Среди песчаных холмов

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Вы обещали помочь мне с этим. – Мэтт полез в карман и вытащил горсть мелких монет. – Сколько стоит зуб по теперешним временам?

Эмма оторвала взгляд от кипы кулинарных книг. Перед ней лежала стопка бумаги, и казалось, будто она готова потратить весь вечер на выписку рецептов. Он не понимал, почему она так зациклилась на том, чтобы состряпать нечто особое. Он не возражал против гамбургеров, а в морозильной камере запасов мяса для жарки хватило бы до следующего мая!

– Понятия не имею. Сколько у вас мелочи?

Он разложил монеты на ладони.

– Пятьдесят, семьдесят пять, восемьдесят пять, девяносто… два.

– Девяноста двух центов вполне достаточно. Мэтт посмотрел на стенные часы над газовой плитой. Был десятый час вечера, и дом уже давно затих. – Думаете, они спят?

Она прислушалась:

– Наверху очень тихо.

– Трудно их было уложить?

– Нет. Я думаю, они очень устали, а Макки так переволновалась, оттого что завтра идет в школу, что разделась самостоятельно в половине восьмого.

– Она любит школу.

Эмма улыбнулась.

– Да. Она не может дождаться того времени, когда станет ходить в школу каждый день, как ее старшие сестры.

– Вы очень добры к ним.

Девочкам нужна мама. Это было видно по тому, как они обожали Эмму и как искали ее внимания, подобно трем маленьким утятам, зовущим кряканьем маму-утку. Он задумался, вели ли они себя так же в доме его сестры в Омахе, или только Эмма была такая особенная? Он желал знать, знать наверняка, был ли он прав, однако в эту минуту он был уверен лишь в одном: Фея-владычица Зуба должна обязательно нанести визит Марте, иначе завтра поутру будет адский тарарам.

Эмма улыбнулась:

– Вы и вправду так думаете? Я мало бывала среди детей. Была единственным ребенком в семье.

Интересно, осознает ли она, что приоткрыла только что частичку своей личной жизни.

– Кто в вашем доме был Феей-владычицей Зуба – мать или отец?

– Понятия не имею. Я жила в школах-пансионах, где не занимались такими глупостями.

– Глупостями?.. – повторил Мэтт, опустив глаза на мелочь у себя на ладони. – Возможно, так оно и есть, но эти глупости делают детей счастливыми.

– Я сама так не считаю, – сказала она быстро, смутившись, когда он перехватил ее взгляд. – Но мои учителя находили это смешным и не одобряли.

– Мало походит на детство.

– Это имело свои плюсы и минусы. – Она закрыла кулинарную книгу и встала. – Как мы разыграем явление Феи-владычицы Зуба? Вам придется мне показать.

– Пойдемте. Тихо-тихо, и мы их не разбудим.

– А что нам делать, если она проснется?

– Я притворюсь, будто навещаю ее перед тем, как лечь спать, ну и остается надеяться, что утром она об этом не вспомнит.

– Хороший план, – сказала она, поднимаясь за. ним по коридору и вверх по лестнице. – Вы проделывали это много раз?

– Нет.

Он не пускал к себе ни одну женщину наверх с тех пор, как умерла Патти. Бывали и другие домработницы, однако ни одна не вселяла в него такого чувства. Он ощущал себя очень скованно.

– Что случилось?

Он скользнул по ней взглядом, зажигая в коридоре маленький ночник.

– Ничего. А почему вы спрашиваете?

– У вас хмурый вид. И вы совсем не похожи на фею, – прошептала она. – Пойдемте.

Он осторожно приоткрыл дверь в комнату Марты и Мелиссы. Эмма попятилась назад.

– А что мне полагается делать? – услышал он за спиной ее шепот.

– Помогите мне найти зуб, – объяснил Мэтт таким же тихим голосом. – Ваши руки меньше моих.

Они прошли на цыпочках по комнате мимо кровати Мелиссы. Малышка свернулась клубком под одеялом, ее волосы разметались темными струями по белой подушке. Марта лежала, растянувшись поверх покрывала, ее руки были широко раскинуты в стороны, а маленький ротик приоткрыт. Она напоминала человека, который после долгого утомительного дня провалился в сон сразу же, едва коснувшись постели. Мэтт приподнял край подушки и жестом предложил Эмме скользнуть под нее рукою и найти зуб.

