии Кэтрин согласилась на уже готовое платье, с тем условием, что лилии и камелии на нем будут заменены розами. И это было очень удачное решение — розовый цвет придавал теплый оттенок ее белоснежной коже и выгодно подчеркивал едва уловимый румянец на ее щеках.

— Ну уж теперь от меня глаз не смогут оторвать! — удовлетворенно констатировала Кэтрин, когда платье было полностью готово.

Наступил день праздника. Небо взрывалось разноцветными ракетами, которые были запущены с самого высокого холма в городе Панекилло. Слышались раскаты артиллерийской канонады, и казалось, гром праздничного салюта разгонит облака, отчаянно цеплявшиеся за вершины гор.

Звон колоколов, который разносился по всему Кито, был особенно торжественным. Толпы людей вышли на улицы, то там, то здесь возникали потасовки за лучшие места. Солдаты еле сдерживали возбужденную толпу, чтобы оставить середину дороги свободной для проезда «освободителя».

Стоя на балконе лучшего дома в Кито, владельцем которого был Хуан де Ларреа, Лючия смотрела вниз на это бушующее море и думала о том, что никогда не видела такой толчеи и неразберихи. В самую последнюю минуту люди бросались дополнительно украшать цветами триумфальную арку, окна и балконы домов, которые выходили на улицы, где должен был проехать Боливар.

Войска республиканцев, одетые в новую зеленую форму, маршировали под балконами. По обеим сторонам дороги стояли в ряд маленькие индейские девочки, одетые в костюмы ангелов. В руках они держали корзины, полные розовых лепестков.

Духовой оркестр, смех и радостные возгласы толпы — все слилось в общий гул. Повсюду: на каждом доме, балконе, даже на церквях — мелькали цвета республиканского флага: красный, синий и золотой. С разных сторон зазывали к себе лавочники, бойко торгующие трехцветными кокардами к мужским шляпам. Группы индейцев с увлечением исполняли патриотические песни, при этом они размахивали шнурками-плеточками, сплетенными из свиных хвостиков. Песни были написаны специально по случаю приезда Боливара.

На балконе, предназначенном для наиболее важных и значительных жителей города, стояла Мануэлла Саенз, такая красивая, что у всех, кто бросал на нее взгляд, захватывало дух. Правда, ее платье из белого батиста с серебряной отделкой было слишком декольтировано, и, когда Мануэлла перегибалась через перила, Лючия смущенно отводила в сторону глаза.

Через плечо Саенз шла красно-белая муаровая лента с орденом Солнца. Уж в чем, в чем, а в этом Кэтрин оставалась далеко позади. Лючия подумала, что трудно выразить словами, какими прекрасными были обе женщины, и при этом они были совершенно разными.

Черные волосы и искрящиеся глаза придавали Мануэлле неповторимое очарование, но стоило бросить взгляд на Кэтрин, одетую в платье нежных цветов — розового и голубого, как в голову тут же приходила мысль, что перед вами — ангел, спустившийся с облака.

«Неужели генерал Боливар не заметит красоту моей сестры?» — подумала Лючия.

Словно услышав ее мысли о Боливаре, по толпе пронеслось:

— Он уже здесь, здесь! Он приехал! Освободитель! Генерал! Он здесь!

Боливар уже двигался между двумя живыми стенами, и каждый стремился протиснуться в первый ряд.

Девочки-индианки осыпали его путь цветами, а монахини, которые шли следом за ними, произносили молитву благодарения Господу и святой Деве Марии, которая заглушалась одним именем, повторяемым всеми в едином порыве: «Боливар! Боливар!»

За скандированием не слышно было ни оркестра, ни звона колоколов, ничего — только объединенный голос толпы сотрясал воздух. Сначала Лючия увидела эскадрон уланов, двигающийся впереди генерала. Всадники ехали по обеим сторонам дороги, а за ними в окружении офицеров на белом коне гарцевал генерал Боливар.

Любимый конь генерала, напуганный происходящим, шел нервным танцующим шагом.

Наконец-то Лючии удалось увидеть человека, сумевшего в свои неполные сорок лет освободить от испанского рабства Новый Свет. Кажется, она была немного разочарована: генерал Боливар представлялся ей большим и высоким, а теперь выяснилось, что это самый обыкновенный человек, причем совсем не высокого роста.

Генерал ехал, кланяясь с благодарностью приветствующим его людям. Лючия, не отрываясь, смотрела на Боливара, как будто изучая его. У него были глубоко посаженные глаза, небольшие щегольские усики, улыбка открывала ряд белоснежных зубов. Нет сомнений, что он хотел быть похожим на своего кумира — Наполеона Бонапарта.

На фоне окружавших его штабных офицеров, чья форма была украшена орденами, галунами и нашивками, Боливар в обычном кителе с единственной медалью, в белых кожаных лосинах смотрелся более чем скромно. Однако создавалось ощущение, что от него исходят волны мощной энергии и железной воли, они-то принесли ему славу одной из виднейших политических фигур мира.

У него, безусловно, был выдающийся талант стратега, если он сумел одержать столько побед. И каким удивительным даром обладал генерал, если столько людей готовы были следовать за ним без промедления и выполнить любой его приказ.

— Боливар! Боливар! — раздавалось вокруг.

Теперь девочки-индианки бежали впереди генерала, устилая розовыми лепестками его путь. Со всех балконов под ноги коня Боливара сыпались букеты и лавровые венки с вплетенными в них лентами тех же цветов, что и флаг республики.

Генерал выехал на центральную площадь, где отцы города уже приготовились к пышному официальному приветствию. Шесть самых прекрасных девушек Кито ожидали Боливара с лавровыми венками, в которых сверкали бриллианты.

Генерал натянул поводья, давая возможность гарцующим впереди уланам перестроиться в колонну по четыре, и их длинные сабли засверкали на солнце. Лючия обратила внимание, как сильно разволновались Кэтрин и Мануэлла. Они обе выкрикивали его имя, их губы двигались в унисон, а Мануэлла бросила лавровый венок, который, по ее расчетам, должен был упасть под ноги белого коня генерала. Однако венок полетел слегка в сторону и, перевернувшись в воздухе, больно хлестнул Боливара по лицу.

От неожиданности глаза генерала гневно сверкнули, он поднял голову, пытаясь разглядеть виновного, и увидел Мануэллу. Ее огромные черные глаза были испуганы, лицо внезапно покрылось краской стыда, руки она прижала к груди, на которой сверкал орден Солнца.

— Эй! Я прощаю вас! — Боливару не было слышно, что ответила Мануэлла, он видел лишь, как шевелятся ее губы, и не смог одержать улыбки.

Итак, волей судьбы Мануэлла Саенз стала первой, на кого обратил свое внимание в Кито генерал Симон Боливар, «освободитель».