Она вопросительно глянула на него, потом нащупала и вытащила сложенный вчетверо лист бумаги. Мэтт передал ей деньги и следил, как она осторожно складывала мелочь под подушку, не потревожив Марту: голова девочки сдвинулась на какую-то долю дюйма.

Он кивнул, и они вместе покинули комнату. Мэтт закрыл дверь, и Эмма перевела дыхание.

– Здесь, – сказала она, вручая ему бумажный конверт.

– Вы их храните?

– Не знаю. Кажется, да.

Мэтт развернул бумагу, и маленький зуб упал ему на ладонь.

– «Дорогая Фея-владычица Зуба, – прочитал он вслух. – Спасибо, что пришла в мой дом. С любовью, Марта».

– Мило.

– Она любит писать письма. – Он сложил бумажный лист и сунул его в карман рубашки.

– Фея не пишет ответ? Мэтт на секунду задумался.

– Нет. Слишком рискованно.

– Полагаю, вы правы. Что ж, я, пожалуй, пойду спать, – сказала Эмма. – Спокойной ночи. – Она замешкалась. – Еще раз спасибо, что взяли меня на скотопригонные торги. Я хорошо провела время, хотя чуть было не заставила вас купить свинью.

Он коротко засмеялся.

– Нам пришлось бы потесниться.

Она стояла так близко, что он коснулся бы ее рукой, если б набрался мужества. Ее темные ресницы, дразнящее выражение лица, зеленые глаза, их лукавый и пристальный взгляд – от всего этого сердце переворачивалось в его груди. Он удерживал в памяти мимолетный образ ее маленькой ручки, скользящей вдоль покрывала. Эмма двинулась к лестнице.

– Я лучше пойду, пока Марта не проснулась и не услышала, как Фея-владычица Зуба беседует в коридоре. Спокойной…

– А как насчет Пасхального Зайчика? – вынужден был спросить он, не желая, чтобы она покидала его одного в коридоре. Они стояли очень близко друг к другу, и он не понимал, как это случилось. – Когда вы были ребенком, вам дарили корзиночки с желе из бобов и с шоколадом на Пасху?

– Да. Мой отец всегда дарил их вместе с кроликом Годивой. С желтым атласным бантом вокруг шеи.

– А как насчет Санта-Клауса?

Она покачала головой, и он опустил глаза. У нее была красивая линия губ, розовых, ярких, на ее щеках лежали блики от сумеречного света ночной лампы.

– Я всегда надеялась, что он настоящий, – однако гувернантка говорила мне другое.

– А теперь?

Он прикоснулся к ее губам своими так ласково и так легко, будто и не касался вовсе. От ее волос веяло запахом розы, от кожи струилось нежное тепло, в ее поцелуе ощущалась затаенная страсть. Мэтт отступил на пару дюймов и оперся рукою о стену.

– Теперь я не верю в сказки. – По ее губам скользнула, к его удивлению, ироничная улыбка. – Если вообще когда-либо верила.

– Ваш жених… – Мужчина, который оставил ее ради другой женщины, должен быть полным идиотом. Она подняла на него пристальный взгляд:

– Легче ни во что не верить.

– Кроме себя, – напомнил он. – И вот этого.

Мэтт склонился ближе и вновь коснулся ее губ. Он не прижимал ее, намеренно держа одну руку у своего бока, а другую – на стене. Он раздвинул ее губы и нежно проник языком в ее рот. Ее поцелуй был горяч и сладок, будил страсть и в то же время предостерегал от дальнейшего.

– Нет, – вымолвила она, потом повернулась и спешно спустилась вниз по лестнице.

Мэтт чувствовал себя круглым дураком. Не дело целовать домработницу. Не дело целовать Эмму Грей, женщину, которая вот уже одиннадцать дней испытывала к нему всего лишь дружеские чувства.

Мэтт раздосадованно ударил рукой по стене. Он не понимал, что на него нашло, но, что бы ни было, это нужно прекратить. Отныне он будет держать дистанцию. Эмму Грей никогда не влекло к овдовевшему фермеру, никогда не прельщала жизнь в глуши и чужие дети.

Ему необходимо выкинуть ее образ из головы. Она – явление временное. А потом он подыщет кого-то другого на ее место. Или женится.

И он позабудет все об Эмме Грей и о ее разбитом сердце.

Она уедет. Эмма полагала, что поцелуями разом перечеркнуто ее соглашение с Мэттом Томсоном. Она не может оставаться на два месяца. Не может остаться даже на две недели испытательного срока, как они ранее договаривались. Не может оставаться в надежде, что он поцелует ее вновь, ни на минуту не забывая, как ей безумно хочется этого. Десять – нет, одиннадцать – дней тому назад она готова была и желала выйти замуж за другого. Конечно, она понимала, что там не было страсти. Это было совсем не так, как в любовных фильмах, но она знала, что жизнь – это одно, а кино – это другое. Жизнь построена, на сотрудничестве и компромиссе, дружбе и совместных интересах. Покуда она разделяла бы с Кеном его интересы, она была бы счастлива в браке.

Или ей это только казалось. Эмма прильнула щекой к подушке и закрыла глаза, желая изгнать из памяти ту сцену в церкви. Какая она была дура, ничего не замечала… Какая она была дура, веря в сладкие слова Кена о любви и не спрашивая, почему он твердо решил не заниматься с ней любовью до первой брачной ночи…

Отныне она не дура и больше не желает верить тому, что ей говорят. Нет никакого Пасхального Зайчика, никакой Феи-владычицы Зуба, никакого Санта-Клауса. Если и бывает, что «они жили долго и счастливо и умерли в один день», то ей такое не светит.

Но ведь здесь за считанные дни она поняла, что обожает детей. Она позволила поцеловать себя их отцу и, к своему ужасу, откликнулась на его поцелуй. И ей это понравилось. И она желает еще.

Лучше всего для нее уехать. Эмма отбросила покрывало в сторону и прошла босиком через комнату к дамской сумочке, где держала деньги. У нее было семьдесят восемь долларов и чек Мэтта на недельное жалованье. Разумеется, она может доехать на автобусе до ближайшего города (до Норт-Платта, кажется), а оттуда позвонить Пауле и попросить ее выслать деньги. Не в первый раз она кляла себя за то, что не имела своего собственного счета в банке, отдельного от отцовского. Она думала, что все устроено хорошо, а по достижении тридцати лет она сможет сама распоряжаться капиталами, вверенными попечителю. Глупость, но, в конце концов, в прошлом году она была всего лишь глупой женщиной, которая думала, что любима, и доверяла мужчинам принимать решения за нее.

Эмма убрала деньги и вернулась в кровать. Отныне она будет принимать решения сама. Пусть только кто-либо попробует убедить ее в ином.

Одно дело – решить уехать, другое – найти кого-то, кому об этом сообщить. Утром в среду Мэтга поблизости не было. Единственным признаком его существования были пустая чашка в раковине и на половину опустошенный кофейник с горячим кофе. Эмма отвезла Мелиссу и Марту туда, где их ожидал школьный автобус, потом искупала Макки и подготовила ее к детскому саду.

Она все успела, хотя оставалось еще довольно много работы по дому – уборка и стряпня, которая у нее теперь получалась не просто съедобная, но и разнообразная. Семейство Томсон созрело для того, чтобы пойти на кое-какие кулинарные эксперименты. Прежде чем уехать, она снова пройдется по дому с пылесосом, сменит постельное белье и, возможно, даже помоет на кухне пол. Экономка в доме фермера не может завершить свою карьеру, оставив невымытым пол.

– Потанцуем сегодня? – Макки держала в руках балетные туфельки.

– После того, как девочки придут домой из школы, – пообещала Эмма, сознавая, что отъезд придется отложить.

В конце концов, обещание есть обещание. Однако завтра она уедет. Сразу после того, как поставит в холодильник несколько кастрюль с едой, чтобы Мэтту не было нужды беспокоиться об ужине на оставшуюся часть недели. Это последнее, что она может сделать.

В четверг, однако, она не уехала, потому что Макки простудилась, а в пятницу простуда осложнилась болями в ухе, что потребовало лечения. В субботу днем после возвращения на ферму от местного врача, которому она показывала ребенка, ее единственной заботой стал уход за простуженной девочкой. Пичкать трехлетнюю малышку густым розовым лекарством из чайной ложки оказалось так сложно, что Эмма решила прибегнуть к помощи Мэтта. Он избегал ее, появлялся только на ужин, чтобы дети не подумали, будто их отец пропал. И даже, за столом говорил так редко, что она спрашивала себя, а не забыла ли, как звучит его голос.

Она взяла с собой Мелиссу, оставив Марту развлекать Макки, пока не придет их отец. Один из работников фермы подсказал, что хозяин может быть в сарае для трактора и что, скорее всего, именно там она его найдет. Огромные двери сарая были широко распахнуты, позволяя теплому ветерку проникать внутрь. Мэтт отлаживал мотор трактора и нежно поругивал его гул. Она обошлась без приветствий.

– У Макки воспаление уха, – сообщила она Мэтту. – Доктор сказал, что это вполне обычно в таком возрасте, однако ей прописано лекарство, а она отказывается его принимать.

Мелисса оставила Эмму и подбежала к отцу:

– Оно розовое, как жевательная резинка.

Мэтт взъерошил малышке волосы и нахмурился:

– Она всегда плохо принимала лекарства.

– Если у вас есть какие-нибудь советы, как сделать, чтобы она проглотила лекарство, то я, разумеется, с благодарностью их выслушаю. Если вы располагаете временем, – добавила она, не удержавшись.

Она стояла в дверном проеме, не желая приближаться к нему. Минули дни, как он поцеловал ее; с тех пор он ее избегал. Это уж слишком для самолюбия женщины, даже если эта женщина дважды с того раза, как они были наедине, запихивала свои скудные пожитки в пластиковую походную сумку и клялась себе уехать сразу же, как представится возможность.

– Нет проблем, – сказал он, метнув в нее взгляд, перед тем как повесить на стену гаечный ключ. – Вам нужно было только спросить.

– Вас не было поблизости.

– Простите. – Его голос был нежен. – Я думал, вы предпочтете поступить по-своему.

Она не знала, как ответить, поэтому молча пошла рядом с ним к дому. Мелисса без умолку болтала о школе, о том, как выросли котята, о вишневом желе, которое она помогла сделать и которое сверху украсила даже маленькими зефирчиками, о том, что Макки будет счастлива и перестанет плакать из-за больного уха.

– Очень хорошо, – отвечал Мэтт на все, что говорила Мелисса.

Эмма подумала: если бы Мелисса сказала отцу, что Эмма спалила все его рубашки из шотландки и подожгла дом, он продолжал бы по-прежнему отвечать все в той же рассеянной манере.

Когда они вернулись в дом, оказалось, что Мэтт весьма искусен в том, как потчевать лекарством. Она воздала ему должное, когда он подмигнул Марте, усадил Макки себе на колено, прошептал что-то ей на ухо и отправил ей в рот полную ложку микстуры. Малышка состроила гримасу, однако проглотила розовую жидкость без сопротивления. Эмма забрала девочку от Мэтта и отнесла в постель, где та прижала к себе плюшевых медвежат и умиротворенно закрыла глаза.

Эмма поспешно спустилась вниз, прежде чем Мэтт смог бы вновь исчезнуть из дома. Он сидел в одиночестве за столом перед чашкой с кофе.

– Как вы это сделали?

– Подкуп. Взбитые сливки с шоколадом каждый день, когда ей нужно принимать лекарство.

– Мне следовало бы догадаться. Я запомню это на будущее. – Эмма перелила содержимое кофейника в свою кружку и села на стул рядом с Мэттью. Возможно, слишком близко, но что из того! Она скоро уезжает, и нет никакого вреда в том, чтобы посидеть рядом с ним на кухне.

– Если только этот прием срабатывает без отца.

– Иногда подкуп – это единственный выход, – уныло произнес Мэтт, сделав глоток кофе. Он откинулся на спинку стула и бросил на нее изучающий взгляд: – Что происходит, Эмма? У тебя такой вид, будто ты сейчас заплачешь.

– Где девочки?

– Пошли к Рут.

Тогда она может поговорить, не опасаясь, что ее услышат или прервут.

– Я здесь уже две недели.

– И что?

– Это был испытательный срок, помните?

– Помню.

– И я не думаю, что он прошел успешно.

Он уставился на нее с недоумением. После долгой паузы он наконец произнес:

– И ты уезжаешь?

– Да, думаю, именно это мне следует сделать.

– Из-за того, что случилось тем вечером?

Некоторое время она колебалась. Она не желала об этом ни говорить, ни думать, ни вспоминать.

– Мне пора наладить свою жизнь. Самое время.

– Что, черт возьми, это значит?

– Это значит, что мне следует уехать.

– Ага, ну что ж, – сказал он, затем поднялся, выплеснул недопитый кофе в раковину и поставил кружку на прилавок. – У тебя, разумеется, есть для этого множество оснований. – Он повернулся к ней лицом, когда она вставала. – Я обещаю, что больше не притронусь к тебе.

– Это не…

Он вытянул руку и взял Эмму за подбородок. Его пальцы были шершавы и грубы в сравнении с ее кожей.

– Да, все именно из-за этого, леди. Ты подняла бучу именно после того вечера наверху.

– Думаю, мне следует…

– Опять это «следует». Чего ты хочешь, Эмма? – Он смотрел ей глаза в глаза, требуя ответить правду, и наклонил ее подбородок так, что их губы почти сблизились.

– Я хочу уехать, – услышала Эмма свой ответ. Она выдохнула эти слова чуть ли не в его рот.

– Конечно, ты вольна уйти, – сказал он, касаясь губами ее губ.

Это не было нежное, осторожное прикосновение, как в прошлый раз, – в этом было столько притягательного жара, что она качнулась к нему, коснулась широкой, горячей, крепкой груди. Его руки обвились вокруг нее, ее тело так плотно прижалось к нему, что казалось, будто она вот-вот исчезнет, растворится в нем. Она хотела, чтобы поцелуй длился вечно. Страсть, знойная и требовательная, обжигала их, она почувствовала, что сейчас упадет на пол и увлечет его за собою. Мэтт оторвался от ее губ.

– Не надо было этого делать, но я так сильно хотел…

– Да, я тоже, – призналась она шепотом.

Она удивилась своей способности говорить, ведь ее тело, казалось, переполняет дотоле неведомая, пьянящая мелодия.

– Вот из-за этого ты уезжаешь, Эмма? – Он отпустил ее и отступил на шаг. – Потому что нас… влечет друг к другу?

– Отчасти. – Если она смогла солгать, то ей придется лгать и дальше. – У меня есть обязательства, семья, дела, зовущие меня домой.

– Почему я не верю тебе?

– Тебе следует верить.

– Опять это «следует». – Уголки его губ опустилась. – Скажи мне, чего ты хочешь, любимая.

Она хотела, чтобы ее называли любимой и целовали так же, как только что. Когда он поцеловал ее, она забыла о Кене и его любовнике. Забыла о гневе и разочаровании своего отца, о своей уязвленной гордости, о свадьбе, которая, по счастью, навсегда расстроилась, и о замужестве, которое стало бы позором.

– Я хочу уехать, – выдавила она через силу и увидела, как померкли его глаза. – Как только Макки станет лучше.

Он поднял руки, защищаясь от нее ладонями, будто говоря, что сдается.

– Не делай мне одолжений. Ты, конечно же, вольна уехать. Когда пожелаешь. Ты можешь добраться до города с Рут, когда она поедет завтра в церковь. Днем до Норт-Платта ходит автобус.

Его голос звучал так, словно он рад был от нее избавиться.

– Я могу подождать, – начала она, однако Мэтт замотал головой.

– Ты можешь уехать завтра. Чем скорее, тем лучше. – Он достал шляпу и нахлобучил ее на голову. – Я только надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Она смотрела ему вслед, когда он покидал кухню, и тоже надеялась, будто знает, что делает. Теперь она вернется в Чикаго. Ее отец, вероятно, остыл от гнева за две недели. Шумиха улеглась, выборы в полном разгаре. Газетчики наверняка нашли уже другую сенсацию.

Конечно, она может продолжить свою жизнь так, словно Эммы Грей никогда не существовало.